По мнению греческих авторов, и в первую очередь Геродота, греческий алфавит перенят от финикийцев. Геродот с полной уверенностью говорит, что распространение финикийского алфавита в Греции должно было произойти во времена легендарного Кадма, который переселился в Фивы из Финикии (V.58). Долгое время ученые не придавали большого значения этому сведению Геродота, так как считали его ошибкой хронологического характера греческого историка. И правда, до открытия минойских и микенских (А и Б линейных) надписей самым ранним периодом использования греками алфавита считался IX в. до н. э. А это исключало наличие какого-либо письменного документа в Греции до первого тысячелетия. Но после того, как в Греции и на Крите были найдены и частично расшифрованы выполненные слоговыми линейными знаками документы, стало ясно, что народы Эгейского бассейна использовали письменность еще в бронзовую эпоху. Так как большая часть линейных надписей оказалась выполненной на греческом языке, то существование письменной традиции в микенской Греции стало неоспоримым. На фоне этих открытий сведение Геродота о том, что ему удалось прочесть надписи на треножниках времен Лаия, Эдипа и внука Эдипа Лаодаманта (по греческой традиции приблизительно 1360—1260 гг. до н. э.), стало более достоверным. Но здесь возникла сложность иного плана. Геродот отмечает, что увиденные им письменные знаки были похожи на ионийские (τα πολλα ομοια εόντα τοισιν ’Ιωνικοισι). Сходство было столь большое, что Геродот смог без труда прочесть надписи на треножниках. Следовательно, по Геродоту, беотийцы уже в XIV в. до н. э. использовали [261] заимствованную у финикийцев письменность. Надо отметить, что это сведение Геродота не соответствует данным археологических раскопок. На современном уровне исследования с уверенностью можно сказать, что в Греции во второй пололине II тысячелетия до н. э. была распространена линейная слоговая письменность, а не заимствованная у финикийцев фонетическая система письма. Следовательно, если бы упомянутые Геродотом надписи на треножниках относились к микенскому периоду, то следовало ожидать, что они были бы выполнены знаками линейного-Б, а не «подобными ионийским». С другой стороны, ясно и то, что Геродот не относится к числу тех историков, чьи сведения основаны на поверхностных впечатлениях. Геродот почти не допускает грубых ошибок в датировке явлений в открытых хронологических системах, т. е. когда есть возможность сделать вывод на основе сопоставления различных исторических фактов.11) Следует полагать, что увиденные им треножники и вправду были весьма архаичны, так как Геродот без особого колебания датирует их столь ранним периодом. Именно поэтому некоторые ученые находят следующий выход из положения: «Надписи на фивианских треножниках и впрямь могут быть древними, хотя не столь древними, как легендарные треножники; возможно эти архаичные надписи были сделаны на них позже, но все еще похожими на ионийские, а не собственно ионийскими знаками».12) Мы не исключаем возможности, что в данном случае действительно отражается факт заимствования греками еще в бронзовую эпоху финикийского алфавита. Во всяком случае, одно бесспорно — от периода формирования греческого письма на основе финикийского алфавита до гомеровской эпохи довольно большой промежуток времени. Такой вывод можно сделать, исходя из следующих предпосылок: 1) хотя заимствование греками финикийского алфавита является бесспорным фактом, однако, нельзя сказать, что эллины в данном случае ограничились лишь простым повторением финикийских знаков. Как известно, финикийская письменность не была фонетической в буквальном смысле этого слова. Она имела лишь знаки для согласных, греки же добавили знаки и для гласных, использовав знаки, обозначающие в финикийском несуществующие в греческом языке фонемы. Таким образом они создали более совершенную систему письма, которая впоследствии нашла распространение среди многих народов бассейна Средиземного моря. Трудно допустить, что столь значительная реформа могла произойти в один прекрасный день одновременно [262] во всем этом обширном ареале. И действительно, греческим вариантом финикийского алфавита пользуются с VIII в. до н. э. многие народы Средиземноморья — от фригийцев на востоке до этрусков и латинов на западе. В самом грекоязычном мире уже с VIII в. появляются локальные разновидности письменности. Тот факт, что в VIII в. до н. э. во всем Средиземноморье широко распространены уже собственно греческие варианты письменности, а не финикийские, указывает на длительную традицию употребления этого алфавита в греческой среде. Сомнительно, чтобы за столь исторически короткий срок — VIII в. до н. э. — из какого-то одного района Греции, одновременно с введением финикийского алфавита с внесенными в него соответствующими изменениями, он был распространен на всей грекоязычной территории, что были созданы его локальные варианты и что в то же время им стали пользоваться многие негреческие племена Средиземноморья.

2) Как уже отмечалось, греки считали свой алфавит финикийского происхождения и обозначали его термином Καδμήια γράμματα. Но для других народов, которые переняли его в VIII в. до н. э., этот алфавит явился уже ‘Ελληνικα γράμματα (греческие буквы, алфавит). Согласно античным источникам, Ромул (начало VIII в. до н. э.) ввел и пользовался именно греческим алфавитом.13)

Следовательно, надо полагать, что, начиная с первой половины VIII в. до н. э., источником распространения во всем негрекоязычном мире Средиземноморья т. н. «кадмейских знаков» была Греция, а не Финикия. Если к этому веку эта разновидность письма именовалась уже ‘Ελληνικά γράμματα, то надо думать, что в данном случае перед нами факт длительного употребления греками этой системы письма.

3) В некоторых областях Средиземноморья использование греческого фонетического письма сопровождалось в древнейших надписях применением принципа пунктирования, т. е. слово разбивалось на слоги. Подобный принцип пунктирования совместим лишь со слоговым письмом и засвидетельствован в эгейских документах II тысячелетия до н. э. Тот факт, что этот принцип используется и в фонетическом письме I тысячелетия, реальнее всего объяснить прямым влиянием слогового письма на фонетическое. Подобное допущение вынуждает нас признать, что на протяжении какого-то периода фонетическая система греческого алфавита и линейное письмо сосуществовали в отдельных районах Средиземноморского бассейна. Фактом является и то, что в гомеровскую эпоху [263] нигде, кроме Кипра, не использовались слоговые знаки. Следовательно, остается допустить, что фонетическая система письма использовалась в то время, когда еще существовали следы слогового письма. В этом отношении представляет интерес замечание : «Финикийское письмо еще не было алфавитным в полном смысле слова и содержало только знаки для согласных. «Изобретение» греков состояло в том, что они ввели знаки для гласных, использовав при этом, в первую очередь, несколько ненужных им графем финикийского письма. Тем самым было впервые создано звуковое письмо — алфавитное. Мысль о создании гласных букв многие называют «гениальной». Но не явилось ли опорой для автора, или авторов, этой гениальной мысли то обстоятельство, что в слоговом письме типа линейного или кипрского уже давным-давно существовали специальные знаки для всех греческих гласных, когда эти гласные составляли самостоятельный слог».14)

Таким образом, каковы бы ни были объяснения принципа пунктирования и введения гласных в греческое фонетическое письмо, очевидна непрерывность традиции перехода от слогового к фонетическому принципу.15) Это же, со своей стороны, расширяет верхние границы возникновения греческого фонетического письма, во всяком случае, еще более отдаляет его от гомеровской эпохи.

4) В VIII в. до н. э. греческий алфавит широко использовался даже для фиксации поэтической информации. Как показывает археологический материал, часто делались надписи на предметах широкого потребления, на керамике.16) Естественно, использование письма на керамике, производимой в различных областях греческого мира и к тому же с целью фиксации поэтической информации, указывает на то, что к этому времени ‘Ελληνικά γράμματα не является новшеством, с которым был знаком лишь узкий круг переписчиков, что здесь мы имеем дело с довольно широким, по тогдашним понятиям, распространением грамоты среди грекоязычного населения. Этому способствовала, в первую очередь, несложность греческого алфавита, запомнить и использовать который не составляло большого труда. Среди этих древнейших так называемых массовых надписей особый интерес вызывают недавно обнаруженные надписи из Исхии (Питекуса), [264] относящиеся к VIII веку, из коих о надписи на сосуде Нестора уже шла речь выше. То, что надпись на сосуде действительно относится к VIII в., подтвердилось другими найденными на Исхии фрагментами. Эти фрагменты недавно были исследованы и опубликованы Э. Перуцци, из книги которого мы будем исходить ниже при рассмотрении указанных надписей.17)

Среди этих надписей следует выделить фрагмент с сосуда с шестью греческими буквами, относящийся ко второй половине VIII в, до н. э. Более интересен второй фрагмент — из 7 букв, из коих 6 составляют слово ευποτα (ευποτε), известное уже по сосуду Нестора и обозначающее «приятный для питья». Внимания заслуживает также относящийся к середине или третьей четверти VIII века фрагмент надписи на кратере позднегеометрического периода, где мы читаем ινοςμεποισε. Здесь явно можно выделить формулу με ποιεσε «меня создал, сделал». По справедливому замечанию Перуцци, форма этих надписей, графика букв и частота указывают, что в VIII в. до н. э. в Питекусе использовалось письмо более развитое и сформировавшееся, чем на надписи Дипилонского кувшина (Афины, VIII в. до н. э.). Надписи на сосуде Нестора должны указывать, что здесь существовали также и литературные тексты, выполненные на разном материале: на деревянных дощечках, на коже и т. д.18)

Все это, без сомнения, свидетельствует о том, что в VIII в. до н. э. греческое письмо было уже вполне сформировано и использовалось в совершенно разных целях. Естественно, встает вопрос — сколь реальным можно считать в то время создание письменным путем крупного эпического произведения и — что главное — его полную фиксацию? Вряд ли можно надеяться, что когда-либо удастся найти авторские рукописи того времени, однако из этого не следует, что мы вправе отрицать их существование в том веке. Если в VIII в. у греков была письменность, если они с ее помощью украшали даже керамику поэтическими и дарственными надписями, если они делились опытом с другими народами, естественно предположить, что они не игнорировали бы ту практику записи обширных текстов, которая существовала у народов восточного Средиземноморья уже с бронзовой эпохи. Например, не говоря уже об известных древневосточных цивилизациях, мы хорошо знаем, сколь развито было книжное дело в Ассирии в первой половине I тысячелетия до н. э.19) Как [265] известно, в гомеровскую эпоху у грекоязычного населения были тесные контакты с Востоком. На это указывают объем информации Гомера о восточных странах, а также данные археологических раскопок и исторические документы. С уверенностью можно сказать, что контакты с Востоком осуществлялись несколькими путями: а) через Малую Азию, где уже самое позднее с X века вследствие греческой колонизации появляется целая сеть эллинских поселений. Между греческими городами Западной Анатолии и странами Востока, в первую очередь Ассирией, мощным посредником была, очевидно, Фригия, известная в ассирийских документах под названием Мушку, а в греческих — Фригия;20)

б) значительным центром являлся также остров Кипр, где в IX—VIII веках в довольно интересной форме сосуществуют микенские, автохтонные, восточные и эллинские традиции;

в) не позднее середины VIII в. до н. э. греки становятся активной силой в Северной Сирии, Ал Мине, где они непосредственно соприкасаются с финикийцами и ассирийцами.21)

В том, что к этому времени в восточных странах книжное дело стояло на весьма высоком уровне, никто не сомневается. Археологические раскопки пролили свет на ту практику изготовления книг, которая продолжала существовать на востоке вплоть до гомеровской эпохи.22) Тонкие пластинки из слоновой кости, глины или дерева сшивались обычно в целые книги с переплетом, обернутым кожей. В переплете были сделаны специальные отверстия, чтобы сшить любое количество пластинок. В подобных книгах можно было вместить информацию любого объема.23)

Интересно, что Гомер знаком с традицией письма на пластинках. Так, в «Илиаде» Главк, рассказывая Диомеду о своем происхождении, упоминает о том, как сослал Прэт из Эфиры в Ликию его предка Беллерофонта:

«В Ликию выслал его и вручил злосоветные знаки,
Много на дщице складной начертав их, ему на погибель».

(«Илиада», VI.168-69)

В свое время еще Джеффери отмечала, что подобные сложенные вдвое таблички встречаются, с одной стороны, в [266] микенском мире, а с другой, на ассирийских рельефах.24) Одна часть исследователей почему-то в приведенных строках видит или неосознанное отображение факта микенской письменности у Гомера, или же случай упоминания не письменности, а отдельных символических знаков.25) Такая интерпретация данного места не совсем понятна. Если Гомер — действительно писатель VIII века, то невзирая на то, использовал ли он сам непосредственно письменность или нет, он все же должен был иметь представление о самой возможности письменной передачи мысли. Не говоря ни о чем другом, исключено, чтоб аэд VIII века не знал о существовании керамики с надписями, которая в таком количестве производилась в то время на всей территории, населенной грекоязычными племенами. С другой стороны, ясно и то, что аэд не мог говорить со своей аудиторией недоступными ей понятиями. Если бы слушателю Гомера не было известно, что такое письмо на сложенных вдвое табличках, то вряд ли аэд дал бы ему подобную информацию вообще. Вполне может быть, что традиция письма на складных табличках в Грецию пришла не из Ассирии или какой-либо другой восточной страны, а восходит к микенской эпохе. Сколько бы ни спорили о сцене Беллерофонта, очевидно, что здесь речь идет о передаче информации письменными знаками — одно лицо посылает второму табличку со множеством знаков, и последний, получив ее, принимает вполне конкретные меры. Примечательно и то, что в этом маленьком отрывке собраны воедино все термины, которые в греческом языке органично связаны с письменностью (σήματα, γράψας, εν πινάκι πτυκτω).

О том, что греки довольно с ранних времен имели письменность, свидетельствует и анализ некоторых латинских терминов, связанных с письмом и вошедших в латинский язык из греческого. Так, латинское littera «письменность», «алфавит» и т. д. по своему происхождению восходит к греческому διφθέρα — «кожа», которая, по сведению Геродота, у ионийцев с древнейших времен являлась синонимом βίβλος-а «книги». Фонетически вполне закономерен переход διφθέρα в латинскую littera. Эта связь покажется более реальной, если примем во внимание, что в некоторых греческих диалектах διφθέρα имело значение γράμμα. С другой стороны, ясно, что этот термин был усвоен латинским языком очень рано, не позднее VIII в. до н. э. Заслуживает интереса также связь лат. elementum — «надпись на пластинке из слоновой кости» [267] и греч. ελέφας (-αντος) — «слоновая кость», stilus и στυλος cera, ае и κηρός и т. д.26)

Все это говорит о том, что в гомеровскую эпоху широко была распространена письменность и формирование поэм в письменном виде не представляло бы особых технических трудностей. На это указывает и то обстоятельство, что имена первых греческих авторов нам известны с гомеровской эпохи. Достаточно бегло просмотреть длинный список древнегреческих эпических поэтов, как обнаружится следующая закономерность: ни один из ранних поэтов, фрагменты, произведения которого дошли до нас или о творчестве которого мы располагаем более или менее реальной информацией, не выходит за рамки VIII в. до н. э.27) Ясно и то, что в Греции еще задолго до этой эпохи существовала довольно развитая поэтическая традиция, которая являлась источником для этих поэтов.28) Однако, очевидно, она была лишь устной и, следовательно, безличной и именно поэтому греческие источники умалчивают об этих многочисленных сказителях-импровизаторах. Лишь после того, как установилась связь между поэтическим искусством и письменностью, из массы сказителей начали выделяться индивидуальные поэты, которые стали записывать свои, созданные на основе традиционных элементов, поэмы. С этого момента начинается подлинное развитие литературы в Греции. Со временем все уменьшалось значение устного творчества и усиливались роль и влияние фиксированного текста, имевшего конкретного автора. Если допустить, что запись всех эпических произведений, которые греческая традиция возводит к VIII в. до н. э., осуществилась лишь в VI в. до н. э., то будет непонятным, как редакторам VI в. до н. э. удалось записать десятки тысяч гексаметров сохранившихся в устном творчестве произведений, не изменяя при этом их структурно-поэтических особенностей.

Однако все эти препятствия легко устранимы, если предположить, что , известных нам по фрагментам и имени, мы имеем дело с первыми авторами фиксированных текстов, с чего собственно и начинается история Греческая литература. Трудно сказать, является ли Гомер первым среди этих сказителей-поэтов. Во всяком случае, специфичность распределения информации в его поэмах, своеобразный подход к событиям Троянской войны, утонченное композиционное мастерство дают основание думать, что он имел предшественников, которые еще до него [268] сделали шаг от устной поэзии к письменной литературе. Если взглянуть на этот вопрос с точки зрения общей закономерности развития греческой литературы, то Гомер стоит на рубеже устной поэтической традиции и письменной литературы. Именно поэтому в его произведениях встречаются поэтические приемы, веками выработанные эпической традицией, но использованные по законам письменной литературы. Сила гомеровского эпоса не в использовании традиционных поэтических средств и эпических формул, а в необычайной поэтической логике, которая придает новое звучание даже самому стандартному и традиционному. Именно поэтому гомеровский эпос одновременно и далек и близок устной поэзии других народов. Этим же объясняется и то, что у него столь много общего с произведениями, созданными письменным путем, и в то же время он так разнится от них характерной для народного творчества монументальностью и эпической широтой. [269]

Назад К содержанию Дальше

1) Ср. 165б; 114; 403; 256 и др.

2) Ср. 254, стр. 7, стр. 17; 251. В связи с этим совершенно реальной представляется позиция в отношении единства традиции текста гомеровского эпоса. Сравнивая гомеровский текст с фольклорным, он отмечает: «Совершенно иную структуру имеет эпическая традиция фольклорного типа. Русская былина как правило, существует в ряде вариантов, отличающихся друг от друга характером отдельных эпизодов, их последовательностью, наконец, свободным, полуимпровизированным текстом, который не бывает одинаковым у двух сказителей или даже у одного сказителя при повторном исполнении былины. Та же картина у югославских сказителей, у певцов тюркского эпоса, даже тогда, когда дело идет об исполнении больших поэм типа киргизского Манаса. Следование традиции, принадлежность к определенной сказительной школе неразрывно сочетается у фольклорного певца с личным творческим почином.

Гомеровские поэмы передаются не так. Они допускают свободное отношение к себе со стороны рапсода только в мелочах, в незначительных «отсебятинах», они не творятся при исполнении, а декламируются как твердый фиксированный текст, принадлежащий не певцу, а автору — Гомеру...» «...Фольклор, который не знает таких текстов, не знает также и «автора» (67, стр. 116).

3) 260; 261.

4) Для обзора ср. 254, стр. 17...

5) 254, стр. 17... Там же литература.

5а Об этом детально шел разговор выше. О характерах героев, проявленных в речах, см. ниже, стр. 296...

6) Подобные примеры представлены в 348; 328; 256, стр. 56...; 25 и др.

7) 307. Об этом подробно см. ниже, стр. 296.

8) 258.

9) 129, стр. 557.

10) Ср. 313, т. II, стр. 20.

11) Ср. 36.

, стр. 227.

, т. II, стр. 15.

14) 67, стр. 103-104.

15) Принцип пунктирования слогов использовался в основном в архаических этрусских надписях и в фонетической письменности некоторых народов, которые должны были заимствовать алфавит у греков. С этой точки зрения интересны надписи Лемносской стелы (ср. 317, стр. 23...).

16) Ср. 318; 319.

, т. II, стр. 24.

, т. II, стр. 26.

19) Для обзора вопроса ср. 359.

20) Ср. 88.

21) Ср. 262, стр. 452...; 92а, стр. 74...; 103а.

22) С этой точки зрения особый интерес представляют раскопки, проведенные в 1953 г. в Калахе. Ср. 359, стр. 168; стр. 412.

23) Книжное дело в Хеттской империи подробно рассматривается в 236, стр. 165.

, стр. 555.

25) Ср. 142, стр. 23.

26) Подробно см. 313, т. II, стр. 9...

27) Ср. 209.

б.

Заметки о языке и стиле гомеровского эпоса

По многим вопросам, касающимся языка гомеровского эпоса, его стилистических особенностей, мы имели суждение в предыдущих главах. Здесь мы заострим внимание еще на нескольких, имеющих принципиальное значение проблемах, которые в свете исследований последних лет требуют новой, отличной от традиционных взглядов гомерологии, интерпретации.

Одна из таких проблем — определение места гомеровского языка среди греческих диалектов. Как известно, исследователи, начиная еще с античной эпохи, стараются установить, на каком греческом диалекте созданы «Илиада» и «Одиссея». Мы не имеем здесь возможности представить всю историю исследования данного вопроса.1) Отметим только, что гомеровский диалект не вмещается в рамки ни одного из известных греческих диалектов, хотя вбирает в себя, в определенной степени, черты, характерные почти для каждого из них. После расшифровки линейного-Б письма в гомерологии возникло мнение: не является ли диалект Гомера наследником койнэ — общего диалекта микенской эпохи, который развивался сначала в пределах эолийского, а затем ионийского диалектов.2) На реальность подобного допущения, как будто, указывает наличие следов микенского койнэ даже в языке греческих поэтов V в. до н. э.3)

Прежде чем перейти к рассмотрению характера сложившегося таким образом гомеровского диалекта, скажем несколько слов о наличии в гомеровском языке слоев разных диалектов.

Сегодня можно говорить о существовании в гомеровском диалекте языковых особенностей четырех основных групп, которые возводятся к четырем греческим диалектам, засвидетельствованным письменно (линейному-Б, эолийскому, [270] ионийскому и аттическому). Примечательно, что характерные для данных слоев элементы не сконцентрированы и какой-то одной или нескольких частях поэмы. Они равномерно распределены по всему тексту поэмы. Этот факт полностью исключает объяснение данного обстоятельства теорией многоавторства.4) Основные языковые особенности, характерные для данных слоев, проявляются в следующих деталях:5)

1. Часть засвидетельствованных у Гомера языковых фактов характерна и для языка линейного-Б. Это в первую очередь касается:

а) формы родительного падежа ед. числа имен с основой на - о, οιο;

б) неслитных форм на αων род. пад. множ. числа имен с основой на ā:

в) форм род. пад. ед. числа имен мужского рода с основой на ā, αο;

г) инструменталис на φι и т. д.

2. Языковые факты второй группы находят подтверждение в эолийском диалекте:

а) замена лабиовелярных губными; у Гомера эол. πί — συρες встречается вместе с ион. τέσσαρες («четыре»), эол. φήρ вместе с ион. θήρ («животное»);

б) окончание дат. падежа множ. числа имен с согласной основой εσσι;

в) суффикс причастия перфекта — οντ;

г) инфинитив на -μεν и -μέναι;

д) слова, в которых встречается υ вместо F — ευαδε;

е) ήμβροτον вместе с ион. αμαρτον;

ж) имя числительное ια вместе с μία;

з) ζα вместо δια (ζά-θεός);

и) очевидно формы местоимений: αμμες, αμμε и αμμι вместе с ημεις и ημιν, а υμμες, υμμε и υμμι вместе с υμεις и υμιν.

3. Что же касается ионизмов, то следует особо отметить:

а) замену ā η-ой;

б) замену формы ης 3 л. ед. числа имперф. ην формой;

в) процесс выпадения F;

г) количественный метатезис; [271]

д) рост удельного веса контракции;

е) ν — приставное;

ж) окончание σαν в III л. множ. числа вместо ν;

з) ημείς и υμεις местоимения без сильного придыхания.

4. Факты, характерные для аттического диалекта:

а) использование ου вместо εο, εου;

б) частое использование дуалиса;

в) случаи, вызванные μεταχαρακτηρισμός-ом и др.

Сложнее обстоит дело с лексикой. Большую трудность представляет определение того, на каком этапе развития языка могло быть распространено то или иное слово. Вполне допустимо, что большинство слов, которые можно считать общими для микенского и гомеровского словарей, столь же широко могли быть распространены в гомеровскую эпоху, как и в микенскую. По нашему мнению, здесь внимание следует заострить на географических и этнических терминах, использование которых в разговорном языке гомеровской эпохи исключается с исторической точки зрения. Что же касается названия отдельных предметов, то трудно допустить, чтобы поэт мог пользоваться этими словами, не будь они известны аудитории.

Здесь, как было уже отмечено, нельзя опираться лишь на археологический материал.

Говорить о непосредственно микенских источниках гомеровского эпоса, исходя только из того, что на данном этапе исследования нам неизвестно, использовался ли либо производился тот или иной предмет, названной в гомеровском эпосе и характерный для микенской культуры, и в VIII в. до н. э., неосновательно. Вполне можно допустить, что эти так называемые микенские термины продолжали жить в греческом языке VIII в. до н. э. так же, как и отдельные предметы героической эпохи, передававшиеся из поколения в поколение. Именно поэтому сегодня многие исследователи с сомнением относятся к разного рода спискам так называемых микенских терминов, засвидетельствованных у Гомера, и лишь в редких случаях признают за рядом терминов возможность их микенского происхождения.6)

Таким образом, гомеровский язык является своего рода объединителем языковых фактов, характерных для различных греческих диалектов. Вполне естественно предположить, что ни один конкретный регион Греции в VIII в. до н. э. не говорил на данном диалекте. Факт, что в речи одного человека не могли проявиться одновременно все характерные для греческих диалектов особенности, которые являлись результатом [272] сложного процесса векового развития языка. С другой стороны, также очевидно, что гомеровский эпос един и, следовательно, все эти особенности действительно были характерны для языка одного поэта. Если это так, следует думать, что в Греции VIII в. до н. э., наряду с конкретными разговорными диалектами, существовал отличный от каждого из них диалект, который можно назвать диалектом эпоса. Особенность этого диалекта в том, что он параллельно (более или менее последовательно) использовал формы, характерные для различных греческих диалектов. Вследствие этого он проявлял сходство с каждым из них в отдельности и в то же время отличался от каждого из них своим многообразием. То, что этот язык являлся не каким-то искусственным скрещением диалектов, а продуктом закономерного развития греческой поэтической традиции, подтверждается его общегреческим характером. Он, очевидно, использовал не только формы и слова, которые были характерны для диалектов современных или предшествующих ему, но и те, которые к тому времени не были засвидетельствованы, но их возникновение не исключалось структурой отдельных диалектов. Следовательно, этот язык, в отличие от отдельных диалектов, выполнял функцию общегреческого официального или литературного языка. Он был понятен жителям всех районов Греции. Именно этот универсализм и стал, очевидно, причиной его определенного консерватизма. Он не подчинялся закономерностям развития живых разговорных диалектов, а имел свои законы развития. Именно поэтому форма, однажды попавшая в этот язык, навсегда становилась его органичной составной частью. Следовательно, согласно такой специфике развития, в нем одновременно могли сосуществовать характерные для различных хронологических уровней развития греческого языка языковые факты. Поэтому то, что для отдельного конкретного диалекта со временем становилось архаизмом, для эпического диалекта еще долгое время оставалось естественной и вполне современной формой. Постоянное сосуществование традиционного и современного было одним из основных факторов гибкости и универсальности этого языка. Однако поэтический язык был органически увязан и со стихотворным размером, требующим отличного от обычной разговорной речи синтаксиса, отличных форм выражения мысли. В этом именно и кроется первоначальная причина выделения этого языка от простой разговорной речи. Благодаря этому в процессе развития и формирования данного языка постепенно создавались связанные органично со стихотворным размером формулы, удобные комбинации слов и фраз, которые также становились его составными частями. Этот язык существовал лишь в связи с [273] живым поэтическим творчеством, именно поэтому, несмотря на свою многослойность и обособленность, он всегда воспринимался как реальный, единый язык греческого эпоса. С этой точки зрения интересно следующее замечание исследователя русской устной поэзии : «Язык устной поэзии — это живой язык для творцов и носителей ее, а не пришедший извне или «спустившийся сверху» и механически усвоенный и усвояемый. Диалектные черты в нем — не внешняя, позднейшая оболочка, а органическая неотъемлемая сторона устного произведения, пронизывающая все его стороны. «Система» языка (грамматическая, лексическая) устного произведения — это «система» того говора, в области распространения которого она живет, но в то же время это в основных и определенных чертах и «система» русского языка в его целом, а диалектные отклонения в ней незначительны».7)

Следовательно, гомеровский язык следует рассматривать как своего рода наддиалект, который в отношение эпоса, как самостоятельного литературного жанра, постепенно становится официальным, общегреческим языком. И даже после перехода от устной традиции к письменной он длительное время не должен был подвергаться значительным изменениям. Для эпических поэтов и слушателей эпоса этот язык еще долго оставался литературным языком.8)

Естественно, встает вопрос, как представляется нам процесс формирования и распространения этого языка? Допустим, что в микенскую эпоху существовало своего рода поэтическое койнэ, распространенное по всей Греции. Следующий этап развития этого языка — это этап эолизации, который происходил или в самой Греции, или же на островах восточной Эгеиды и в прибрежных районах Малой Азии.9) В данном случае трудно допустить, что и этот модифицированный на эолийский лад язык мог иметь масштабы койнэ, ибо в «темные века» греческие племена не были централизованы ни в культурном, ни в политическом и ни в языковом отношении.10) В этот период именно усиливается процесс диалектального членения греческого языка. Если эолизация т. н. микенского поэтического койнэ и происходила в определенной области греческого мира, то сомнительно, чтобы в «темные века» результаты данного процесса могли стать достоянием одновременно всего грекоязычного населения. В это время поэтическая традиция развивалась и в других областях [274] Греции. Естественно, микенское койнэ в эпической поэзии т. н. неэолийских регионов в «темные века» не могло принять ту же эолийскую окраску. Напротив, более реально предположить, что этот период был периодом дифференциации устного поэтического языка. Однако это вовсе не исключает того, что в эолийских регионах эпическая поэзия достигла более высокого уровня развития и лучше сохранила черты общегреческого эпоса как в языковом, так и тематическом плане. Следующим этапом формирования языка греческой эпической поэзии надо считать ионийский. Как показывает изучение древнегреческого эпоса, ионийский является фактически базой эпического языка, ибо микенизмы и эолизмы в нем проявляются большей частью в т. н. формульных словах и выражениях, связанных в определенной степени с метрической структурой стиха, замена которых ионийскими формами столкнулась бы в первую очередь с трудностями метрического характера. И в данном случае следует полагать, что ионизация языка эпоса происходила в регионе распространения ионийских племен.11) Очевидно, ионийцы, освоив эпические традиции соседних эолийцев и других греческих племен, создают уже тот язык (и стиль) греческой эпической поэзии, который вплоть до Аполлония Родосского и Арата остается почти неизменным.12) Следовательно, этап ионизации можно считать последним этапом формирования эпического языка. Но в чем причина того, что этот язык с такой быстротой распространился по всему греческому миру, что ионийская традиция вдруг приостановила развитие всех других локальных эпических традиций? Ведь очевидно, что и Гесиод, и авторы киклических поэм, и т. н. ранних гомеровских гимнов являются уже ионизированными поэтами, а не непосредственными продолжателями ахейской или эолийской традиции. Еще более знаменательно, что язык этих поэтов схож не только в диалектальном отношении, но и составом и структурой формул и стереотипных выражений. Конечно, немалая часть этих формул и выражений восходит к ионийскому, а не к более древним источникам. Следовательно, остается допустить, что основным источником формирования всего архаического греческого эпоса служил либо Гомер, либо какой-нибудь другой догомеровский ионийский источник (или источники). Этот процесс своего рода стилистической и языковой унификации эпоса должен бы восходить к концу IX в. до н. э., когда ионийцы начинают занимать ведущее место в греческой культуре и становятся своего рода связующим звеном между Грецией и восточными цивилизациями начала I тысячелетия до [275] н. э. Хотя к VIII в. до н. э. Греция имела довольно интенсивные взаимоотношения со многими регионами Средиземного моря, основным источником культурного влияния для нее, помимо сильной микенской традиции, все же являлись именно высокоразвитые восточные страны.13) Так как импульсы с Востока в основном шли через ионийцев, то постепенно все ионизированное приобретало значение и форму своего рода нормы для всего греческого мира. Именно поэтому ионизированный эпос самое позднее с конца VIII в. до н. э. становится основным источником формирования греческого эпоса и вообще греческой архаической поэзии. Отсюда это поразительное языковое и стилистическое единство всей греческой поэтической продукции ранней архаики. Ионизированный наддиалект греческого эпоса со временем вытесняет все другие локальные традиции и становится общегреческой нормой. Однако, если все это так, то еще в VIII в., до окончательного завершения этого процесса, в греческой поэтической традиции должны были быть факты существенных отклонений от так называемой гомеровской нормы, восходящие к другим источникам. С этой точки зрения интересно изучение языка рассмотренного выше сосуда Нестора из Питекусы. В надписи, несмотря на ее небольшой объем, можно выделить несколько слов и словосочетаний, не находящих подтверждения в древнегреческом эпосе. Так, форма ευποτ[ος] «удобный (приятный) для питья» не подтверждается в архаическом греческом эпосе. То же самое можно сказать и о ποτήριον «сосуд». Также формула καλλιστε[φά]νο ’Αφροδίτες, несмотря на обилие эпитетов Афродиты в древнегреческом эпосе не имеет параллелей в гомеровской традиции. Эпитет καλλιστέφανος употребляется лишь в гомеровском гимне к Деметре в отношении богини земледелия καλλιστέφανος Δημήτηρ (251, 295). Немало отклонений от «гомеровской» нормы и в незначительных фрагментах древнейших греческих эпикоз, датируемых приблизительно гомеровской эпохой. О расхождениях между Гомером и современной ему традицией в употреблении эпических формул речь шла выше.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27