Проблемы гомеровского эпоса (стр. 18 )

Кришер показывает, что в разных аристиях эти элементы могут отличаться друг от друга как интенсивностью, так и удельным весом, но никогда не нарушается их последовательность. По его мнению, гомеровские сравнения, якобы являющиеся показателями свободного творчества поэта, в действительности прочно связаны со сценами определенных типов. Группа сравнений, связанная с определенным мотивом, [248] имеет общие рамки, в пределах которых и допускается их вариация.21) Кришер обосновывает это приблизительно так: допустим, поэт намерен использовать 100 сравнений, каждое из которых должно отличаться от другого, хотя в действии повторяются схожие ситуации. Следовательно, представляя каждое новое сравнение, он должен принимать во внимание и приведенные ранее сравнения. При использовании же последнего сравнения ему придется вспомнить 99 предшествующих. Но если поэт разделит мотивы, связанные с сравнениями, на 10 различных групп так, чтобы их нельзя было спутать друг с другом, и для каждой группы предусмотрит по 10 сравнений, то, представляя в каждой группе последнее, десятое сравнение, ему придется вспомнить лишь 9 предшествующих. Отсюда Кришер делает вывод, что именно такие определенные типы сравнений связаны с выделенными им типичными элементами «аристии». Например, к блеску оружия поэт приурочивает всегда сравнения, связанные с огнем, молнией или сиянием звезд; в сцене преследования или бегства преследователя сравнивает со львом, собакой или соколом, а преследуемого — с зайцем, стадом рогатого скота или стаей ворон и т. д.

Все это, по мнению некоторых ученых, довольно четко выявляет технику традиционного эпического поэта, который ничем не связан с законами письменной литературы и поэтому его эпос полностью следует считать продуктом устного творчества.

Однако встает вопрос, как же поэт, столь скованный традицией, может быть в то же время и столь индивидуальным. Ведь никто не может отрицать, что гомеровские сцены, созданные языком формул и типичной комбинацией типичных деталей, совершенно самобытны. Едва ли найдется читатель, который не увидит полнейшего различия в поединках Гектора и Аякса, Патрокла и Сарпедона, Энея и Ахилла, Гектора и Ахилла. Индивидуальны и речи героев, хотя каждый из них говорит одним и тем же традиционным языком формул.22) Не следует забывать и того, что античная традиция, а вслед за ней и весь современный мир воспринял героев «Илиады» и «Одиссеи» такими, какими их представил Гомер. Гомер оказался недостижим в обрисовке образов и характеров героев троянского цикла. И наконец, именно Гомера признал античный мир, избалованный высокохудожественной литературной продукцией, своим величайшим, непревзойденным поэтом. Как достиг всего этого поэт, который опирался на [249] традицию, оперировал лишь готовыми формулами и типичными деталями? Действительно ли Гомер столь традиционен? Тот факт, что созданный в VIII в. до н. э. эпос был в первую очередь рассчитан на слушателя, а не на читателя, не вызывает сомнений. Бесспорно и то, что ко времени Гомера греческая поэтическая традиция имела многовековую историю. За это время, естественно, были выработаны многочисленные эпические формулы, способы изображения разных мотивов и, самое главное, был создан эпический язык — самый подходящий для передачи мысли дактилическим гексаметром. В этом языке, в отличие от обычной разговорной речи, все слова и выражения имели для поэта двоякое значение. С одной стороны, они представляли вполне определенную метрическую единицу, с другой, — несли вполне определенную семантическую нагрузку. В гексаметре поэту приходилось сочетать эти слова друг с другом не только по смысловому принципу, но и по метрическому. Следовательно, словарь поэта-эпика был составлен из таких слов и сочетаний, которые стремились занять в гексаметре совершенно определенную позицию. Так как гексаметр состоит из определенного числа колонов, то поэту приходилось искать словосочетания, которые могли бы заполнить колоны. Но колон и имеющее определенное значение слово часто не перекрывали друг друга в метрическом отношении, поэтому возникала необходимость заполнения колона. Для этого поэт использовал частицы, союзы, наречия и эпитеты, имеющие вполне определенный метрический состав. Но в таком случае надо было их конструировать. Например, поэт, исходя из того, какого метрического состава использованное им в конце гексаметрической строки собственное имя, мог заполнить последние два колона за цезурой после третьего трохея совершенно различными эпитетами. Как правило, после κατα τρίτων τροχαιον в гексаметре следует два колона, имеющих такой метрический состав:

| (или | )

Допустим, в последнем колоне употреблено слово, которое покрывает конечную стопу. Тогда для образования второй части строки надо было найти в первом колоне эпитет метрического состава, а в другом поставить перед именем эпитет, составленный из . Следовательно, у поэта весьма ограниченные возможности варьирования. К тому же, если присовокупить к этому и то, что не всякий эпитет подходит к каждому герою, то возможности поэта еще больше ограничиваются. Например, имена “Εκτωρ, Αίας, Νεστωρ, [250] Πηλεύς Φοίνιξ образуют последнюю стопу гексаметрической строки. Поэтому с ними можно употреблять эпитеты с совершенно определенным метрическим составом. Но эти эпитеты должны отличаться друг от друга по содержанию, во всяком случае, должны соответствовать реальному значению героев поэмы. И действительно, в гомеровском эпосе, в указанной метрической позиции эти имена встречаются со следующими постоянными эпитетами:

Но если имя покрывает не одну, а 1 1/4 или 1 1/2 и т. д. стопы, придется искать уже эпитеты иного ритмического состава:

Естественно, после того, как поэт находит эпитет, который больше всего соответствует имени героя с метрической точки зрения и одновременно точно характеризует его сущность, он может использовать эту метрическо-семантическую единицу во всех случаях, когда этого требуют законы стихосложения (тем более, что Греческая литература никогда не избегала повторений).24) Именно поэтому можно вполне определенно сказать, что перечисленные выше гомеровские эпические формулы действительно «традиционны». Но не только их, а и любое сочетание эпитет + имя, которое встречается лишь раз в поэмах, можно считать потенциальными формулами. И не следует делать вывод, что раз ’Αγκαίοιο παις, κρείων’ Αγαπήνωρ «сын Анкея, повелитель Агапенор» упоминается всего лишь один раз в «Илиаде» (II, 609), это не [251] потенциальная формула. Правда, она в поэме больше не встречается, но надо учесть, что и Агапенор нигде в «Илиаде» более не фигурирует. Когда речь идет о традиционности гомеровских формул, следует уяснить принципиальный вопрос: традиционны эти формулы для греческой догомеровской поэзии вообще или лишь для гомеровского эпоса? Фактически нам ничего не мешает предположить, что часть этих формул создана самим Гомером. Наряду с этим, вполне естественно, что Гомер мог воспользоваться и формулами, которые еще до него стали принадлежностью языка греческого эпоса. Подобно тому, как из греческих слов нельзя определенно выделить слова гомеровские и слова греческой поэтической традиции, так нельзя противопоставить друг другу и метрико-семантические группы, составленные из этих слов. Любая формула, встречающаяся у Гомера, потенциально или реально, является принадлежностью языка греческого эпоса. С другой стороны, любая формула, используемая догомеровской эпической поэзией, безотносительно к тому, встречается она у Гомера или нет, потенциально так же могла стать принадлежностью гомеровского эпоса. Следовательно, лишь статистика частоты использования формул, их комбинаций в гомеровском эпосе не может ответить на вопрос — является Гомер традиционным поэтом в абсолютном понимании этого слова или оригинальным. Конечно, оригинальность вовсе не означает полного отрыва от традиции. Поэт VIII в. до н. э., даже будучи совершенно оригинальным для своего времени, безусловно, был теснейшим образом связан с традицией. В данном случае для определения степени самобытности поэта следует проследить, сколь независим он в использовании традиционного языка, традиционных элементов, в какой мере выделяется он среди других сказителей своей поэтикой. Анализируя с этой точки зрения гомеровские эпитеты, самые явные, казалось бы, показатели традиционности Гомера, можно придти к выводу, что Гомер, в абсолютном большинстве случаев, при подборе эпитетов вовсе не пренебрегает данными контекста поэм. Регулярное употребление определенных эпитетов в связи с тем или иным героем, обычно точно обрисовывает образ героя.25) Так — αναξ ανδρων «владыка мужей» и κρείων «властитель» — обычно в гомеровских поэмах характеризуют Агамемнона. Первый эпитет употребляется 47 раз в связи с Агамемноном и лишь по одному разу касательно других героев, а второй — 30 раз в связи с Агамемноном, 7 раз — с Посейдоном и лишь по одному разу касательно других героев.26) Подобное распределение данных [252] эпитетов не случайно в гомеровском эпосе. Именно эти термины обозначают у Гомера высшую власть и поэтому употребляются столь регулярно лишь в связи с Агамемноном. То же самое можно сказать и о κορυθαίολος «шлемоблещущий». Если принять во внимание «Илиаду» VI.466-474, где Астианакса пугает блеск отцовского шлема и Гектор кладет на землю сверкающий (παμφανόωσαν) шлем (κόρυ), то станет очевидным, что регулярное употребление этого эпитета в связи с Гектором можно оправдать, также исходя из данных поэм.27) На основе анализа подобных примеров, Валлон приходит к выводу, что т. н. основные гомеровские эпитеты соответствуют характеру героев «Илиады» и «Одиссеи».28) По нашему мнению, особого внимания заслуживают те эпитеты, которые характеризуют свойства героя, с одной стороны, известные вообще из сказаний, а с другой, — связанные непосредственно с действием «Илиады». С этой точки зрения интересна группа эпитетов γέρων ιππηλάτα, употребляемая в связи с Фениксом, Пелеем, Ойнеем и Нестором. Вполне понятно, что первая часть формулы указывает на состояние, в котором герои пребывают к моменту, описанному в конкретном контексте поэм. И действительно, ко времени Троянской войны Пелей, Нестор и Феникс уже старцы, старцем должен был быть и Ойней в рассказанном Фениксом приключении Мелеагра (IX.581). Что же касается ιππηλάτα («правящий конями»), то это соответствует способностям или умению, проявленным героями в молодости. Если рассматривать этот эпитет с точки зрения соотношения гомеровского языка с языком традиционных формул, то встает вопрос: откуда Гомеру могло быть известно подобное сочетание эпитетов? Вполне естественно, что если существовала догомеровская традиция о деяниях Нестора, Феникса, Пелея и Ойнея в молодости, к которой и относится эпитет ιππηλάτα, то там эпитета γέρων («старец») не могло быть. А если же Ойней известен лишь в связи с Мелеагром, а Пелей, Феникс и Нестор — из догомеровской традиции, связанной с Троянской войной, то совершенно непонятно наличие эпитета ιππηλάτα по отношению к ним. В данном случае самым реальным представляется допущение того, что сам Гомер объединил эти эпитеты в одну формулу. Тем более, что для него γέρων и ιππηλάτα вовсе не являются взаимоуправляющими терминами. Так, в IV.387 Тидей охарактеризован лишь эпитетом [253] ιππηλάτα и это вполне естественно, ибо в данном эпизоде Тидей молод. Тщательно изучив поэмы, легко заметить, что слова, составляющие т. н. гомеровские формулы, вовсе не находятся в какой-то неразрывной и окаменелой связи друг с другом. Каждое из них, как правило, может встретиться в поэмах и самостоятельно, совершенно в нетипичной комбинации или в сочетании с другими словами создавать совершенно разнообразные формулы.

Для того, чтобы уяснить, в какой мере гомеровские эпитеты зависят от традиции, необходимо сравнить их с эпитетами, засвидетельствованными в других произведениях этой эпохи, которые также должны быть связаны с формульным языком традиционного эпоса. Не вдаваясь в подробный анализ этого вопроса, мы отметим лишь, что немалое количество неоднократно используемых Гесиодом и Homerica формул — эпитет + имя — игнорируется Гомером, хотя они явно догомеровского происхождения. Например, весьма распространенная формула πολυχρύσου ’Αφροδίτης («златообильная Афродита»), которую не раз встречаем у Гесиода и в гомеровском гимне к Афродите, ни разу не засвидетельствована у Гомера, несмотря на то, что он пользуется каждым из этих, составляющих данную формулу терминов в отдельности: «златообильная» у Гомера эпитет, связанный с Микенами πολυχρύσοιο Μυκήνης («Илиада» VII.180; XI.46; «Одиссея», III.304); широко известная формула κυδίμος ‘Ερμης неоднократно засвидетельствованная (в форме имен. и вин. пад.) в гомеровском гимне к Гермесу (46, 96, 130 и т. д.) и у Гесиода (Феог. 938) не встречается в гомеровском эпосе; формула ιμερόεσσα Καλυψώ, известная из гомеровского гимна к Деметре (422) и «Феогонии» Геосида (395), не используется Гомером, хотя данный эпитет в «Одиссее» встречается в другом сочетании ιμερόεσσαν αοιδήν (Ι.421; XVIII.304) и т. д.

Анализ подобных примеров29) указывает на то, что в гомеровских формулах немало индивидуального. Имея тесную связь с традицией, поэт в основном исходит из контекста своих поэм, из своих поэтических принципов.

Вкратце коснемся вопроса типичности гомеровских сцен. С полным убеждением можно сказать, что, несмотря на типичность композиции отдельных гомеровских сцен, каждая из них самобытна. Этого поэт достигает относительной интенсификацией отдельных элементов данных сцен, пропуском или вставкой ряда элементов. Несомненно, при построении отдельных сцен Гомер опирается на традицию, но, согласно [254] своим принципам, он видоизменяет традиционные элементы. На это указывает вполне определенная композиционная функция гомеровских сцен внутри поэм. Как было показано выше, эти сцены создают совершенно определенную систему взаимоотражений, взаимосоответствий или взаимосопоставлений. В данной системе одна сцена может стать моделью второй, вторая — третьей и т. д. Естественно, чем яснее выявится функция этих сцен внутри гомеровских поэм, тем отчетливее сможем мы ощутить почерк Гомера — индивидуального поэта. Именно с этой точки зрения следует подходить к рассмотренному Кришером вопросу аристий у Гомера. В том ряду элементов, которые приводит Кришер, конечно, чувствуется влияние традиционных представлений на последовательность элементов в аристии. Но ведь и это традиционное представление являлось обобщением реальной картины аристии, проявленной героем на поле битвы. Следовательно, последовательность элементов в гомеровской аристии отражает не только порядок элементов, выработанный эпической традицией, но является и обобщением реальной, предполагаемой картины аристии вообще. Тот факт, что в гомеровском эпосе почти нет ни одной аристии, которая содержала бы все перечисленные Кришером элементы, указывает на то, что создание аристий по какой-то стандартной схеме не являлось самоцелью для поэта. В противном случае он мог достичь отличия аристий не путем редукции или добавления этих элементов, а их ослаблением или интенсификацией. С другой стороны, вполне естественно, что, описывая аристии многочисленных героев в одной и той же ситуации, в одном и том же сражении, ни один поэт не смог бы избежать определенной типичности, ибо, рисуя аналогичные ситуации, поэт, сознательно или подсознательно, всегда имеет в виду какую-то универсальную модель, на основе которой строит многочисленные, схожие друг с другом эпизоды. Достаточно рассмотреть с этой точки зрения не только античные и средневековые поэмы, безусловно, созданные письменным путем, но и романы нового времени, как в них выявим какую-то универсальную модель, определяющую типичную последовательность самых общих типичных сцен. Более того, подобные модели могут встречаться в пределах целого жанра. Лучшим примером тому служит новая этическая бытовая комедия со своими стандартными, сюжетами. Самобытность или традиционность поэта проявляется не в использовании или игнорировании этих элементов, а в оригинальности, проявленной при реализации, художественном воплощении типичных элементов этой общей модели. С этой точки зрения не приходится оспаривать способность Гомера варьировать. Немногие из поэтов смогут тягаться с ним в умении [255] создавать в пределах одного произведения аристии стольких героев и при этом придавать такую самобытность каждой отдельной аристии. Часто, увлекаясь статистикой типичных элементов и доказывая абсолютную традиционность Гомера, исследователи упускают из виду нетипичную реализацию этих же элементов у Гомера.

И к вопросу типичности гомеровских сравнений, как нам кажется, Кришер подходит односторонне. По его мнению, если бы поэт разделил использованные им сравнения (допустим 100) на 10 групп, каждая из которых была бы органично связана с определенным типом мотивов, то в каждом отдельном случае он довольно легко мог бы вспомнить, какие сравнения им уже использованы и какие еще нет. Однако достаточно установить, что то или иное сравнение не связано тесно с одной определенной группой и встречается в совершенно разных типах сцен, как предложенное Кришером деление не упростит, а удвоит труд поэту. Посмотрим, в какой мере наблюдение Кришера соответствует реальному положению. Если верить Кришеру, одна группа мотивов — это блеск оружия. С ней органично связаны в сравнениях: «огонь», «молния» и «сияние светил». Внимательно прочитав «Илиаду», мы увидим, что «огонь» часто встречается в таких группах сравнений, которые не имеют ничего общего ни с блеском оружия, ни с аристией: уже в I песни «очи его (Агамемнона) засветились как пламень» (I.104), а в XXII.411 так оплакивали Гектора, будто бы «Весь Илион от своих оснований в огне рассыпался» и т. д.

Встает вопрос, возможно ли после этого найти «огню» какой-то типичный мотив, ограничивающий его употребление в сравнениях? То же самое можно сказать и о других группах сравнений.30)

На данном этапе исследования становится все более очевидным, что, хотя гомеровский эпос органично связан с предшествующей ему устной традицией, он все же создан на основе использования письма.31) Возможность подобного заключения дает, с одной стороны, справедливая критика аргументов сторонников устной поэзии,32) а с другой, — структурный анализ гомеровского эпоса, который делает бесспорной связь поэм с письменной литературой. [256]

Назад К содержанию Дальше

1) 310, 311.

2) 260.

3) Для обзора ср. 73; 67; 254; 395; 298; 108; особенно см. 42.

4) 310, стр. 16.

5) 13.

6) 10; 11; 12; 14.

7) Для обзора ср. 231, стр. 4...

8) Здесь и ниже статистические данные приводятся по 395.

9) См. 182. Для обзора 136, стр. 45...

10) В таблице приводятся лишь некоторые, а не все строки указанной структуры.

, стр. 36.

13) Для обзора вопроса 136, стр. 56...

14) Ср. 229. Для обзора 254, стр. 7...; 130.

, стр. 229...

+) так — HF.

, стр. 13...

, стр. 16.

22) Ср. 307. Подробно см. ниже.

23) Количество подобных примеров можно легко увеличить, ср. 395.

24) Ср. 155.

, стр. 2...

, стр. 17...

, стр. 2...; стр. 26...

29) Расхождения в использовании формул между Гомером и Гесиодом полностью перечислены в 239.

30) То, что большинство гомеровских сравнений органично связано с контекстом поэм, совершенно очевидно. Об этом подробно см. ниже, стр. 288...

31) Данную точку зрения разделяют Лески, Тронский и др. Ср. также 184; особенно 258.

32) Следует отметить, что аргументам А. Парри Кирк фактически не смог противопоставить ничего конкретного в защиту теории устной поэзии (235). Для критики теории устного Гомера ср. 254; 307; 309.

Гомеровский эпос и письменность

Первое серьезное препятствие, которое встает на пути сторонников теории устной поэзии, это единая, довольно древняя традиция гомеровского текста. Если допустить, что некий Гомер устным путем создал поэмы, которые передавались из поколения в поколение, тогда можно говорить о двух основных путях сохранения поэм:

1) Рапсоды учили наизусть устным путем созданный текст гомеровских поэм и исполняли их отдельные части на празднествах и состязаниях. Но в таком случае между вариантами различных исполнителей очень скоро появились бы расхождения, и тогда оказалось бы невозможным установить, какой из вариантов был наиболее близким к гомеровскому. Известно, что влияние гомеровского эпоса на греческое искусство и литературу распространилось самое позднее с VII в. до н. э. на всей территории расселения греческих племен от Малой Азии до Италии.1) Это влияние не выявляет какого-либо текстуального различия, но соответствует — и это главное — данным принятого письменного текста, существование которого в Греции не вызывает никаких сомнений самое позднее с VI в. до н. э. Следовательно, можно предполагать, что гомеровский текст для всего грекоязычного населения в основном был единым, а различия касались лишь отдельных деталей, а не текста поэмы в целом. Такое единство можно объяснить лишь тем, что рапсоды — послегомеровские исполнители поэм — располагали каким-то фиксированным письменным текстом. Этот текст, естественно, переписывался на протяжении веков. Вполне возможно, что не каждый рапсод обладал полным текстом поэм, а лишь отдельными частями, предназначенными для исполнения в один раз.

2) Каждое новое исполнение гомеровских поэм было лишь повторением основных тем, основных этапов развития действия. Сказитель запоминал лишь основную сюжетную линию. А потом, зная законы устного поэтического языка, он [257] пересказывал уже заученное содержание. Установлено, что каждое такое новое исполнение поэмы — это новый вариант ее. В таком случае нельзя говорить об одном конкретном авторе, о каком-либо единстве текста. Автором может быть лишь тот, кто последним исполнил эти поэмы перед тем, как они были записаны.2) Следовательно, наличие традиционного варианта текстов поэм и упоминание Гомера, как автора «Илиады» и «Одиссеи» в античной эпохе можно объяснить лишь тем, что рапсодическая традиция исполнения гомеровского эпоса восходила к гомеровскому письменному тексту. Именно поэтому сторонники теории устной поэзии в последнее время все чаще говорят о том, что созданные устным путем поэмы сразу же были зафиксированы. Это должно было произойти под диктовку самого Гомера или какого-либо его современника.3) Выдвигая это предположение, они пытаются сочетать друг с другом создание поэм устным путем и органичное их единство, сохраненное рапсодической традицией. По их мнению, если допустить, что устным путем созданный эпос при жизни же поэта принял дошедшую до нас форму, тогда легко объяснить, как он сохранил такое единство в рапсодической традиции и характерные для одной поэтической концепции специфические детали. А отсюда один шаг к тому, чтобы сам процесс создания поэм связать с использованием письма.4) Именно такую возможность допускают [258] сегодня большинство исследователей. По их мнению, сам автор поэм должен был использовать письмо при создании поэм.5) И проведенный нами структурный анализ поэм дает возможность именно такого заключения. В процессе устной передачи поэмы не могли сохранить то четкое структурное единство, которое проявляется как в маленьких, так и цельных структурах «Илиады» и «Одиссеи». Почерк поэта, использующего письмо, виден также и в распределении информации, сознательной интенсификации мотивов, в поразительной взаимосвязи отдельных песен, в закономерности экспонирования героев, в удивительном единстве структуры мышления каждого героя, проявленного в речах и т. д.5а)

Следовало бы к примеру затронуть ряд аспектов, которые привлекают внимание исследователей гомеровскою эпоса:

1) В гомеровском эпосе часты случаи, когда начатое в одной песни событие продолжается во второй, подготовленное в одной песни явление становится объектом повествования в другой. Например, в «Илиаде» XVII.24... Менелай в пример Эвфорбу приводит гибель Гиперенора, которая была описана в XIV.516...; в «Илиаде» XI.329 описано, как сразил Диомед двух сыновей перкозийца Меропа, но не упомянуты их имена. Даны они в II. 830; в «Илиаде» XIII.681; XV.705; XVI.286 упомянуты корабли Протезилая, о гибели же самого Протезилая рассказано в II.698 и т. д.6)

2) Экспонированного в одной песни «Илиады» или «Одиссеи» героя автор в других песнях уже может не представить слушателю или читателю. Это также указывает на то, что поэт принимает во внимание единый текст поэмы.

3) По мнению А. Парри, в «Илиаде» характер героя, образ его мышления максимально раскрыт в его речах, сохраняющих на протяжении всей поэмы одни и те же штрихи.7)

Еще дальше в этом направлении идет Ломанн. Он, как было выше отмечено, изучает композицию речей героев, «Илиады» вообще и делает вывод, что все эти речи построены согласно единым принципам. Но в то же время они связаны друг с другом и в цельной структуре поэмы с композиционной, структурной или тематической точки зрения. В этом смысле интересно соотношение между диалогами Хриза и Агамемнона (I.17...), Приама и Ахилла (XXIV.553...); между [259] 4-мя речами Пулидамаса (XII.61-79; XII.211-229; XIII.726-747; XVIII.254-283) и т. д.8)

Конечно, все это не имеет ничего общего с произведениями, созданными в различных странах устным путем — здесь не может быть речи ни о глубоком раскрытии характера героя, ни о подобной сложности и в то же время цельности действия, ни об единстве поэтических и композиционных принципов. Тем более не представляется возможным, чтобы такое единство структурно-композиционных принципов, в одинаковой мере проявляющееся на совершенно различных уровнях построения гомеровского эпоса, могло сохраниться на протяжении целых поколений сказителей-импровизаторов без фиксированного текста.

Однако, если исходя из анализа поэм, мы с полной уверенностью можем сказать, что Гомер использовал письмо, то сложнее обстоит дело, когда вопрос касается возможности письменной фиксации поэм в VIII в. до н. э. Новый, финикийский алфавит был введен греками, как считает ряд исследователей, за несколько десятилетий до Гомера. Даже если допустить, что поэт смог в совершенстве овладеть этим письмом, встает вопрос о писчем материале. Имели ли греки той эпохи подходящий материал для записи двух поэм, содержащих около 29000 гексаметрических строк? Именно этот момент создает сегодня основное препятствие сторонникам использования письма Гомером и в то же время является основным аргументом для сторонников «устного Гомера».

Известный специалист по вопросам истории греческой письменности А. Джеффери считает, что массовый ввоз папируса в Грецию предполагается лишь на рубеже VII—VI столетий до н. э., и отмечает: «Как подсказывает нам современное положение вещей, ...можно утверждать, что если гомеровские поэмы были записаны до VI века, то они должны были быть записаны на коже, которая, как видно на примере Архилоха, употреблялась для различных документов самое раннее со второй четверти VII века. Это было, очевидно, трудное и дорогостоящее дело, но при желании технически выполнимое. На данном этапе у нас нет оснований утверждать, что это было возможно и до VII века».9)

В древнейшей Греции кожа или διφθέρα действительно являлась весьма популярным писчим материалом. На это указывают греческие источники и первым долгом Геродот, который, говоря о распространении алфавита от ионийцев, [260] отмечает, что «ионяне также издревле называют книги кожами, потому что при отсутствии папируса они писали на козьих и овечьих шкурах. Еще и поныне многие варварские народности пишут на таких шкурах» (V.58).

Конечно, из этого сведения Геродота вовсе не следует, что до египетского папируса греки писали лишь на коже. Он только отмечает, что кожа у ионийцев — один из самых древних писчих материалов и поэтому книги называются дифтерами. Примечательно, что близкое по звучанию слово засвидетельствовано в микенских документах: di-pte-ra-po-ro (διφθεραφόρος), хотя очень трудно сказать что-либо по этому поводу.10)

Для того, чтобы судить о масштабах использования письменности в гомеровскую эпоху, следует вкратце коснуться вопроса происхождения греческого алфавита.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27