Перехожу к маминым братьям и сестрам. Старший брат матери, Нухим (Наум), 1901-го года рождения. В начале 20-х годов он переехал в Германию и занимался там журналистикой. Подробностей я не знаю, но папа в своих показаниях говорил, что он слушал советское радио, переводил услышанное и передавал это немецким газетам. Но думаю, что он писал и самостоятельно. Сужу это по двум фактам: как-то мама сказала, что где-то в начале 30-х годов, не то в «Правде», не то в «Известиях», была статья, где его ругали за какую-то статью в немецкой газете. И, во-вторых, помню фотографию, где он стоит с группой людей на лестнице какого-то дворца, и кто-то мне сказал, что это – Дворец Лиги наций в Женеве. В Германии он женился на машинистке по имени Клара. В конце 1936-го года они вернулись в Киев (он сохранил советское гражданство). Он поступил на работу в тот же «Водотопстрой», в литейный цех, рабочим. С чем это было связано, не знаю. Не то он не хотел светиться, не то с состоянием здоровья, и проработал там до войны. Жилья у них не было, и они снимали комнату на Подоле, в районе Гончаров. В начале войны его призвали в ополчение, и дальше о нем сведений нет. Не то погиб, не то пошел в Бабий Яр.

Жена его, Хайка (Клара) работала в Берлине машинисткой. До замужества жила с матерью и сестрой (или сестрами?), у которых был не то чулочный, не то галантерейный магазин. После начала гонений на евреев они уехали из Германии не то в Бельгию, не то в Англию (скорее, в Англию). До войны тетя Клара с ними переписывалась. В дальнейшем связи с ними не было, и девичью фамилию тети Клары никто не знал (может быть, знала бабушка). В 1939-м году у них родилась девочка, известная вам Элла. После приезда в Киев тетя Клара устроилась машинисткой в Академию наук. Насколько я помню, она печатала на немецком, английском, французском. С началом войны она с Эллочкой эвакуировалась вместе с Академией наук в Башкирию. Там тетя Клара болела и примерно в 1942-м году умерла.

Элла родилась в 1939-м году. После смерти тети Клары ее отдали в детский дом, который потом переехал под Москву, и ее следы потерялись. После войны мама и бабушка ее усиленно разыскивали, и что-то году в 1947-м ее нашли. Бабушка поехала, забрала ее, и с тех пор она жила у нас. После окончания 7-го класса она начала учиться в Ржищевском педучилище, которое и закончила. После окончания училища она получила назначение в Вышгород (под Киевом), где работала старшей пионервожатой. Одновременно она поступила на заочный филологический факультет Киевского университета. О ее дальнейшей жизни лучше уже узнать у нее.

Вторым, по возрасту, ребенком была мама, Голуб Сура (Софья) Лейбовна (Львовна), которая родилась в 1905-м году. О жизни мамы в Ладыжине я практически ничего не знаю, ни где она училась, ни где работала после учебы (кажется, телефонисткой). Она не рассказывала, а я не расспрашивал. В 1926-м (или в начале 1927-го) году она вышла замуж за папу и переехала в Киев. В Киеве она не работала, папа достаточно зарабатывал, и вскоре родился я. Жили они в Киеве в нескольких местах. Я помню две квартиры. Несколько отвлекусь и остановлюсь на этих квартирах. Возможно, это будет интересно. Первая квартира была на улице Новой (сейчас Станиславского), возле театра им. Франко, в доме №3, на бельэтаже (1-й этаж, над высоким подвалом). Мы занимали там две комнаты, не смежные, а отдельные, через коридор. Квартира была коммунальная, но соседей было всего двое. Один сосед был музыкант, играл сначала на тубе в оркестре цирка (и мы иногда получали контрамарки), а затем - на виолончели в джазе Володарского (довольно известный в Киеве джаз), который играл в лучшем в городе кинотеатре (бывший Шанцера, на Крещатике). С его женой Верой мама дружила. Виделись мы и с ней после войны, но она душевно заболела и была в больнице Павлова. Их сын, Ян, был старше меня, и мы не особенно дружили. Второй сосед был Лившиц, известный в городе портной, он работал на дому. У него была жена и, кажется, дочь. Но я их не очень помню. Был еще один сосед, о котором я только помню, что у него был сын, который увлекался Леонардо да Винчи, и перед войной учился на искусствоведческом факультете в Ленинградской академии художеств. Я помню это, вот по какому случаю. У нас была большая картина, купленная папой где-то с рук. Это был лесной пейзаж, и на нем была подпись Шишкина. После ареста папы мама пригласила этого парня, чтобы он определил подлинность этой картины. Он толком ничего не сказал, кроме того, что подпись похожа на подпись раннего Шишкина. При нашем отъезде в эвакуацию картина осталась висеть на стене, и ее либо украли, либо она сгорела вместе с домом. Что-то в 1934-35 году, когда в Киев перенесли столицу из Харькова, нас «уплотнили», забрали эти две комнаты, в которые поселили две семьи, а нам дали одну большую комнату (примерно 35 кв. м.) в соседнем парадном на 3-м этаже. Вот это была уже настоящая «барская» квартира с 8-ю комнатами, где жило 7 семейств самого разного статуса. (Кроме нас зубной врач, снабженец, военный, юрист, бухгалтер, главный бухгалтер, директор завода). Интересно то, что все были евреи. Кроме жилых комнат, были громадная кухня (метров, наверно, 25) с выходом на черный ход, прихожая, два коридора, в одном из них – большие антресоли, уборная и еще один совмещенный санузел. В отличие от описаний Зощенко, насколько я помню, все жили дружно. Скандалов не помню.

Хватит о квартирах, вернусь к маме. После ареста папы она вынуждена была пойти работать и устроилась на ликеро-водочный завод вроде как счетоводом, где и проработала до начала войны. Правда, судя по ее трудовой книжке, был перерыв (по-моему, она ездила к папе). В это время у нас жила бабушка, помогала маме. Но как мне кажется, к началу войны она была в Харькове. Мамин завод не эвакуировался, а неорганизованно выехать было тяжело. Поэтому было решено, что мама со мной и Левкой, а также тетя Рива, которая гостила в Киеве, выедут с семьями работников Киевского военного госпиталя, как родственники тети Гении и дяди Яши Шварца. Выехали мы где-то в начале июля (эвакуация началась примерно с 1-го июля) на пароходе, который должен был идти до Днепропетровска. Но мама с тетей Ривой решили, что мы выйдем в Кременчуге, откуда было ближе к Харькову, куда они решили ехать. Хорошо помню эту поездку. Учтите, что ехали две женщины, двое детей и барахла довольно порядочно, мест, наверно, 5 или 6. Сначала мы пригородным поездом добрались до станции Кобеляки, название врезалось в память, затем другим поездом до Полтавы. Возле полтавского вокзала был настоящий цыганский табор. Там скопились тысячи эвакуированных. Они рвались оттуда уехать. Попасть на поезд было совершенно невозможно. Ночью мы попали под сильную бомбежку, но все обошлось. Затем кто-то (думаю, что тетя Рива) договорилась с машиной, которая везла в Белгород семью какого-то начальника (не то начальника заставы, не то начальника райотдела МВД). Они (видимо за соответствующую мзду) взялись подвезти нас до Харькова. Но при подъезде к Харькову выяснилось, что несколько часов назад город был закрыт для въезда. Они выгрузили нас на какой-то пригородной станции, а т. к. приказ о закрытии до железной дороги еще не дошел, мы без проблем сели в пригородный поезд и добрались в Харьков. Поселились мы вначале у тети Рузи, но скоро в квартиру набилось такое количество людей, что мы ночевали у подруги тети Рузи. В их небольшой двухкомнатной квартире жили: тетя Рузя с мужем и сыном, бабушка, мама с нами двумя, мать мужа тети Рузи, его сестра с сыном, жена его брата с двумя детьми – всего 13 человек.

Пробыли мы в Харькове примерно до середины сентября, когда началась и эвакуация Харькова. Опять стал вопрос, как выехать. Муж тети Рузи, дядя Саша, работал в проектном институте «Укргипроруда» и должен был с ним выехать или в Сталинск (Новокузнецк) Кемеровской области, или в Орск, Чкаловской (теперь Оренбургской) области, где у них были объекты. Но он мог взять, кроме своей семьи, еще только бабушку и Левку. Мама со мной должна была искать другой путь. К счастью, в Харьков был эвакуирован и Киевский военный госпиталь, где мы числились членами семьи дяди Яши Шварца. Мы и выехали с ним, но куда направлялись, не знали. Да, кстати, тетя Рива сразу же после приезда в Харьков, уехала в Москву. На этот раз мы ехали в теплушке, но с некоторым комфортом. В нее было загружено имущество аптеки, и ехали две семьи, наша семья и еще одного фармацевта. Как мне помнится, ехали мы почти месяц, через всю страну и доехали до Томска. Особых не удобств мы не испытывали. В эшелоне была кухня и мы получали горячее питание. Кроме того, к тому времени дядя Яша и тетя Геня получили командирские (офицерские) звания и получали сухой паек. В Томске мы поселились на частной квартире, и мама стала интенсивно искать, где оказалась семья тети Рузи. Через некоторое время мы узнали, что они находятся в Орске. Где-то в начале ноября дядя Яша как военный достал нам билеты, и мы с мамой и барахлом отправились снова путешествовать через полстраны. Но приключения на этом не кончились. Где-то на полпути между Новосибирском и Омском проходила проверка документов. Мы ехали не на восток, как все эвакуированные, а на запад, и никаких документов о цели нашей поездки у нас не было, кроме письма, что Левка в Орске, и нас без разговоров вместе с багажом высадили на каком-то полустанке. На наше счастье, там стоял поезд, сформированный из пригородных вагонов прибалтийских республик, который вез эвакуированных на восток. Маме каким-то чудом удалось всунуться в него, и мы поехали обратно. Мама решила выйти в Новосибирске, где, как она знала, жила Нюся (сестра Цили – будущей жены дяди Лени), которая была подругой тети Ривы. Мы каким-то образом ее нашли. Мама, конечно, в эту поездку делала чудеса. Муж Нюси, Наум, был одним из руководителей «Новосибирского военпроекта». Он нам сделал какую-то справку на бланке с печатью, что мы едем в Орск по какому-то поводу. Прожив около недели в Новосибирске, мы опять выехали в Орск. Из новосибирского житья мне запомнился сильный мороз (это был ноябрь 1941-го года, очень холодный). Затем тысячные очереди за коммерческим хлебом, где очереди писались на руке, очень холодная комната, где мы ночевали, снимая кровать в малюсенькой комнате еще с двумя женщинами. Поездка до Орска была с двумя пересадками, в Омске и Челябинске, с ночевками на вокзале и сумасшедшими очередями в кассы. В поезде, который нас вез уже из Челябинска в Орск, я почувствовал себя плохо, начался жар, и соседи по вагону хотели высадить нас на первой же станции, опасаясь заразы. К счастью, нам оставалось ехать несколько часов, и нас пожалели. Запомнилось, что в этом поезде мы впервые узнали о Бабьем Яре. В какой-то газете была заметка, что в Киеве расстреляли десятки тысяч евреев. Как мы приехали в Орск, помню смутно. Оказалось, что у меня корь, и пришлось проболеть целый месяц. Поселились мы в одной комнате с семейством тети Рузи, семь человек в комнате площадью 15-20 кв. м., которую снимали в одноэтажном частном доме в пригороде Орска «Форштате». Дядя Саша работал в «Южгипроруде», тетя Рузя устроилась на военный завод (бывший «Кунцевский игольно-платиновый завод»), где работала на рабочем месте. Маму дядя Саша устроил в «Южгипроруду» секретарем. С третьей четверти я пошел в школу. Дома были бабушка с Леней и Левкой. Вскоре дядя Саша получил комнату в новом доме, находящемся в центре города, куда переехала его семья и бабушка, мы остались на старой квартире.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23