Сын Лии и Яши, Миша родился в конце 40-х годов (точную дату не помню). Был очень нервным, непослушным ребенком. В школе учился неважно, связался с плохой компанией, чуть не попал под суд. После седьмого класса его устроили в какой-то технический техникум, под Киевом, в Ирпене. Но он там учиться не захотел, вернулся в школу, где с трудом закончил 10 классов. После школы Яша его устроил в институт иностранных языков, на немецкое отделение, и это оказалось то, что нужно. Он стал хорошо учиться, успешно закончил институт. Но после окончания института начались проблемы с устройством на работу. Удалось устроиться воспитателем в спортивном интернате, но работа его не удовлетворяла, и он настоял, чтобы вся семья в конце 70-х выехала в Израиль. Иврит ему дался легко, но стал вопрос о работе – знание языков там не профессия, но ему удалось найти, видимо, единственно правильное решение. Он пошел работать в банк операционистом в отделе работы с иностранными туристами. В этом банке он работает и сейчас, вырос там, видимо, до самого высокого уровня, возможного для человека, не имеющего финансового образования. Работой он доволен, прилично зарабатывает, приобрел хорошую квартиру в Бат-Яме.

Женился Миша, кажется, после окончания института на Людмиле Кондратенко (в фамилии не уверен, что-то похожее). Она родом из какого-то районного центра Харьковской области, закончила с красным дипломом математический факультет Киевского университета по специальности «программист». После окончания работала по специальности в разных НИИ. После приезда в Израиль лучше всех освоила иврит, быстро устроилась на работу по специальности, приняла иудаизм. В настоящее время работает в какой-то промышленной израильской фирме.

У Миши и Люды две дочери. Старшая, Маша, родилась еще до отъезда в Израиль. Закончила успешно школу, отслужила в армии и поступила в Иерусалимский университет на фармацевтический факультет (один из самых престижных). В настоящее время закончила учебу и содержит аптеку в каком-то городке недалеко от Тель-Авива. Младшая дочь, Клара, учится еще в школе, хорошая, симпатичная девочка, больше о ней ничего не могу написать.

Теперь перехожу к описанию жизни отца, Герша (Григория), который был средним сыном. Отец родился в начале декабря 1895-го года в первый день праздника «Хануке». Видимо, в детстве много читал, причем при коптилке, чем он объяснял свою сильную близорукость – всю жизнь носил сильные очки. Где он учился, не знаю, во всяком случае, среднего образования он, видимо, не получил. Так как старший брат Яков пошел по учебной части, то папа с детства помогал дедушке в делах. Знаю, что он в 1914-м году оформил все документы для выезда в Палестину, но начавшаяся мировая война помешала этому. Во время войны папа работал по строительству дорог в прифронтовой полосе. На границе с Румынией взял подряд, нанял рабочих и строил дороги. Видимо, после того, как дедушка выиграл торги на разработку леса в Белоруссии, папа поехал туда и организовал работы по заготовке леса, оборудовал пилораму и пилил лес. То, о чем я буду писать далее, я буду знать не из рассказов отца, а из его судебного дела 1937-го года, с которым я смог ознакомиться в архиве.

Когда в 1920-м году поляки оккупировали Украину и Белоруссию, под оккупацию попал и тот район, где работал папа – местечко Ельск, возле города Мозыря. В это время он переехал в м. Ленино, родину дедушки, где жила дедушкина семья, в частности еще была жива его мать. Чем занимался папа в этот период – не знаю, видимо, помогал дядьям. После заключения мира с поляками Ленино отошло к Польше, а Ладыжин остался в России. Папа решил вернуться домой, для чего ему пришлось нелегально перейти границу в районе города Славута, где он свел знакомства с контрабандистами и, возможно, и с пограничниками. После возвращения в Ладыжин он по просьбе некоторых земляков, которые хотели эмигрировать в США, организовал группу, и за соответствующую оплату организовал их переход в Польшу. Затем, приобретя какой-то контрабандный товар (чулки и еще что-то), вернулся домой. Это ему и инкриминировали при аресте в 1937-м году, добавив туда еще и обвинение в шпионаже в пользу Польши. Обо всем, что я писал выше, он признался на допросе, кроме шпионажа. Впрочем, об аресте я напишу ниже. Вернувшись домой, он, видимо, продолжал помогать дедушке, но вернулся ли в Белоруссию – не знаю. Где-то в середине 20-х годов он познакомился 9кажется, в Киеве) с инженером, Одельским Эммануилом Хацкелевичем, который имел проектную контору, занимался проектированием сантехнических систем (отопление, вентиляция, водопровод, канализация). Видимо обучившись у Одельского этому делу, папа организовал бригаду и стал монтировать эти системы. Видимо в это время появилась артель «Водотопстрой», и папа возглавил там участок по монтажу сантехнических систем. Основные работы он вел в Белоруссии, может быть потому, что к тому времени Одельский переехал в Минск.

Несколько отвлекусь. Когда после окончания института я получил назначение на работу в Минск, то посетил Одельского. Он был в то время профессором, завкафедрой отопления и вентиляции Минского политехнического института, заслуженным деятелем науки, создателем белорусской школы сантехников. Папа монтировал сантехнические системы Дома Красной армии в Минске, дома газеты «Коммунист» в Киеве, ряд объектов в Мозыре, несколько хлебзаводов в Белоруссии и т. д. и т. п. Видимо, он неплохо зарабатывал. Так, в деле есть сведения, что в 1931-м году он сдал в ГПУ 600 рублей золотом. Приблизительно до 1935-го года мы ездили на курорты. Помню поездку в Кисловодск и поездку в Гагры на пароходе из Одессы, кажется, это был теплоход «Абхазия». Где-то видимо в 1935-м году папа и дядя Яша получили большой дачный участок в центре Ирпеня, под Киевом. До ареста папы успели заложить довольно большой дом, но в нем обустроить только две небольшие комнаты – одна нам, одна – дяде Яше. Остальная часть дома была не достроена и использовалась как сарай. На этой даче мы каждое лето отдыхали до начала войны. 29-го сентября 1937-го года папа был арестован. Я помню обыск, он длился всю ночь, и уже утром папу увели. Помню, что при обыске были изъяты: альбом с марками младшего брата мамы, Ефима, собрание сочинений Шолом-Алейхема на идиш, книгу о Беломорканале (там была фотография Ягоды, к тому времени «врага народа»), что еще, я не помню. Все остальные ценные вещи были описаны и оставлены на хранение мамы, видимо, на тот случай, если приговор будет «с конфискацией».

В тюрьме было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Польши. На следствии папа признался в переходе границы, в переводе людей через границу (1 раз) и контрабанде (1 раз), а шпионаж отрицал. В деле есть показания его сокамерника о том, что он вел в камере контрреволюционные разговоры (возмущался введенным тогда 25-летним сроком заключения) и рассказывал древнееврейскую историю. На этом основании ему дополнительно инкриминировали контрреволюционную агитацию в камере и сионизм. То и другое на повторном допросе папа отрицал.

В приговоре особого совещания при НКВД он был обвинен в контрреволюционной деятельности, (шпионаж не был указан) и приговорен к 10 годам заключения в лагере. Приговор вынесен 2.11.1937 г. Помню, как мама вернулась из очередного похода по инстанциям, когда ей сообщили о приговоре. После этого она ездила на Сырец, откуда отправляли заключенных, но видела ли она папу, не знаю.

Пребывание в лагере могу описать из скупых рассказов папы, он почти не вспоминал то время, и некоторых материалов, которые есть в деле.

Когда их привезли в лагерь «Ивдельлаг» на севере среднего Урала, севернее Серова, то папа сразу себя проявил как практик-сантехник, сделав из ничего (каких-то бочек) вошебойку и еще какие-то сантехнические устройства, в результате чего стал каким-то начальником по сантехнической части. В результате он был расконвоирован, т. е. мог ходить за зону, видимо, в ближайший поселок, без конвоя. Я это знаю из рассказов. Дело в том, что к нему до войны ездила мама, дядя Яша и тетя Рива (о ее поездке я расскажу ниже). Из дела же видно, что уже в феврале 1938 г. (!?) начальство лагеря ходатайствовало о снижении ему срока заключения, и срок ему снижен на два года. Все эти годы и мама, и папа писали ходатайства в разные адреса, но безуспешно. Где-то в 1944-м году в котельной лагеря произошел взрыв (по словам папы, виноват был пьяный кочегар), но обвинили папу и добавили ему 5 лет. После этого ему каким-то образом удалось комиссоваться (т. е. быть освобожденным по состоянию здоровья) и, кроме того, получить право жить в Ирпене (Киев, как и другие крупные города для жительства были запрещены). Помню, как на второй день после нашего возвращения в Киев, мы жили в здании бывшего общежития института ГВФ, нас уже нашел папа. Как это ему удалось, ума не приложу. Через несколько дней он уже устроился работать начальником сантехнического участка в городском тресте «Горкоммунстрой». Трест занимался восстановлением бань, гостиниц и других объектов коммунального хозяйства. На этом месте папа проработал до своего выхода на пенсию. У одного из своих слесарей, которому, видимо, следовало срочно выехать из Киева, т. к. он был в оккупации и чем занимался – неизвестно, папа купил квартиру. Квартира состояла из комнаты и кухни, каждая примерно по 12-14 кв. м. В полуразвалившемся одноэтажном доме на углу ул. Полевой и 3-ей Дачной. Достоинством ее было то, что она находилась через дорогу от здания, где разместился авиаинститут (в то время еще авиатехучилище), в котором работали дядя Леня и мама. Квартиру папа отремонтировал, превратив кухню в комнату (разобрали русскую печь и поставили небольшую плитку), и там поселились бабушка, дедушка и дядя Леня. Во второй комнате поселились мы (папа, мама, Левка и я). Через пару лет папа пристроил к дому еще часть, где разместились две комнаты, одна маленькая, примерно 6 кв. м. – для меня, и вторая примерно 12-14 кв. м. для дяди Лени. Папа провел водопровод и установил умывальник, и одним из первых в районе провел газ, установив в коридоре между нашей и бабушкиной комнатой плиту. Канализацию ему провести не удалось, и до самого отъезда из этого дома мы пользовались дворовой выгребной уборной. Работая в «Горкоммунстрое» папа приобрел обширные знакомства, как в мире коммунальщиков, так и среди медиков (он ремонтировал больницы), знали его и среди монтажников-сантехников. Зарплата начальника участка в таком тресте, как «Горкоммунстрой» была очень небольшая, и папа много халтурил (энергия у него была неуемная). Он по совместительству работал теплотехником в банях, имел бригаду хороших слесарей и делал разные монтажные работы на стороне. Иногда привлекал и меня к этим работам – я делал небольшие проекты, паспорта вентиляционных систем, помогал ему составлять документацию. Во всяком случае, во все годы мы жили безбедно, не богато, но, во всяком случае, никогда не голодали, а в первые послевоенные годы это уже было немало. В последующие годы папа часто ездил в Ессентуки (желудок у него был больной). Дом у нас всегда был очень гостеприимный, и на всякие праздники (семейные, государственные, религиозные) у нас собиралась вся «мешпуха» (родные и близкие). В 1960-м году наш дом пошел под снос – рядом строилось общежитие Политехнического института, и наш дом мешал. Нам выделили две двухкомнатных квартиры на первом этаже дома на Нивках. Формально одну квартиру получил папа, вторую – дядя Леня, но фактически было решено, что три комнаты займем мы, а одну – дядя Леня. Это объяснялось тем, что нас было пятеро: папа, мама, я, Элла, бабушка (мамина мама), а дядя Леня – только вдвоем с Цилей. Квартиры были смежные и в капитальной стенке пробили проем, так что одна комната в дяди Лениной квартире (моя) сообщалась с квартирой родителей. Квартиры по нынешним временам были убогие («хрущевские»), но тогда мы были очень довольны. Все удобства, санузел, правда, совмещенный, отдельная кухня, приблизительно, 5 кв. м. Но к этому быстро привыкли, и мама любила эту квартиру до конца жизни. Квартиру обставили по тогдашней моде, и жили в ней до тех пор, пока не обменяли на Таллинн, но об этом ниже. В то же время с моей подачи папа купил зимний пейзаж, который сейчас висит у меня.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23