Vox populi — vox Dei? Если попытаться отыскать следы этого высказывания в прошлом, то они обнаруживаются уже в 1329 г. среди поговорок3. В 798 г. англосаксонский ученый Алкуин в письме Карлу Великому ссылается на это высказывание как на общеизвестный речевой оборот; в конце концов поиски привели нас в VIII в. до н. э. — к пророку Исайе, который говорит: «...vox populi de civitate vox de templo. Vox domini reddentis retributionem inimicis suis» («Вот, шум из города, голос из храма, голос Господа, воздающего возмездие врагам Своим»4).

И тысячелетиями слышится то презрение, то выраже­ние почитания в голосах тех, кто разгадывает эту формулу. В своей книге «Психология общественного мнения» (1949) Хофштеттер заявляет: «Голос народа — голос Бога — богохульство»5. Немецкий рейхсканцлер фон Бетман- Хольвег полагал, что правильнее было бы сказать так: «Vox populi — vox Rindvieh» («Голос народа — голос стада»), копируя своим высказыванием ученика Монтеня Пьера Шаррона, предложившего формулу: «Vox populi, vox stultorum» («Голос народа — голос тупости»). Источник, которым пользовался Шаррон, — эссе Монтеня о славе, где он говорит о неспособности толпы оценить великие достижения, великих людей, их характеры. «Не бессмыс­
ленно ли жизнь мудреца ставить в зависимость от суда глупцов и невежд? "Может ли быть что-нибудь более не­лепое, чем придавать значение совокупности тех, кого презираешь каждого в отдельности?" (Цицерон. Туск., V, 36). Кто стремится угодить им, тот никогда ничего не достигнет... Никакая изворотливость, никакая гибкость ума не могли бы направить наши шаги, вздумай мы сле­довать за столь беспорядочным и бестолковым вожатым; среди всей этой сумятицы слухов, болтовни и легковес­ных суждений, которые сбивают нас с толку, невозможно избрать себе мало-мальски правильный путь. Не будем же ставить себе такой переменчивой и неустойчивой цели; давайте неуклонно идти за разумом, и пусть общественное одобрение, если ему будет угодно, последует за нами на этом пути»6.

В том же духе высказался в 798 г. упоминавшийся выше Алкуин, обращаясь к Карлу Вел и кому: «Не следует слу­шать тех, кто привык говорить, что голос народа — это глас Божий. Ведь рев толпы граничит с сумасшествием»7.

Таково мнение тех, кто на протяжении многих столе­тий переводил «vox Dei» как «голос разума» и кто напрасно искал в общественном мнении, в «голосе народа» голос ра­зума.

Существует и совершенно иная оценка. «Вот, шум из города, голос из храма, голос Господа, воздающего воз­мездие врагам Своим», — говорил пророк Исайя. Около 700 г. до н. э. Гесиод в поэме «Труды и дни» охарактеризо­вал общественное мнение — естественно, не в этой терми­нологии более позднего времени — как некую моральную инстанцию, как социальный контроль и как судьбу. «Дей­ствуя, избегай грязной молвы. Грязная молва пагубна: легко и без твоей помощи настигает тебя, а снести ее боль­но и трудно смыть с себя. Дурная молва никогда не прохо­дит бесследно, ибо люди разносят ее. Поэтому иногда ее называют "Божий суд"»8.

Почтительно относился к мнению римский философ Сенека, считавший, что «голос народа священен» (Controversae,Спустя почти полтора тысячеле­тия Сенека вторит Макиавелли: «Не без причины голос народа называют голосом Бога, ибо una opinione таким чудесным образом предсказывает универсальные собы-

тия, что можно предположить скрытую силу предсказа­ния добра и зла»9.

Не разум отличает общественное мнение, но, наоборот, именно присущий последнему иррациональный эле­мент — элемент будущего, судьбы. «Quale fama, о voce, о opinione fa, che il popolo comincia a favorire un cittadino?» («Какая репутация, какой голос, какое движение мнений вызывает поворот народа к одному гражданину?»)10 Эту цитату Макиавелли приводит в своей работе Лотар Бухер «О словах политического искусства» (1887), попутно за­мечая при этом, что «первопроходец Макиавелли» был близок к тому, чтобы найти выражение «общественное мнение»11.

Свою интерпретацию: «Голос народа — голос судь­бы» — предложил Карл Штейнбух, сопоставив по итогам года результаты проводимого Алленсбахом опроса: «Вы встречаете будущий год с надеждами или опасениями?» — с экономическим индексом следующего года — развити­ем валового национального продукта. Не рост или сниже­ние надежд в конце года коррелирует с подъемом или спа­дом в экономике, а рост или снижение надежд до начала года коррелирует с последующим экономическим разви­тием (см. рис. 23).

Промежуточное положение между двумя полюсами мнений — «Голос народа, голос стада» и «Глас народа священен» — занимал Гегель, считавший, что обще­ственное мнение заслуживает как уважительного, так и презрительного отношения, в зависимости от конкретно­го восприятия и выражения, от формирующего базиса, который, будучи не всегда ясным, высвечивает конкрет­ное. Поскольку общественное мнение не содержит кри­териев для различения и не может возвысить субстанци­альную сторону до определенного знания в себе, то неза­висимость от него является первым формальным усло­вием для достижения великого и разумного (как в дей­ствительности, так и в науке). В свою очередь можно быть уверенным, что это великое и разумное в этой же последовательности воспримет общественное мнение, признает его и сделает одним из своих предрассудков. При этом Гегель дополнительно разъясняет, что по­скольку в общественном мнении сосуществует как все фальшивое, так и все настоящее, то отыскать в нем на­стоящее — великое дело. Кто говорит и поступает, как того требует время, тот великий человек. Он делает то, что является сутыо времени, он осуществляет эту сущ­ность, а кто не умеет презреть общественное мнение, ко­торое он слышит постоянно, тот никогда не станет вели­ким12.

В конце XVIII столетия выражение «общественное мнение» становится популярным в Германии благодаря «Разговорам с глазу на глаз» Виланда, в частности 9-му -- «Об общественном мнении» (1798), где два собеседника ведут между собой такой диалог:

Эгберт: Всякое проявление разума имеет силу закона, и для этого ему не нужно стать сначала обществен­ным мнением.

Синибальд: Скажите лучше, должно бы иметь силу за­кона и, несомненно, приобретет такую силу, как только заявит о себе как о мнении большинства.

Эгберт: Это обнаружит себя в XIX веке13.

Лотар Бухср, который спустя почти 100 лет цитирует Виланда в своем сочинении, заключает: «Синибальд и Эг­берт адресовали свою беседу о взаимозависимости разума
и общественного мнения XIX в.; предоставим же XX в. за­вершить их размышления»14. А мы в свою очередь не пе­редадим ли это XXI в.?

Определения, которые могут стать основой эмпирических исследований общественного мнения

Если задуматься над тем, сколько сил и времени было за­трачено на определение общественного мнения, то следует все же объяснить, почему в данной книге предложен такой скудный выбор дефиниций. Избыток последних, «дебри» из более чем 50 определений, приведенных Г. Чайлдзом, эта мешанина описаний, свойств, функций, форм, процессов возникновения, способов воздействия, смыс­лов — побудили меня «поискам нового экономного опре­деления, которое, однако, позволило бы осуществлять эм­пирическую проверку в отличие от обескураживающего арсенала определений Чайлдза. Требовалось операцио­нальное определение, с помощью которого можно плани­ровать исследования и из которого можно выводить эм­пирически проверяемые положения. Такой цели соответ­ствовало, на наш взгляд, следующее определение: обще­ственное мнение — это мнения, способы поведения, кото­рые нужно выражать или обнаруживать публично, чтобы не оказаться в изоляции; в противоречивых, меняющихся обстоятельствах, или в возникших зонах напряжения можно выразить свою позицию, не опасаясь изоляции. Оно поддается проверке методами представительных опросов и наблюдений. Все ли заповеди, нравы, традиции поколеблены в наше время настолько, что в этом смысле уже не существует общественного мнения, что можно все говорить или делать, не опасаясь изоляции? Мы обсужда­ли этот вопрос на одном из майнцских семинаров. Кто-то из участников семинара в качестве иллюстрации привел такой пример; стоит только прийти в красном костюме на похороны, и тебе тут же дадут понять, что общественное мнение на этот счет существует и сегодня. Демоскогпическое интервью позволяет описывать способы поведения или мнения респондентов и выяснять, какие черты, мане­ры и т. п. у другого Человека раздражают настолько, что с
ним не захотят жить в одном доме, встречаться на вече­ринке, работать рядом. Известно немало способов поведе­ния и мнений, которые вызывают изоляцию, что и обна­руживает демоскопический тест.

Существует и второе определение, с которым можно работать эмпирически и из которого выводятся эмпири­чески проверяемые положения: «Общественное мнение — это согласие между представителями одной человеческой общности по вопросу, имеющему важное эмоциональное или ценностное значение, которое должны уважать и индивид и правительство под угрозой быть отвергнутым или свергнутым — по крайней мере в виде компромисса в пуб­личном поведении». В этом втором определении больше подчеркивается коррелят страха перед изоляцией — обще­ственное согласие.

Оба определения содержат положения о значимости ситуаций, когда говорят или отмалчиваются, о сигналь­ном языке человека, который требует систематической расшифровки (мы это делаем интуитивно); о наблюдательной способности человека — этом квазистатическом органе, который обычно бывает «усыплен» в периоды стабилизации и становится весьма бдительным в неста­бильные, меняющиеся времена; об остроте угрозы изо­ляции, усиливающейся с опасностью этих перемен, в ус­ловиях которых общество должно укрепить себя. Многие определения касаются других особенностей обществен­ного мнения: воздействия средств массовой коммуника­ции, которые обеспечивают публичность и облекают ар­гументы в слова или, наоборот, отказывают им в чекан­ных формулировках, лишая тем самым возможности распространения и внесения темы в «повестку дня»; двух источников общественного мнения, обусловливающих появление «двойного климата мнений». На основании всех этих дефиниций разрабатывается иструментарий, в частности демоскопические вопросы для измерения изоляции или аффективной напряженности в обществе, одобрения или неодобрения кого-то или чьей-то пози­ции, сигналов к публичной защите своих убеждений или, наоборот, отмалчиванию, оценки показателей поляриза­ции мнений.

«Новое платье» короля! Обусловленность общественного мнения местом и временем

Когда многочисленные определения общественного мне­ния завели в тупик, что стало очевидным в первой полови­не XX в., все громче стали раздаваться голоса о том, что понятие устарело и от него следует отказаться. Однако ни­чего подобного не произошло, и, несмотря на всю свою расплывчатость, понятие употреблялось даже чаще, как с удивлением отмечал в своей статье об обще­ственном мнении, написанной специально для «Между­народной энциклопедии социальных наук» (1968).

Вступительную лекцию в Майнцском университете в декабре 1965 г. «Общественное мнение и социальный кон­троль» (это название неожиданно осенило меня в одно из летних воскресений 1964 г. в Берлине) я начала так: «По­нятие "общественное мнение" таинственным образом со­хранило свою силу, при том что судьба литературных и научных заметок, авторы которых отважились обратиться к этому понятию, однозначно свелась к тому, чтобы раз­очаровывать читателя или слушателя. Они неубедитель­ны, когда доказывают, что "общественное мнение" не су­ществует, что речь идет о фикции. "Это понятие неистре­бимо", — жалуется Довифат...

Что же означает это упорство, с которым цепляются за данное понятие, и это ощущение разочарования, когда разбираешься в его определениях? Это означает, что поня­тие "общественное мнение" соответствует некоторой дей­ствительности и что определения понятия еще не затрону­ли эту действительность»15.

Казалось бы, эта фраза «соответствует некоторой дей­ствительности» — ничего не дает; необходимо определить действительность. Потом вдруг мы неожиданно обнару­живаем в языке следы этой действительности — всего лишь простые слова, не имеющие смысла, — до тех пор пока мы, не идеализируя себя, начинаем осознавать, что наша социальная кожа чувствительна. «Потерять лицо»... Где можно потерять лицо, опростоволоситься, восприни­мать что-то как досадное, унижать кого-то, клеймить, как не в обществе? Не столкнувшись лицом к лицу с этой дей­ствительностью, как мы сможем понять, что имел в виду Макс Фриш, заявивший в речи по случаю открытия Фран­
кфуртской книжной ярмарки: «Публичность — это одино - чество на виду»16? Здесь — индивид, там — многие под ма - ской анонимности вершат свой суд над ним — так описал этот феномен Руссо, назвав его общественным мнением.

Мы должны уловить эту действительность обществен­ного мнения — феномен, специфичный по времени и ме­сту. Иначе каждый может возомнить, что не молчал бы, как все, когда король явил себя народу в своем «новом платье». Такова суть сказки Андерсена об общественном мнении, обусловленном конкретным местом. Случись увидеть эту сцену чужаку — он не смог бы удержаться от изумления.

Что касается времени: как последующее поколение, мы несправедливо будем осуждать людей средневековья, невежественно и варварски судивших о причинах болез­ней. Слова и дела прошлого мы будем расценивать с пози­ции нашего времени и окажемся невеждами, не ведающи­ми об устремлениях духа времени. Представитель мини­стра культуры в Швеции по делам прессы сказал: «Мы хо­тим, чтобы школьное обучение выглядело как ухоженный зеленый газон. Нам не нравится, когда отдельные цветы нарушают общую картину, — все должно быть ровно под­стрижено»17. В подобных ситуациях дух времени, по сло - вам Липпмана, уплотнен в формулу, а формулы, по его мнению, со временем распадаются и становятся непонят­ны потомкам. Вероятно, и эта сентенция о подстрижен­ном газоне когда-нибудь будет звучать непонятно.

Обострить чувство времени — достойная цель, наряду с постижением общественного мнения. Что означает «быть современником», что понимать под «своевремен­ным», почему Гегель особо подчеркнул временной эле­мент: «Кто говорит и поступает, как того требует время, — тот великий человек»? О необходимости идти в ногу со временем пишет и Тухольски: «Ничего нет труднее и ни­что не требует больше характера, чем быть в явном проти­воречии со своим временем и громко сказать "нет"»18. Джонатан Свифт откровенно высмеивал подобный взгляд еще в октябре 1706 г.: «Рассуждая о прошедших событи­ях — войне, интригах, — мы остаемся равнодушными к этому. Нам все это безразлично до такой степени, что мы удивляемся, как это люди могуг столь усердно предавать­ся вещам преходящим; если же мы думаем о настоящем,
то обнаруживаем то же отношение, но вовсе не удивляемся этому»19. А вот другое его высказывание: «Проповеди не слушают, пока не придет время, дающее ход и направле­ние нашим мыслям, которые прежде старшие тщетно пы­тались вложить в наши головы».

Когда в октябре 1979 г. случайная, казалось бы, фраза лауреата Нобелевской премии Матери Терезы мгновенно облетела весь мир, я спросила себя, не становится ли наше время более восприимчивым и уважительным по отноше­нию к чуткой социальной природе человека. Вот эта фраза: «Худшая болезнь не проказа и не туберкулез, а чувство, что тебя никто не уважает, не любит, что ты одинок». Может быть, пройдет совсем немного времени и станет непонят­но, почему столь обычная фраза заслужила такого внима­ния?

Общественное мнение — наша социальная кожа

Быть презираемым, отвергнутым — это тема прокажен­ного. Отвергнуть человека можно разными способами: физически, духовно, индивидуально и даже социально. В процессе постижения общественного мнения понятнее становится социальная природа бытия человека. Тому, кто боится социальной изоляции, мы не будем постоянно предъявлять требования противиться всякому конфор­мизму, следовать за толпой. Может быть, больше понима­ния вызовут вопросы социального психолога Марии Яго­ды20: насколько независимым должен быть индивид? На­сколько независимым мы действительно хотели бы ви­деть человека в обществе? Пренебрегать ли ему суждени­ем других, принесет ли абсолютная независимость инди­вида благо обществу? Это нормально в принципе или сле­дует предположить умственную болезнь, когда человек аб­солютно независим? М. Ягода считает, что независимое, нонконформное поведение можно признать гражданской добррдетелью лишь в том случае, когда индивид обнару­живает также и способность к конформизму. Нельзя обви­нять общество в нетерпимости, отсутствии либерализма, если оно защищает общие убеждения, угрожая изоляцией по отношению к индивиду с отклоняющимся поведением.

Оба эти аспекта имеются в виду, когда мы говорим, что общественное мнение и есть наша социальная кожа. С од­ной стороны, наше общество сохраняет его единство — по­тому что общественное мнение, как кожа, обволакивает эту целостность. С другой стороны, отдельный индивид, страдающий от общественного мнения, ощущает его своей социальной кожей. Как метко заметил Жан-Жак Руссо, общественное мнение — это враг индивида, но за­щита общества.

Примечания

1  См.: Neumann Е. Р., N о е 11 е Е. Umfragen iiber Adenauer. Ein Port - rat in Zahlen. Allensbach—Bonn, 1961, S. 44 f.

2  См.: Ross E. A. Social Control. Cleveland and London, 1969.

3  См.: Boas G. Vox Populi. Essays in the History of an Idea. Baltimore,

1969,  p. 21; Ci a 1 1 а с h e r S. A. Vox populi — vox Dei. — Phiological Quarterly, vol. XXIV, January 1945, p. 12-19.

4  Ис., 66:6.

5  H о f s t a t t e r P. R. Die Psychologie der offentlichen Meinung. Wien, 1949, S. 96.

6  M о н т e н ь. Опыты. M., 1991, c. 260.

Цит. no: Boas G. Vox Populi. Essays in the History of an Idea, p. 9.

8 H e s i о d. Samtliche Werke. Deutsch von Thassilо von Schelier. Wien, 1936, S. 736 ff.

Цит. по: В u с h e r L. Uber politische Kunstausdriicke. — Deutsche Revue, XII, 1887, S. 77.

10  Ibidem.

11  Ibidem.

12  См.: Hegel G. W. F. Werke in zwanzig Banden. B. 7. Frankfurt/M.,

1970,  S. 485 f., §318.

13  В u с h e r L. Op. cit., S. 76.

14  Ibid., S. 80.

15  No el le E. Offentliche Meinung und Soziale Kontrolle. — Recht unci Staat, H. 329. Tubingen, 1966, S. 3.

16  F r i s с h M. Offentlichkeit als Partner. Frankfurt/Main, 1976, S. 56; см.

также S. 63, 67.

11 Die Welt, № 000, 12. Oktober 1979, S. 6.

I8Tucholsky K. Schnipsel. Hg. von Mary Gerold-Tucholsky, Fritz J.

Raddatz. Reinbek, 197.5, S. S w i f t J. Thoughts on Various Subjects. — In: Prose Works, vol. 1. A Tale ofaTub. Oxford, [965,p. 241.

20 См.: J a h о d a M. Conformity and Independence. A Psychological Ana­lysis. — Human Relations, 12, 1959, p. 99-120.

Глава XXV

НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ

Знал ли Эразм Роттердамский Макиавелли? В предметно - именном указателе первого издания «Спирали молчания» (1980) имя Эразма не встречается. Но весной 1989 г., го­товясь к лекциям в Чикаго, я начала расследовать этот вопрос, как детектив.

Горизонт времени тянется в прошлое

В двух словах этого не объяснишь. Говорят, что ученому, чтобы добыть новое знание, помимо заслуг требуется еще и удача. Удача сопугствовала мне в первые годы работы над теорией общественного мнения. На мое счастье, я на­шла точное — сродни ботаническому — описание спирали молчания у Токвиля и у Тенниса1. Удачей было и то, что Курт Ройманн, работавший тогда научным сотрудником в Алленсбахе, принес мне малоизвестную в кругу специа­листов 28-ю главу «On other relations» («О других отноше­ниях») из второй книги Джона Локка «Опыт о человече­ском разуме» с описанием закона мнения, репутации, мо­ды. Но нельзя постоянно уповать на удачу. Необходимо было систематизировать поиск важных текстов.

В Институте публицистики Майнцского университета под моим руководством разрабатывался вопросник, кото­рый был ориентирован на работу не с людьми, а с книга­ми. Студенты использовали его в семинарских занятиях, чтобы установить, упомянуто ли в той или иной книге об­щественное мнение — дословно или через синонимиче­ский ряд, в какой связи, со ссылкой на наших авторов и
т. п. — всего 21 вопрос. С его помощью впоследствии было изучено 250 авторов — мы искали любое упоминание об общественном мнении2. Так, например, после выхода в свет книги «Спираль молчания» с подзаголовком «Обще­ственное мнение — наша социальная кожа» (1980) мы уз­нали, что Эрнст Юнгер еще в 1951 г., задолго до нашей публикации, писал об общественном мнении как о «коже времени»3, что Макс Фриш на открытии книжной ярмар­ки <;о Франкфурте в 1958 г. сказал: «Публичность — это одиночество на виду»4. Эти слова послужили ключом к по­ниманию страха перед изоляцией, который может овла­деть индивидом на людях. Спустя годы, когда Михаэль Халлеманн, изучавший чувства досады и сожаления у че­ловека, доказал, что эти ощущения усиливаются по мере роста публичности, я снова вспомнила Макса Фриша и подумала, что поэты своими образами предвосхищают научные открытия.

Вернемся, однако, к Эразму. В летний семестр 1988 г. Урсула Кирмайер обработала с помощью вопросника об­щественного мнения три текста Эразма Роттердамского, в том числе и его «Воспитаниехристианского государя», на­писанное в 1516 г., как пособие для 17-летнего Карла Бур­гундского, будущего императора Карла V.

При чтении ответов на вопросник, подготовленный Урсулой Кирмайер, мне бросилось в глаза сходство с со­чинениями Макиавелли. С помощью этого же вопросни­ка тексты Макиавелли проанализировал в своей диплом­ной работе Вернер Эккерт5. Оба — и Макиавелли, и Эразм Роттердамский — поучали своих высокопоставленных ад­ресатов, что они не смогут управлять народом вопреки об­щественному мнению. Когда я писала в «Спирали молча­ния», что шекспировский герой — король Генрих IV — знал, что с общественным мнением шутить нельзя: «Мне­ние мне помогало на пути к короне»6, — я подумала, что здесь не обошлось без влияния Макиавелли. И не ошиб­лась в своих предположениях. Эразм писал, что власть регента опирается прежде всего на «consensus populi». Со­гласие народа делает короля. «Поверь мне: кто лишился благосклонности народа, тот потерял важного соратни­ка»7. Меня поразил тот факт, что тексты Макиавелли и Эразма были похожи до мелочей. Даже опасности, ко­торые угрожали регенту, перечислялись в той жепосле-
довательности: сначала называлась ненависть подданных, а затем презрение.

Оба мыслителя подчеркивали, что для правителя прежде всего важно казаться великим и добродетельным. Однако в одном пункте они все же отличались. Макиавел­ли считал, что будущему государю нет необходимости об­ладать этими доблестями — достаточно впечатления, что он их имеет. Эразм, убежденный христианин, придержи­вался обратного мнения. Если даже государь обладает все­ми этими добродетелями, не запятнан никакими пре­ступлениями, одного этого недостаточно — эти качества он должен явить подчиненным8.

Были ли лично знакомы Макиавелли и Эразм или они знали друг друга только по рукописям? Я установила, что они родились почти одновременно: Эразм — в Роттердаме в 1466 или 1469 г., Макиавелли — в 1469 г. неподалеку от Флоренции. Но жизненные обстоятельства складывались для них по-разному. Эразм всю жизнь страдал из-за не­благородного — по понятиям его времени — происхожде­ния: он был сыном священника и дочери врача. Рано ли­шившись родителей, он поступает в монастырь и еще в молодости делает карьеру, пройдя путь от секретаря епи­скопа до ученого Сорбонны. Но ни в одном университете Эразм не мог получить докторской степени из-за своего происхождения. Наконец ему удается защитить диссерта­цию в Университете Турина в Северной Италии.

Любой ученый, занимавшийся проблемой угрозы для индивида со стороны общественного мнения, испытал в своей жизни социальную изоляцию. Возможно, лишь та­кие переживания и делают давление общественного мне­ния осознаваемым. «Король гуманистов», Эразм, для ко­торого вся Европа была домом, имел большой опыт в уме­нии переносить изоляцию. Его даже как-то обвинили в од­ном памфлете, что он якобы homo pro se, человек самодо­статочный, который не нуждается в других.

Макиавелли, достигнув высокого чина члена городско­го совета во Флоренции, был низвергнут на самое дно, подвергнут пыткам по обвинению в измене и затем сослан в свое нищее поместье под Флоренцией.

Какой же текст более ранний — «Государь» Макиавелли или «Воспитание христианского государя» Эразма? Сочи­нение Макиавелли было написано в 1513—1514 гг., а на­
печатано в 1532 г. Эразм, написавший свое пособие для будущего государя в 1516 г., опубликовал его сразу после передачи Карлу Бургундскому.

Загадка неожиданно разрешилась: оба автора — Маки­авелли и Эразм — имели один источник — текст аристоте­левской «Политики»9. Вероятно, Макиавелли и Эразм не встречались друг с другом лично. По крайней мере таков был вывод небольшого авторского коллектива, подметив­шего,— и небезосновательно — близость текстов Эразма и Макиавелли10. В своих поисках я была похожа на путеше­ственника, который в отдаленных местах неожиданно об­наруживает следы недавнего пребывания людей.

И я уже не была столь удивлена, обнаружив в сочине­нии «Поликратик» (1159) английского схоласта Йоханне - са фон Солсбери дважды употребленное им латинское вы­ражение «publica opinio» и «opinio publica». Во всяком слу­чае, английский издатель, готовя тексты к публикации в 1927 г., с восхищением подчеркнул, что употребление этого выражения в рукописи XII столетия весьма приме­чательно11. Трудно было не восхититься этим: Й. фон Со­лсбери, представитель раннего гуманизма, читал класси­ков античности и от них воспринял идею о власти «opinio publica». Следовательно, наша тема — общественное мне­ние — прослеживается в западном мышлении с возникно­вением письменности.

Правители знакомы с общественным мнением

В Библии, в Ветхом Завете, само понятие «общественное мнение» не встречается, но интуитивно суть этого фено­мена понимали уже тогда. По свидетельству Библии, царь Давид обладал врожденным умением обращаться с обще­ственным мнением: «разодрав одежды свои, и рыдал, и плакал, и постился до вечера» в знак траура по убитому могущественному сопернику, хотя есть достаточно осно­ваний подозревать его самого в организации или одобре­нии этого убийства. Все это символические действия, ко­торые лучше всяких слов завоевывают общественное мне­ние.

Величественный спектакль «с восклицаниями и труб­ными звуками», сопровождаемый игрой на «цитрах, тим­
панах, систрах и кимвалах», разыгранный Давидом при переносе в Иерусалим древней святыни (Ковчега Заве­та. — Ред.), не имевшей доселе определенного местопре­бывания, чтобы выделить совместный сакральный центр обоих управляемых им государств Израиля и Иудеи не что иное, как мастерски организованный акт объедине­ния. Роль, которую играл сам Давид, участвуя в шумной процессии: «скачущий и пляшущий пред Господом», оде­тый лишь «в льняный ефод» (верхнюю одежду первосвя­щенника, состоящую из двух кусков материи, соединен­ных на плечах. — Ред.), — недвусмысленно показывает, насколько он был свободен в обращении с общественным мнением, выходя за рамки пышного ритуала. Жена Дави­да, царская дочь Мелхола, выйдя встречать мужа, язви­тельно заметила: «Как отличился сегодня царь Израилев, обнажившись... пред глазами рабынь рабов своих, как об­нажается какой-нибудь пустой человек!»12 И царь Давид ответил дочери Саула: «И я еще больше уничижусь, и сде­лаюсь еще ничтожнее в глазах моих, и перед служанками, о которых ты говоришь, я буду славен». Конечно, другими стилистическими средствами, но весьма сходными по своей сути пользуется политический лидер нашего време­ни, принимающий «душ в окружении людей».

Ответ царя Давида своей жене недвусмысленно гово­рит о том, что он знал, что делал и чего хотел. Историю двух посланников Давида в Аммон со свидетельствами его горя по поводу смерти царя аммонитов прежние интерп­ретаторы не связывали с общественным мнением, хотя в ней речь шла именно об умении обращаться с ним. Новый царь аммонитов Аннон рассердился, заподозрив обоих послов в шпионаже, «взял слуг Давидовых и обрил каждо­му из них половину бороды, и обрезал одежды их наполо­вину, до чресл, и отпустил их». В Библии говорится далее: «Когда донесли об этом Давиду, то он послал к ним на­встречу, так как они были очень обесчещены. И велел царь сказать им: оставайтесь в Иерихоне, пока отрастут бороды ваши, и тогда возвратитесь»13. Давид прекрасно понимал, каковы были бы последствия, если бы его послы верну­лись домой с позором, отверженными, сопровождаемые насмешками и презрением толпы. Он знал также, что эти последствия коснулись бы не только его послов, но и ска­зались бы на престиже царя, который их снарядил14.

Эрих Ламп, проанализировав проявления публично­сти и общественного мнения в Ветхом Завете15, справед­ливо отметил, что в литературе на эту тему не найти ни единого высказывания относительно значения некоторых событий, описанных в Библии. Конечно, если разработан­ная теория общественного мнения вообще приносит ка - кую-то пользу, то последняя должна заключаться в том, чтобы в новом свете видеть и лучше понимать проявления общес? венного мнения. Так, царь Давид намного уверен­нее обращается с общественным мнением, чем его пред* шественник царь Саул или его последователь царь Соло­мон, не говоря уже о столь неудачливом наследнике по­следнего Ровоаме. Может быть, стоит изучать опыт преус­певших государственных деятелей и политиков с точки зрения достоверности и надежности их суждений об обще­ственном мнении?

В этом плане интересно мнение об Александре Вели­ком уже упоминавшегося выше английского схоласта Й. фон Солсбери, для которого не было более убедитель­ного свидетельства того, что Александр действительно ве­ликий государственный деятель, чем поведение самого полководца в тот момент, когда военный суд вынес свой вердикт не в его пользу. Александр поблагодарил судей за то, что вера в справедливость была для них важнее, чем власть царя16. Самым же великим среди всех языческих римских цезарей Солсбери считал Траяна, руководству­ясь в своей оценке тем же понятием «opinio publica», кото­рое он хорошо усвоил: когда Траяна упрекали за его бли­зость к народу, он обычно отвечал, что хотел бы быть та­ким царем для частных лиц, о каком он мечтал, когда сам являлся частным лицом17. Очевидно, в отношении обще­ственного мнения к великим правителям смешиваются два противоположных элемента: харизма и в то же время доступность, близость.

Зви Яветц в своей работе о Юлии Цезаре и обществен­ном мнении обращает внимание на то, как свободно чув­ствовал себя Юлий Цезарь в общении с широкими народ­ными массами и как он раздражался, общаясь с сенатора­ми. Современные исторические исследования, считает Яветц, пренебрегают значением слова existimatio, которое словари переводят как «репутация», «оценка». Данное по­нятие, согласно Яветцу, употребляли уже римляне, когда
речь шла о том, что сейчас называют общественным мне­нием18. Existimatio предполагает также некую статистиче­скую оценку, отдаленно связанную с идеей квазистати­стического смысла в теории спирали молчания.

Мой профессиональный опыт подсказывает мне, что преуспевающие политики отличаются способностью оце­нивать общественное мнение без демоскопии. Это наво­дит на мысль писать историю и с этой перспективы — портреты государственных деятелей с точки зрения их от­ношения к общественному мнению. На майнцском семи­наре вопросник для анализа литературы по общественно­му мнению мы начали применять к государственным де­ятелям. Мы проанализировали таким образом Ришелье. В «Политическом завещании», адресованном Людовику XIII, Ришелье (1585—1642) описывает власть правителя в виде дерева с четырьмя ветвями — войском, текущими до­ходами, общим капиталом и репутацией. Эта четвертая ветвь — репутация — важнее трех других. Государь с хоро­шей репутацией одним своим именем добивается боль­шего, чем другие, менее уважаемые, с помощью армий. Ришелье поясняет, что при этом он имеет в виду хорошее мнение у народа. Корень власти государя — корень дере­ва — образуется «сокровищницей сердца» («1е tresor des coeurs») его подданных. Но Ришелье в своем «Завещании» ведет речь и о мировой общественности «смехе всего ми­ра» («1а risee du monde»), который является нежелатель­ным. Касаясь политических решений — добиться наконец запрета дуэлей или покончить с продажностью ве­домств, — Ришелье приводит точку зрения общественно­го мнения — данные «за» и «против» указанных мер. Ока­залось, что меньшую значимость имеют соображения ра­зума; по его представлениям, это скорее вопрос морально­го воздействия — именно «смеха всего мира»19. В борьбе со своими противниками Ришелье успешно использует и новое публицистическое оружие — первые газеты, кото­рые начали выходить в 1609 г., — «Mercure Frangais», а поз­днее и собственную — «La Gazette de France».

Бернд Нидерманн, автор реферата о Ришелье, высту­пая на семинаре в Майнце, предложил: «Мы должны с по­мощью своего вопросника изучить Наполеона, Меттерни - ха, Бисмарка!»

Тот не король, кто роняет себя в общественном мнении (Аристотель)

Вполне возможно, что Цезарь не был бы убит, если бы не утратил чутья относительно общественного мнения. По­чему, спрашивает Зви Яветц, он распустил свою испан­скую охрану? Явись он в сенат в ее сопровождении, убий­цы не решились бы напасть на него. Может быть, слиш­ком долг ое пребывание Цезаря за границей притупило его отпущение общественного мнения? На мартовские иды — как оказалось впоследствии, после своей смерти — он на­мечал объявить войну с парфянами. Вспоминаются пре­достережения Аристотеля и Эразма: Эразм предупреждает государя не задерживаться подолгу за границей, чтобы не утратить связь с общественным мнением. Человек, подол­гу живущий за рубежом, становится слишком непохожим на свой народ. Успешное же господство основывается на некотором чувстве семейного родства между правителем и его народом. Эразм даже предостерегает от распростра­ненной в его время политики династических браков: жена из чужой царствующей семьи отдаляет от собственного народа.

Изменился бы ход событий Французской революции, если бы Людовик XVI не женился на австрийке Марии Антуанетте? Ей, восторженно приветствуемой первона­чально ликующими уличными толпами, пришлось пере­жить и иные минуты, когда люди, завидев карету короле­вы, поворачивались к ней спиной.

По меньшей мере четыре года поисков ушло на то, что­бы восстановить истиный смысл жестоких слов Марии Антуанетты: «Если у людей нет хлеба, почему они не едят пирожки?» Я всегда говорила, что не верю, будто на самом деле все обстояло так, как нам это описывают. Однажды вечером в Майнце ко мне пришла Вильтруд Циглер и ра­достно сообщила, что выяснила исторические обстоятель­ства, связанные с этим эпизодом. Он разыгрался в один из тех голодных 80-х годов, которые нередко выпадали в тот период на долю Франции. На площади перед королевским дворцом собралась толпа голодных людей, которые, обра­тив взоры к окнам дворца, просили о хлебе. Мария Антуа­нетта, которая в это время ужинала, огляделась в столовой и, не увидев хлеба, спросила, указывая на стол с пирожка­
ми: «Если нет хлеба, почему мы не дадим бедным людям эти пирожки?»20

Перефразирование слов Марии Антуанетты не в ее пользу было исполнено мастерски. Я никогда не засомне­валась бы в аутентичности этого слуха-высказывания, не будь у меня за плечами многолетнего опыта изучения об­щественного мнения, обогатившего мою восприимчи­вость. Если общественное мнение стало вдруг таким враж­дебным — что тут можно поделать? Ведь любой шаг, каж­дое слово легко превратить в оружие.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18