Но также и от иного пути, который, как видится, люди

невежественные,

о двух головах, себе готовят; ибо ненахождение себя

есть мерило для них в их блуждающем восприятьи; их туда

и сюда бросает,

особенно тупо и слепо, без толку; клан тех, которые

не различают,

для которых устав: наличное и не наличное суть одно и то же

и не одно и то же, — и которых в тупик и превратность

ведет тропинка».

Только что названный путь — есть путь мнения (δόξα) в смысле кажимости, мнимости. На этом пути сущее выглядит то так, то эдак. Здесь каждый раз господствуют только воззрения. Люди скользят туда и сюда, с одного воззрения на другое. Так они смешивают бытие и видимость.

Этим путем идут постоянно, так что люди окончательно теряются на нем.

Тем более потребно знать этот путь как таковой, чтобы бытие раскрывалось в видимости и вопреки ей.

Указание на этот третий путь и его подчиненность первому мы находим соответственно во фрагменте 1, ст. 28 — 32:

«...Но ведь потребность велит (тебе, поскольку ты нынче

вступаешь на путь к бытию) нее познать:

и шаровидно-совершенной несокрытости бестрепетное сердце,

и воззренья людей, коим доверие к несокрытости не присуще.

Но при этом при всем ты должен, однако, выучиться также

тому, как сияюще-зримое может в сем сохраниться,

дабы с видимостью сообразуясь, пройти (по-своему) через

все, участвуя в его завершеньи».

Третий путь есть путь видимости и именно такой, что видимость познается на нем как сопричастная бытию. Для греков приведенные слова имели силу изначальной точности. Бытие и истина черпают свою сущность из φύσις. Самопоказывание видимого непосредственно относится к бытию и в то же время (в самой основе) не к нему. Поэтому видимое должно одновременно выставлять себя как простая кажимость и проделывать это постоянно.

Троичный путь содержит единое в себе указание:

Путь к бытию неминуем.

Путь к ничто недоступен.

Путь к видимости всегда доступен и проторен, но обойти

его можно.

Действительно знающий человек поэтому — не тот, который слепо гонится за истиной, а лишь тот, который постоянно знает обо всех трех путях: пути бытия, пути небытия и пути видимости. Знание, сознающее свое превосходство, а всякое знание есть превосходство, даруется только тому, кто воодушевленно бросался на приступ пути бытия, кому не чужд ужас второго пути к бездне ничтойности и кто все же, подчинившись постоянной потребности, вступил на третий путь, путь видимости.

В это знание входит то, что греки называли в свое великое время τόλμα: одновременно отважиться на бытие, небытие и видимость, решиться ввести сиюбытность в раз-личение бытия, небытия и видимости. Основываясь на таком отношении к бытию, один из их величайших поэтов Пиндар говорит (Нем. III, 70): έν δέ πείρα τέλος διαφαίνεται в дерзающей попытке посреди сущего проявляет себя завершенность, ограничение состоявшегося (к стоянию приведенного) и наступившего, т. е. бытие.

Здесь явно чувствуется та же исходная позиция, которая проглядывает в уже приведенных словах Гераклита о πόλεμος. Размежевание, т. е. не просто ссора и тяжба, а спор между спорными, вводит существенное и несущественное, высокое и низкое в свои межи и проявляет его.

Поразительна здесь не только зрелая уверенность этого глубинного отношения к бытию, но и богатство его форм в слове и камне.

Заключим объяснение противоположности, т. е. одновременно — единства бытия и видимости словами Гераклита (фр. 123): φύσις κρύπτέεσθαι φιλεί, бытие [восходящее явление] склонно к самосокрытию [утаиванию себя — Sichverbergen] в самом себе. Так как бытие значит: восходящее явление, выход из сокрытости, оно чревато сокрытостью, для него существенно происхождение из нее. Такое происхождение лежит в сущности бытия, в сущности являющегося (явления) как такового. Бытие тяготеет к своему происхождению, будь это в великом утаивании и умалчивании или же в пошлейшем искажении и прикровении. Непосредственная близость φύσις и κρόπτεσθαι выявляет в то же время сокровенную близость бытия и видимости как их противоборство.

§ 44. Внутренняя сопричастность разделений «бытие» и «видимость» — «бытие» и «становление»

Если формальное именование «бытие и видимость» мы поймем в его неоскверненной силе, силе разделения, завоеванного вначале греками, тогда понятными станут не только разница и отмежевание бытия противу видимости, но одновременно внутренняя принадлежность оного к разделению «бытие и становление». То, что удерживается в становлении, уже, с одной стороны, не есть ничто, но еще и не есть то, чем оно определено быть. В соответствии с этим «уже не, но еще не» становление пронизано небытием. Однако становление не есть чистое ничто, оно уже больше не это, но еще и не то и как таковое — постоянно нечто иное. Поэтому оно выглядит то так, то эдак. Оно являет некое в себе самом непостоянное зрелище. Так рассматриваемое становление есть видимость бытия.

Вот поэтому-то, приступая к раскрытию бытия сущего, становление, как и видимость, следует противопоставить бытию, С другой стороны, становление как «восхождение» относится к φύσις;. Если мы и то, и другое поймем в греческом смысле — становление как вхождение в присутствие и выход из него, бытие как восходяще-являющееся присутствие, небытие как отсутствие, — тогда взаимосвязь восхождения и прехождения и составит явление, само бытие. Как становление есть видимость бытия, так и видимость как явление есть становление бытия.

Из этого мы уже можем усмотреть, что нельзя безоговорочно сводить разделение бытия и видимости к разделению бытия и становления или наоборот. Тем самым вопрос о соотношении обоих разделений остается пока открытым. Ответ будет зависеть от изначальности, широты и добротности обоснования того, в чем бытует бытие сущего. Так ведь и философия не связывала себя вначале единичными положениями, правда, последующие изложения ее истории оставляют именно такое впечатление. По сути дела, они являются доксографическими, т. е. представляют собой описание мнений и взглядов великих мыслителей. Но тот, кто прослушивает и прощупывает таковых по их взглядам и воззрениям, может быть уверен, что попал впросак еще прежде, чем добудет какой-нибудь результат, т. е. формулировку или ярлык для какой-нибудь философии. За разрешение спора между великими силами бытия и становления и бытия и видимости борется философская мысль и сиюбытность греков. Это размежевание привело развитие соотношения мысли и бытия к определенной стати. Что означает: греками подготавливается также и выстраивание стати (Ausgestaltung) третьего разделения.

В. Бытие и мышление (Sein und Denken)

§ 45. Выделение этого различия и его историческое значение

Уже неоднократно указывалось на определяющее господство разделения «бытие и мышление» в европейской сиюбытности. Причина преимущественного господства должна лежать в сущности этого разделения, в том, чем оно отличается от обоих, названных ранее, но также и четвертого. Поэтому нам хотелось бы сразу обратить внимание на его своеобразие. Прежде всего сравним это разделение с обоими, ранее обсужденными. В них отличное от бытия выступает для нас из самого сущего. Мы обнаруживаем это в сфере сущего. Не только становление, но и видимость встречаются нам в сущем как таковом (ср. восходящее и заходящее солнце, пресловутую трость, которая, будучи опущена в воду, кажется сломанной, и многое другое). Становление и видимость находятся с бытием сущего как бы в одной плоскости.

В противоположность этому в разделении бытие и мышление то, что выделяется как отличное от бытия, т. е. мышление, есть не только по содержанию своему нечто иное, чем становление и видимость, но и само направление противопоставляемого существенно иное. Мышление противопоставляется бытию таким образом, что оное, т. е. бытие, ему представлено и вследствие этого противостоит как пред-стоящее (пред-мет). Подобным свойством вышеназванные разделения не обладают. Благодаря этому становится понятным, почему данное разделение могло оказаться некоторым образом господствующим. Оно имеет сверхмогущество (Ьbermacht), поскольку становится не между или посреди трех других разделений, но все их себе представляет и таким образом их пред-собой-ставя, как бы обставляет их. И выходит так, что мышление не просто остается противочленом некоего иначе устроенного различения, но становится той почвой и точкой опоры, на основании которой принимается решение о противостоящем и при этом в таком диапазоне, что бытие вообще начинает получать свое толкование, исходя из мышления.

В этом направлении и следует оценивать ту значимость, которую это разделение приобретает в связи с нашей задачей. Ибо мы спрашиваем по сути, как обстоит дело с бытием, как и откуда оно в сущности своей приводится к стоянию, осмысливается, понимается и устанавливается в качестве меры.

В кажущемся равнодушным разделении бытие и мышление нам следует распознать ту основную установку европейского духа, на которую, собственно, и нацелена наша атака. Эту установку можно преодолеть только изначально, т. е. так, чтобы ее изначальная истина была поставлена в собственные границы и тем самым вновь обоснована.

Находясь в теперешней точке нашего вопрошания, мы можем обозреть и нечто иное. Прежде мы поясняли, что слово «бытие», вопреки расхожему мнению, имеет абсолютно ограниченное значение. Это заключает в себе: само бытие понимается определенным образом. Так понятое оно и открывается нам. Но всякое понимание как основной способ открытия должно двигаться в определенном направлении взгляда (Blickbahn). Данная вещь, например, часы, остается для нас в том, что она есть, закрытой до тех пор, пока мы заранее не узнаем о таких вещах, как время, умение рассчитывать его, измерять. Направление взгляда должно быть некоторым образом предначертано. Мы называем его пред-усмотрением (Vor-blickbahn), «перспективой». Благодаря ей выявится: бытие постигается вовсе не неопределенным образом, но определенное понимание бытия само движется в некоем, уже определенном предусмотрении.

Хождение туда-сюда, скольжение и соскальзывание с этой перспективы до такой степени вошли в нашу плоть и кровь, что мы о ней либо вообще не знаем, либо не принимаем во внимание и не замечаем, что здесь возможен вопрос. Эта погруженность [чтобы не сказать потерянность] в пред-усмотрение и просматривание, которые несут на себе наше понимание бытия и управляют им, становится еще могущественнее и одновременно сокровенней, если мы примем во внимание, что уже греки оставляли предусмотрение как таковое в непроглядности и по соображениям сущностным (не из-за несостоятельности) высветить и не могли. Однако в разработке и закреплении этого предусмотрения, в котором вращается греческое понимание бытия, развитие разделения бытия и мышления принимает заметное участие.

Несмотря на это, мы поставили данное разделение не на первое, а на третье место. Попытаемся теперь разъяснить его в его содержании тем же способом, что и предыдущие.

§ 46. Установление границ «мышления». Мышление как пред-ставление

Вновь начнем с общей характеристики того, что теперь противостоит бытию.

Что значит мышление («думание»)? Говорят: «Человек предполагает [т. е. думает], а Бог располагает». Предполагать здесь подразумевает: то или иное измышлять, задумывать; думать о том или ином значит: иметь соответствующее намерение (Vorhaben). «Замышлять злое» подразумевает: намечать таковое в качестве цели; о чем-то думать значит: не забывать об этом. Думать значит здесь вспоминать и помнить. Мы употребляем выражение: что-либо выдумывать, т. е. рисовать нечто воображении. Кто-то говорит: я думаю, что дело удастся, т. е. мне так представляется, я придерживаюсь такого взгляда и так полагаю. Думать в подчеркнутом смысле значит: об-думывать (nach-denken) нечто положение дел, план, событие — размышлять. «Думание», или мышление», годится в качестве названия работы того, кого мы называем «мыслителем». Все люди, разумеется, в отличие от животных, мыслят, но не каждый является мыслителем.

Что извлекаем мы из этого словоупотребления? Мышление касается как будущего, так и прошлого, но также и настоящего. Мышление нечто нам предоставляет, ставит перед нами. Это пред-ставление Всякий раз исходит от нас, есть свободное наше деяние, но не произвольное, а упорядоченное — и именно благодаря тому, что, пред-ставляя, мы обдумываем и продумываем представленное, расчленяя его, разлагая на части и снова их сополагая. Однако мысля, мы ставим не только что-то взятое от самих себя перед собой и расчленяем его не только затем, чтобы расчленить, но, размышляя, следуем за представленным. Мы его не просто принимаем таким, каковое оно нам достается, но отправляемся в путь, чтобы, как говорится, проникнуть в суть вещей. Там мы узнаем, как вообще обстоит дело с данной вещью. Мы создаем о ней понятие. Мы ищем всеобщего.

Из перечисленных характеристик, того, что обычно называют «мыслить», выделим прежде всего три:

Пред-ставление «от самих себя» как своеобразное свободное поведение.

Пред-ставление в виде расчленяющего объединения.

Представляющее схватывание (Fassen) всеобщего.

В зависимости от области, внутри которой вращается это представление, от степени свободы, от остроты и надежности расчленения, от горизонта понимания мышление бывает поверхностное или глубокое, пустое или содержательное, безответственное или подчиненное необходимости, игривое или серьезное.

Но по одному этому мы еще не можем непосредственно судить, почему именно мышление оказывается поставленным в то основательное отношение к бытию, которое уже было намечено. Мышление, наряду с желанием, волением, чувством, есть одна из наших способностей. Не только мышление, но и любая наша способность и способ поведения связывают нас с сущим, Это бесспорно, но различение «бытие и мышление» подразумевает нечто более существенное, чем просто отношение к сущему. Это различение происходит из начальной внутренней причастности различенного и разведенного к самому бытию. Наименование «бытие и мышление» называет различение, которого как бы требует само бытие.

§ 47. «Логика» и ее происхождение

Во всяком случае так обустроенную внутреннюю причастность мышления к бытию нельзя усмотреть на основании того, что мы до сих пор предлагали для характеристики мышления. Почему нельзя? Потому что мы еще не добыли удовлетворительного понятия о мышлении. Но откуда же нам его взять?

Если мы об этом спрашиваем, то поступаем так, как если бы в нашем распоряжении не было «логики», существующей уже на протяжении столетий. Она-то как раз и есть наука о мышлении, учение о правилах мышления и формах мыслимого. Кроме того, она есть наука и дисциплина в рамках философии, в которой мировоззренческие взгляды и направления едва ли играют какую-нибудь роль. Помимо этого, логика считается наукой надежной и вызывающей доверие, С давних времен она учит одному и тому же. Может случиться, что иной перестраивает, например, отдельные традиционные дисциплины относительно их структуры и последовательности; иной то или это вычеркивает, еще кто-нибудь делает добавления в связи с теорией познания, а кто-то подводит подо все психологическую основу. Но в целом здесь царит отрадное единодушие. Логика освобождает нас от всякого усилия обстоятельно спрашивать о самой сущности мышления.

Между тем хотелось бы предложить еще один вопрос. Что значит «логика»? Это наименование есть сокращенное выражение для έπιστήμη λογική, науки о λόγος. A λόγος подразумевает здесь высказывание. Но сама-то логика ведь есть учение о мышлении. Почему же она представляет собой науку о высказывании?

Почему мышление определяется исходя из; высказывания? Сие вовсе не само собой разумеется. До сих пор мы объясняли «мышление» вне связи с высказыванием и речью. Осмысление сущности мышления потому абсолютно своеобразно, что ему дается. при этом ход как осмыслению λόγος, благодаря чему оно и становится логикой. Нельзя безоговорочно и как бы считая иное невозможным полагать, что логика и «логическое» суть единственные способы определения: мышления. С другой стороны, вовсе не случай привел к тому, что учение о мышлении стало «логикой».

Как бы то ни было, ссылка на логику в целях ограничения сущности мышления есть уже потому сомнительное предприятие, что не только отдельные ее разделы и теории остаются под вопросом, но и вся логика как таковая. Поэтому «логику» следует ставить в кавычки. Это происходит не потому, что мы собираемся отрицать «логическое» в смысле верно построенной мысли. Ради самого мышления мы стараемся как раз добыть то, чем определяется сущность мышления, άλήθεια и φύσις, бытие как несокрытость, то, что как раз из-за «логики» и утрачено.

C каких пор существует логика, которая, еще и сегодня владея нашим мышлением и оказыванием, издревле определяет грамматическое понимание языка и тем самым основу европейской установки в отношении языка вообще? С какого времени начинается выработка логики? С того самого времени, как заканчивается греческая философия, становясь делом школы, организации и техники, Оное начинается, как только έόν, бытие сущего, является в качестве ίδέα и в качестве таковой становится «пред-метом» того, что называется έπιστήμη. Логика возникла в обиходе платоновско-аристотелевских школ. Логика — изобретение школьных учителей, не философов. И там, где философы пользуются ею, это совершается из более основательных побуждений, не в интересах логики. Не случайно величайшие усилия, определившие пути преодоления традиционной логики, были сделаны тремя немецкими мыслителями и как раз величайшими, — Лейбницем, Кантом и Гегелем. Логика как выявление строения форм мышления и как разработка его правил могла возникнуть лишь тогда, когда уже произошло разделение бытия и мышления, и притом определенным образом и под особым углом зрения. В связи с этим сама логика и ее история никогда не смогут удовлетворительно разъяснить сущность этого разделения между бытием и мышлением и его происхождение. Со своей стороны, логика, что касается ее происхождения и права претендовать на определяющее толкование мышления, нуждается в объяснении и обосновании» Историческое происхождение логики как школьной дисциплины и ее детальное развитие нас здесь не интересуют. В противовес этому мы должны обдумать следующие вопросы:

Почему в платоновской школе могло и должно было возникнуть нечто, подобное «логике»?

Почему это учение о мышлении было учением о λόγος в смысле высказывания?

На что далее опирается постоянно усиливающаяся позиция
логического, которая в конце концов выражает себя в следующем положении Гегеля: «Логическое (есть) абсолютная форма истины и, более того, сама чистая истина» (Enzykl. § 19. WW, Bd. VI, 29). Именно из-за господствующего положения «логического» то учение, которое обычно имеет общее название «метафизика», Гегель сознательно называет «логикой». Его «Наука логики» не имеет ничего общего с учебником логики привычного стиля.

По-латински мыслить — intelligere. Это есть занятие интеллекта. Если мы боремся против интеллектуализма, мы должны, чтобы действительно бороться, знать противника, т. е. необходимо знать, что интеллектуализм есть лишь сегодняшний и довольно-таки убогий побег и ответвление долго подготавливаемого и разрабатываемого средствами метафизики избранного положения мышления. Весьма важно срезать эти отростки современного интеллектуализма. Но тем самым его положение ни в малейшей степени не поколеблется, оно даже не будет задето. Опасность впасть в интеллектуализм продолжает существовать как раз для тех, кто хочет с ним бороться. Лишь нынешняя борьба против нынешнего интеллектуализма ведет к тому, что защитники правильного применения унаследованного интеллекта выступают с видимостью законного права. Они хоть и не интеллектуалы, но имеют с ними единое происхождение. Однако эта реакция духа, его уход в бывшее прежде, источником которых является отчасти природная вялость, отчасти сознательное действие, становятся ныне питательной средой для реакции политической. Лжетолкование мышления и злоупотребление ложным мышлением могут быть преодолены только мышлением настоящим и изначальным и ничем иным. Новое его обоснование требует прежде всего возвращения к вопросу о сущностном отношении мышления к бытию, а это означает развитие вопроса о бытии как таковом. Преодоление традиционной логики означает не устранение мышления и господство одних чувств, а изначальное, строгое, причастное бытию мышление.

§ 48. Первоначальное значение λόγος и λέγειν.

После этой общей характеристики разделения бытия и мышления мы спрашиваем теперь определенней:

1. Каким образом бытует изначальное единство бытия и мышления как единства φύσις и λόγος?

2. Как происходит изначальное расхождение φύσις и λόγος?

3.Как достигается вычленение и появление λόγος?

4.Как λόγος («логическое») становится сущностью мышления?

5.Как этот λόγος в качестве разума и рассудка завоевывает господство над бытием в начале греческой философии?

Соответственно семи предваряющим положениям (ср. выше, $ 35), мы снова проследим это разделение в его исторических, т. е. сущностных первоистоках. При этом мы утверждаем: расхождение бытия и мышления должно, если оно внутреннее и необходимое, иметь своим источником изначальную сопричастность друг другу разделенного. Наш вопрос о первоистоках разделения есть в связи с этим и прежде всего вопрос о сущностной причастности мышления бытию,

Будучи поставлен исторически, этот вопрос гласит: как обстоит дело с этой причастностью в решающем начале европейской философии? Как в ее начале понимается мышление? То, что греческое учение о мышлении преображается в учение о λόγος, «логику», может послужить для нас сигналом. Мы действительно наталкиваемся на изначальную связь между бытием, φύσις, и λόγος. Надо только освободиться от мнения, будто бы φύσις и λέγειν значат изначально и, собственно говоря, не что иное, как мышление, разум и рассудок. Пока мы придерживаемся этого мнения и, более того, исследуем понимание λόγος в смысле позднейшей логики как мерило его толкования, до тех пор, заново открывая начала греческой философии, мы будем приходить к несуразностям. Кроме того, при таком понимании никогда не выяснится: 1. почему λόγος вообще мог быть отделен от бытия сущего; 2. почему это λόγος должен был определять сущность мышления и противопоставлять оное бытию.

Приступим к решающему и спросим: что же такое λόγος и λέγειν, если не мышление? λόγος значит слово, речь, a λέγειν - говорить. Диа-лог — это двусторонняя речь, моно-лог — речь односторонняя. Но изначально λόγος не есть речь, сказывание. В том, что подразумевает это слово нет непосредственного отношения к языку. Λέγω, λέγειν, по-латински legere, есть то же самое слово, что и немецкое «собирать» (lesen): подбирать колосья, собирать хворост, собирать виноград; «читать книгу» — есть только разновидность «сбора» в собственном смысле. Это значит: одно прикладывать к другому, приводить в единство, короче говоря: «собирать»; при этом одно выделяется на фоне другого. В таком смысле употребляют это слово греческие математики. Собрание монет есть не просто сдвинутая в одну кучу мешанина. В выражении «аналогия» (соответствие) оба значения даже соположены друг с другом: изначальное — «отношение», «связь» — и последующее: «язык», «речь»; при этом в слове «соответствие» мы едва ли думаем об «ответствовании», «соответственно» тому, как греки, наоборот, имея в виду λόγος, не обязательно думали о «речи» и «сказывании». В качестве примера изначального значения λέγειν как «собирать» воспользуемся одним местом из Гомера, «Одиссея», XXIV. 106. Речь идет о встрече поверженных соперников с Агамемноном в подземном царстве; он узнает их и так к ним обращается: «Амфимедон, что за опасность привела вас вниз, во тьму земли, всех как один превосходных и по возрасту равных; и едва ли кто-то иначе, ища по всему полису, сумел бы свести воедино (λέξαιντο) таких благородных мужей».

Аристотель говорит («Физика», Θ, 1, 252 а 13): τάξις δε πăσα λόγος , «всякий порядок носит характер сведения воедино».

Мы не станем пока прослеживать, как это слово от изначального значения, которое ничего общего с языком, словом и речью не имеет, приходит к значению сказывания и речи. Напомним лишь о том, что имя λόγος еще и тогда, когда оно давно означало речь и высказывание, сохраняло свое изначальное значение «отношение одного к другому».

Если мы обдумаем исходное значение слова λόγος, собирание, собирать, то этим мы немногого добьемся для прояснения вопроса: в какой мере бытие и логос в их изначальном единстве для греков одно и то же, так что они могут и по определенным причинам должны последовательно разойтись друг с другом?

Указание на исходное значение λόγος лишь тогда сможет стать для нас знаком, когда мы поймем, что означает для греков «бытие» — φύσις. Мы старались понять бытие в греческом смысле не только в общих чертах; но благодаря уже заранее известным отличиям бытия от становления и от видимости, значение бытия вырисовывалось все более явственно. Учитывая, что сказанное мы все время непосредственно удерживаем во внутреннем видении, мы говорим: бытие как φύσις есть восходящее властвование. В противоположность становлению оно проявляет себя как постоянство, постоянное присутствие. Оное, в противоположность видимости, заявляет о себе как о явлении, как об откровенном присутствии.

Что общего имеет логос (собирание, Sammlung) с так истолкованным бытием? Но прежде следует спросить: обнаруживается ли вообще в начале греческой философии таковая связь между бытием и логосом? Несомненно. Снова сошлемся на обоих, служащих для нас мерилом, мыслителей Парменида и Гераклита и снова попытаемся отыскать врата в греческий мир, основные черты которого, пусть изломанные и сдвинутые, перемещенные и прикрытые, несут в себе и наш мир. Все время следует подчеркивать: именно потому, что мы отважились на великую и длительную задачу — развалить устаревший мир и построить его воистину заново, т. е. исторически, — мы должны знать традицию. И должны знать больше, т. е. в более строгой и обязывающей форме, чем знали во все прежние эпохи и переломные периоды, бывшие до нас. Только радикальнейшее историческое знание ставит нас перед необычностью наших задач и охраняет от нового вторжения простого воспроизводства и нетворческого подражательства.

§ 49. Доказательство внутренней связи между φύσις и λόγος в начале европейской философии. Понятие λόγος у Гераклита

Приступим к доказательству внутренней связи между φύσις и λόγος в начале европейской философии с толкования Гераклита. Именно Гераклит является тем из древнейших греческих мыслителей, который, с одной стороны, на протяжении европейской истории тщательней других перетолковывается в негреческое, с другой же — в Новое и Новейшее время дал сильнейший толчок для нового открытия собственно греческого. Так, оба друга — Гегель и Гёльдерлин — находятся, каждый по-своему, под сильным и плодотворным влиянием Гераклита, но с той разницей, что Гегель смотрит назад и завершает, Гёльдерлин же глядит вперед и открывает. Иначе относится к Гераклиту Ницше, который, впрочем, стал жертвой расхожего и неверного противопоставления Парменида и Гераклита. В этом — одна из существенных причин, почему его метафизика вообще не нашла пути к решающему вопросу, хотя, с другой стороны, Ницше заново постиг великое начало совокупной греческой сиюбытности так, что в этом его превосходит разве что Гёльдерлин.

Переосмысление Гераклита, однако, случилось благодаря христианству, его начали Отцы древней Церкви. Гегель еще стоит в этом ряду. Учение Гераклита о логосе считается предтечей того логоса, о котором повествует Новый Завет, в начале Евангелия от Иоанна. Логос есть Христос. Но так как и Гераклит уже говорит о логосе, то греки непосредственно подошли к вратам абсолютной Истины, явленной в Откровении христианства. Так, в одной из попавшихся мне в эти дни книг можно прочитать: «С действительным явлением истины во образе Богочеловека философское познание греческих мыслителей о господстве логоса над всем сущим было удостоверено и скреплено печатью. Это подтверждение и удостоверение обосновывает классический характер греческой философии».

Греки, согласно этому, принятому повсеместно пониманию истории, являются классиками философии, поскольку они были, пусть еще незрелыми, христианскими богословами. Но как обстоит дело с Гераклитом как предтечей евангелиста Иоанна, мы увидим после того, как послушаем самого Гераклита.

Начнем с двух фрагментов, в которых Гераклит явно занимается логосом. Решающее слово λόγος мы в нашей передаче намеренно оставим непереведенным, чтобы добыть его значение из контекста.

Фр. 1: «Но в то время как λόγος постоянно остается таковым, люди ведут себя как непонимающие (άξύνετοι), и до того как услышали и после того, как однажды услышали. Сущим же как раз становится все κατά τον λόγον τόνδε, в соответствии и вследствие этого логоса; однако они (люди) подобны тем, кто никогда ничего не отваживается испытывать, хотя они и пробуют себя и в таковых словах, и в таковых делах, каковые проделываю я, все разлагая кατά φύσιν согласно бытию и объясняя, как оно себя ведет. От других же людей (другие люди, все как они суть, οί πολλοί) сокрыто, что они, собственно, делают бодрствуя, подобно тому, как [при пробуждении] вновь скрывается от них все, что они сделали во сне».

Фр. 2: «Поэтому потребно следовать за ним, т. е. держаться за совместное в сущем; в то время как λόγος бытует в сущем как это совместное, толпа продолжает жить, как будто бы у каждого был свой собственный рассудок (смысл)».

Что черпаем мы из этих двух отрывков?

О логосе говорится: 1. ему свойственно постоянство, непреходящесть; 2. он бытует как совместное в сущем, совместное сущего, собирающее; 3. все, что происходит, т. е. входит в бытие, находится там в соответствии с этим постоянным совместным; есть властвующее.

То, что здесь говорится о λόγος, точно соответствует собственному значению слова: собирание (Sammlung). Как немецкое слово подразумевает 1. собирание (Sammeln) и 2. собранность (Gesammeltheit), так и λόγος означает собирающую собранность, изначально собирающее (Sammelnde). Λόγος не означает здесь ни смысл, ни слово, ни учение и ни «смысл некоего учения», он значит: постоянно в самой себе властвующая изначально собирающая собранность.

Правда, весь совокупный текст (фр. 1), пожалуй, ведет к толкованию λόγος в смысле слова и речи и даже требует такого толкования как единственно возможного; ибо речь идет о человеческом «слышании». В одном из фрагментов связь между логосом и «слышанием» высказана непосредственно: «Если вы услышали не меня, a λόγος , то соразмерно этому мудро сказать: все есть одно» (фр. 50). Ведь λόγος понимается здесь как слышимое». Что же еще может значить это имя, как не озвучивание, речь и слово, тем более что во времена Гераклита λέγειν уже употреблялось в значении сказать и говорить?

Так, у самого Гераклита читаем (фр. 73): «Не следует говорить и поступать, как во сне». Здесь λέγειν в противоположность ποιείν не может, очевидно, иметь никакого значения, кроме: говорить, вести речь. Тем не менее верно и другое: λόγος значит в решающих отрывках (фр. 1 и 2) не речь и не слово. Фр. 50, который, пожалуй, особенно выразительно говорит в пользу понимания λόγος как речи, подает нам, будучи верно истолкованным, знак для понимания λόγος в совсем ином отношении.

Чтобы ясно увидеть и понять, что означает λόγος в смысле «постоянного собирания», мы должны четче уразуметь взаимосвязь приведенных вначале фрагментов.

Логосу противостоят люди, и именно такие, которые логос в себя не в-бирают (be-greifen) (άξύνετοι)- Гераклит часто употребляет данное слово (ср. прежде всего фр. 34). Оно есть отрицательная форма к συνίημι, что значит «сводить воедино»; άξύνετοι говорит, следовательно: люди таковы, что они не сводят воедино... что же? Ответ: λόγος, то, что постоянно вместе, что есть собранность. Люди суть всегда те, кто не сводит вместе, не в-бирает в себя, не стягивает воедино, они, по-видимому, еще не слышали или уже не слышат. В следующем предложении высказано то, что здесь подразумевается: люди не доберутся до логоса, если даже попытаются сделать это в словах, έπεα. Хоть здесь и называются слово и речь, но как раз в отличие, в противоположность λόγος. Гераклит намерен сказать: хотя люди и слышат, и слышат именно слова, но не могут в этом слышании «услышать» того, т. е. проследить за тем, что в словах не слышится, что есть не речение, а λόγος. Будучи верно понятым, фр. 50 доказывает как раз противоположное тому, что из него вычитывают. В нем говорится: не за слова должны вы цепляться, а улавливать логос; т. к. λόγος и λέγειν уже значат речь и сказывание, которые все же сущностью λόγος не являются, то и λόγος противопоставляется здесь έπεα, речи. В соответствии с этим и простому слышанию и подслушиванию противопоставляется настоящая способность слушать. Те, которые только «слышат», всюду держа ушки на макушке и повсюду разнося услышанное, суть и остаются άξύνετοι, не вбирающими-в-себя. Какого они сорта, повествует фр. 34.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12