В связи с подобными утверждениями я считаю необходимым отметить одно очень важное обстоятельство. Тоталитар­ная модель действительно была очень важна для анализа советского режима, но она была важна в нормативном смыс­ле, в качестве идеального типа (Вебер). Как дискриптивная модель она всегда была уязвима для объяснения реального функционирования общества. В действительности никогда и нигде не было классического тоталитарного режима. Иначе, как отмечал К. Поппер, «надо было бы арестовать время».

В качестве нормативной модели она и до 1985 г. была достаточно убедительной. Хотя сторонники этой модели не могли объяснить природу изменений в советском обществе, но они были абсолютно правы в том, что сложившийся в СССР режим и социальная система принципиально не реформируемы. Опыт шести лет перестройки доказал безусловную правоту этого фундаментального положения. Меха­нически сцепленные элементы социальной системы в течение всего периода горбачевской перестройки разваливались и дезинтегрировались в разных сферах и в разных направле­ниях независимо от воли и желания реформаторов. Однако, на мой взгляд, для правильного понимания природы режима в СССР, сложившегося в 1985 г., и для понимания того, что за эволюцию пережил режим от Сталина к Хрущеву и Бреж­неву, следовало бы несколько скорректировать тоталитарную модель, предложенную Х. Арендт и другими. В первую оче­редь следует отметить, что главной характеристикой тотали­таризма является тотальное огосударствление собственности и полное уничтожение рынка и рыночных отношений. При­мер выхода из тоталитаризма Германии после войны, а стран Восточной Европы - сейчас показывает, что чем меньше огосударствлена экономика, тем легче идет процесс станов­ления гражданского общества и на этой основе становление вопре­ки всем ожиданиям, из тоталитаризма легче выйти в сферах партийно-политической и идеологической, но гораздо слож­нее в экономической. Собственность в руках государства делает возможным восстановление тоталитарного режима, так как резко сужает возможности развития гражданского общества. Вот почему, в отличие от правого тоталитаризма немецкого образца, для выхода из тоталитаризма в демокра­тию в СССР и странах Восточной Европы требуются два этапа.

Первый этап - выход из коммунизма: устранение от власти коммунистических партий и отказ от официальной идеоло­гии марксизма-ленинизма. Второй этап - переход к рынку, приватизация и постепенная интеграция этих стран в международные экономические и политические институты, струк­туры безопасности, преодоление культурного и идейного разрыва, образовавшегося между СССР и странами Восточной Европы, с одной стороны, и Западом - с другой, за годы господства тоталитарных режимов в социалистическом блоке.

Так что если мы рассмотрим эволюцию советской систе­мы и политического режима, то обнаружим, что по основным параметрам со времен Сталина и до 1985 г. при всех изменениях советский режим не претерпел коренной трансформа­ции. Экономическая сфера полностью контролировалась государством, народ был отчужден от политики, духовная сфера контролировалась на основе несколько обновленных, но все же жестко сформулированных идеологических догм и установок. Однако две вещи поражают исследователей советской политической системы в этот период. Первое - резкое падение способности политического руководства принимать решения и реализовывать их. В результате - резкое падение темпов экономического развития, воспроизводство социаль­ной системы в неизменных параметрах, но с ухудшающими­ся показателями во всех сферах. Второе - накопление в обществе определенной критической массы, проявляющей себя в искусстве, литературе, социальных науках. Возникшая в период хрущевской «оттепели», затем загнанная в подполье в годы брежневского застоя неофициальная духовная жизнь продолжала свое параллельное существование. Практически именно в этой сфере, при внешней неизменности институциональной системы и сохранении отчуждения людей от собственности и власти, шел процесс обретения людьми не подвластной внешнему регламентированию духовной, интеллектуальной жизни, что было бы немыслимо при почти клас­сическом тоталитарном режиме сталинского типа.

Можно сказать, что с XX съезда КПСС и вплоть до 1985 г. именно в духовной сфере шел процесс становления протогражданского общества, когда наряду с официальными культурой, идеологией и ценностями складывались основы иного восприятия жизни, организации общества, роли людей в об­ществе. Именно этот фактор оказался решающим, когда Горбачев начал свою политику перестройки. Изменения в духовной сфере и накопление в обществе критической мас­сы, ориентированной на реформы, создали благоприятные условия для начала горбачевских реформ.[…]

Как показывает опыт функционирования политической системы в СССР, только наличие политических лидеров, вознесенных над режимом и сохранявших свое положение с помощью репрессивного и пропагандистского аппаратов, делает подобный режим функционально эффективным и только при этом поставленные задачи и принимаемые решения реализуются, несмотря на любые издержки.

Особенностью режима при Сталине было не столько то, что он был тоталитарным, с отчуждением масс от собствен­ности, власти и даже от их внутренней сущности, сколько то, что при этом существовал институциональный конфликт между лидером и всей громадой бюрократических структур, пронизывающих все поры общества.

Согласно Веберу, можно выделить три группы конфлик­тов в политической системе, которые динамизируют режим и социальную систему и делают их открытыми для изменений. Это конфликты между политиком и бюрократией в сфере исполнительной власти, между сферами бюрократии и демократии, или сферой публичной власти и, наконец, конфликт между харизматическим лидером и политической системой в целом. В СССР и в определенной степени в Германии и Италии в этом последнем конфликте был заложен динамизм режима, так как два других источника конфликта были уничтожены полностью уже в 20-е годы. При этом следует отметить, что этот динамизм режима оплачивался многочисленными жертвами, в том числе и номенклатурными. Смерть Сталина и особенно XX съезд КПСС, когда Хрущев своей критикой Сталина десакрализировал не только его, но и сам институт генсека и правящей партии, действительно внесли очень серьезные изменения в природу режима. Было покончено с массовым террором. Ослаб контроль над духов­ной жизнью общества. Репрессивный аппарат, направленный против как номенклатуры, так и народа, был выведен из сферы обслуживания лично лидера партии и государства.

С одной стороны, результаты оказались благотворными, так как было покончено с системой постоянной «охоты за ведьмами», но с другой - из политической системы ушел харизматический лидер, противостоящий номенклатуре и бюрократическим структурам, что ликвидировало последний источник институционального конфликта, способного динамизировать социальную систему. В итоге воцарилось полное бюрократическое всевластие со всеми крайними проявлени­ями тех негативных элементов, которые при анализе функционирования бюрократии были отмечены Вебером как случайные и второстепенные, так как их негативное воздействие на жизнь общества минимизировалось наличием пуб­личной сферы власти и контролем над бюрократией со стороны общества. Подобная трансформация политической системы от харизматического лидера во главе тоталитарного режима до бюрократического всевластия олигархической структуры - политбюро как вершины бюрократической пирамиды окончательно закупорила систему и лишила ее способности к изменениям. Советский режим прошел следующие этапы в своем развитии. Он сложился как тоталитар­ный уже в 20-е годы, когда от власти и собственности были отстранены народные массы. После этого в ожесточенной борьбе внутри правящей олигархии выделился харизматический лидер, поставивший себя над сложившимся режимом и политической системой. После смерти Сталина и ухода Хрущева в стране снова установился тоталитарный режим при всевластии бюрократии, с правящей олигархией наверху. Уход харизматического лидера парализовал политическую систему, а бюрократическое всевластие привело к ее разло­жению. Именно на фазе разложения режима, при отсутствии массового террора и после определенного духовного раскрепощения стало возможным возникновение и сосущес­твование официальной и неофициальной культур и измене­ние характера самой официальной культуры.

Таков был характер режима, когда в 1985 г. Горбачев пришел к власти, став генеральным секретарем ЦК КПСС.

Какие факторы в первую очередь подтолкнули Горбачева к реформам? Условно их можно подразделить на две группы: внутренние и внешние. Внутренние были связаны с ухудшением экономической ситуации в стране, с падением произво­дительности труда, достижением пределов экстенсивного развития экономики из-за осложнения добычи и использова­ния дешевого сырья. К этому можно добавить еще много фак­торов экономического, морального, психологического поряд­ка. Однако эти причины, при всей своей важности, не были решающими для того, чтобы идти на столь серьезные рефор­мы. Вторая группа проблем была связана с внешнеполити­ческими факторами. К началу 80-х годов СССР фактически оказался в международной изоляции из-за подрыва с его стороны политики разрядки и сомнительных авантюр в Африке, Азии и Латинской Америке с целью продвинуть вперед мировой революционный процесс. Практически с 80-х годов Запад единым блоком противостоял СССР, имея к тому же союзников на Востоке - Японию и Китай, - настроен­ных недружелюбно к СССР. Развертывание нового витка гонки вооружений на Западе в ответ на подрыв политики разрядки с нашей стороны впервые за многие годы стало серьезным вызовом статусу СССР как великой державы. Возникла угроза значительного технологического отставания в военной сфере. Стало очевидным, что разлагающийся тота­литарный режим не сможет выдержать этот новый раунд гон­ки вооружений. Фактически военно-технологический вызов статусу СССР как великой державы оказался решающим фактором, заставившим новое советское руководство серьез-до подумать о возможностях модернизации, с тем, чтобы со­хранить статус страны. Нечто подобное уже происходило в России в XIX в., когда только после поражения в Крымской дойне от европейских союзников и под угрозой потери ста­туса великой державы царизм в России пошел на радикаль­ные реформы: отменил крепостное право и осуществил ряд других реформ по либерализации абсолютистского режима. Процесс реформ в стране начался как ответ на внешний вызов, к чему подобный режим был гораздо более чувствите­лен в силу своего статуса в мире. Только затем этот процесс получил свою собственную внутреннюю логику развития, так как внутри страны в сфере экономики и социальной жизни были свои серьезные проблемы, требующие решения. Важ­ным фактором, способствующим быстрому развитию процес­са реформ, было наличие определенного слоя интеллиген­ции, критически настроенного по отношению к режиму и готового к сотрудничеству с реформистским руководством. На первом этапе перестройки стратегия реформистов своди­лась к тому, чтобы обеспечить мобилизацию как в номенкла­турных структурах, так и особенно вне этих структур соци­альных сил в пользу радикальных реформ. С этой целью на начальном этапе стала проводиться политика гласности, сво­дившаяся к тому, что во главе наиболее влиятельных газет и журналов, таких как «Известия», «Московские новости», «Огонек», были поставлены радикально-реформистски ори­ентированные журналисты, которые, получая поддержку со стороны реформистов в высшем эшелоне власти, вели от­крытую критику ценностной и институциональной системы режима с позиций ее улучшения и исправления допущенных деформаций. Благо марксистская риторика позволяла объяснять все негативные элементы социальной жизни отклонением от подлинного марксизма-ленинизма и социализма и де­формациями социализма Сталиным. Помимо политики глас­ности реформистское руководство, пытаясь расширить свою социальную базу и вовлечь в процесс поддержки реформ широкие массы и особенно молодежь, способствовало разви­тию массовых неформальных организаций. Впервые за многие годы возникли организации и клубы, не регламенти­рованные в своей деятельности партийными или государ­ственными структурами. В стратегии Горбачева и его окру­жения они должны были стать фактором давления снизу на номенклатурные структуры с тем, чтобы принимаемые реформистским руководством решения не блокировались на средних и нижних этажах властных структур.[…] При такой стратегии очень важное значение должно было иметь единство в рядах реформистов на вершине олигархической пирамиды власти…Если до 1985 г. политбюро в при­нципе не возражало против идей «улучшения социализма» и избавления от наиболее одиозных сторон режима, то по мере углубления процесса перестройки стали обнаруживаться серьезные расхождения между олигархами в политбюро и ЦК КПСС относительно глубины реформ. В идеале, как мне представляется, Горбачеву следовало бы после двух лет рас­качивания системы ценностей и институтов не доводить дело до полной их дискредитации и делегитимации. Напротив, он должен был попытаться осуществить в рамках партии и правящей олигархии переворот, наподобие Сталина или Дэн ' Сяопина, чтобы вычлениться в качестве бесспорного лидера режима, с тем чтобы, имея собственную «команду», прини­мать радикальные решения и добиваться их реализации. При этом он и подчиненное лично ему политбюро должны были оказывать давление сверху на номенклатурные структуры, одновременно мобилизуя давление снизу с помощью прессы и неформальных движений. Так как реформа шла сверху и общество не было структурировано, то требовалось на время сохранить как ценности социализма, вкладывая в них иное содержание (как это делали в то время в Китае), так и изменить институты, окончательно не дискредитируя и не делегитимируя их. Это касается особенно партии. Еще в 1988 г., накануне решающей судьбу перестройки XIX партийной конференции, предлагалось на двух важнейших уровнях властной вертикали - в районах и городах - провести пря­мые альтернативные выборы первых секретарей партии с участием всех коммунистов в сочетании с назначением на более высоких уровнях первых руководителей партии Горба­чевым, облеченным диктаторскими полномочиями. Дважды накануне конференции мне пришлось в печати излагать мою позицию относительно желательности данной конфигурации власти для продвижения реформы режима, обосновывая это тем, что такая стратегия сохраняет управляемость институ­циональной системы, так как в стране отсутствовали другие институты, способные поставить под контроль процессы об­щественного реформирования. Это позволило бы открыть политическую систему для конкурентной борьбы не в мас­штабах общества в целом, а вначале только лишь в партии. Нельзя не учитывать, что партия насчитывала к 1985 г. около 18,5 млн. человек. Это означает, что все наиболее мобиль­ные, активные силы смогли бы получить доступ к конкурен­тной борьбе за власть, что открыло бы возможность канали­зации антиноменклатурных настроений в рамках партии, способствуя ее реформированию изнутри. Кстати, все эти силы, когда начались радикальные политические реформы при сохранении неизменности организационных структур в партии и переноса центра власти в Советы, вышли из партии и перешли в Советы, став в оппозицию к партии. Только после определенных успехов в сфере экономической рефор­мы можно было думать о возможностях открытия политичес­кой системы для всего общества, когда в обществе могли бы быть созданы соответствующие структуры, способные на основе консенсуса стабилизировать возможные потрясения, связанные с радикальной политической реформой. Факти­чески предлагаемая мною модель предусматривала разруше­ние сложившегося режима с помощью сильной власти, то есть такой, которая была использована для его создания.

Предполагалось, что Горбачев, вычленившись из олигар­хии и став над режимом, установив собственную диктатуру, сможет динамизировать систему, принимать радикальные решения по разрушению всевластия партии и по отделению государства и общества от партии. Именно с этой целью, даже когда уже прошли выборы народных депутатов, я предложил, чтобы съезд народных депутатов дал диктаторские полномочия Горбачеву, при этом распустив высшие партийно-государственные структуры, блокирующие реформу. Од­нако при выборе стратегии реформ Горбачев то ли не понял необходимости именно такой последовательности шагов при осуществлении реформы политической системы, то ли не смог реализовать ее из-за сопротивления консерваторов в партийном руководстве и в результате выбрал иную стратегию.

Для ослабления влияния и позиций консерваторов он использовал два фактора в стратегии своего вычленения из номенклатурных структур. Во-первых, было принято реше­ние о выборах в Советы под лозунгами возвращения им полновластия, обещанного революцией 1917 г. и отнятого затем КПСС. Выбор этой стратегии привел к дальнейшей дискре­дитации не только партии, но и идеологии марксизма-лени­низма как теории, обосновывающей роль и функции КПСС в советском обществе.

К началу выборов депутатов съезда народных депутатов СССР весной 1989 г. в печати уже стало общим местом, что идеология марксизма-ленинизма, под знаменем которой КПСС реализовала социалистический проект, загнала стра­ну в тупик и что путь освобождения и улучшения жизни лежит не через улучшение модели социализма и обновление КПСС, а, скорее, через решительное отрицание как того, так и другого. Таким образом, горбачевское реформистское крыло предполагало через создание системы Советов обрести новый источник легитимации и, соответственно, возглавить новую вертикаль государственной власти.

Вторым фактором в стратегии Горбачева, способствовавшим выбору данной стратегий, стали события, разворачивав­шиеся в тот период (1в странах Восточной Евро­пы. Они стали фактором внутриполитической борьбы между реформистами и консерваторами и оказали в дальнейшем решающее воздействие как на судьбу этих стран, так и на дальнейшую судьбу Советского Союза и самого Горбачева.

Для многих исследователей этот серьезный фактор остал­ся малозаметным. Фактически с 1988 г. проблемы ГДР и Чехословакии стали проблемами советской внутренней политики. Относительное благополучие в экономической сфе­ре в этих странах давало основание консерваторам в СССР и их союзникам в руководстве этих двух стран говорить о том, что нет никакой необходимости в осуществлении радикаль­ных реформ по изменению сложившейся модели общества. Они считали, что страны, вставшие на этот путь, например Венгрия, Польша, СССР, показывают дурной пример, подры­вая основы социализма. Реформы не приносят ожидаемых позитивных результатов, и в этих странах углубляется соци­альный и экономический кризис, а в СССР и Польше к тому же еще и пустые полки в магазинах. Реформисты говорили им в ответ, что сам сложившийся строй, а не попытки его модернизации привели к столь печальному положению в экономике и в других сферах и что подобный результат ожи­дается и в ГДР, и в Чехословакии, и если эти страны хотят избежать более серьезных кризисов, то они должны начать реформы немедленно, пока, как говорят в России, «есть кол­баса в магазинах». В борьбе за власть, чтобы выбить козырь из рук консерваторов в СССР, реформистское руководство пошло на отказ от «доктрины Брежнева». Оно оповестило об этом оппозиционные силы ГДР и Чехословакии, опублико­вав в демократической печати ряд материалов, в которых говорилось, что СССР не будет вмешиваться в их внутренние дела в случае массовых выступлений против Хонеккера и Якеша. Статья, опубликованная мною в газете «Московские новости» в августе 1989 г., прямо называлась «Эпитафия "доктрине Брежнева"». Мгновенный развал соцсистемы практически снял проблему возможного улучшения модели социализма в СССР. Оказалось, что внешняя стабильность и относительное благополучие ГДР и Чехословакии держались исключительно на факторе внешней угрозы. Стало очевид­ным, что перед СССР также встала проблема выхода за рамки имеющейся модели социализма. В дальнейшем стре­мительные изменения в бывших социалистических странах стали оказывать обратное воздействие на политический про­цесс в СССР, подгоняя демократов к тому, чтобы быстро выйти из коммунизма путем устранения КПСС из полити­ческой сферы, не учитывая, что соцстраны к 1989 г. прошли длительный путь авторитарного развития, что СССР не смо­жет осуществить при всем желании такие же стремительные изменения, не подвергаясь риску переворота со стороны кон­сервативных сил. Избранная стратегия радикальной рефор­мы в политической сфере под воздействием внешних и внут­ренних факторов привела в итоге не к демократии, а к прямо противоположным результатам: старые ценности и институ­ты оказались дискредитированными, углубился кризис упра­вляемости во всех сферах жизнедеятельности общества, начался распад СССР, власти оказались в «ловушке демокра­тии».

Отказавшись от применения силы и разрушив номенклатуру, реформистское руководство оказалось без инструментов для проведения собственной политической линии. С 1989 г. начались стремительное погружение страны в хаос и неуправляемость, сопровождавшиеся резким падением жизненно­го уровня, разрушением экономики, сферы финансов и потребительского рынка. На мой взгляд, все это произошло из-за неадекватного понимания Горбачевым и его окружени­ем природы режима, который они собирались реформиро­вать, и, как следствие этого, неправильного выбора общей стратегии реформ.

Еще в 1988 г., разрабатывая модель перехода от тоталита­ризма к демократии в Советском Союзе, на мой взгляд, я достаточно убедительно показал невозможность прямого перехода к демократии и настаивал на том, что авторитаризм в политической сфере является необходимым этапом на пути к демократии. Я исходил из того, что трансформации подлежа­ло совершенно уникальное явление - тоталитарная империя. В тоталитарных режимах только структуры жесткой политической власти сцепляют механическим образом собранные вместе элементы социальной системы, как обручи деревянную бочку. Обосновывая необходимость авторитаризма в полити­ческой сфере, я исходил из того, что, начав радикальную ре­форму тоталитарного режима в политической сфере и попы­тавшись немедленно создать демократическую политическую систему, мы просто разрушим социальную систему, как боч­ку, с которой сняли обручи. Этот вывод был тем более актуа­лен для империи, состоявшей из различных национально-тер­риториальных образований. К сожалению, в предложенной мною модели перехода критики увидели не реальную возмож­ность безболезненной трансформации, а, скорее, попытку сохранить империю и задавить намечающиеся ростки де­мократии, пробившиеся с началом перестройки. Хорошо представляя себе природу режима в СССР, я был уверен, что, избрав путь модернизации, когда сначала проводится реформа в политической, затем в экономической сфере и только потом решаются проблемы национально-государственного устрой­ства, мы рискуем потерять возможность проведения реформ без серьезных катаклизмов и на ближайшие годы закрыть до­рогу к рынку и демократии. Мои опасения были связаны с тем, что, как мне казалось, процессы национальной суверенизации будут опережать процесс формирования рынка и создания но­вых эффективных политических структур в масштабах страны.

Учитывая тот факт, что все экономические и любые другие решения принимались политическими органами, замкну­тыми на партии, так как вся социальная жизнь регламенти­ровалась политическими институтами и вся собственность находилась в руках государства, радикальная реформа в по­литической сфере неминуемо сопровождалась бы разруше­нием системы управления и хозяйственных связей между отраслями народного хозяйства и между различными хозяй­ственными регионами. В совокупности все эти факторы - рост центробежных тенденций, усиление хаоса и неуправля­емости в стране - могли бы сплотить консервативные силы, которые, чтобы предотвратить распад страны и хаос в общес­тве, попытались бы предотвратить процесс трансформации социальной системы в СССР.

Чтобы не допустить подобного развития событий и придать процессу трансформации системы более управляемый и предсказуемый характер, я предлагал изменить приоритеты в процессе реформ. На мой взгляд, после первоначального мобилизационного периода, в рамках которого необходимо было через политику гласности подготовить общество к новой интерпретации идей социализма и созданию соответствующей конфигурации власти внутри партии путем серьезных внутренних изменений, о чем было сказано выше, следовало бы провести сначала преобразования в экономической сфере, чтобы создать различные формы собственности. Только на этой основе зарождающееся гражданское общество могло бы сохранить целостность страны. Лишь после этого следовало бы провести реформу политической системы в целом. Демократическая политическая система не может быть жизнеспособной без наличия хотя бы основ гражданского общества. Только после того, как рынок и на его основе политическая демократия стали бы если не необратимыми, то, по крайней мере, устойчивыми, можно было бы пойти на реформы национально-государственного устройства - вплоть до решения вопроса, оставаться республикам внутри единого государства или нет.

Таким образом, смысл авторитарного периода трансформации – это обеспечение перехода экономики к рынку, создание по мере продвижения к нему основ демократической политической системы и только в последнюю очередь решение проблемы сохранения или роспуска империи. Оче­видно, что невозможно обособить эти три сферы полностью друг от друга и проводить полностью обособленные по времени реформы в этих трех сферах. В процессе трансформа­ции во всех трех сферах необходимы изменения, однако вся проблема в том, чтобы, одновременно двигаясь во всех направлениях, было ясно, в какой сфере следует «придержать» реформы, а в какой, наоборот, ускорить.

На мой взгляд, именно здесь были допущены серьезные промахи в выборе стратегии реформы. Вот почему Горбачеву не удалось добиться ни одной из поставленных целей. Союз дефакто развалился сразу же после проведения первого эта­па политической реформы. Беловежские соглашения лишь оформили этот распад де-юре.

Но при этом, в декабре 1991 г., после почти семи лет политики перестройки, всерьез начали говорить о реформах по созданию рыночной экономики, а в политической сфере внешние атрибуты демократической системы уже ни для кого не скрывали полное бессилие представительных органов власти и неудержимый рост авторитаризма, необходимого для выхода из хаоса и неуправляемости повсеместно в быв­ших республиках бывшего Союза ССР.

Изменения в институциональной сфере

Политическая реформа, решение о которой было принято на XIX партийной конференции, ставила перед страной и реформистским руководством весьма амбициоз­ную задачу: воссоздание впервые за годы советской власти государства и реальных органов государственной власти - вычленение государства из партии, отделение партии от го­сударства и разрушение прежней тоталитарной системы, где государственные и общественные организации были разны­ми ипостасями партийных органов…

Как в самом процессе подготовки политической рефор­мы, так и сразу же после выборов в Советы, практически единственный институт, который за предшествующие годы советской власти пользовался легитимностью и реальной властью, - партия - оказался почти полностью дискредитированным и делегитимированным. Реформистское руководство, идя на коренную реформу в политической сфере, практически стало разрушать единственную эффективную в рамках старой системы институциональную основу. Этот разгром сопровождался дискредитацией и делегитимацией ценностей, на основе которых была построена прежняя сис­тема и которые придавали легитимность КПСС. XXVIII съезд партии практически закрепил этот разгром КПСС в масштабах страны, когда вслед за секретариатом оказалось разгромленным и некогда всемогущее политбюро, куда во­шли никому не известные второстепенные политики периода перестройки. Однако на съезде была допущена одна серьез­ная тактическая ошибка. Отодвинув партию в масштабах страны от власти и ослабив ее роль в Центре, Горбачев и реформистское руководство не дошли до конца и не распус­тили ее, хотя такая возможность была. Не идя на это, руко­водство, способствуя дискредитации и делегитимации партии и, ослабив функции центральных органов, добилось неожи­данного результата.

Де-факто партия федерализовалась. Центр тяжести в КПСС переместился из центра в республики. Горбачев, со­хранив руководство партией в центре, практически продол­жал идентифицировать себя с дискредитированным институ­том, против которого было направлено острие политической реформы, так как все идеологическое обоснование легитимности вновь возрождающихся Советов было построено на обвинении партии в узурпации власти и нелегитимности ее существования вследствие ее ответственности за все провалы и преступления за годы советской власти.[…]

Возможно, в рамках горбачевской стратегии и правильно было сохранение контроля над центральными органами пар­тии, чтобы воспрепятствовать образованию сильного центра КПСС, способного приостановить процесс перестройки и становление сильных государственных институтов власти, независимых от партии. Однако образование российской компартии на ортодоксальной марксистской основе и пе­ремещение центра тяжести из федерального Центра в рес­публики, главным образом в КП РСФСР, не позволили Горбачеву избежать возникновения в КПСС мощной институционализированной оппозиции. Таким образом, плюсы от сохранения поста генерального секретаря ЦК КПСС вряд ли превышали минусы. Фактически после трех лет политической реформы () в результате дискредитации и деле­гитимации партии как политического института и изменения ее центральных структур она перестала быть эффективным инструментом проведения какой бы то ни было политики реформистского руководства.[…]

Анализ последних почти трех лет становления и функционирования первых настоящих органов власти позволяет сде­лать однозначный вывод о полном параличе практически на всех уровнях государственной власти. Среди множества при­чин я остановлюсь лишь на четырех, на мой взгляд, главных.

Во-первых, проводя реформу политической системы, ее лидеры руководствовались двумя противоположными принципами организации государственной власти. С одной стороны, предлагалось осуществить действительное разделение властей, принцип сдерживания и противовесов, ввести все доказавшие свою эффективность элементы западной представительной системы, основанной на принципах либераль­ной демократии, но, с другой стороны, постоянно говорилось о возврате к полновластию Советов. В итоге на словах мы теперь имели законодательные органы на разных уровнях, но реального разделения властей так и не получили. Советы действительно, взяв власть, стали подминать под себя все остальные органы власти. Если в начале реформы мы не имели в нашей политической системе горизонтального измерения власти и реальной законодательной власти, то после реформы мы фактически лишились вертикальной оси в политической системе и эффективных исполнительных органов. Осознавая этот факт и стараясь восстановить вертикаль­ную ось и исполнительную ветвь власти, Горбачев сначала добился введения президентской системы в масштабах стра­ны в целом, затем ему были даны чрезвычайные полномочия, а вслед за этим во всех республиках была восстановлена исполнительная власть путем введения президентства и пре­доставления президенту чрезвычайных или очень широких полномочий.[…]

Стремясь разделить законодательную и исполнительную власть и преодолеть паралич власти, руководители городских Советов Москвы и Ленинграда попытались ввести там пря­мые выборы мэров. По всей видимости, подобную систему предполагалось ввести и в других городах. Неясно, насколько эффективной была бы исполнительная власть по всей верти­кали после реального разделения властей, но, по крайней мере, изменения институциональной системы свидетельство­вали о том, что предпринимались шаги по преодолению концептуальных противоречий в формировании политической власти хотя бы в этой сфере.

Во-вторых, не казалась теоретически осмысленной и практически решенной проблема конституционного верховенства или парламентского верховенства при реформе ин­ституциональной системы. Все современные успешно функционирующие демократии построены на основе или конституционного или парламентского верховенства. Новая советская государственная власть оказалась парализованной еще и потому, что при ее организации снова столкнулись два принципа: принцип всевластия Советов и принцип конституционного верховенства. Принцип всевластия Советов ближе к принятому в некоторых странах принципу парламентского верховенства. При реализации этого принципа любые реше­ния, принятые законодательным органом большинством го­лосов, являются окончательными. При конституционном вер­ховенстве решения, принятые парламентом (в нашем случае - Верховным Советом на уровне Союза ССР и республик и другими Советами ниже уровнем), должны соответствовать конституционным нормам. Стремление Советов реализовать свое полновластие в рамках новой политической системы сталкивалось с ограничениями, Наложенными Конституцией. Так как Конституция осталась в наследство от старого режи­ма (хотя значительно обновилась), для новых властей повсе­местно она потеряла свою легитимность. Отсюда сплошь и рядом нарушения Конституции со стороны Советов на раз­ных уровнях или же приостановление действия ее различных статей, хотя дальнейшая реформа политической системы шла в сторону преодоления всевластия Советов и действительной реализации принципов конституционного верховенства и разделения властей, как свидетельствуют хотя бы первые президентские выборы в России. Однако, на мой взгляд, даже при принятии новых, более демократических конституций для Союза и для республик и реализации принципа разделе­ния властей вряд ли принцип конституционного верховенст­ва и разделения властей будет эффективно работать в обоз­римом будущем. Опыт России после распада СССР подтверждает этот вывод. Мой скептицизм в этом вопросе основан на том, что подобная сложная политическая система требует наличия достаточно высокой политической культу­ры, легитимной и хорошо продуманной Конституции и - чего наиболее сложно добиться за короткий промежуток времени - действительно независимой и очень компетент­ной судебной системы.

В-третьих, причина институционального кризиса власти крылась в странной трактовке идеи суверенитета и принципа, перераспределения власти во всей политической системе в масштабах страны, получившей широкое хождение в политических кругах с легкой руки Ельцина… реализация идеи Ельцина о не­обходимости перевернуть пирамиду власти на основе лозунга «Берите столько самостоятельности на местах, сколько хоти­те» означала распределение власти снизу вверх и привела практически к полной дезорганизации властной вертикали в масштабах всей страны.

В-четвертых, хотя я специально и не остановился на проблемах выбора общей стратегии реформы и допущенных при этом ошибках, но все же перед тем, как перейти к рассмотрению отношений Центр - республики, хотелось бы отме­тить, что стратегия реформ, согласно которой необходимо было осуществить сначала реформы в политической сфере, а затем лишь в других, была выбрана неправильно, что отмечалось в первом разделе данного очерка. Но даже в рамках этой неправильно выбранной общей стратегии реформы Центр, идя на выборы и создание реальных государственных струк­тур, осознавал, что ему необходимы управляемый на первых порах парламент и такая же исполнительная власть. Было ясно также, что иначе, разрушив партию и не создав другой инструмент для реализации решений Центра, можно оказать­ся без всяких механизмов управления социально-экономи­ческими процессами в стране. С этой точки зрения совер­шенно естественными и обоснованными выглядели не совсем свободные выборы в союзный парламент. Вполне оправданными были и выборы от общественных организаций, и относительно жесткий контроль со стороны старых властей за процессом регистрации кандидатов по территориальным и национально-территориальным округам. Результаты выборов и первый съезд Советов в 1989 г. показали, что руководство добилось своей цели, и Верховный Совет вполне управляем. Однако сочетание нескольких факторов привело к тому, что даже в рамках неправильно выбранной общей стратегии реформистское руководство допустило грубую ошибку. В условиях кампании по дискредитации КПСС и идей социализма внутри страны, достигшей своего апогея в дни работы съезда Советов, институционализации национальных движений в республиках в форме народных фронтов и краха коммунис­тических режимов в Восточной Европе реформистское руко­водство в Москве пошло на самоубийственный шаг, позволив провести свободные соревновательные выборы в республи­канские и местные Советы. До республиканских и местных выборов оппозиция к партийным структурам в республиках и на местах опиралась на поддержку реформистского Центра в своей борьбе с номенклатурными структурами. Основным источником их легитимности было горбачевское руководст­во в Москве. Движения в республиках прикрывали свой националистический характер антикоммунистической и антибольшевистской риторикой и выставляли себя в роли наиболее демократической и радикальной силы перестройки, поддерживающей реформистский курс Горбачева в сторону либерализации, приватизации и создания рыночных механизмов.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14