Вполне вероятно, к примеру, что вопреки нашим предположе­ниям, легитимность не является необходимой составной частью государственного строительства. Но если это не так, станет ли отсутствие стратегии легитимизации политического режима камнем преткновения при создании государства в том обра­зовании, каким предстает Россия сегодня? Если да, то события в России могут знаменовать собой конец мировой системы государств в том виде, в каком мы ее знаем. И если это так, то что ждет всех нас?

Пути либерализма в России٭

Если свои надежды на нормальную жизнь - что означает: благосостояние, сво­боды и правовые гарантии - граждане бывшего Советского Союза связывают только с либеральной философией, то это, конечно же, весьма опасно. На смену разочаро­ванию в социализме в таком случае неизбежно придет еще большее разочарование, причем под сомнение будет поставлена вообще способность политического либера­лизма дать ответ на исторический кризис в России, что может привести к правой диктатуре или авторитаризму, а в худшем случае - даже к тоталитаризму.[…]

Фактически Россия находится в ситуации, весьма похожей на ту, в которой оказалась Германия в годы Веймарской республики. Можно сказать, что в демократических странах Запада аналогичное положение. Граждане явно испытывают сомнения в способности парламентской демократии ответить на вызовы новых исторических условий, а, следовательно, относятся к ней в какой-то степени с недоверием, считая, что либерализму не под силу справиться с нынешним кризисом.

Выбирая ту или иную философию - в данном случае либеральную, - мы должны найти при этом ответы на следующие вопросы:

1. Может ли либерализм заполнить вакуум, оставленный в России марксистско-ленинской философией?

2. Какие принципы и черты либерализма являются при любых обстоятельствах непреложными для будущей России?

3. Каким либеральным опытом мы обладаем? что в нем применимо и что - неприменимо?

Ведь тот либерализм, который мы сейчас наблюдаем, имеет мало общего с принципами классической политической философии; речь идет скорее о либертарной форме либерализма, упадок которой американские консерваторы не замедлили вы­дать за упадок теории либерализма.

Следует прямо признать, что в России возникла эйфория в связи с ожиданиями чуда: надеялись, что удастся, словно по волшебству, так сказать, за одну ночь, создать рыночную экономику, и социалистическое общество превратится из нищенского в процветающее. Эйфория возникла на почве иллюзии, будто можно достичь благосостояния наиболее развитых в промышленном отношении западных стран в кратчайший срок. Мне кажется, эти несбывшиеся надежды на чудеса рыночной экономики связаны с непониманием того, что становление системы рыночной экономики мыслимо не иначе как в результате длительного процесса, продолжающегося на протяжении жизни нескольких поколений (выделено – Е. П.). Она не может быть дарована или построена по плану в административном порядке. Подобные ожидания абсурдны, неудивительно, что экономические эксперты и при Горбачеве, и при Ельцине наталкивались на отклонения от задуманного. Эти молодые, весьма одаренные специалисты пытались добиться невозможного, ибо их модели рыночной экономики осуществимы лишь в рамках длительного исторического процесса. Рыночная экономика не может развиться сама собой, только лишь благодаря введению сверху свойственны рыночному хозяйству институтов (например, благодаря свободе печати). Требуется создание рыночных структур и продуманная, ориентированная на долгосрочную перспективу государственная политика.

России для создания устойчивой рыночной экономики настоятельно необходимо сильное, дееспособное государство. Именно ради осуществления либеральных принципов в хозяйственном сообществе государство в отношении собственной власти и дееспособности должно руководствоваться отнюдь не либеральными принципами. Речь должна идти об авторитарном государстве, которое является одним из условий для развития рыночной экономики, ибо только оно обладает реальной властью (выделено – Е. П.). История Пруссии XIX в. служит превосходным примером того, как с помощью исходящих от государства инициирующих импульсов и реформ может сложиться рыночное хозяйство. Мы забываем, что проведение и утверждение либеральных рыночных принципов было делом авторитарного, по нашим понятиям, прусского государства Сильное государство, необходимое для создания рыночной экономики, - это, несомненно, государство, обладающее властью. Решающим для России, на мой взгляд, является вопрос о том, сможет ли она добиться необходимого общественного консенсуса, который и есть источник власти. Располагая согласием общества и используя такое согласие, государство в состоянии руководить развитием общества. В данный момент расчеты на консенсус в России утопичны: после краха социализма отсутствует основа для консенсуса, т. е. готовность народа одобрить план будущего государственного устройства. Для России перемены в государственном устройстве означают по меньшей мере культурную революцию, поскольку сознание людей складывалось в условиях нищеты и коммунистической диктатуры.

Отсутствие государственности и государственной власти

С точки зрения перспектив либерализма ситуация в России сегодня прямо противоположна той, что в свое время сложилась на Западе к началу его победного наступления там. Его задача там состояла в ограничении, сведении к минимуму всемогущества государства; по идее, в самоорганизующемся обществе государство должно постепенно исчезнуть. Если же речь идет о том, чтобы в России создать предпосылки для относительно нормальных условий, то либерализм здесь не поможет. Он в принципе отвергает власть. Один из его основных постулатов гласит, что все проблемы власти должны быть сведены к проблемам права.

Очевидно, что готового политического решения для России вообще не существует. Освобождение ее от тоталитарного коммунизма имеет своим следствием только хаос. Рвутся важнейшие связи общества и наступает такая криминализация всех его сфер, что на этом фоне относительно спокойный брежневский период русским представляется уже чуть ли не раем, и потому они, вместо того, чтобы смотреть вперед, устремляются даже не в далекое, а в совсем недавнее прошлое. Как же объединить атомизированное общество? Либерализм, исходя из абстрактной теории общественной договора, предполагает наличие разумных, сознающих свои интересы и компетентных индивидов, заключающих между собой договор о создании организованного политического общества. Теория либерализма не учитывает, что, согласно данной абстрактной модели, разумные, зрелые, сознающие свои интересы граждане сами являются продуктом исторического развития, и что в России именно это условие отсутствует. Независимых индивидов, которые вместе с остальными членами общества сознают, чего хотят они лично и что выгодно всему обществу, нет в нынешней России, так что теоретические положения либерализма не помогут преодолеть ре­альный исторический кризис (или катастрофу) таких масштабов, как в России.

О развитии гражданского общества в России

В России, помимо всего прочего, нет ни либеральной традиции, ни либеральной философии; нет и каких-либо благоприятных для развития либерального сознания общественных условий. Речь идет, говоря конкретнее, о том, что процветающая либеральная система предполагает существование достаточно зрелого общества. В Германии сотни тысяч мелких предпринимателей; в великой России их должны быть миллионы.

Совершенная и дееспособная либеральная система требует определенного уровня зрелости гражданского общества. Не случайно благоразумные либералы рекоменду­ют сегодня России развивать то, что принято называть гражданским обществом. Под гражданским обществом, по мысли Р. Дарендорфа, подразумевается не что иное, как свободная и независимая от церкви и государства многогранная общественная жизнь. Общество, надо сказать, - это не только экономика, но и источник культурной и политической инициативы. В обществе люди должны объединяться друг с другом, чтобы реализовать и свои личные, и общие интересы. Все эти предпосылки в России отсутствуют, и потому было бы в высшей степени ошибочно навязывать России идею, будто она сможет решить свои проблемы посредством принятия того, что на Западе понимается под либеральным обществом и либеральной системой.

Серьезнейшие уроки, которые следуют из 70-летнего эксперимента в России, касаются важности: 1) осуществления принципа правового государства; 2) разделения властей; 3) независимости судебной власти от политической.

С исторической точки зрения, эти три требования и составляют суть подлинного либерализма. К ним следует добавить и подчиненность политической власти судеб­ной, достаточно сильной, чтобы в случае противоправных действий осуществлять предусмотренные законом санкции, хотя бы это касалось первого лица государства. Без данных условий демократическое развитие России, как мне представляется, совершенно невозможно. Альтернативой им станет либо возврат к какой-то форме сталинизма, либо установление "нового порядка", модифицированного в соответст­вии с русскими традициями, т. е. в любом случае опять будет иметь место подавление созидательных сил русского народа. Без простора для их развития в России и через сто лет ничего не изменится.

По каким бы причинам ни была столь живучей вера в спасительность либерализ­ма, исторический опыт, приобретенный нами, доказывает, что либерализм не являет собой ту единственную основу, на которой может происходить развитие России.[…]

Два исторически обусловленных фактора всегда придавали либерализму устой­чивость, даже во время кризисов. Во-первых, это идея социальной справедливости, во-вторых - национальная идея. Оба эти фактора лишь косвенным образом связаны с либерализмом как таковым, они возникли совершенно независимо от него, но в значительной степени из-за противоречий, присущих ему самому. На мой взгляд, серьезный недостаток либерализма состоит в том, что в определенных условиях он не способен справиться с кризисом. А в состоянии ли он вообще справляться с кризисами? Россия как раз переживает исторический кризис, т. е. распад всех интег­рирующих сил общества. В такой ситуации либерализм непригоден ни как метод, ни как терапия.

Проблема власти

Чего же недостает либеральной философии? Ответ однозначен. У либерализма сложные, отчасти взаимоотрицающие отношения с властью. По его теории, "цель истории" будет достигнута, когда удастся вообще устранить власть, а все проблемы власти преобразовать в проблемы чистого права. Судя по данному тезису, у либера­лов столь же утопическое представление о прогрессе, что и у марксистов. Согласно либеральной концепции, цель состоит в том, чтобы мир существовал без власти: все народы, все люди, все культуры в мире взаимодействовали бы на основе экономического процветания, а остальные проблемы могли бы решаться совместно в процессе соглашений; сама же власть постепенно устраняется. Но ведь главная проблема России - отнюдь не устранение власти, а напротив, создание легитимной политиче­ской власти. Совершенно очевидно, что либеральные отношения могут сложиться в обществе только тогда, когда существующая власть такие отношения создаст и га­рантирует их сохранение. Без таких гарантий со стороны власти либерализм невоз­можен.

Проблема гомогенности

Вторая проблема либерализма - проблема консенсуса, или, по принятой ныне идеологизированной формулировке, проблема так называемой относительной гомогенности. В философском плане это, собственно, вопрос о том, почему в связи с историческим опытом и историческими судьбами в противовес либерализму возникла проблема гомогенности в качестве национальной проблемы. Парадоксальным образом в России, поверх всех либеральных иллюзий, вновь возникла проблема создания новой гомогенности, причем с такой настоятельностью и такой взрывной силой, каких несколько лет назад наши левые и либеральные теоретики и представить себе не могли.

Ту способность приводить к успешным результатам, какою обладает либерализм, мы могли наблюдать в послевоенные годы в Германии, где господство либерализма, занимающего в обществе исключительное место на протяжении последних 20-25 лет, имело революционные последствия. Некоторые революции, протекание которых остается отчасти неосознанным, а отчасти вполне сознается, Ницше называл атомарными. Общество распадается на индивидуализированные составные части, так что в итоге остаются только абсолютно зрелый индивидуализм и недееспособное государство. С утратой же дееспособности государства и страна становится политически недееспособной, она не в состоянии ответить на новые вызовы истории. Вместе с тем проблема гомогенности не есть некая извне предстающая либеральному обществу проблема: либерализм сам парадоксальным образом продуцирует потребность в большей гомогенности, что и приводит к возвращению национализма после краха социализма. Появление новых правых в ФРГ объясняется тем, что для устойчивости обществу необходимы как относительная гомогенность, так и свобода.

Приходится признать, что, хотя в исторической перспективе либерализм неизбежен - как для нас, так и для России, однако философия либерализма в чистом виде непригодна.[…]

Во-первых, необходимо признать, что Россия стоит на пороге развития и что либерализм входит в процесс этого развития как составная часть и как цель; во-вторых, такое развитие невозможно, если оно будет происходить в пределах лишь либеральной демократии, и здесь требуется не какая-то разновидность "диктатуры ради развития", а тип демократии с элементами авторитаризма. В-третьих, возможности либерализма ограничены. Согласно установленным им самим правилам, общество не может обойтись без сил, выполняющих определенную корректирующую функцию. Как отмечает Й. Риттер, либеральное общество живет в условиях, которые не оно само создало и сохранение которых оно не может гарантировать. Отсюда следует вывод, что устойчивым и жизнеспособным сделает общество только такая общественная и культурная система, при которой, либеральное и консервативное начала находятся в сбалансированных отношениях.

Итак, мы подошли к консерватизму. […]в России за последние 200 лет отношения между консерватизмом и либерализмом были, по сравнению с Западом, прямо противопо­ложными. На Западе либерализм, выступавший против феодализма, завоевал все свои позиции в борьбе против консервативных традиций, менталитета и установлен­ного порядка. Либерализм одержал победу в борьбе с консерватизмом - по крайней мере в том, что касается идеологии. Ситуация изменилась с появлением на горизонте опасности социальной революции, и изменилась она именно в связи с угрозой для власти и стабильности. Подчеркнем, что благодаря мощному импульсу, который либерализм получил в Германии после Второй мировой войны, сегодня он остается единственным и бесспорным победителем.

После краха социализма в сознание мирового сообщества вошло убеждение - да и сам либерализм утвердился в этом убеждении, - что и в историческом будущем философии либерализма нет альтернативы.

Внеисторическое понимание модели либерализма

Конечной целью либерализм объявлял уничтожение всех элементов консерва­тизма; такая цель предусматривалась и в марксизме. Собственно, отношение к консерватизму со стороны либерализма и отношение к нему со стороны марксизма не отличаются друг от друга сколько-нибудь существенно. Причем и в марксизме, как и в либерализме, конечной целью считается устранение всех консервативных элементов посредством легитимной власти. В России же осуществление прав и свобод - а мечтами об этом человечество обязано либерализму - возможно лишь в случае осознания ею необходимости возрождения консервативных традиций и элементов. Либерализм победит в этой стране не ценой борьбы с консерватизмом или уничтоже­ния консервативных сил: если в России у либерализма вообще есть будущее, то ему придется ужиться с просвещенным консерватизмом.

Вопрос в том, есть ли у русских консервативных сил достаточно ясное понимание неизбежности либеральных тенденций. Что касается западного либерализма, следу­ет различать условия в Германии и положение почти во всех остальных западных демократиях, таких как Америка, Великобритания, Франция и - с учетом своеоб­разия - Италия. Для этих демократий никогда не существовало противоречия или конфликта между демократическими убеждениями народов и их национальным самосознанием. Сколь бы либеральными ни считали себя западные демократии, свобода и демократия и там фактически всегда покоились на консервативной основе.

Три предела либерализма

Либерализм в Германии, ставший эталоном либерализма, почти достиг пределов своих возможностей. Об этих пределах дают представление три фактора непримиримых противоречий.

1. Проблема власти. Либерализм с его классической программой преобразования власти в право достиг такой точки, когда уже нет власти, способной поддерживать право и правопорядок и обеспечивать законность. Взять хотя бы проблему разраста­ющейся наркомании, организованной преступности и насилия. Всему этому не может противостоять пока ни одно государство, поскольку не располагает монопольной властью. Доходит до смешного, когда левые, лишь вчера фанатически требовавшие уничтожения государства и призывавшие к демократической революции социали­стического типа, сегодня жалуются, что государство бездействует, что полиция неэффективна, а суды слишком мягкотелы, чтобы защитить граждан от насилия...

2. Проблема гомогенности - второй источник противоречий либерализма. Не­редко утверждают, будто призыв к гомогенности сродни лозунгам фашистского тол­ка. Мы, немцы, наблюдаем сейчас у себя в стране странную ситуацию: даже предста­вители бундесвера считают, что гомогенность таит в себе опасность фашизации, и либерализм, по их мнению, противостоит гомогенности. Они предлагают заменить гомогенность гетерогенностью, поскольку полагают, что всякая форма гомогенности отличается реакционностью, несет в себе атавизм, а в худшем случае даже приводит к фашизму.

Представители нашей либеральной интеллигенции, будь то либералы или нео­марксисты, сплачиваются в единый фронт, выступая против любой формы гомоген­ности в Германии. Они полны решимости устранить то, что возродилось на почве социальной революции, как птица Феникс из пепла: народ. Народ, считают они, - понятие, которое должно исчезнуть из политического словаря немцев. Но в то же время они сетуют, что в этом прославляемом ими гетерогенном обществе распадают­ся все связи и не к кому обращаться с социал-демократическим призывом к солидар­ности.

Тотальная утрата гомогенности приводит не только к утрате политической власти государства, но и к потере политической дееспособности. В политике это ведет к тому, что все политические категории заменяются экономическими понятиями. У нас больше нет политики, которую мог бы занимать какой-либо иной предмет, помимо движения финансов и проблем распределения. В гетерогенном обществе каждый хочет увеличить свою долю общественного богатства, но не готов что-то отдавать обществу. К такому положению привели государство как раз те, кто сейчас на него жалуется.

Неизвестно, до чего дошло бы дело, если бы в Германии не возникла проблема беженцев и миграции. При наличии 6 миллионов иностранцев в Германии немцы вновь вспомнили о своей гомогенности. Они обнаружили, что существуют в своей собственной культурной среде, имеющей глубокие исторические корни. Тот, кто и в дальнейшем намерен решать проблему беженцев в Германии в соответствии с либе­ральными принципами, должен понимать, что открывает путь, который, не исклю­чено, уже завтра приведет к гражданской войне.

Я ни в коем случае не выступаю в защиту тотальной или расовой гомогенности, иначе ко мне и в самом деле можно было бы применить определение "фашиству­ющий", но существует ведь форма культурной общности, исторически сложивше­еся бытие тех, кого объединяет общая судьба, историческая память и кто высту­пает как однородная общность, отличная от других, располагающих иными фор­мами культуры и иными историческими традициями. Возрождение темы нацио­нального самосознания представляется, при всех различиях, сходным феноменом у русских и у немцев.

3. Внеисторичность. Важный урок, который следует извлечь из либерально-либертарной тенденции, состоит в том, что этот путь ведет в никуда. Если немцы не переосмыслят свою роль в истории и свое будущее, то Россия не найдет в Германии того партнера, на которого она вправе рассчитывать. Известно, насколько судьба немцев зависит от того, как сложатся российско-германские отношения, безотноси­тельно к тому, осуществятся ли планы экономического и политического объединения Европы.[…]

Режимная система и гражданское общество в России٭

[…]Посткоммунисти­ческую Россию можно изучать в рамках целого ряда обобщающих дискурсов (таких как демократия, либерализм, права человека, патриотизм), которые по-разному соотносятся с обществом в целом и с различными его частями. Имеются, используя терминологию М. Фуко, разнообразные "стратегии власти", что лишает "тиранию глобализированных дискурсов" реальной основы.

Падение коммунистического режима в России сопровождалось едва ли не осяза­емым ослаблением управления: волна государственной мощи, достигшая своего пика в советский период, откатилась, и общество оказалось брошенным на произвол судьбы, будучи не в состоянии самостоятельно справиться с собственными патологи­ями: продажностью, преступностью и коррупцией. В очередной раз выяснилось, что хотя издаются указы и принимаются законы, но общество их игнорирует, явно живя совсем по другим правилам. Социальные движения перестроечных лет не смогли обрести устойчивых институциональных форм, и начавшее было зарождаться граж­данское общество так и осталось несформированным и относительно изолированным от политического процесса. Экономический и социальный кризисы стимулировали опасения, что демократический эксперимент вновь, как и в 1917 г., окажется мертворожденным. По мере того, как новые формы власти пытались вписаться в структуры социальных институтов, постепенно складывался новый политический порядок, но демократичность системы была лишь поверхностной. Анализу природы этого нового порядка, который я называю "режимной системой", и посвящена данная статья.

Режимная система

Революция предполагает изменение структуры власти, отношений собственности, а также смену правящего класса. Произошедшая в России революция была неполной: изменилась структура власти, трансформируются отношения собственности, но правящий класс в целом сохранил свои позиции, устранив лишь верхний эшелон старой политической системы. Незавершенная демократизация породила некий гибрид, соединивший демократию и авторитаризм. Согласно российской конституции 1993 г., "носителем суверенитета и единственным источником власти Российской Федерации является ее многонациональный народ" (ст.3.1), однако на практике суверенитет народа подменен тем, что я буду именовать "авторитарной демократией", оформившейся как режимная система правления. В теории международных отношений "режим" трактуется как способ упорядочения анархичной по своей сути системы. Используя эту интерпретацию применительно к внутринациональным политическим системам, я вкладываю в нее сходное значение.[…] Своеобразие посткоммунистической России состоит в доминировании режимных (хотя и неформализованных) отношений над политическим сообществом и законным правительством. Понятие режимности может использоваться не только по отношению к России, но именно в ее отношении оно принимает наиболее жесткую форму и фокусирует внимание на следующих особенностях ее политического устройства.

Во-первых, после августа 1991 г. к власти пришел новый блок, отражающий неустойчивое сочетание классовых и политических сил. Основой августовского режима (этим термином я обозначаю систему, появившуюся сразу после неудавшегося путча августа 1991 г.) стал необычный и нестабильный альянс, в котором доминировала созревшая для реформ часть российской бюрократии, тогда как его идеологиекая программа вышла из-под пера либералов-западников, а разрозненные демократические движения играли по преимуществу вспомогательную роль. Режиму не удалось институционализировать ни политическое влияние социальных движений через партийные формы представительного правления, ни свою собственную ответственность перед обществом посредством законодательного органа или сети коммуникативных органов, таких как средства массовой информации и другие элементы плюралистического гражданского общества.

Хотя "вторая русская революция" и содержала революционные элементы, в целом она оказалась на удивление ненасильственной и элитарной, и легко смогла погасить запал, мобилизовавший массы в гг… Демократическая мятежность последних лет горбачевского правления не привела к появлению функционирующей партийной системы: зародившееся политическое сообщество так и осталось недоразвитым и изолированным от реальных центров принятия решений. Для происходившего в России характерно полное отсутствие тех великих социальных или политических соглашений, которые так любит описывать классиче­ская литература по транзитологии. Заключавшиеся порой неустойчивые альянсы имели неформальный характер и являлись скорее отражением временного совпаде­ния позиций, нежели коалицией политических интересов. Чаще всего различные группы попросту нейтрализовывали друг друга, тем более что ельцинский стиль правления поощрял формирование параллельных организаций (находившихся, в свою очередь, в состоянии постоянной перестройки). Все это способствовало тому, чтобы политический курс диктовался не имманентной необходимостью, а порочными альянсами сиюминутных интересов. Короче говоря, демократи­ческая мятежность гг. была поглощена тем, что получило известность в качестве "партии власти".

Во-вторых (и этот момент непосредственно связан с отмеченным выше), режим­ная система характеризуется усилением социальной роли партий и одновременно их маргинализацией в политическом процессе. Партиям не удалось стать ни массовыми объединениями, апеллирующими к конкретному социальному классу или к опреде­ленной группе избирателей, ни классическими универсальными ("саtch-аll") орга­низациями, подобными американским или западноевропейским партиям послевоен­ного образца. Вместо этого начала складываться "кадровая" партийная система, ориентированная не столько на выполнение типичных функций посредника между государством и гражданским обществом, сколько на поддержание межэлитных свя­зей. Эта псевдопартийная система явилась и причиной, и в то же время следствием режимной системы, при которой партиям отводится маргинальная роль в процессе управления.[…]

В-третьих, августовская система соединяла в себе элементы демократической процедуры (типа выборов) с классическими формами элитарного правления. Вопрос о том, когда именно некая форма правления становится режимом, остается спорным, однако очевидно, что одним из главных критериев такой трансформации, безусловно, является способность властей оградить себя от демократического контроля. Режим действовал в соответствии с набором относительно устоявшихся правил, одни из которых были демократическими, тогда как другие основывались на традиционных формах клиентелизма, получивших теперь дополнительную подпитку от новых типов коррупции. Президентская система опиралась на многочисленные параправительственные структуры в собственном аппарате, а тем временем ельцинский квазихаризматический стиль руководства разрушал институты и процедуры, подготав­ливая почву для персонифицированного правления. Подорвав роль парламента и судебной власти, режим сумел в значительной мере обезопасить себя от превратно­стей электоральной борьбы и оградить от контроля общественности. Декабрьские выборы 1995 г. знаменовали собой становление упорядоченной политической жизни, однако беспорядочный институциональный контекст, в котором они проводились, не позволяет считать, что российская демократия уже состоялась. Политическая жизнь обрела парламентские формы, но сам парламент по-прежнему играет относительно маргинальную роль в функционировании политической системы.

В-четвертых, смена правительства все еще способна повлечь за собой смену политической системы, которая пока лишена пластичности, связанной с обретением легитимности. В этом смысле Россия, бесспорно, остается несложившейся демокра­тией, хотя бы потому, что она не прошла даже через одну смену правительства, тогда как признаком консолидированной демократии принято считать две подобные смены. Потому-то режим и стремится оградить себя от электоральных сюрпризов. Состязательные выборы лежали в основе его легитимности, однако сам электоральный процесс имел болезненный характер и сопровождался многочисленными нарушени­ями. Вплоть до конца 1996 г. президентской администрацией назначалось большин­ство российских губернаторов, которые, в свою очередь, определяли мэров входивших в их области городов и населенных пунктов, да и практика подотчетности властей народу была повсеместно ограничена. Само переизбрание Ельцина на пост президента в июле 1996 г. явилось не столько вотумом доверия россиян его правлению, сколько проявлением опасений, что альтернативный выбор, в особенности приход к власти Коммунистической партии Российской Федерации (КПРФ) Г. Зюганова, приведет к утрате тех свобод (пусть даже половинчатых), которые удалось обрести после 1991 г.[…] Парадокс, однако, заключался в том, что, хотя речь действительно могла идти о выборе не между правительствами, а между альтернативными режимами, в реальности не избиралось даже правительство. Никакой смены правительства после двух относительно демократических парламентских и одних президентских выборов так и не произошло, правда режим все-таки среагировал на электоральные сигналы, несколько скорректировав политический курс кабинета и осуществив некоторые персональные перестановки в его составе.

В-пятых, термин "режим" употребляется, чтобы подчеркнуть относительную аморфность государства. Российское государство все еще находится в процессе рас­пада и к нему едва ли применимо веберовское определение - упорядоченная административная иерархия, способная принимать подкрепленные силой властные решения на всей своей территории. Возникновению в России режимной системы способствовало сложившееся там противоречие между слабостью государства (признаками которой могут служить ограниченность сферы влияния судебной власти, налоговая неразбериха, тупость администрации и т. п.) и гипертрофией государственного аппарата. Появление крайне бюрократизированной (правда, принципы функционирования российской бюрократии весьма отличаются от описанных Вебером), но полуперсонифицированной полуинституционализированной системы осуществления власти повлекло за собой изменение содержания классических понятий государства и управления. Были воспроизведены многие черты советской системы, но их реадаптация к новым условиям означала, что они выполняли некие жизненно важные функции. Покуда будет господствовать режимная система, российское государство, равно как и политически организованное гражданское общество, обречены на слабость.

Наконец, следует подчеркнуть, что данная проблема отнюдь не является исключительно российской - политические устройства режимного типа характерны для всех посткоммунистических государств бывшего СССР (но не для стран Центральной Европы). Об этом свидетельствуют не только неоправданно высокий объем полномочий исполнительной власти, широкое распространение персонифицированных форм руководства, когда личность определяет контуры политической системы, манипулирование парламентами, слабость судебного надзора, неразрывность связей между политической и нуворишской социоэкономической элитами, смешение обще­ственных и частных постов и еще многое другое. По самой своей сути посткоммунизм в этом регионе принимает оттенок того, что можно назвать "децентрированной" политикой. Несмотря на повсеместное усиление власти исполнительных структур, это - не классические президентские режимы латиноамериканского типа. Политика здесь слишком слабо структурирована, слишком изменчивы институты, и акторы слишком скованы возникающей классовой системой и межэтническими противоре­чиями, чтобы могло сложиться четкое равновесие влияний. Напротив, режимная политика определяется постоянными метаниями между различными крайностями самого переходного процесса: ее нельзя назвать полностью произвольной, однако она и не упорядочена как часть политического порядка. Ее нормы, хотя и признаются, но никак не формализированы. Короче говоря, политическому процессу в России не хватает субъекта, который бы сосредоточивался не на неких личностях или институтах, а на изменчивых, но ритуализированных отношениях между универсально объективиро­ванными процессами.

Воплощением типичных для режимной системы процессов явилась политическая карьера Ельцина. Личная харизма, блестящее использование новых электоральных возможностей, аморфности политического поля и ad hoc перестройки политических институтов - все это стало отличительными признаками новой системы. Оконча­тельное становление режимной системы персонифицированной (но не личной) вла­сти произошло, однако, не сразу.[…]

Учитывая неразвитость в России институционализированных демократических традиций, там всегда существовала вероятность появления режимной системы.[…] Следует отметить, что понятие режимной политики фокусирует внимание не только на управлении, но именно на характере взаимоотношений между номинальными держателями власти и обществом.[…] Корни посткоммунистической режимной системы в действительности кроются в пороках прежнего устройства (в присущем ему клиентелизме, появлении политико-экономической мафии и т. п.), но специфика этой системы заключается в том, что при ней нефор­мальные отношения превращаются в новый государственный порядок.

Режимная система возникает тогда, когда государство слабо институционализировано, а в обществе отсутствуют эффективные политические структуры. Слабость институциональных и общественных структур связана не только с крахом предше­ствующего политического устройства, чем бы он ни объяснялся (в Италии и Японии он был следствием поражения в войне, в России - внутренней эрозии политической консолидированности), но также - и в первую очередь - с природой этого предшествующего устройства. Подчиненность российского государства коммунистической партии нанесла серьезный ущерб его институциональной структуре... Партия выполняла функции, которые в обычных условиях явля­ются прерогативой государства, и действительно составляла организующее ядро всей политической системы. Устранение этого ядра могло привести к повторению анархии 1917 г., когда разрушение монархической власти полностью подорвало и способность государства как такового к управлению. В посткоммунистической России этого не произошло потому, что - на счастье или на беду - там уцелели многие админист­ративные порядки, клиентарные связи и поведенческие нормы, которые были восп­риняты следующим поколением ведущих политиков. Режимная система по сути дела есть скопление пережитков, отсвет авторитарных политических систем (скреплен­ных монархией - в Японии, фашизмом - в Италии и коммунизмом - в России) после их распада или свержения. Таким образом, режимная система является арха­ической политической формой, даже если ее назначение - способствовать модерни­зации и прогрессу.

В латентной форме основные компоненты режимной системы присутствовали в возникавших в последние советские годы неформальных структурах, но тогда их удавалось сдерживать, причем не столько с помощью остатков политического влия­ния партии, сколько посредством организаций типа КГБ и его союзников в государ­ственном аппарате. К. Джовитт уже привлекал внимание к тем чертам советской системы, которые делают ее сходной с османской, в частности, к тому, что для поддержания ее целостности требуются боевая задача и воинственный этос, в случае же отсутствия таковых она становится жертвой узких интересов собственных кадров. Присущие позднекоммунистическому режиму "султанические" тенден­ции были выпущены из-под контроля в последующий период. В Центральной Европе государство было менее деинституционализировано, чем в СССР, сохраняя более высокий уровень формальной автономии и легитимности; и потому в странах типа Венгрии или Польши имелось государство, которое в ходе либерализации могло быть приведено в изначальное состояние ценой отказа от коммунистических партий. В России, напротив, тенденция к возрождению государства проявлялась куда слабее, и в любом случае непродуманные административные реформы Горбачева оконча­тельно подорвали ее. Другим решающим фактором, воспрепятствовавшим развитию в странах Центральной Европы полновесных режимных систем, явилось наличие там сильных гражданских обществ.[…]

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14