Августовская система в России не была диктатурой, но она не была и представи­тельной демократией в ее классическом понимании. То был режим, руководствовав­шийся своими собственными правилами и в значительной мере свободный от парла­ментского и судебного контроля. Иначе говоря, августовский режим являлся своеоб­разным гибридом демократических процедур и авторитарных моделей вождистской политики. Он представлял собой вождистскую политику, корни которой уходили в старые элитные структуры и зарождающийся социоэкономический порядок. Подо­бная ситуация сложилась не только в центре, но и была воспроизведена во многих республиках и регионах России. Режимная система - не деспотическое правление, она действует в соответствии с логикой досовременной дворцовой политики, накла­дывающейся на запутанность современной экономической системы.[…]

Авторитарная демократия

Возникающий в России посткоммунистический порядок характеризуется сочета­нием традиционных форм с радикальными новшествами. Августовский режим был не в состоянии просто формализовать существующие структуры власти и собствен­ности, но, создавая новый социоэкономический и политический порядок, пытался использовать элементы прежнего. Августовский режим являлся особой гибридной системой: апеллируя ко всеобщим нормам демократии и либеральных прав, он в то же самое время был занят радикальной перестройкой общественного порядка, изве­стного как "демократизация". Противоречие между демократизацией и демокра­тией как таковой стало мощным источником конфликта и придало всему процессу оттенок безальтернативности. И поскольку наличие альтернатив и возможности выбора (путь даже ограниченной), безусловно, составляет суть демократической пол­итики, российская демократия с самого начала была урезанной.[…]

Августовский режим основывался на достигнутой в августе 1991 г. договоренно­сти, предполагавшей: появление "малой России" и имплицитно ликвидацию СССР; приверженность рыночной экономике; стремление к экономической и политической интеграции в мировую систему; ориентацию на установление либерального обще­ственного строя, базирующегося на демократических процедурах; компромисс со старыми элитами при условии ограниченной декоммунизации. Несмотря на то, что многие из этих пунктов вызывали серьезные разногласия, отличительной чертой политической жизни посткоммунистической России оказалась, как это ни странно, слабость организованной оппозиции…В процессе непрерывной эволюции августовский режим абсорбировал многие позиции своих противников, и потому формальный политический дискурс между конкурирующими партиями и программами оказался нарушенным. Важней­шей особенностью режимной системы является не столько провал какой-либо конк­ретной оппозиции, сколько постоянная эрозия самого принципа политической оппо­зиционности и альтернативности. Наиболее выпукло эта особенность проявилась сразу же после президентских выборов 1996г., когда главные политические баталии начали разворачиваться в рамках т. н. демократических и проельцинских реформа­торских кругов (всепоглощающая "партия власти"), тогда как коммунисты и "Яб­локо" оказались на положении маргиналов.[…]

Хотя основные структурные признаки старой системы (однопартийное государ­ство, командная экономика, вездесущая система безопасности) и исчезли, элементы того, что назвал "бюрократической криптополитикой", продолжали су­ществовать в новой форме, но теперь к ним добавился целый ряд дополнительных общественно-политических сфер: институт президентства, парламент, средства массовой информации, бизнес и т. п. Иными словами, несмотря на то, что режимная система ограничивает рамки политической жизни, это - не полномасштабный ав­торитаризм, а скорее синкретическая помесь авторитарных, корпоратистских, либе­ральных и демократических элементов, которую можно определить как авторитар­ную демократию.

В неустоявшихся демократиях лидер может стать настолько сильным, что ока­жется в состоянии игнорировать тех, кого по идее должен бы представлять. По мнению О'Доннела, демократию, сложившуюся в подобных странах, следовало бы называть скорее "делегативной", нежели представительной, поскольку электорат этих стран якобы делегирует исполнительной власти право делать то, что она считает нужным, "будучи ограниченной лишь неопровержимостью существующих отношений власти и конституционно определенным сроком полномочий". Так возникает форма правления, "по самой своей сути враждебная моделям представи­тельства, обычным для укоренившихся демократий", "деполитизирующая на­селение, за исключением тех кратких моментов, когда необходимо получить плебис­цитарную поддержку". Понятие делегативной демократии полностью при­менимо к России и неоднократно продуктивно использовалось при анализе регио­нальной политики. Предлагаемые мною концепты режимной системы и авторитарной демократии, безусловно, имеют много общего с концептом делегативной демократии О'Доннела, но при этом между ним есть серьезные разли­чия. Концепт режимной системы обращает внимание не столько на отдельных лиде­ров, сколько стремится вписать происходящее в более широкий социоэкономический и элитный контекст, характерный для посткоммунизма, а идея авторитарной демок­ратии фокусируется на функциональном контексте постсоветской политической жизни и поднимает более общие вопросы относительно социальной роли самих демократизационных процессов.

Режимная система базируется на двух противоречащих друг другу принципах, которые, удобства ради, можно обозначить как "функциональный", с одной стороны, и "легитимационный" - с другой. У режимной системы - неполитические истоки, и потому она испытывает перманентный кризис легитимности, но ее функциональ­ность в процессе перехода придает ей жизнестойкость. Политики, способные ликви­дировать разрыв между этими принципами путем обретения легитимности (прежде всего посредством выборов), могут в какой-то мере выйти за рамки функциональных ограничений режимной политики: именно обретение легитимности позволило Ель­цину расширить свою политическую базу и опереться не на бюрократический клан, а на избирателей в общестрановом масштабе. И все же сосуществование режимной системы и демократии дается весьма непросто. Режимная система глубоко автори­тарна и стремится оградить себя от эффективного демократического контроля. Од­нако, чтобы удержаться, она использует демократические процедуры, такие как выборы и другие формы мобилизации народа (во время октябрьского кризиса 1993 г. "Демократическая Россия" и другие "демократические" силы оказали серьезную помощь режиму в его борьбе с оппонентами). Подобное сосуществование, естествен­но, приводит к возникновению институтов, которые, будучи формально демократи­ческими, в конечном счете, ответственны исключительно перед самими собой. Де­мократический фасад сохраняется, но снижается роль представительных институтов (Дума), и усиливаются персоналистские элементы демократической легитимности (президентство). Иными словами, режимная система все больше сближается с деле­гативной демократией, хотя само по себе последнее понятие далеко не полностью и не совсем точно описывает режимную систему.

Концепт авторитарной демократии умышленно парадоксален, ибо, отражая гибридность и противоречивость возникающей системы власти, он в то же время указы­вает на то, что при определенных обстоятельствах сам процесс демократизации может иметь авторитарный подтекст. У демократии есть свои институты принужде­ния: необходимым условием функционирования демократического государства яв­ляется наличие сильного и авторитетного правительства, не только способного вы­ступать в качестве посредника между различными интересами, но и наделенного властью навязывать свой политический курс социальным и экономические группам, Ответом на некомпетентность правительства и слабость социальной базы демокра­тии в России стало усиление авторитаризма, выступавшего не в качестве прямого противовеса демократии, а в качестве ее дополнения. Сложная и запутанная система демократического правления может укорениться только медленно и постепенно, а тем временем в ход идут более грубые методы властвования.

Изменение общепринятой последовательности развития, когда демократии пред­шествует либерализм, наложило свой отпечаток на демократический процесс. Госу­дарству пришлось взять на себя функцию создателя социальной базы, на которой предстояло покоиться демократии, потому произошла новая подмена и "демократи­ческий режим" выступил в роли местоблюстителя либеральных соци­альных сил; и снова закон и легитимность оказались подчинены политической целесообразности. В 1991 г. Ельцин призвал народ на защиту российского Белого дома во имя сохранения конституции и законно избранных органов власти, но как только путч был подавлен, "демократические" силы стали грубо попирать принципы кон­ституции и законности. Именем демократии Ельцин издавал указы (например, о конфискации собственности КПСС без санкции закона) и игнорировал пожелания выборных органов. Формирование суперпрезидентской формы правления ставило под угрозу хрупкие достижения демократии. Кризис конституционной легитимности продолжался вплоть до решающего противоборства между парламентом и президен­том в октябре 1993 г. и даже тогда не был окончательно разрешен.

Октябрьские события 1993 г. выявили сущностную неопределенность авторитар­ной демократии. Сторонники Ельцина признавали, что произошел антиконституци­онный переворот, но при этом утверждали, что он был "совершенно необходим". Сам Ельцин заявлял, что сильная президентская власть компенсирует слабость демократии "в стране, привыкшей к царям или вождям; в стране, где не сложились четкие группы интересов". Несмотря на призывы полностью запретить коммунистические и националистические организации ввиду того, что они замеша­ны в якобы имевшей место попытке "красно-коричневых" захватить власть, Ельцин настаивал на том, что эти организации должны быть допущены к участию в выборах, разве что суд докажет их преступную виновность…

По-видимому, переход от коммунизма к либеральной демократии, осуществля­емый при отсутствии либерального класса, должен пройти через стадию обновлен­ного авторитаризма, но авторитаризма особого типа. В годы перестройки было нема­ло споров относительно необходимости крепкой власти (сильной руки), чтобы навя­зать обществу реформу. Эта идея хорошо разработана в китайской политической мысли, где концепция "нового авторитаризма" была предложена группой интеллек­туалов, сплотившихся вокруг бывшего секретаря Китайской коммунистической партии Цзяо Цзианя. В Советском Союзе перестроечной эпохи ее выдвигали такие сторонники реформы, как И. Клямкин и А. Мигранян, и в какой-го мере претво­рил в жизнь М. Горбачев в своем ползучем президентском перевороте конца 1988 г. Главный аргумент новых авторитаристов заключался в том, что невозможно прямо перейти от тоталитаризма к демократии, минуя при этом неизбежную стадию авто­ритаризма. Чтобы провести экономическую реформу и упрочить новые социальные отношения, на смену народной демократии должно прийти сильное государство. Только после того, как будет создана либеральная, или рыночная, экономика, окон­чательно разовьются институты и сформируются культурные обычаи гражданского общества, могут быть установлены институты развитой демократии. Если раньше говорили о высшей и низшей стадиях социализма, то теперь на стадии стали делить демократию.

Возникновение авторитарной демократии отразило попытку соединить полити­ческую результативность с легитимностыо; сама по себе "сильная рука" мало что дает, но если режим "сильной руки" сочетается с видимостью демократии, то он выгадывает в плане легитимности и, в известной степени, в эффективности… Достичь удалось куда меньшего, чем мечтали, но, как это ни парадоксально, использование элементов авторитарного правления, в первую очередь президентских указов, открыло возможность дальнейшего развития, хоть и со срывами, процессов демократизации. Таким образом, возникла своеобразная гиб­ридная форма политии, авторитарная по своим врожденным склонностям и практическим действиям, но, тем не менее, скрывающая простор для развития демократи­ческих норм и обычаев. В конечном итоге внутреннее противоречие между авторитаризмом и демократией должно быть так или иначе разрешено; сейчас слишком рано судить, является ли эта фаза "управляемой демократии" переходной или же она станет прообразом грядущей политии.

С. Хантингтон утверждал, что общества, находящиеся на стадии перехода к современности, требуют твердого, если не военного, руководства, чтобы преодолеть громадное напряжение, связанное с осуществлением быстрых перемен. В России "преторианскую" роль сыграла скорее президентская власть, нежели армия. Она начала воссоздавать центр, причем не только нации, но и политического сообщества, тот самый центр, который рассыпался при Горбачеве. Вызов, брошенный этому "центру" старым Верховным Советом и Съездом, привел к глубокому политическо­му кризису, из которого президентская власть вышла с еще более широкими власт­ными полномочиями. Тем не менее, сам "центр" охватывает собой весьма изменчи­вое пространство, где интересы и институты движутся и складываются как узоры в калейдоскопе. Политическая стабилизация, начавшаяся с 1994 г., отразила не кон­солидацию демократии, а выдающуюся способность Ельцина удерживать элементы режимной системы в состоянии шаткого равновесия.[…]

Августовский режим и социоэкономический порядок

[…]Теоретики модернизации упорно доказывают, что советская система оказалась своим собственным могильщи­ком, ибо модернизировала общество до такой степени, когда его невозможно стало и далее удерживать в авторитарном панцире советского режима. Процесс созре­вания гражданского общества привел к тому, что М. Лафер называет "актом перестройки власти" или, если определить произошедшее в нормативных терминах, к демократической революции. Но советский модернизационный проект был по самой своей сути крайне амбивалентен, и возникшая к 1980 г. социоэкономическая система весьма отличалась от тех, которые, как правило, складывались в других странах. По Джовитту, "в СССР существовала нетрадиционнная политическая эко­номия... [походившая] скорее на oikos,٭ чем на современную экономику, - то есть такая конфигурация общества, когда социальная, политическая и экономическая сферы его жизнедеятельности не были институционально или концептуально очер­чены в плане разграничения между частным и государственным". Если в Англии XIX в. демократия была надстроена на либеральную систему собственности и закона, то в России политическая демократия не только лишена социоэкономической базы, но и, кроме того, унаследованная ею система благоприятствует слиянию политической и экономической идентичностей.

Советская модернизация и посткоммунистическая ремодернизация подорвали то, что обычно считается основой современной либеральной демократии. Демокра­тическая революция произошла раньше буржуазной; политические перемены пред­шествовали созданию экономической и социальной базы, на которой они могли бы укорениться. В своем выступлении от 01.01.01 г. Ельцин заметил, что эконо­мическую основу государственности следует искать на путях проведения земельной реформы, приватизации и создания рыночной экономики: "Мы отстояли политиче­скую свободу. Теперь надо дать экономическую". Первейшей задачей режима было "организовать обогащение", и все прочее было подчинено этой задаче. Государству не удавалось поддерживать порядок, возникло чудовищное не­равенство, социальный сектор задыхался от отсутствия средств и т. д., но условия для обогащения части общества были обеспечены.[…]

Казалось, что в скором времени демократию придется бросить на алтарь рынка - гибрид, который Б. Кагарлицкий окрестил "рыночным сталинизмом". Вопрос о ха­рактере взаимосвязи между политической властью и экономической реформой встал с удвоенной силой. Необходима ли демократия для проведения экономической ре­формы, или это не обязательно? Бывший мэр Попов всерьез утверждал, что демократия и чрезмерное вовлечение народа в политику тормозят экономиче­скую реформу. Аргументом служил тезис о том, что сильному режиму якобы проще, чем строго демократическому, навязать жесткий экономический курс и ре­формировать администрацию.[…]

Политическая экономия режимной системы опирается на сравнительно немно­гочисленную группу, вовлеченную в процесс принятия экономических решений и управления экономикой (наследие монополизма советской экономики), и основана на взаимопроникновении экономических и политических элит, неограниченных возможностях для узаконенного "хапанья" ("прихватизация") и грабежа во время массовой приватизации и либерализации. Незавершенность процесса либерализа­ции сама по себе имеет серьезные последствия, и одно из них - бескрайний простор для коррупции в правительственных органах и для произвольных административных вмешательств. В таких условиях на смену демократии приходят клиентелизм, кор­рупция и патримониальный подход к власти и собственности…

Тем не менее, режимная система — это особая форма компромисса между авторитаризмом и демократией, отражающая противоречие между сравнительно развитой экономической инфраструктурой Рос­сии и ее плачевно недоинституционализированными социальными и рыночными отношениями.

Режимная система и фрагментированный плюрализм

Хотя политическая ситуация продолжает оставаться изменчивой, можно гово­рить о появлении в России особой "властной элиты" как структурированной системы политики, основанной на группах интересов и давления. Политическая и экономическая сферы остаются сравнительно обособленными, и стремление реги­ональных лидеров к совмещению государственной службы с частным бизнесом по­степенно идет на убыль, но в то же самое время налицо "возрождение власти номенклатуры и активизация прежних социальных связей". В дополнение к реконституированной номенклатурной элите (и нередко как часть ее) в ходе экономических реформ возникли могущественные финансово-промышленные группы, которые, похоже, становятся главными арбитрами в московской борьбе за власть. По мере появления зачатков финансовой и торговой рыночных систем постепенно сходит на нет пропасть между целевыми установками новых предпринимателей и традиционных руководителей государства. При всем том, что сейчас мало кто выступает о против интеграции России в мировую экономику, большинство высказывается за о поддержку правительством отечественных промышленности и коммерции посредством политики национального капитализма.

В посткоммунистической России преобладала флюидная модель элитной полити­ки, отражающая дробный плюрализм общества. Слабость политических партий оз­начала отсутствие какого-либо действенного механизма осуществления народных чаяний путем законодательной деятельности и последующей поддержки обществом проводимого парламентом курса. Эта слабость, правда, вполне компенсировалась за счет формирования густой сети групп интересов, давления и лоббирования. И все же само по себе существование многочисленных групп интересов и аналогичных объединений отнюдь не является свидетельством наличия плюралистической систе­мы.[…] В самом деле, режимная модель четко указывает на возник­новение относительно разделенных центров власти. В сегодняшней России такими центрами могут выступать, например, президентская администрация (с июня 1996 г. сплотившаяся вокруг главы администрации А. Чубайса), федеральное правитель­ство, Федеральное Собрание и региональные сатрапии типа лужковской в Москве, шаймиевской в Татарстане и многих других. Каждый из этих центров стремится к расширению и вовлечению все новых сфер в свою партию-государство, во многом подражая прежним советским образцам. В подобном контексте неизбежно возникает тенденция к "огосударствлению" партий, к их ориентации не столько на общество, сколько на включение в режимную систему. И правда, мы можем (за редкими исключениями) говорить о наличии в России "режимных партий", что является одновременно и причиной, и следствием существования режимной системы.

Новый плюрализм несет на себе печать своего старорежимного происхождения. Поскольку борющиеся между собой предприятия добивались получения кредитов, мало-помалу были воспроизведены прежние вертикальные связи, а приватизация в известной мере явилась попыткой государства избавиться от прямой бюджетной ответственности. Те группы, которые были сильны еще при старом режиме, оказа­лись в стратегически выгодном положении, позволявшем им воспользоваться новой ситуацией. Отраслевые группы, хотя и утратили свое стратегическое место в сердце правительственных структур, по-прежнему сохранили привилегированный доступ к принятию государственных решений. Группы, подобные военному, директорскому (предприятия тяжелой промышленности) или аграрному лобби, перестали состав­лять часть самой системы, но обрели в ней корпоративную идентичность. Наиболее впечатляющего успеха здесь добились Газпром и некоторые крупнейшие нефтяные компании.[…] Возникла псевдоплюралистическая система.

Бюрократический государственный социализм подорвал автономию обществен­ных групп и ограничил пространство их равноценного взаимодействия; плюралисти­ческая политика была сведена к корпоративным интересам групп (вроде военных, промышленников и аграриев), конкурировавших за скудные ресурсы, которые рас­пределялись центральной административной системой. Только с величайшими ого­ворками можно назвать совокупность представителей этих групп "элитами", и точно с такими же оговорками следует использовать данный термин при рассмотрении политической жизни режимной системы. О. Крыштановская и Ст. Уайт определяют элиту как "правящую в обществе группу, которая состоит из людей, принимающих решения общегосударственного значения". Бывшая единой старая совет­ская элита, отмечают исследователи, раздвоилась на политическую и экономиче­скую: принадлежность к первой связана с положением индивида в политическом истеблишменте, в то время как влияние второй обусловлено контролем над капита­лом. Тем не менее, в основе режимной политики лежит высокая степень взаимопроникновения этих двух групп: банкиры становятся министрами, а политики вплотную сотрудничают с финансовыми или промышленными объедине­ниями. Использование для описания такого рода групп выражений типа "клан" или "клика" отражает неадекватность применения в данном случае понятия "элита" - ведь подобные кластеры лишены автономной социальной базы и возносятся на­верх или сбрасываются вниз в зависимости от колебаний самой режимной полити­ки.

Тот факт, что большинство партий берет начало из неформальных движений, наложил свой отпечаток на зарождающуюся партийную систему. Для фазы броже­ния была характерна "антиполитика" по образцу гражданского общества, что при­вело к маргинализации политических партий как инструментов мобилизации и политической коммуникации. Многопартийная система развивалась в "расще­лине" политической жизни; партии были всего лишь одной из форм, в которых структурировалась посткоммунистическая политика. С ними конкурировали обще­ственные ассоциации, такие как профсоюзы и объединения предпринимателей, а также всевозможные организованные, но не всегда институционализированные со­циальные силы, подобные "мафии" и элементам старой номенклатуры. Возникли разнообразные группы давления, нацеленные на продвижение особых точек зрения и интересов, и наиболее распространенным обвинением против депутатов было то, что они превращаются скорее в лоббистов, отстаивающих частные интересы, нежели в выразителей общественного блага. Поскольку не было ни закона о лоббировании как таковом, ни регулирующей деятельность лоббистских групп детализированной парламентской процедуры, то и уровень взаимопроникновения политических элит и специфических групп интересов измерить весьма трудно…

Режимная система в ее истинном свете

В России на смену ликвидированной политической монополии КПСС пришло не многопартийное правление как таковое, а режимная система, где власть сконцент­рирована в руках исполнительных институтов при неустойчивости их отношений с законодательной властью, общественными движениями и социоэкономическими элитами. Плюрализм этой системы несомненен; сомнительно то, в какой мере институционализованы открытые демократические формы конкурсного состязания ин­тересов различных сил. Отнюдь не обязательно, что становлению работающей де­мократической системы мешают те же самые факторы, которые препятствуют раз­витию многопартийности, но, так или иначе, судьба демократии зависит от интегра­ции в систему управления новых политических сил. Если формальное соотношение властей в конституционном смысле вполне демократично, контроль политического сообщества над правительством остается весьма слабым. Таким образом, чтобы там ни говорили теоретики модернизации, проблема, которая волновала Дюркгейма, - как объяснить тот парадоксальный факт, что "более демократические социальные формы могут быть "нейтрализованы" путем смены формы управления в противопо­ложном направлении", - несмотря на ее якобы неизбежные политические следст­вия, до сих пор остается нерешенной. Вместо отчетливо выраженного полити­ческого сообщества, в котором относительно автономные социальные институты объединены с государством в законодательно упорядоченную систему, мы имеем в России режимную систему, покрывающую собой то самое пространство, которое должно принадлежать политическому порядку.

Процесс вычленения политической власти требует структурирования институ­циональной социальной власти, и здесь советское наследие играет громадную роль. Технократия versus партократия - таковым в течение долгого времени был основной мотив советской политики.[…] С падением советского режима привлека­тельность функционального авторитаризма отнюдь не сошла на нет, и после августа 1991 г. были восстановлены некоторые элементы технократического правления (хоть и не всегда силами самих технократов), призванные поддержать правление "прави­тельства профессионалов" во имя реформ. Восстановление экономической рацио­нальности встало над демократией и справедливостью, что привело к формированию авторитарной демократии.

Военные и промышленные группы интересов, предприниматели и финансисты оказывают на правительство непропорционально большое влияние, но рудиментар­ная форма уравновешивания властей зачастую выхолащивает его. Именно потому я предпочитаю использовать термин "режимная система", который предполагает наличие довольно гибкой, разумно открытой и политически обусловленной системы правления, а не какую-либо корпоратистскую терминологию, способную создать превратное впечатление, будто мы имеем дело со стабильным альянсом политиче­ских групп с определенными группами интересов, давления или же профессиональ­ными группами. Описываемая разновидность политической системы поощряет про­цесс горизонтального торга, особенно в экономической сфере, в результате чего возникает некая имитация плюрализма, стимулирующая развитие партий и полити­ческих движений, но включающая их не в полностью сложившуюся корпоративную систему (данная полития слишком изменчива для этого), а в мягкий авторитаризм режимной системы.[…] Режимная система не является ни корпоратистской, ни неокорпоратистской в связи со слабо­стью организованных интересов, рыхлостью государства, отсутствием согласованно­сти в государственной политике и идеологическим ветром, упорно дующим в сторону либерального принципа "laissez-faire".

Относительная независимость правительства как от парламентского надзора, так и от партийного контроля и тесное переплетение правительственных структур с президентской системой привели к возникновению режимной политики, заполнив­шей пространство между плохо сформированной государственной системой и руди­ментарным гражданским обществом. Исполнительная власть, начиная с президента и кончая районным префектом, стала во многом независимой от политических орга­низаций и представительных институтов, а тем самым? в конечном счете? и от граждан. Связь между исходом выборов и составом правительства почти неуловима. Парла­мент превратился скорее в представительное собрание, нежели в законодательный орган (тем более что президентские указы также имеют силу закона). Неструк­турированная и фрагментарная партийная система не играет практически никакой роли в выработке политического курса или в определении состава исполнительных органов, да и сам парламент тоже в какой-то степени маргинализирован. Могущест­венные корпоративные акторы прежних времен, чтобы выжить, прибегают к новым формам лоббирования, но сам корпоратизм, традиционно сопровождавший все по­пытки капитализма самоорганизоваться, в условиях российского хаоса так и не смог укорениться.

Возрастание классовых различий, возникновение концентрированной монопо­листической псевдокапиталистической элиты, полуприватизированные и государст­венные отрасли промышленности, в которых допускается, словно бы с их соизволе­ния, существование капиталистического сектора, отсутствие сильного среднего класса - все это напоминает некоторые латиноамериканские модели. Власть удерживают малочисленные элиты, и периодически, когда социетальные и полити­ческие противоречия становятся слишком велики, в политику вмешиваются воен­ные. Российской судьбой оказалась не западноевропейская демократия, а нестабиль­ная политическая система, возведенная на искаженной и неадекватной социальной основе.[…]

Режимная система правления была тесно сплетена с формирующимся государст­вом и в какой-то мере подменила собой само государство. Падение режима было опасным для существования государства, ставя в очередной раз под угрозу все важ­нейшие институты: конституцию, президентство, парламент и даже государствен­ные границы. Ельцинский режим опирался на неустойчивый "августовский блок" сил, основой которого служили прежде всего значительная часть старой номенкла­турной элиты регионального и центрального уровней и новые корпоративные инте­ресы (типа могущественных финансово-распределительных комплексов); устойчи­вость этого режима была связана также с присущей ему способностью инкорпориро­вать элементы оппозиции путем изменения своей идеологии в направлении более патриотических, если не имперских, установок. Самому Ельцину не удалось создать политическую партию, которая бы институционализировала его отношения с обще­ством, и он предпочел окружить себя представителями конкурирующих элит. Авгу­стовский блок, представлявший собой союз реформаторской части старой элиты с либералами-западниками, был расколот, отражением чего стало отсутствие после­довательной стратегии проведения реформ: участники блока заботились главным образом о том, как бы не поставить под угрозу собственные интересы, и стремились переложить все издержки курса реформ на плечи других. Конфликты между различ­ными группами номенклатуры за прибыль от приватизации, споры относительно экспортных лицензий и т. п. постепенно подточили и так ограниченную гегемонию нового класса. Получившее широкое распространение в обществе негодование по поводу бюрократии, обернувшейся буржуазией, сделало маловероятным благопри­ятный исход попыток этого класса обрести демократическую политическую легитимность.[…]

Если режим подменил собой государство, то сложная система элит подменила собой развитие гражданского общества. Классические политические выражения гражданского общества, такие как партии, парламент и власть закона, подорваны межэлитными сделками, основанными на личных связях и неформальном торге. Чтобы предотвратить межэлитные столкновения, угрожавшие существованию са­мих элит, требовался сильный лидер, способный выступать в качестве арбитра, - роль, которую Ельцин и режимная система в целом исполняют достаточно эффек­тивно. В тоже самое время тип легитимации остался демократическим, сохранились и демократические процедуры, такие как выборы (даже если они используются спорадически), что вносит в режимную систему элемент непредсказуемости. Пол­итические элиты, в т. ч. значительная часть коммунистической оппозиции, приняли условия электоральной политики, видя в ней средство борьбы за ревизию августов­ского соглашения. Альтернативой, как показал октябрь 1993 г., была бы гражданская война.

Отличительной чертой российской политики середины 1990-х годов стало мно­гообразие элитных структур. С самого начала августовский режим не сводился к небольшой группке идеологов, проводящих в жизнь утопическую программу реформ, но сейчас он вобрал в себя широкий спектр социальных групп, чьи интересы связаны с защитой августовского соглашения, пусть даже только из чувства самосох­ранения. Сопротивление пересмотру этого соглашения будет исходить от финансовых и промышленных фирм и связанных с ними центров власти, т. е. от тех, чьим интересам угрожала бы полная отмена реформ.[…]

Следует подчеркнуть ограниченность режимного правления. Режимная система функционирует на основе незначительного числа устойчивых политических инсти­тутов и не имеет стабильной социальной базы. Возможности режима успешно манев­рировать все время сокращаются. Больше нет единого централизованного аппарата власти; бюрократическая система распалась на куски, став объектом противоборст­вующих влияний; и в определенный момент новый социоэкономический класс впол­не может осознать, что более упорядоченное государственное устройство и более отвечающее принципам законности разделение властей будут неизмеримо лучше обслуживать его интересы, нежели импульсивные (хотя и не лишенные логики) методы режимного правления. Уже исчерпана способность местных властей контро­лировать электоральный процесс.[…]Хотя местное руковод­ство обладает огромной властью, оно вынуждено использовать весь мыслимый арсе­нал средств - подкупы, органы массовой информации и многое другое, - чтобы повлиять на электоральное поведение граждан. Короче говоря, независимая полити­ческая идентичность государства и наличие в обществе политического сообщества уже признаны, однако ни то, ни другое еще не способно отстаивать свою автономию по отношению к режиму. Режим присвоил себе роль опекуна над обществом, и потому все еще сохраняется некоторая доля политической инфантильности, которая была характерна для периода большевистского правления.

Сочетание авторитаризма и демократии неустойчиво по самой своей сути. Дости­жением прошедшего периода стала политическая адаптация элит-наследниц к тре­бованиям электоральной политики: политические акторы (за весьма немногими исключениями) настроены добиваться власти с помощью избирательной урны, а не путем переворотов и общественных беспорядков. Режимная система осталась уязвимой относительно превратностей электорального процесса, отказаться от которого она не может, не изменив при этом самих основ своей власти.[…] Еще один фактор неустойчивости - отсутствие работаю­щего механизма преемственности: становлению политики режимного типа во мно­гом способствовал ельцинский сумасбродный стиль правления. Проблема, однако, отнюдь не только в личностях: при отсутствии развитой социальной базы единствен­ной силой, способной навязать демократию и рынок, оказывается та сила, которая находится вне контроля самого электорального процесса.[…] И все же в конечном итоге политика режимного типа исчерпывает себя и уступает место новому политическому устройству: и лишь тогда на смену демократизации приходит демократия.

Кондратьевские циклы и Россия: прогноз реформ.٭

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14