Данте Алигьери (стр. 1 )

Данте Алигьери

  - Москва: "Мысль", 19с.

(Мыслители прошлого)

Глава  I.  INTELLIGENZA  NOVA.................................... 4

Глава  II.  ЕВРОПА ДУЧЕНТО..........................................9

Глава  III.  ИТАЛИЯ  ТРЕЧЕНТО................................... 51

Глава  IV.  ПРИТЯЖЕНИЕ  НЕОБХОДИМОСТИ ......81

Глава  V.  ВОСХОЖДЕНИЕ К СВОБОДЕ   .................125

Глава  VI.  ВОЗНЕСЕНИЕ К ИСТИНЕ  ....................

Глава  VII.  VITA NOVA................................................

ЛИТЕРАТУРА................................................................

ПРИЛОЖЕНИЕ..............................................................

УКАЗАТЕЛЬ  ИМЕН ........................................................206

Данте Алигьери

  - Москва: "Мысль", 19с.

Глава  I.  INTELLIGENZA  NOVA

...Все знания, все поверия, все страсти средних веков были воплощены к преданы, так сказать, осязанию в живописных терце­тах Dante.

Произведение наиболее зрелое и содержа­тельное внутри себя, подлинный художествен­ный эпос христианского католического средне­вековья, величайший сюжет и величайшая поэ­ма — это «Божественная Комедия» Данте.

Г. В.Ф. Гегель

...В  Данте..-  десять  пребывавших  в  немоте веков  чудным  образом  нашли  себе  выражение.

Т.Кaрлeйль

Данте Алигьери, человек-светоч…

В. Гюго

Глава  I

INTELLIGENZA NOVA

Данте  как  мыслитель — не  такая  уж бесспорная  тема.  Его  мировоззрение — детально  изучено  и  истолковано  в бесчисленных научных трудах, его роль в мировой культуре представляется достаточно отчетливо, но когда мы читаем обстоятельную многотомную исто­рию литературы, то узнаем из нескольких абзацев, что у Данте была своя философия, отразившая те или иные тенденции средневековья, когда же обра­щаемся к истории философии, то узнаем, что Дан­те  велик  как  поэт,  выразивший  идеи  философов на языке литературы.  Роль  иллюстратора средне­вековой философии не совсем вяжется с тем влия­нием, которое Данте оказал на умы последующих столетий. Не теряем ли мы что-то, оставляя Дан­те без  «места»  в истории  философии?  Во всяком случае  требуется  большая  точность  в  постановке основного вопроса нашего исследования — о фило­софии  Данте.  Данте-философ  легко  может  быть скрыт  в  тени  своего  литературного  величия  или же сведен к идеям и источникам предшествующих времен. Чтобы избежать этого, надо очертить сфе­ру поисков.

Задача этой книги была бы выполнена, если бы удалось показать, что «Комедия» оказалась синте­зом, по существу создавшим новую идейную ре­альность, несводимую к значению своих составляю-

4

щих и даже, до некоторой степени, исполняющую то, что в виде обещания и проекта существовало в средневековой философии.

Не приходится сомневаться, что Данте сумми­ровал многое из сделанного христианскими и араб­скими мыслителями. Бесспорно, что некоторые его идеи предвосхищали Возрождение и Новое время. Но, рассматривая Данте как звено в цепи идей, мы рискуем проглядеть то, что сделал именно Дан­те и именно для философии. Чтобы избежать это­го, следует — как это ни парадоксально — сосредо­точить внимание не на собственно философских сочинениях Данте, а на «Божественной Комедии», в которой воплотилось дантовское видение мира. Преимущественное внимание к «Божественной Ко­медии» необходимо кратко обосновать.

Мы знаем, что некоторым явлениям литературы выпадает особая роль в процессе формирования фи­лософского сознания эпохи. Гомер, Гёте, русский роман XIX в. — это неотъемлемые составляющие философской культуры. Иногда такого рода тво­рения появляются как итог философской эпохи, иногда они предшествуют ей, образуя почву для теоретических построений. Но во всех случаях у этих произведений есть какие-то особенности, обес­печивающие им долгую жизнь в истории филосо­фии. Поэтому философская эпоха не может быть полноценно представлена без осмысления своих литературных отражений. Определить эти особен­ности уместнее в Заключении, а не во Введении, но стоит сделать предварительное замечание: есть общая для философии и литературы область, в ко­торой и умозрение, и художественное воображение заняты одним и тем же, хотя и с привлечением разных средств,— это жизнь символов. Ее, пожа­луй, можно было бы рассматривать как цельный

5

процесс, а литературу и философию, образ и по­нятие,-— как два полярных момента этого процес­са. Тогда более понятным было бы то, что неко­торым художественным шедеврам — и среди них «Комедия» — довелось стать мощными источника­ми смыслового излучения, не угасшего с течением веков. Дело в том, что историки философии, очи­щая и уточняя свой предмет исследования, проде­лывают привычную процедуру выделения «идеи» как таковой из комплекса духовных феноменов. Ча­сто в результате получается беспомощная абстрак­ция, мало общего имеющая с тем «эйдосом», кото­рый многообразно являл себя и в мифе, и в лите­ратуре, и в этическом действии. Особенность «Ко­медии» в том, что она продемонстрировала обрат­ный процесс: идеи, которые на исходе XIII в. (или «дученто», как называют в Италии 1200-е годы) застывали в абстрактные схемы, были возвращены поэтом в исходную стихию познающей себя куль­туры и вдруг обнаружили источник своей силы, приоткрыли свою тайну.

Если мы признаём, что нельзя без остатка раз­ложить на сумму идей «Божественную Комедию», то мы должны сделать и следующий шаг: признать, что нельзя выделить «прогрессивную» часть миро­воззрения Данте и отграничить от нее «реакцион­ную». Известно, что К. Маркс называл Данте сре­ди своих любимых поэтов, часто его цитировал. В то же время Ф. Энгельс видел величие Данте в его тенденциозности, «партийном духе» (см.: 1, 4, 245) *. Странной была бы попытка разрушить

* Здесь и далее в скобках сначала указывается номер источника в списке литературы, помещенном в конце кни­ги, затем курсивом — номер тома, если издание много­томное, и далее — страницы источника; если страниц не­сколько, они разделяются точкой с запятой (ред.).

6

«тенденцию», чтобы выловить те или иные созвуч­ные сегодняшним нашим настроениям идеи,

Таким образом, нам надо будет соблюсти три условия, чтобы приблизиться к пониманию миро­воззрения Данте. Допустить, что эпоха, смысл и цели которой пытался выразить Данте, не только была звеном в исторической цепи, но и выдвинула самоценный тип культуры. Уделить особое внима­ние «Божественной Комедии» как уникальному ми­ровоззренческому синтезу. И наконец, смириться с тем, что понять мы должны цельный и полный феномен дантовского мышления, т. е. то, что он сам нам предлагает, а не то, что нам хотелось бы включить в «современность».

При этом неизбежно новое понимание, даже если мы будем уклоняться от задач переосмысления. Как только мы подойдем к тексту с самыми есте­ственными вопросами современного читателя, ко­торый скорее всего не знает необозримого множест­ва толкований Данте, накопившихся за 600 лет, но причастен историческому опыту человечества второй половины XX в., мы увидим то, чего рань­ше просто нельзя было увидеть, как нельзя, на­пример, увидеть какую-то часть дороги до пово­рота. Подобную перспективу Данте называет в последнем сонете «Новой Жизни» новым разумень­ем (intelligenza nova): это кристаллизовавшийся из размышлений и переживаний новорожденный дух, спешащий занять свое место среди ангелов высшей сферы, которых схоластики именовали «ин-теллигенциями».

Итак, мы должны быть готовы к изменениям в нас самих и в нашем традиционном понимании классики даже тогда, когда задача, которую мы ставим, предельно скромна. В классике парадок­сально соединяются образы седой древности и юно-

7

сти. Собственно, это один из главных признаков классики. «Малые» творения литературы и фило­софии — единожды прочитанные — живут в одном своем облике. Великое перечитывается заново каж­дым поколением и заново рождается. Отсюда, в частности, следует, что мы не изменим историче­скому подходу, если просто попытаемся прочесть Данте. Если мы достигнем того или иного уровня понимания, то новизна его будет неизбежна.

8

Данте Алигьери

  - Москва: "Мысль", 19с.

Глава  II. ЕВРОПА ДУЧЕНТО

Эта и следующая главы посвящены эпохе и жизни Данте. В первой мы рассмотрим культуру Европы XIII в., место в ней Италии и раннее творчество Данте. Во второй — политическую и культурную историю Италии начала XIV в. в связи с жизнью Данте и его зрелым творчеством. Условимся не затраги­вать сложный спор о границе между средневеко­вьем и Ренессансом. Для наших целей достаточно выяснить лицо века и увидеть в нем черты ста­рого, нового и того, что принадлежит только это­му времени.

XIII век — одно из самых удивительных явлений европейской истории. Это эпоха наивысшего рас­цвета средневековой культуры, но и явственно об­наруживающегося кризиса. Эпоха итогов, но и проектов, которые, так и не воплотившись, оказа­лись все же той тенью, которую отбрасывают из будущего великие события. Время острых междо­усобиц, но и относительного единства Европы, ощущавшей себя некой целостностью с общими ценностями и идеологией, с единым культурным языком, интернациональной наукой. Наконец, вре­мя, которое много размышляло само о себе. Данте с его философией истории — не исключение. Об­щим было чувство важности свершающихся собы­тий, которые нужно было истолковать, в которых

9

надо было принять участие на той или иной сто­роне. Этот динамизм вряд ли можно объяснить только свойственными христианству взглядами на историю как на линейное развитие определенного сюжета. Динамично и само историческое время по­следних веков зрелого средневековья. XI—XIV ве­ка— это постоянное крещендо событий; лишь иног­да возникают паузы стабильности.

Посмотрим, в каких исторических рамках нахо­дится эпоха Данте. Может быть, самая ранняя граница — 800 г. Карл Великий получает импера­торскую корону и создает первый вариант Священ­ной Римской империи. Впервые феодализм полу­чает адекватное политическое оформление, гаран­тированное юридическими, политическими, военны­ми и религиозными реформами Карла Великого. Империя просуществовала недолго, но задан был канон политического творчества, и он закономерно отразился в творчестве культурном. «Каролинг­ский ренессанс» был первым экспериментом по созданию собственной духовно-политической куль­туры. Естественно, он обращался к античным об­разцам, но тип мышления был уже новый. Напри­мер, Иоанн Скот Эриугена, благодаря которому неоплатонизм становится постоянным элементом средневековой духовности, все же мыслитель хри­стианский даже тогда, когда оперирует исключи­тельно античной философской терминологией. Ин­тересная для нас веха — конец X в. Странная, но значительная фигура Оттона III—это как бы предвосхищение будущих устремлений XIII в. Идея, захватившая 16-летнего императора, была той же, что вдохновляла и Карла Великого: воз­рождение Римской империи. Но сейчас это скорее политическая утопия и идеологический миф. Эк­зальтированный властитель мечтает о великом хри-

10

стианском государстве, которое продолжило бы миссию Древнего Рима. Об идее Рима у нас еще не раз пойдет речь, а пока можно лишь отметить, что политический миф древности, возлагавший на Рим роль всемирной монархии, преобразовывался в средневековом сознании — постепенно и со зна­чительными смысловыми колебаниями — в миф о справедливом и благочестивом всемирном государ­стве, которое восстановило бы разрушенный грехо­падением мир на земле. Важная черта Оттоновой идеологии — отрицание теократии. Лозунги Отто­на— «Рим — столица мира», «Римская церковь — мать всех церквей» — предполагали, что римский папа лишь слуга императора, а последний несет на себе всю тяжесть ответственности за религиоз­но-политическую судьбу мира. У Оттона действи­тельно был помощник — Герберт Аврилакский, ко­торый в 999 г. стал усилиями Оттона папой Силь­вестром II. Это был один из крупнейших ученых и богословов своего времени, интересный, в част­ности, тем, что он одним из первых стал усиленно изучать и приспосабливать к христианской идео­логии арабоязычную философию и науку. Трудно сказать, сколь далеко продвинулся бы в своих за­мыслах Оттон, вдохновляемый Сильвестром II,— в 1002 г. он умер.

Следующей вехой можно признать события кон­ца XI в. Это, собственно, уже начало взлета куль­туры средневековой Европы. В этот период кри­сталлизуются все те феномены, которые будут играть определяющую роль в XII—XIII вя. Фор­мируется феодализм в его классическом виде. Феодальные отношения, т. е. отношения землевла­дельцев, связанных иерархией служения кооолю, и крестьян, лично свободных, но так или иначе при­крепленных к земле, приобретают в XI в. те чер-

11 

ты, которые мы обычно связываем с понятием феодального строя. Два события или, лучше ска­зать, процесса специфически окрашивают историю XI в. Это появление городов как нового типа со­циально-экономических отношений и начало кресто­вых походов. Мы можем вспомнить процессы, про­исходившие в эгейском мире в VII—VI вв. до н. э. и приведшие к возникновению античной полисной культуры. Тогда тоже решающую роль сыграли ко­лонизационные походы греков и возникновение го­родов-государств. Заметна изоморфность этих про­цессов, если учитывать, что в конце процесса мы видим в одном случае греко-римский республикан­ский строй, а в другом — буржуазные республики Нового времени. Но если мы обратимся к началу процесса, т. е. ко времени, когда появление нового раскрывало возможности феодализма, а не разру­шало его, то заметим особенности средневекового динамизма общества. Крестовые походы были кон­тактом с. культурой более высокого уровня. По су­ществу это были набеги варваров на культурный Восток, напоминающие ахейское вторжение на Крит. Поэтому крестовые походы оказались не до­нором, а реципиентом: они обогатили христианский Запад и в финансовом, и в духовном отношении и позволили ему осознать себя как целое.

Что же появляется в XI в. вместе с этими двумя феноменами? То, что называли городом до второй половины XI в., было военным или чисто адми­нистративным центром, своего рода нервным уз­лом, необходимым для связи разрозненных регио­нов Европы «темных веков». Но к концу XI в. мы видим новое явление: центр ремесла и торговли, преобразующийся в конце концов в культурно-по­литический центр. Особую роль сыграли металлур­гия и сукноделие: потребность в их продуктах сти-

12

мулировала быстрое развитие соответствующих ремесел, в свою очередь результаты этого развития делали город как центр ремесленного производства все более и более независимым от земледелия и в конечном счете от классических феодальных отно­шений.  Наконец, переход к связи  с потребителем через  рынок,  образование  международного  рынка и  сети  трансъевропейских  торговых  связей — все это породило такое своеобразное явление, как город зрелого средневековья. По  сути это уже  был эм­брион  буржуазной  республики,  но  средневековье еще имеет силы включать этот феномен в свою со­циальную плоть. Довольно быстро город становит­ся источником собственной культуры, собственной системы ценностей. Появляется слой профессиона­лов нового типа — это в основном юристы и меди­ки,  появляется  ученый  нового типа,  относительно независимый от монастырской культуры, появляет­ся и своеобразное светское богословие, а вместе с ним  и  ереси,  которые  находят  хорошую  почву  e социальных волнениях средневекового города. Поэ­зия обретает в городской духовной жизни и слу­шателей, и почву, и хранилище традиций. Специфически  городское  явление  представляет  университет,  на  базе  которого  развивается  философия нового типа — схоластика. В конце концов появляется своеобразный тип демократии — средневековая городская республика. Классический средневековый город во многих отношениях отличен как от античного полиса, так и от будущего бюргерского государства. С одной стороны, он не автономен, с другой — не  настолько  ориентирован  на  систему  потребительско-производительских ценностей.  Невиданная раньше политическая свобода сочетается со строжайшей регламентацией жизни и форм труд Легко колеблется и сама политическая структура го-

13

рода: от диктатуры «черни» до тирании. Довольно быстро города, которые, казалось бы, должны были стать лишь вкраплениями в массив феодального хозяйства, создали обширную сеть коммуникаций. Византия, Ближний Восток, северные моря — все оказалось связанным системой торговых отноше­ний. Выделяются при этом города, которые сумели стать не просто посредником, но крупным произ­водителем. (Среди них североитальянские города, Флоренция с ее сукноделием. Успехи в производ­стве шерстяного сукна сыграли, может быть, не меньшую роль в появлении «Божественной Коме­дии», чем встреча Данте с Беатриче.) Город ока­зывал немалое воздействие на деревню: появление денег у крестьянства и рост потребностей сеньоров делали желанным денежный оброк и мешали при­креплению к земле. Со временем появились города-банкиры, которые стали играть гигантскую, хотя и не всегда явную, роль в политике и экономике. Второй эпохальный феномен — крестовые походы. Более или менее ясна как их экономическая основа, так и идеологическое оформление. Под лозунгом освобождения Палестины от ислама происходила военно-экономическая интервенция, приносившая деньги, земли, власть. Немалое значение имело то, что походы были каналом, направлявшим бедное рыцарство и обнищавшее крестьянство на пути экспансии. И все же в этих походах много зага­дочного. Ни религиозные, ни экономические при­чины не могут полностью объяснить импульсы, дви­гавшие огромные массы людей, иногда вопреки их интересам. Как это часто бывает, нам легче объ­яснить феномен постфактум, уже зная, какие фор­мы культуры предчувствовались и рождались в крестовых походах. Благодаря войнам «за гроб господен» Европа впервые ощутила себя как нечто

14

целое и призванное к одной высокой цели. Был резко расширен ареал экономических, торговых, по­литических и религиозных связей христианского мира. С Востока хлынул поток культурной инфор­мации, преобразившей не только духовную жизнь, но и быт Запада.

Возможно, среди важнейших итогов крестовых походов для западной культуры было осознание истории как войны за идеал — идеи, определившей и сознание, и политику Европы на многие века, особенно если учесть, что буржуазная система цен­ностей не отменила эту идею, а лишь вступила с ней в сложное противоборство. Посюсторонний мир и благополучие, с одной стороны, потусторонний идеал и жертва ради него — с другой. Легко упу­стить из виду, что зрелое средневековье несводимо ни к одному, ни к другому типу ценностей. Здесь мы сталкиваемся с третьим типом, который был попыткой синтеза и как таковой оказывал сильное воздействие на культуру Запада вплоть до начала XVII в. Речь идет о том варианте эсхатологии, который связан с хилиазмом — учением о тысяче­летнем царстве божием на земле. Это учение, осо­бенно популярное в еретических сектах, проникло и в ортодоксальное сознание, сформировав новый идеал: преображенный земной мир, который должен стать достойным воплощением духа. Таким обра­зом, идея истории, со времен августиновской кон­цепции «двух градов» ставшая важной чертой хри­стианского миросозерцания, дополнилась мечтой о царстве справедливости и счастья, осуществленном на некоторое время в земных условиях. В рамках этой утопии по-новому зазвучали и старый миф о Риме, и каролингская идея великого христианского государства. Крестовые походы открыли запасы энергии для осуществления всех этих замыслов.

15

Таким образом, сейчас мы уже можем очертить контуры XIII века. Конец XI и начало XII в. раскрыли во всей полноте тенденции средневе­ковья, и в начале XIII в. они превратились в раз­вернутое культурное целое. Перед нами общество со своим собственным политико-экономическим фундаментом и своим мировоззрением. Оговорим­ся, что речь идет прежде всего о Центральной и Южной Европе, об узле государств, непосредствен­но связанных с Италией. Такой выбор определен не только темой, но и самими историческими обсто­ятельствами, сделавшими этот регион определяю­щим в судьбе средневековой Европы.

Что же составляет специфику века расцвета за­падноевропейского средневековья? Сейчас мы уже знаем, что традиционные приметы Средних веков — крепостничество и инквизиция — оказались после объективного исторического исследования явлением, характерным лишь для определенного этапа средне­вековья (по существу реакцией на симптомы при­ближающегося Нового времени). Нечто подобное произошло и с категорией «рабство», которая счи­талась определяющей при характеристике антично­го способа хозяйствования. Но как нам в таком случае определить средневековые устои? Основное, свойственное всему средневековью,— это натураль­ное хозяйство, слитое с природой и работающее «на себя», а также феодальная рента как источник жизни тех, кто обладал властью. Основу полити­ческой структуры этой социально-экономической формации составляла иерархия отношений «сень­ор— вассал», подножием которой было юридически свободное, но фактически подчиненное крестьянст­во. Основа власти в феодальную эпоху — военное сословие. Его владение землей лежит и в основе внеэкономического принуждения по отношению к

16

земледельцу. Основа духовной жизни церковь c ее сложной иерархией институтов. Относительная автономия княжеств уравновешивается общезначи­мостью церковной идеологии.

XIII век вносит в эту общую схему своеобраз­ную конкретизацию. Все яснее становятся контуры Европы как целого, все интенсивнее развивается духовная жизнь церкви, вырисовываются очерта­ния будущих национальных государств, все силь­нее и богаче становятся города. В конце концов обнаруживается, что идет борьба трех могучих сил. Церковь и император борются за власть над Евро­пой. Дилемма теократии и монархии всегда сущест­вовала в политической истории христианского мира, но в XIII в. она приобретает небывалую остроту. Обе стороны пытаются перетянуть к себе важного союзника — города, которые становятся все более и более необходимыми всем слоям и сословиям фео­дального общества. Однако, как это нередко бы­вает в истории, слуга и господин со временем по­менялись местами. Города, рассматриваемые как средство в борьбе папы и императора, переросли в буржуазный социум и сделали своим средством и церковь, и остатки монархии. В XIII в. до этого еще далеко, но о такой возможности уже догады­ваются наиболее чуткие мыслители (и среди них Данте). В свою очередь эти три силы внутри се­бя не едины. В них намечается разделение проти­воборствующих тенденций, которые полностью про­явили себя в ходе становления раннебуржуазного общества. Обостряются противоречия между круп­ными феодалами и претендующими на абсолютную власть императорами. Усиливается раскол в церк­ви: верхушка церковной иерархии не может справиться с духовными народными движениями, не го­воря уже о ересях. Город раздирают противоречия,

17

тенденции к своеобразному республиканизму сталкиваются с тенденциями к тирании. Общеевропей­ские финансовые и торговые связи и лежащий в их основе рост товарного производства все более и более определяют расстановку сил, но на поверх­ности заметны лишь силы, сражающиеся за свое видение феодальной Европы и ее будущего.

В Европе формируются крупные политические силы, породившие со временем могучие монархии. В целом для них характерны тенденции к центра­лизации власти, поощрение роста производитель­ных сил, развитие товарно-денежных отношений, рост городов. Но конкретное политическое лицо монархий в каждом случае индивидуально. Если Франция неуклонно идет к абсолютизму, пережи­вает, несмотря на политические конфликты и войны, хозяйственный подъем и, благодаря Людовику IX, умело подчиняет интересы крупных феодалов обще­государственным, то Германия не создает полити­ческого союза королевской власти с городами, что для Франции и Англии было важнейшим условием и административных, и хозяйственных реформ, и власть императора имеет статус власти сюзерена. Войны Фридриха Барбароссы оказали гораздо большее влияние на германскую историю, чем вой­ны королевств Англии и Франции на их историю. Причины этого заключались как в зависимости германского императора от источника его военной силы, от крупных феодалов, так и в направлен­ности его интересов. Барбаросса стремился подчи­нить себе Северную Италию с ее богатыми и не­зависимыми городами. Однако ни союз с папой, ни военные успехи, ни разгром оппозиции — Вельфов — не помогли закрепить временные победы им­ператора над ломбардскими городами. Лишь ди­настический брак его сына многократно увеличил

18

силы Фридриха, получившего Королевство обеих Сицилии, т. е. весь юг Италии. Впрочем, когда в 1190 г. Фридрих I умер во время третьего кре­стового похода, германская корона имела врагов уже не только , но и (подчиненная ей тер­ритория была зажата с севера и юга землями Гогенштауфенов), и ­ния. Особую роль в формировании политической карты Европы сыграло правление Фридриха II (внука Барбароссы), которого папа Иннокентий III провозгласил императором в 1212 г. Фридрих II — личность, необычайно колоритная даже для Сред­них веков. Он был не только наполовину италь­янцем по рождению, но и лишь наполовину евро­пейцем в своих вкусах и устремлениях. Человек необузданный и жестокий, он был в то же время ученым, поэтом и полиглотом. Его роскошный дво­рец в Палермо стал своеобразной интернациональ­ной и интерконфессиональной академией наук, цент­ром переводческой деятельности, местом, где встре­тились поощряемые императором школы арабской и провансальской поэзии. Арабофильство Фридри­ха сказалось не только в архитектуре и поэзии, но и в политике. Королевство обеих Сицилии было создано по типу восточных деспотий, хотя стройно организованная система админи­стративного управления и опора на мощные наемные армию и флот, а внутри государ­ства — на мусульманскую гвардию придавали это­му странному государству черты утопической мо­нархии, сочетавшей политические нравы Востока и Запада. Крах империи Гогенштауфенов был выз­ван как резко обострившейся борьбой с папством, так и разорением Германии, которую Фридрих отдал на откуп крупным феодалам. Лишенный ре-

19

альной поддержки, он потерпел ряд военных по­ражений, но крах германской императорской власти после его смерти в 1250 г. не затронул многое из того, что Фридрих ввел в европейскую культуру из арабского мира и из своего фантастического палермского двора.

1250 год часто выбирают как некую точку, зна­менующую вершину позднего средневековья. Дей­ствительно, последующее столетие (до чумы 1349—1350 гг., опустошившей Европу) было и временем ярких проявлений средневекового соци­ально-культурного бытия, и периодом распада его устоев. Двойственность, неизбежная при оценке событий этих лет, вызвана ситуацией, которую можно считать типичной моделью «акме» той или иной культурной эпохи. Как можно проследить на эмпирическом материале истории, периоды расцве­та и распада в некоторой точке социального раз­вития сливаются воедино. Духовный подъем в та­кие времена — это восторг полета в начале паде­ния. Афины перед Пелопоннесской войной, Европа 1300 г., Европа перед наполеоновскими войнами, Европа перед 1914 г. ... Характерная особенность этих микрокультур — наложение двух волн духов­ного развития: достигает своего гребня развитие тенденций прошлого, начинается щедрая трата то­го, что копилось веками, выплескивается вовне в ярких образах то, что зрело внутри, а в то же время из будущего уже идут импульсы новой куль­туры. Это соединение накопленного духовного бо­гатства и силы, появившейся как следствие сня­тых запретов (ведь культура — это еще и систе­ма запретов), дает удивительный эффект творче­ского взрыва.

Средневековая культура приобретает в XIII в. столь своеобразные черты, что спор о начале Ре-

20

нессанса находит здесь обильный материал, С од­ной стороны, мы видим, как христианская мифоло­гия получает все более многообразное воплощение в искусстве, с другой — видим растущую самосто­ятельность искусств и культуры в целом. Но что­бы разобраться в смысле происходящего, нужно обратиться к событиям религиозной жизни XIII в.— событиям, может быть наиболее полно выявившим суть созревших коллизий. Можно за­метить, что два хронологических полюса XIII в. имеют одну общую черту: на рубежах XII—XIII и XIII—XIV вв. нарастают эсхатологические на­строения, усиливается религиозное брожение, вы­ражающееся и в появлении новых еретических те­чений, и в стремлении ортодоксии к обновлению. Не случайно Данте так часто обращается именно к конгениальной эпохе (началу XIII в.), выдви­нувшей близкие его времени идеи, т. е. к эпохе зарождения нищенствующих орденов. Религиозное движение XIII в. имело два аспекта: социально-практический и теоретический. Первый выражался в деятельности орденов, черпавшей силы из тра­диций монастырской борьбы за опрощение и чи­стоту религиозной жизни. Второй — это переос­мысление задач церкви и ее места в истории. Гео­графически особую роль играли юг Франции и Италия. Следует учесть, что в этом сложном про­цессе взаимодействовали весьма разнородные си­лы: католическая церковь со всеми ее внутренними проблемами, религиозно-этические движения, тесно связанные с социальными конфликтами своего вре­мени, и, так сказать, «христианский рационализм», т. е. монастырско-университетская образованность и впитанные ею античные традиции, особенно силь­ные, естественно, в Италии. Относительная неза­висимость разных духовных центров в XII в.

21

способствовала  необычайному  разнообразию  на­правлений.

Вспомним, с каким наследством имел дело XIII век. За столетие с лишним сложилась новая рас­становка культурных сил. Появилась духовная оппозиция обмирщению церкви и первым симпто­мам могущества товарно-денежных отношений. По­явились военно-рыцарские ордена, которые стави­ли перед собой далеко идущие цели, в первую очередь защиты церковной власти словом и делом. Расцвели ереси, что привело в конце концов к Альбигойским войнам — одному из самых драма­тических событий начала XIII в. Расширился кон­такт с арабской наукой и культурой, возросло вли­яние новосозданных университетов, которые быстро сформировали свой стиль теологии и философии. Возможно, самым ярким проявлением духовных антиномий XII в. было противоборство Пьера Абе­ляра и Бернара Клервоского. Абеляр прославился своим диалектическим искусством и стремлением придать рациональную форму истинам откровения. Это был не только выдающийся логик, но и свое­образный теолог, предвосхитивший номиналисти­ческую теологию XIV в. Против рационализма Абеляра выступил Бернар — один из самых знаме­нитых деятелей средневековья. Он противопоста­вил методу Абеляра свою мистическую и поэти­ческую теологию, из которой очень многое почер­пнул Данте.

С именем Бернара Клервоского связано собы­тие, имеющее значение как общеисторическое, так и более приближенное к нашей теме. В Иерусалиме в 1118 или 1119 г. был основан духовно-рыцар­ский орден тамплиеров, т. е. рыцарей Храма. Бер­нар участвовал в утверждении устава ордена (1128). Поначалу целью тамплиеров была охрана

22

коммуникаций, возникших как следствие первого крестового похода, в частности охрана паломников. Но затем этот орден значительно перерос эту за­дачу. Он превратился в самую, может быть, влия­тельную религиозную организацию позднего сред­невековья. Тщательно продумана и организована была его духовная структура. Центром ордена стал храм, построенный на месте, как предполагали, хра­ма Соломона в Иерусалиме, на горе Сион. Рези­денции ордена со временем распространились по всей Европе. По существу орден был военной орга­низацией, в которую входил цвет европейского ры­царства. Воинам было запрещено поднимать ору­жие против христиан, но в борьбе с иноверцами они были грозной, хорошо обученной силой. Идео­логия ордена до сих пор остается загадкой. Во всяком случае, это сложный синтез средиземно­морской мистики, элементов исламской мистики, некоторых идей катаров и гностически осмыслен­ного христианства. В XIV в. эта идейная слож­ность стала поводом для обвинений в ереси, но, видимо, в основе своей тамплиерская идеология стремилась к ортодоксальности. Существует боль­шая литература о возможных связях Данте и ор­дена храмовников. Действительно, многое, и преж­де всего культ богоматери и идея возрождения Храма, сближает символические миры Данте и тамплиеров, хотя большая часть гипотез о там-плиерстве Данте основана на домыслах. Как бы там ни было, орден в течение двух столетий был крупным центром социальной и религиозной жиз­ни. К концу XIII в. он стал главной опорой пап­ского престола. Кроме того, орден был и крупней­шим банкиром христианского мира и не чурался ростовщичества. Таким образом, тамплиеры ухит­рились стать и военной, и экономической, и духов-

23

ной силой, с которой считались все европейские правители. Разгром ордена в 1307 г. сыграл не­малую роль в жизни Данте.

Среди самых интересных событий кануна XIII в. — возникновение движения иоахимитов. Это было рождение нового отношения к истории, которое только намечалось в патристике. Осо­бенность христианского отношения к истории за­ключается в том, что истина предполагается не единожды данной в откровении, но как бы раз­вернутой во времени, как бы длящимся открове­нием. События, связанные с воплощением божест­венного замысла, остаются до конца истории лишь частично понятыми и осмысленными: самые сок­ровенные их стороны разъяснятся лишь после вто­рого пришествия Иисуса Христа. Эта черта хри­стианского мировоззрения позволила в конце XII в., т. е. в эпоху обострившегося ощущения исторического динамизма, создать небывалую по своей диалектичности философию истории. Ее соз­датель, Иоахим Флорский, сын калабрийского крестьянина, аббат монастыря св. Иоанна во Фиоре, выдвинул концепцию, согласно которой мир развивается по замыслу бога от состояния рабства к состоянию свободы, проходя при этом три ста­дии, соответствующие лицам троицы. Первая, от Адама до Христа,— это эпоха Ветхого завета, лю­ди которой живут по закону плоти и подчиняются богу, как раб господину. Вторая, от Христа до 1260 г.,— эпоха Нового завета, осуществляющая переход к духовной жизни. Ее отношение к богу выражается аналогией любви сына к отцу. Третья, от 1260 г. до конца света, — эра святого духа и свободной духовной любви, исключающей подчи­нение и основывающейся на непосредственном со­зерцании бога. (Последнее немаловажно, посколь-

24

ку из этого следует, что такие посредники в богопознании,  как  церковь  и  даже  Евангелие  с  его образами,  аллегорически,  косвенно  сообщающими истину, оказываются  ненужными.)  Еще Августин сопоставлял мировую историю с семью днями тво­рения  и полагал,  что история  получит свой  седь­мой день покоя, когда церковь Петра станет цер­ковью  торжествующей,  церковь веры — церковью непосредственного узрения. Эриугена накануне ты­сячелетия новой эры также задумывается о конце истории и полагает, что христианство должно прой­ти три стадии развития:  закона, благодати и цар­ства божия. Причем каждая стадия  соответствует определенному уровню просветления человеческого сознания  и  определенному  типу  священническо­го  служения.  Амори  Шартрский — современник Иоахима  Флорского  учит  о  близком  наступлении эры третьего завета, завета святого духа, который сделает ненужными заветы Отца и Сына. Однако только у Иоахима и его последователей появляет­ся  всесторонне  развитое  учение,  которое  перера­стает  рамки  хилиазма,  всегда  сопровождавшего ортодоксальное  представление  о  целях  мировой истории.  Опираясь  на  Апокалипсис,  Иоахим  вы­двигает  учение  о  Вечном  евангелии,  которое  со временем  будет  открыто  людям  и  заменит  «бук­венное», где вечные истины изложены  в  преходя­щей, символической форме, т. е. новозаветное Еван­гелие.  Ведущую  роль  в  переходе  к  новой  эре должно было сыграть, по мнению иоахимитов, мо­нашество,  которое  призвано  возродить  идеалы аскезы, созерцательности и любви, забытые позд­нейшей  церковью.  Соотношение  эпох Иоахим  вы­ражает  рядом  триад:  испытание— действие — со­зерцание;  страх — вера — любовь;  рабы — сы­новья — друзья;  старость — юношество — детство;

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10