Беседуя с Фаринатой, Данте получает новые сведения об Аде. Услышав второе предсказание своего будущего (первое дал ему Чакко во втором круге), Данте удивляется тому, что в Аду известно будущее, но настоящее скрыто (однако именно оно вызывает жгучий интерес узников Ада, и они ча­сто расспрашивают Данте о земных делах). Вы­ясняется следующее: подобно дальнозорким, оби­татели Ада видят будущие события, но о насто­ящем могут узнавать только косвенно, из расспро­сов. Поэтому, когда «замкнется дверь времен гря­дущих», умрет все знание в грешных душах. Дан­те нарисовал весьма печальную картину: если на земле течение времени дает новое знание и новые надежды, а все, что уже есть, т. с. прошлое и настоящее, остается с людьми, то в Аду знание необратимо тает. С одной стороны, Ад — это по­стоянное настоящее, грешники как бы застыли в одном состоянии, в муке, выразившей смысл их преступления и ставшей итогом их прошлого, а бу­дущее для них — время наоборот, поскольку оно не раскрывает мир, а сворачивает его с каждой минутой. Но, с другой стороны, как раз настоя­щего-то у грешников и нет, им запрещено видеть то, что есть, другими словами, отрезана их связь с бытием. Отсюда понятны слова Вергилия:

...Ты увидишь, как томятся тени,

Свет разума утратив навсегда... (III 17—18).

Мы видим, что в Аду души немало знают и непло­хо рассуждают. Но дело в том, что «свет разума» —

107

это непрерывная смысловая связь всех творений бога, которая делает их причастными мировому разуму. Ее и лишены души, отсеченные грехом от мира. Такая оторванность Ада («слепого мира», по выражению Вергилия) от жизни целого состав­ляет одну из самых страшных его особенностей.

XI песнь «Ада» рассказывает о принципе устрой­ства преисподней. Странники уже прошли две тре­ти своего пути. Данте переполнен образами адских страданий, но впереди их ожидают самые глубокие недра Ада. И Вергилий считает, что время объ­яснить ученику, как устроено царство тьмы. Вся­кая злая воля стремится к неправде, несправедли­вости. Два главных орудия неправды — обман и насилие. Обман — это порок, свойственный лишь человеку, и потому он особенно ненавистен богу. Обманщикам определено место на самом дне Ада. Над ним расположен круг, где карается насилие. Он делится на три пояса. В первом поясе-—ви­новные в покушении на ближних и на их имущест­во, во втором наказывается насилие над собой и своим имуществом, в третьем — насилие, направ­ленное против бога и его достояния: природы и искусства. Вергилий поясняет и принцип устройст­ва низшего пояса Ада. Там люди наказываются за обман тех, кто им не доверялся, и за обман тех, кто им доверился. В первом случае нарушает­ся «естественная связь любви», во втором кроме нее еще и «союз доверья, высший и духовный», а это более тяжкий грех, и он казнится в низшей области Ада. Что касается более высоких кругов, то пребывающие там души божественным судом отделены от низшего зла, так как несдержан­ность—меньший грех (Данте подкрепляет свое суждение ссылкой на Аристотеля).

У современного читателя адская система возмез-

108

дия может вызвать недоумение. Богохульники на­казываются сравнительно мягко, убийцы далеко не самые последние на адских кругах: ниже рас­положены самоубийцы, еще ниже — фальшивомонетчики, тираноборец Брут оказывается в самом низу... Но эти казусы строго обоснованы дантовской философией преступления и наказания, сфор­мулированной в XI песни. Один общий принцип пронизывает все рассуждения: чем более материаль­ный характер носит грех, тем меньше за него на­казание; чем глубже вторгается преступление в духовные связи, тем страшнее кара. Невоздержан­ные души первых пяти кругов оставались, совер­шив дурные дела, в рамках естественного, при­родного закона. Они, собственно, не нарушали его, но лишь плохо истолковали зов природы. Круг шестой — преступление против бога, но оно еще остается в рамках естественного стремления к исти­не, а потому этот круг есть своего рода Лимб го­рода Дита, расположенный у самой стены и отде­ленный рекой Флегетоном от низших кругов. На­силие, наказуемое в седьмом круге, разрушает лишь внешние связи, созданные всемирным законом любви, и в соответствии с этим разделены три поя­са этого круга: грабеж и убийство суть действия внешней силы, они не приносят вреда душе жертв; расточительство и самоубийство — это уже след­ствие надлома в человеческом «я», что гораздо хуже; еще хуже покушение на бога и его досто­яние, ведь бог не только внешняя сила, но и серд­цевина человеческого «я». Однако бога нельзя сделать жертвой, если он не пожелает этого сам. Поэтому вред здесь причиняется в конечном счете глубинам души. Низшая область Ада, которая даже пространственно отдалена от верха огромным обрывом, заключает в себе обманщиков, на самом

109

же дне — предатели, нарушившие духовный союз доверия. Данте считает этот грех самым тяжким, потому что в основе такого союза лежит высший образец — отношения человека и бога, построен­ные на вере. Таким было и отношение бога к Ада­му и связь человечества с богом в Ветхом и Новом завете. Духовный союз — самая хрупкая и безза­щитная из всех возможных связей, но это и са­мый высокий тип связи, так как он основан на свободной воле, выборе и вере, на самых сущест­венных свойствах человека. В Евангелии утвержда­ется, что грех против святого духа не может быть прощен, и Данте, видимо, относит предательство именно к этому виду прегрешений.

Продолжая путешествие, Данте и Вергилий по­падают в седьмой круг Ада. Данте видит как бы следы большого землетрясения, и ему на миг при­ходит мысль, что это действие силы любви в ее эмпедокловском толковании, т. е. силы, превра­щающей космос в хаос. Но Вергилий в очередной раз опровергает языческую философию любви: на самом деле это следы сошествия в Ад Христа. Перед странниками первый пояс круга — река, за­полненная кипящей кровью. В нее погружены убий­цы, грабители, тираны и насильники. Зверская природа греха подчеркнута тем, что стражами по­яса оказываются кентавры, а стражем всего кру­га— Минотавр (все это существа смешанной при­роды). За рекой следует кольцо леса. Это второй пояс круга — лес самоубийц. Сюда Минос, адский судья, бросает душу как семя, и она прорастает деревом в этой ужасной чаще, где вместо соков в растениях течет кровь, а ветви их терзают гарпии. Тело, которое самоубийцы покинули по своему про­изволу, не будет им возвращено и после Страшного суда, оно повиснет на колючих кустах этого леса.

110

Третий пояс представляет собой пустыню, на рас­каленный песок которой падают сверху хлопья ог­ня. Богохульники лежат на песке лицом кверху; сидят люди, нарушившие законы труда (как част­ного случая искусства),— ростовщики; в беспре­рывном движении люди, извратившие природу,— содомиты. Для нас примечательны две встречи в седьмом круге. Богохульник Капаней (один из ге­роев фиванского цикла мифов) и в Аду продол­жает свои насмешки над небом. «Каким я жил, таким и в смерти буду!» — восклицает он (XIV 51). Иногда комментаторы видят в этом эпизоде ростки гуманизма, признаки ренессансного прекло­нения перед самостоятельностью человека. Но Дан­те устами Вергилия (XIV 63—66) дает другое тол­кование: гордыня Капанея сама по себе есть нака­зание. Томящиеся в своей нераскаянности, как в темнице, грешники, подобные Капанею, оказывают­ся собственными палачами. Среди содомитов Дан­те встречает и с глубокой почтительностью при­ветствует своего учителя Брунетто Латини, оста­вившего заметный след в средневековой литерату­ре стихотворной энциклопедией «Сокровище». От Латини Данте получает третье предсказание своей судьбы, говорящее о великом призвании поэта и осуждающее флорентийцев, недостойных своего ве­ликого соотечественника.

В седьмом круге происходит важный разговор между Данте и его проводником. Отвечая на вопрос об адских реках, Вергилий рассказывает ле­генду о Критском старце (XIV 94—114). На острове Крит есть гора Ида. Когда-то в пещере Иды мать Зевса прятала свое дитя от Сатурна. Теперь на вершине горы стоит статуя старца. Спиной она обращена к Дамиате, городу в дельте Нила, лицом — к Риму, «как к зерцалу». Голова

111

у старца золотая, грудь и руки серебряные, сере­дина тела медная, ноги железные, правая ступня, на которую он опирается,— глиняная. Тело рас­сечено от шеи, из раны струятся слезы, стекая в пещеру. Из этой пещеры и берут начало адские реки: Ахерон, Стикс и Флегетон. Четвертая река, Лета, течет с горы Чистилища. Сливаясь воедино, они образуют в центре Земли ледяное озеро Коцит. Что означает этот загадочный образ? Ком­ментаторы предлагают следующее толкование. Ста­рец символизирует собой «ветхое» человечество, как бы рассеченное грехом Адама. Образ старца возник из соединения рассказа Овидия о четырех эпохах человеческой истории и сновидения царя Навуходоносора (библейская Книга пророка Да­ниила). Четырехсоставное тело статуи означает смену веков в истории, причем голова («золотой век») осталась незатронутой раной греха (цель­ность разума). Статуя опирается на глиняную ступню (церковь), а не на железную (империя). Дамиата, к которой обращена спина статуи,— ме­сто двух важных сражений: в пятом крестовом по­ходе здесь была одержана победа, а в седьмом кре­стоносцы (в частности, тамплиеры) потерпели со­крушительное поражение. Кроме того, Дамиата бы­ла важным этапом на пути пилигримов: это сере­дина пути от Крита к Синаю. Старец смотрит на Рим, потому что спасение человечества — в вос­создании Римской империи.

Здесь мы встречаемся с философией истории, свернутой в один выразительный образ. Крит для Данте — символ працивилизации, и современные историки, пожалуй, согласились бы с ним, учиты­вая роль, которую сыграл Крит как посредник между древневосточной и древнегреческой культу­рой. Крит — остров Зевса, его родина. Это еще и

112

прошлое человечества с его «золотым пеком» бла­женства. Но Крит связан и с мифом об Энее. Здесь, по преданию, жили предки троянцев (род самого Энея по мужской линии восходил к Зевсу), здесь же собирался обосноваться Эней после бег­ства из Трои, но судьба повела его дальше, так что Крит оказался важным этапом на пути к Ри­му. Место рождения Энея — гора Ида Фригий­ская — недалеко от Трои. Обе горы, конечно, свя­зывались в мифологическом сознании, а для Дан­те эта связь имела также историческое значение — она обозначала два этапа развития общества. Третья гора, расположенная в конце пути Крит — Дамиата — это Синай, гора, на которой бог явился Моисею и дал ему закон. Четвертая гора — холмы Рима. Таким образом, путь Энея привел к созда­нию старой Римской империи, а путь пилигримов вычертил направление движения к будущему Риму. Видимо, в зерцале Рима старец надеется узреть свое спасение и исцеление от древней раны.

Чтобы попасть в восьмой круг, Данте и Верги­лию приходится преодолеть серьезное препятствие. Круг насилия заканчивается крутым обрывом, с которого в глубины Ада спадает поток Флегетона. Чтобы спуститься, герои проделывают странные манипуляции: Данте подает Вергилию свой пояс, а тот бросает его в бездну. Оттуда всплывает уди­вительное чудовище, «образ омерзительный обма­на» (XVII 7)— Герион, змей с лицом человека. Данте переосмыслил образ античной мифологии, сделав Гериона символом лжи и вероломства. Ли­цо его приветливо, а шкура, подобно восточному ковру, переливается пестрыми узорами. Неясно, почему его привлек пояс. Данте говорит, что он пытался в свое время обуздать им пантеру (тоже существо с пестрой шкурой). Возможно, это сим-

113

вол  аскезы,  или  же,  предполагают  комментаторы, пояс тамплиеров, имевший какой-то тайный смысл.

Герион переносит на своей спине Данте и Вер­гилия  в  бездну  последних  кругов  Ада.  Восьмой круг, где караются обманщики, не злоупотребляв­шие доверием, имеет сложное устройство. Это де­сять концентрических  рвов,  соединенных мостами. В них под присмотром бесов двигаются грешники. Данте называет это место выдуманным им самим сло­вом Malebolge, Злые Щели. Перед нами — повто­рение Ада  в  миниатюре,  на  горизонтальной  пло­скости. Десять щелей имеют некоторое соответст­вие с  основными  кругами  Ада.  Посредине — про­вал, ведущий в девятый круг.  Описание восьмого круга занимает двенадцать песней «Ада». Это са­мостоятельная эпопея, с пестрым миром историче­ских  и  современных  автору  персонажей,  с  тяже­лыми испытаниями — физическими и моральными, из которых поэт выходит закаленным как меч. Де­сять щелей повторяют общую логику адского воз­мездия:  первые рвы  заполнены душами, чей грех как-то связан с любовью, увлечением или хотя бы корыстью (в этих грехах есть что-то человеческое); в  следующих  все  отчетливей  проступает  отврати­тельная сущность обмана, и в последних ложь при­обретает  дьявольский,  внутренне  страшный,  а  не только внешне отталкивающий вид. В первой щели под бичами чертей идут два строя грешников: это сводники и соблазнители. Во второй щели — льсте­цы. Любители сладких слов при жизни, здесь они барахтаются  в  липких  нечистотах.  Третья  щель карает грех церковной коррупции, симонии:  греш­ники  вбиты  в  ямы  вниз  головой,  по  торчащим вверх пяткам пробегает огонь, каждый следующий грешник  заколачивает  предыдущего  еще  глубже в  землю.  В  одной  из  ям  ждут  Бонифация  VIII,

114

виновника многих бед Данте, а следующим будет Климент V, ненависть к которому проходит через всю поэму. В четвертой щели, проливая беззвучные слезы, медленно шествуют волшебники и прори­цатели. Они не могут смотреть вперед, так как голова их свернута назад. Данте охватывает один из последних порывов сострадания, но Вергилий останавливает его: «Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво» (XX 28), Вергилий требует от Дан­те не очерствения, а страсти к добру, которая в Аду должна вывернуться наизнанку и стать не­навистью к злу, не теряя своей внутренней сущ­ности. Пятая щель наполнена кипящей смолой, в которой варятся взяточники. Здесь Данте вклю­чает в трагедию Ада небольшой фарс — перебран­ку и потасовку чертей, которая кончается пресле­дованием путников. Эта сцена имеет и аллегориче­ское значение: Данте в его первую эмигрантскую пору преследовало клеветническое обвинение в фи­нансовых злоупотреблениях. В иносказаниях фар­са поэт решительно отметает клевету. Преодолеть рубеж шестой щели оказалось так же сложно, как и попасть в шестой круг. Мосты, радиусами пере­секающие рвы, оказались разрушенными земле­трясением, которое произошло, когда Христос спустился в Ад. Вдобавок героев ввели в заблуж­дение черти, указав на несуществующие мосты. Данте во второй раз переживает сомнение в мо­гуществе Вергилия (земного разума). В шестой щели, где они прячутся от погони, им встречают­ся терпящие наказание лицемеры и фарисеи. На них позолоченные и разукрашенные снаружи свин­цовые одежды, которые давят их тяжелым гнетом. Поперек тропы, по которой они проходят, брошен фарисей Кайафа, когда-то призывавший к казни Христа, и вереница грешников проходит по нему.

115

Вергилий находит выход из щели, но силы Данте почти на исходе, и он не может карабкаться по склону гребня. Его любимый учитель произносит речь, вдохновляющую Данте:

Встань! Победи томленье, нет побед,

Запретных духу, если он не вянет,

Как эта плоть, которой он одет!  (XXIV 52—54).

Герои попадают в седьмую щель, где наказы­ваются воры: злодеев жалят змеи, после чего они сгорают и снова восстанавливаются из пепла. XXV песнь подробнейшим образом описывает взаимо­превращения человека и змеи, что кроме мораль­ного смысла (утрата человеческого облика) имеет, возможно, еще какое-то символическое значение. Восьмой ров скрывает в себе движущиеся огни, в пламени которых заключены лукавые советчики. Здесь происходит встреча Данте с Улиссом, на­казанным за хитрость с троянским конем. Данте, конечно, не может простить гибель священной для него Трои, но, с другой стороны, у него особое отношение к Улиссу, и это привлекало к эпизоду внимание многих комментаторов (см.: 26, 45—, 25—36). В «Комедии» некоторые персона­жи оказываются своего рода двойниками Данте, которые реализуют возможности его духовного развития и как бы позволяют Данте взглянуть в зеркало самопознания. Таким зеркалом служит и Улисс. Он похож на Данте тем, что стремится вырваться из рамок обыденности, открыть новые миры.

Тот малый срок, пока еще не спят

Земные чувства, их остаток скудный

Отдайте постиженью  новизны...

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены...

(XXVI 114—120).

116

Так обращается Улисс к своим спутникам, кото­рых он увлек в плаванье за Геркулесовы Столбы. (Корабль Улисса попал в южное полушарие и по­гиб недалеко от горы Чистилища.) Роднит героев и то, что оба они на пути домой побывали в за­гробном мире. В то же время Улисс —- антипод Данте. Он движется по земной поверхности, по горизонтали, открывающей только чувственную но­визну, а Данте, уведенный с ложного пути Верги­лием, движется по вертикали, которая одновремен­но и мировая ось, и лестница духовного восхож­дения. Улисс влеком собственной авантюрной страстью, а Данте руководим авторитетом — Вер­гилием. Улиссом движет любопытство, а Данте — жажда истины. «Данте — паломник, а Улисс — пу­тешественник»,— подытоживает (44, 35). Улисс — герой наступающей эпохи Возрождения, и характерно, что этот образ и прив­лекает и отталкивает Данте.

Любопытен эпизод с еще одним обитателем вось­мой щели — Гвидо да Монтефельтро. Этот хитрый политик и полководец, раскаявшись, стал фран­цисканским монахом, но Бонифаций VIII, пообе­щав отпустить грех, получил у него злой совет, как уничтожить врагов. Когда св. Франциск со­бирался забрать умершего Гвидо в Рай, прилетел некий черный херувим, доказавший свои права на него с помощью умозаключения, основанного на недопустимости одновременно грешить и каяться. «А ты не думал, что я логик тоже?!» — воскли­цает черный херувим (XXVII 123). Данте под­черкнул этим эпизодом, что логика (переживав­шая расцвет в XIII—XIV вв.) — нейтральный инструмент, который может служить и богу, и дья­волу.

В девятой щели — сеятели раздоров и религиоз-

117

ных  расколов  (схизматики).  Их  тела  рассечены страшными  ранами. Среди них трубадур Бертрам де Борн, держащий свою отсеченную голову, слов­но фонарь, и Магомет, который во времена Данте считался раскольником, изменившим христианству. Десятая щель казнит фальсификаторов: поражены проказой и коростой поддельщики металла  (алхи­мики),  впадают  в  бешенство  поддельщики  себя (т. е. выдававшие себя за другого), страдают во­дянкой  поддельщики  денег  и  лихорадкой — под­дельщики слов (лжецы). Как всегда, Данте строго соблюдает принцип: чем больше в грехе духовно­сти, тем он страшнее. Металл всего лишь вещест­во, подделка личности гораздо хуже, однако еще хуже  подделка  денег,  ибо  это  идеальные  знаки, которые  определяют  перемещение  материальных объектов.  Хуже всего фальсификация слов, ложь как таковая,  потому  что  здесь  происходит извра­щение  связи  между  словом  и  смыслом  и  таким образом в мир проникает дьявольская сила. Меж­ду  словом  и  смыслом  всегда  должно  быть  нечто третье, что гарантирует их правильную связь. Это третье — человеческий  разум.  Лжецы  совершают предательство по отношению к слову, они не вы­полняют своей роли посредника. Но ведь слово — это  бог,  и  потому  грех  лжи — самый  тяжкий  в Злых Щелях.

Шествуя дальше, Данте и Вергилий различают вдалеке подобие башни. Это гиганты, стоящие в колодце, который ведет в самую нижнюю часть Ада. Зевс сбросил их в преисподнюю за то, что титаны покушались на его власть. Сотворив та­кую колоссальную силу, говорит Данте, и не наделив ее доброй волей, природа совершила ошиб­ку, но, раскаявшись, пресекла жизнь этого племе­ни и оставила лишь гигантских животных. Мысль

118

Данте об опасности соединения злой воли и силы, более того, об эволюционной бесперспективности такого синтеза, достойна внимания. Один из ги­гантов— Немврод, ответственный за трагедию Ва­вилонского столпотворения и смешения языков. Он произносит скрежещущую бессмысленную фразу, как бы демонстрирующую утрату священного дара речи в адских глубинах. Гигант Антей в ладони пе­реносит Данте и Вергилия на дно колодца, и они оказываются на льду озера Коцит. Это и есть де­вятый, последний круг Ада.

Коцит делится на четыре пояса, в центре же — сам владыка зла Люцифер. Здесь место тех, чей грех — обманутое доверие. В Каине предатели род­ных, в Антеноре — родины, в Толомее — друзей и гостей, в Джудекке—благодетелей. Они вмерзли в лед настолько глубоко, насколько тяжек был их грех. Знаменитый разговор Данте с Уголино и ряд других выразительных эпизодов рисуют картины духовной смерти, глубины которой столь ужасны, что физическая смерть становится при этом уже чем-то несущественным. Здесь встречаются души, чьи тела здравствуют на земле (в них вселился бес), а сами они пребывают в Аду. Цепенящий холод символизирует сущность сферы Коцита. Ес­ли в верхних кругах была утрачена лишь надежда, в средних — вера, то внизу потеряна любовь. Один из героев говорит, что ад — это невозможность любить. Обитатели Коцита на­всегда отторгнуты от очеловечивающей силы люб­ви, которая ближайшим образом связывает душу с богом через ипостась святого духа. Здесь Данте показывает, что хорошо усвоил уроки Вергилия: он полон ненависти, колотит одного из грешников, обманывает другого. Последний эпизод (XXXIII 109—126) особенно примечателен: Данте, клянется,

119

что очистит ото льда глаза грешника, если тот рас­скажет ему о себе, но затем отказывается выпол­нить обещание. И это происходит в той части Ада, где несут кару за поруганное доверие. Но в перевернутом мире Ада (а он, как мы узнаем чуть позже, перевернут вверх дном и в буквальном, фи­зическом смысле), в мире зеркально измененных этических норм этот поступок — моральный подвиг. Данте не чужд идее непротивления злу насилием, этому можно найти подтверждения в «Чистилище» и в «Рае», однако в Аду справедливость и Первая любовь требуют адской логики, делающей зло доб­ром. Этот диалектический принцип проходит че­рез всю кантику. Мы встречаемся с ним уже вна­чале (III 124—125), где души сами торопятся в Ад, потому что их страх превратился в тягу к на­казанию, и далее во многих эпизодах, которые демонстрируют превращение противоположностей друг в друга, нередко приобретающее характер дурного круговорота.

Последняя песнь «Ада» описывает встречу с Люцифером. Данте издалека видит нечто, похожее на гигантскую ветряную мельницу. Оттуда дует пронизывающий холодный ветер. Вергилий подво­дит поэта к царю преисподней, по пояс вросшему в лед. «Я не был мертв, и жив я не был тоже»,— сообщает читателю Данте. Действительно, это осо­бая точка адского мира: пространство здесь сжато, время — даже адское — остановилось, движения тут нет, но и покоя также нет, поскольку крылья сатаны бьют с такой силой, что рождают вихрь; здесь исчез даже тот призрак жизни, который еще оставался в верхних кругах, но и смертью назвать это состояние было бы неточно, и мы понимаем, что Ад — это бессмертие. Вечное «сейчас», в ко­тором оцепенели обитатели Ада, доведено до пре-

120

дела  в  Коците,  где  освобождающая  сила  смерти не действенна.

О, если вежды он к Творцу возвел

И был так дивен, как теперь ужасен,

Он, истинно, первопричина зол!  (XXXIV  34—36).

Это первое восклицание Данте при виде дьявола. В «Чистилище» Люцифер именуется так: «...тот, кто создан благородней, чем все творенья....» (XII 25—26). По преданию, Люцифер — ближайший к богу серафим, порвавший духовную связь с богом, что привело к расколу небесных сил на два воин­ства, а затем к падению Люцифера. Грех его — это первопреступление, которое стало источником всех остальных злодеяний в истории. Заметим, что Лю­цифер борется не с богом: война идет между ра­тями Люцифера и архангела Михаила, она есть следствие более значительного, таинственного со­бытия. Нарушив связь, основанную на доверии, Люцифер из самого прекрасного творения превра­тился в самое ужасное. Видимо, первоначальная красота и запечатлена именем Люцифер—«светоносец». В Средние века главными темами при истолковании сущности Люцифера стали его гор­дыня и неправедная светоносность (ср. античный образ Прометея). Свет без тепла любви — вот ко­ренной изъян Люцифера.

Картина, открывшаяся Данте, такова. У Люци­фера три лица и шесть крыльев. Среднее лицо крас­ное, правое—бледно-желтое, левое — черное. В средней пасти торчит ногами наружу Иуда; дья­вол жует его и сдирает ему когтями кожу со спины. В правой пасти Кассий, в левой — Брут. Убийцы Цезаря и предатель Христа — самые большие грешники в Аду, ибо они предали земное и не­бесное величие. Картина довольно динамична: кон­вульсивно трепещут крылья, скрежещут зубы, сте-

121

кает кровавая слюна, глаза источают слезы, хо­лодный ветер превращает все это в лед, к тому же, как мы помним, сверху в Коцит впадают кровь и слезы адских рек (их источник — Критский ста­рец), а из южного полушария сюда течет ручеек Леты. Данте не жалеет поэтических средств, что­бы внушить нам ужас и отвращение. Его Люци­фер совсем не похож на сатану Мильтона, роман­тиков, Гёте. Данте остро ощущал красоту добра, и ему не надо было искать косвенных путей ее изображения — через ложную красоту зла, как это порой будут делать романтики. Легко заметить, что Люцифер сохранил следы своего былого ве­личия, но падение превратило их в страшную па­родию на небесный образец. Три лица соответст­вуют трем ликам бога, но вместо любви святого духа — кроваво-красное лицо ненависти, вместо си­лы Отца — бледно-желтое лицо бессилия, вместо всезнания Сына — черное лицо неведения. Если три креста Голгофы — это перекресток спасения и гибели, то три жертвы Люцифера — это абсолют­ный тупик непросветленных мучений.

Затрудненность движений, теснота, холод, тя­жесть, ужас, неощутимость границы между жизнью и смертью, мрак, лед, уродство дьявола — все это имеет у Данте и философский смысл. Люцифер несет кару в центре Земли, месте, «где гнет всех грузов отовсюду слился» (XXXIV 111), в этом источник его сковывающей силы. Здесь вещество потеряло духовный смысл и не подчиняется кос­мическому ритму движения, отражающему жизнь идеального мира. Здесь вечная ночь, потому что божественный свет не проникает в Ад. Здесь хо­лод и лед, т. е. отсутствие любви и мертвая пра­вильность кристаллов вместо асимметрии жизни (ср. мотив холода в «Докторе Фаустусе» Томаса

122

 Манна). Здесь утрачен дар речи (XXXIV 37) и искажено естественное состояние сознания (XXXIV 25—27). Люцифер — это «червь, которым мир пронзен» (XXXIV 108), и образ плода с черво­точиной, который навевает эта метафора, подкреп­лен дантовской физикой земного шара, с одной сто­роны, и ассоциациями с райским плодом и змеем из Книги Бытия — с другой.

Кроме образов и метафор читатель получает и прямое сообщение о событиях, связанных с мяте­жом Люцифера (XXXIV 121—126): свергнутый с неба дьявол упал на землю южного полушария и выбил ее своим ударом в северное полушарие, где она «взметнулась горой». Люцифер застрял в цент­ре, южное полушарие покрыла вода, оставив лишь остров Чистилища, а в северном выброшенная земля освободила пространство для воронки Ада. Линия падения, как мы узнаем позже, образовала ось «гора Чистилища — гора Сион», проходящую через центр Земли.

Чтобы выбраться из Ада, Вергилий велит Дан­те обхватить его вокруг шеи и начинает спуск вниз по косматой шерсти дьявола. На бедре он ложится и разворачивается головой вниз, продолжая дви­жение. Когда Вергилий через расщелину выбира­ется на скалу, Данте с удивлением обнаруживает, что Люцифер остался внизу торчащим вверх но­гами. Герои миновали важный рубеж: они пере­брались в южное полушарие, перевернувшись в точке максимального тяготения (чресла дьявола). Здесь Вергилий впервые отмечает время по Солн­цу. Карабкаясь вдоль ручья Леты, странники вы­ходят на поверхность: они—на острове Чисти­лища.

Страшный путь, пройденный поэтом, не только открыл перед ним неведомый мир, но и изменил

123

его самого. Он прошел через опыт смерти, по­бывав в недрах Земли. Он познал себя и прямо — в трудных ситуациях и косвенно — узнавая свои черты в некоторых грешниках. Резкая смена со­бытий и эмоций закалила Данте. Вергилий научил его подчиняться голосу разума. Устройство Ада многое объяснило в событиях земной жизни. Дан­те с изумлением увидел мир без света истины, по­рядок без морали, логику без любви, силу без доб­ра и обнаружил, что жизнь «наверху» может упо­добиться увиденному «внизу», если тяготению адских сил не противопоставить такие, казалось бы, хрупкие ценности, как любовь, надежда, вера, честь, долг... Однако груз знаний и духовного опы­та не освобождает от законов «падшего» мира, и Данте ждет еще одно испытание — гора Чисти­лища.

124

Глава  V. ВОСХОЖДЕНИЕ К СВОБОДЕ

Если изображение адских мук имело в средневековом фольклоре и богосло­вии долгую традицию, то Чистилище длительное время оставалось неопределенной иде­ей, причем свойственной только католической тео­логии (хотя в православии есть близкий по духу миф о «мытарствах» души). По существу Данте был первым, если не единственным, кто дал раз­вернутую образную и идейную интерпретацию картины Чистилища. В его изображении это гора, в основании которой Предчистилише, или Антипургаторий, затем идут семь кругов, где очищаются от семи грехов, и, наконец, плато на верши­не— Земной Рай, который когда-то пришлось по­кинуть Адаму и Еве. Чистилище — противополож­ность Ада, и Данте стремится выразить это всей поэтикой второй части. Шеллинг отмечал скульп­турность первой кантики, живописность второй и музыкальность третьей (см. 60), но это только наиболее общие различия художественных средств. «Чистилище» — самая, пожалуй, поэтически со­вершенная часть «Комедии» — имеет тщательно продуманную структуру, свой уравновешенный и гармонизированный мир образов, свою философ­скую проблематику. Если в «Аде» можно найти физику подземных стихий, классификацию видов моральной смерти и метафизику демонологии, то в

125

«Чистилище» — философия  жизни  (психология, биология, эмбриология), этика и история.

Первое, что видят герои, выбравшись из рас­щелины на поверхность,— свет планеты Венера, находящейся в созвездии Рыб. Затем они замеча­ют четыре звезды (четыре «языческих» доброде­тели: мудрость, справедливость, мужество и уме­ренность). На побережье их встречает величест­венный страж Чистилища — Катон Утический. Вер­гилий обращается к нему с речью (излишняя ди­пломатичность которой не понравилась суровому Катону), сообщая, что Данте стремится к свобо­де (I 71). Узнав о высшей санкции на путешест­вие, Катон пропускает странников, приказав им омыться росой и опоясаться прибрежным трост­ником. Смыв слезы и адскую копоть с лица, пере­вязавшись гибким тростником, Данте следует за своим учителем, а тот (по совету Катона) ориен­тируется на Солнце.

Уже первые шаги в Антипургатории подготови­ли Данте к будущему восхождению. Он знает главные вехи на пути к спасению: любовь (Вене­ра), добродетель (четыре звезды), воля к свобо­де (Катод), свет истины (Солнце), руководство разума (Вергилий), очищение (роса), смирение (тростник). Появление Катона в роли стража Чи­стилища иногда смущает комментаторов. С одной стороны, он образец свободолюбия и античного мужества (Катон Младший боролся за идеалы Римской республики и покончил с собой, когда она погибла). Но с другой — он язычник, самоубий­ца и республиканец. Как он может охранять путь к христианскому раю? Здесь надо учесть особое отношение Данте к истории Рима, каждый этап которой имел для него значение как прообраз исто­рии христианского мира и будущей империи. Кро-

126

ме того, Катон не спасен — он вечный страж Чи­стилища, тогда как спасающиеся души движутся по кругам горы. Если Ад и Рай — это относитель­ная стабильность, то Чистилище — это постоянные изменения в статусе душ, их моральное развитие. Но Катон из такого процесса исключен.

Сориентируемся во времени и пространстве, В Аду Данте пробыл сутки, с 6 часов вечера до 6 вечера. Но в Чистилище он оказался утром, около 8 часов, поскольку он перешел в южное полуша­рие и выиграл часть суток. Пространственно он на другом конце диаметра, соединяющего центр южного полушария (Чистилище) и центр север­ного (Иерусалим, ограниченный с востока рекой Ганг в Индии, а с запада рекой Кадикс в Испа­нии).

Уже на прибрежной полосе Чистилища Данте делает первые открытия: он видит ангела, достав­ляющего души в Чистилище, слышит пение (113-й псалом о бегстве из Египта), которое отныне сме­нит постоянное сопровождение адского странст­вия — стоны и слезы. Но главное — это, как и в Аду, встречи с душами. Примечательна встреча с Манфредом, сыном Фридриха II. Данте чтил по­гибшего в битве сицилийского короля и поместил его на первый уступ Предчистилища, где нахо­дятся души отлученных от церкви.

Предвечная любовь не отвернется

И с тех, кто ими проклят, снимет гнет,

Пока  хоть  листик  у  надежды  бьется  (III  133—135).

Этими словами Манфред объясняет, почему он, успевший перед смертью обратиться в молитве к милости божьей, оказался здесь, а не в Аду. Но все же он обречен ждать у подножия горы, пока не пройдет 30 раз «срок отщепенства». Как в этом, так и в других случаях сократить срок испытания

127

могут молитвы добрых людей на земле, поэтому души нередко просят Данте напомнить о себе по возвращении. Заговорившись с Манфредом, Дан­те не заметил течения времени. Это послужило ему поводом для рассуждений о единстве всех частей человеческой души, которое подтверждается ее спо­собностью полностью раствориться в одном чувст­ве (IV 1 — 12).

Второй уступ Чистилища — место, где ждут сво­его часа нерадивые души. Каждая встреча здесь — повод узнать что-то новое, будь то устройство го­ры или воспоминания душ. Но земные заботы не оставляют Данте, и встреча Вергилия с земляком вызывает взрыв политических эмоций — знамени­тую филиппику о неурядицах Италии (VI 76— 151). Самый символически богатый эпизод Антипургатория — рассказ о Долине королей. Странни­кам приходится заночевать, так как один из зако­нов горы Чистилища таков, что двигаться вверх можно только при свете солнца, в темноте же исче­зает воля, и движение возможно лишь вниз или по окружности. Они попадают в уютную долину с благоухающими травами и цветами. Здесь отды­хают короли, при жизни слишком увлеченные зем­ными делами. Им не хватило воли выполнить свой высший долг, но все же это истинные короли; их статус, как мы знаем, Данте считал священным. Опять в «Комедии» встречается группа персона­жей, объединенных по принципу соединения про­тивоположностей, который станет одним из глав­ных в архитектонике «Чистилища» и «Рая». Мир­ную, хотя и горькую, беседу ведут между собой властители, которые при жизни, мягко говоря, не были друзьями. Вечером по краям долины стано­вятся два ангела с огненными клинками. Их по­сылает Мария, чтобы охранять королей от появ-

128

ляющегося здесь змея. Весь эпизод создает на­строение ноктюрна. Ведутся тихие разговоры, расслабляет аромат и пестрота цветов, плавны движе­ния ангелов и змея, который хоть и напоминает искусителя Евы (VIII 98—99), но скорее красив, чем страшен. Все это должно передать безволие королей, находящихся под мягкой опекой неба (у ангелов закругленные мечи). Но Данте все же осуждает их пассивность. Пестрота, связанная у Данте с восточным мотивом (ср. описание шкуры Гериона), наркотический аромат, близость соблаз­на (змей) как бы говорят об измене римскому мужеству. В то же время именно здесь на вечер­нем небе появляются три звезды, символизирую­щие христианские добродетели (вера, надежда, лю­бовь), и здесь ангелы с их белыми одеждами, зелеными крыльями и пламенеющими мечами напоми­нают об этих добродетелях (белый цвет — вера, зеленый — надежда, красный — любовь). Данте как бы включает королей в сферу действия хри­стианских законов.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10