Чтобы представить себе характер возрожденных идеалов, рассмотрим два явления средневековой ре-

45

лигиозной психологии: теорию любви и беатификацию дамы. Христианская культура на раннем этапе резко противопоставила свою философию любви эллинским теориям. Античность выработала богатую поэтическую традицию истолкования люб­ви как безличной мучительной страсти — таков Эрос греческой лирики. Его сохранила и римская любовная поэзия, обогатив, правда, тонкими пси­хологическими наблюдениями. Знала античность Эрос и как философское начало, страшную кос­могоническую силу Гесиода, Парменида, орфиков, Эмпедокла. Поздняя греческая философия, опира­ясь на платонические конструкции, соединяет обе традиции, утонченно трактуя путь души от одер­жимости демоном-Эросом к просветленной интел­лектуальной любви, открывающей мир истинной красоты и бытия. Отцы церкви радикально разме­жевались с языческой традицией, противопоставив античному эросу христианскую любовь — милосер­дие и кротость, душевную теплоту и жертвенность, бескорыстную приязнь и братскую благожелатель­ность. Христиане подчеркивали личностный харак­тер любви, ее незамутненность похотью. В качест­ве небесного образца рассматривалась и любовь Отца к Сыну как отношение двух ипостасей Трои­цы, и любовь бога к человеку. Еще более опреде­ленное размежевание мы встречаем в формулиров­ке Августина: град божий и град земной создают два вида любви: любовь к богу, доведенную до самозабвения, и любовь к себе, доведенную до богозабвения («О граде Божием» XIV 28). Осо­бенностью христианского понимания любви было парадоксальное сочетание этого самозабвения, пре­небрежения собой (ср. Матф. 10, 39: «Сберегший душу свою потеряет ее...») с личностным характе­ром любви. Апостол Павел утверждает, что любовь

46

превосходит веру и надежду, поскольку она не исчезнет даже тогда, когда все относительное упразднится (1 Коринф. 13). Другим, древним полюсом христианской философии любви была ветхозаветная Песнь песней, которая трактовалась как символическое описание встречи души с богом, церкви — с Христом. Это искусство толкования чувственных образов в сверхчувственном смысле помогло христианам сохранить связи и с языческой мифологией. Она понималась как несовершенное предчувствие более высоких истин и активно использовалась как «прикровенный» язык выра­жения тайных истин, т. е. выполняла ту же роль, что и «дама-ширма» куртуазной поэзии. Богатая традиция религиозной лирики использует самый широкий спектр поэтики античности, не чураясь рискованных эротических образов и метафор. Иног­да в этих чертах средневекового творчества пы­таются увидеть зарю Ренессанса или же католи­ческую специфику, но непредубежденное исследо­вание показывает, что такой символический метод неотъемлем от христианской поэтики. Догматиче­ской основой, которая делала безопасными эти ме­тафорические построения, было учение о двоякой природе Христа — божественной и человеческой одновременно. Поэтому лирической материи христи­анской поэзии постоянно соответствовала невиди­мая форма теологической истины. Особую роль приобрела мифологема брака Христа и Церкви (Ефес. 5, 22—23), которая рассматривала Песнь песней как предугаданное будущее соединение и слияние в одну плоть общины верующих и бога. В этом смысле многочисленные метафоры Иеронима Блаженного или Григория Нисского приоб­ретают не только поэтическое значение, но и стро­го догматическое. Апокалипсис обозначает церковь

47

и как «жену», и как «невесту», относя будущий брак ко времени Страшного суда. Данте находится в конце этой мистико-поэтической традиции; между ним и Новым заветом — святоотеческие сочинения, «Ареопагитики», Боэций, Эриугена, Бернар Клервоский, сен-викторская школа, Прованс, Франциск Ассизский, Бонавентура, Фома Аквинский, Якопоне да Тоди, колоссальная традиция церковной и светской поэзии, прибегавшей к символическому истолкованию земной любви. И можно заметить, что Данте даже в «Новой Жизни» очень осторо­жен в выборе художественных средств для этой темы. Он как бы следует формуле Иоанна Злато­уста, утверждавшего, что похоть проистекает от недостатка любви. Может быть, самый большой риск, на который идет Данте,— наделение Беатри­че святостью. Однако с точки зрения тогдашней теологии нечестия здесь не было. «Божественная Комедия» полностью снимает проблему, ибо ее Беатриче — не только флорентийская девушка, но и символ Теологии. «Новая Жизнь» не дает столь четкой богословской интерпретации любви к Да­ме, как «Комедия», но особенность ранней книги Данте — явный выбор философского, а не худо­жественно-эмоционального пути решения жизнен­ного конфликта. Данте опирается на опыт прован­сальской школы, уже знавшей «ангелизацию» воз­любленной, и идет дальше. Ему необходимо впи­сать в картину мира и тем самым оправдать свою страсть. Ближайшими предшественниками на этом пути оказываются Бернар Клервоский и Бонавен­тура (см. об этом: 26, 67—Бернар учит, что после падения Люцифера и его воинства бог возмещает потери в небесном царстве приоб­щением к нему праведных людей. Причем люди становятся высшим ангельским чином, так как

48

именно серафимы в свое время bocci или против бога. Вместо утратившего свою божественность Люцифера богу предстоит дева Мария, возвысившаяся над своей человеческой природой. Данте даже уточняет, что десятая часть ангелов сразу по­сле сотворения пала, и именно для восполнения этой потери был создан род человеческий («Пир» II 5—12).

Таким образом, между ангельским и человече­ским миром существует как бы двустороннее дви­жение: ангелы могут терять свой статус, а люди — приобретать их чин, восстанавливая гармонию не­ба. Для этого необходима не только личная пра­ведность, но и благодать. Данте подводит чита­телей «Новой Жизни» к мысли о том, что смерть Беатриче была как раз такой акцией высшей спра­ведливости и ему как поэту оставалось лишь во­спеть ее, не неся ответственности за саму «анге­лизацию». Но в то же время им сделаны уже ре­шающие шаги к концепции «Божественной Коме­дии»: в отличие от своих современников он не только возносит Даму буквально до небес, но и предполагает, что она с самого начала была их обитательницей, ибо она — Беатриче (что значит «благодать»), «девятка» (самораскрытие Троицы). Следовательно, ее путь с земли на небо — отра­жение ее пути с неба на землю, предначертанного богом. Наследник провансальской культуры, Дан­те считает, что нет более совершенного воплоще­ния спасающей и возвышающей силы неба, чем неповторимая индивидуальность женской красоты. Не только психология влюбленного и субъективное переживание красоты, но и устройство и конечная цель универсума отражаются в событиях «Новой Жизни». Мы увидим, что в «Божественной Коме­дии» недвусмысленно подчеркивается исключитель-

49

ная роль Данте в жизни его эпохи, откуда должно быть ясно, почему именно ему дано увидеть лицо благодати. Но и раннее произведение заставляет заподозрить автора в гордыне: ведь он прославляет Даму так, как никто не мог себе позволить в его время. Главным оправданием Данте служит то, что прототип связи земли и неба задан был дог­матами христианства, и необычным оказывается лишь то, что Данте доходит до предельной персонализации этой связи. Философия любви в Сред­ние века, как бы переходя на новые круги, расши­ряла поле своего проявления, но не теряла связи с центральной точкой. Данте вовлекает в эту сфе­ру максимум индивидуально-биографического. Сле­дующий порыв культуры сорвет с орбиты эту фи­лософию и переведет ее в состояние полета по пря­мой.

50

Глава  III. ИТАЛИЯ ТРЕЧЕНТО

Переломивший жизнь Данте на две ча­сти 1300 год папа Бонифаций VIII объявил юбилейным, и сотни тысяч пилигримов стали стекаться в Рим, чтобы, как бы­ло обещано, получить отпущение грехов и урав­няться в глазах церкви с крестоносцами. Однако сам праздник был скорее декорацией, за которой скрывался назревающий конфликт. Король Фран­ции Филипп IV начинает борьбу с римским престо­лом, собирает с французского духовенства налог без разрешения курии, запрещает вывоз ценностей из Франции в ответ на сопротивление Бонифа­ция VIII. (Юбилей, собственно, был попыткой най­ти новые источники финансовых поступлений для ку­рии.) Контрнаступление папы, в том числе знаме­нитая булла 1302 г. («Unam Sanctam»), в кото­рой развивалась теория «двух мечей», врученных па­пе, т. е. светской и духовной власти, не увенчалось успехом. Союзники, на которых рассчитывал папа, не стали ввязываться в борьбу, а Филипп IV, несмотря на поражение в борьбе с Англией, ока­зался серьезным противником и сумел тщатель­но подготовиться к следующему этапу конфликта. Он развернул мощную политическую кампанию против Рима, изображая папу узурпатором и вра­гом Франции, нашел союзников в Италии и попы­тался арестовать Бонифация VIII в его резиден-

51

ции. Прибывшие из Рима войска освободили па­пу, но арест и избиение привели к тому, что через месяц Бонифаций VIII умер (октябрь 1303 г.). Новый папа, Бенедикт XI, скоро умер при зага­дочных обстоятельствах. Его сменил ставленник французского короля Климент V. Папский пре­стол перенесли в Авиньон, в кардинальскую кол­легию были введены французы, и, таким обра­зом, курия стала пленницей короля. «Авиньонское пленение» продолжалось 70 лет и нанесло страш­ный удар церкви. Этот конфликт положил конец огромной политической и духовной власти церкви и открыл новую эпоху.

Родина Данте была в это время, пожалуй, еще более сложным узлом противоречий, нежели Ита­лия  в  целом.  Подавленные  гибеллины,  расколов­шиеся  гвельфы  («черные»  гвельфы  с  их  папской ориентацией,  «белые»  гвельфы  с  их  антипапской политикой  и  внутренними  распрями,  замешенны­ми  на  корысти),  происки  Бонифация  VIII,  стре­мящегося  прибрать  Флоренцию  к  рукам. Все это осложнялось  тем,  что  Флоренция  втягивалась  в общеитальянскую  политику.  Рим  в  60-е  годы XIII  в.  вытесняет  из  Южной  Италии  династию своих врагов Штауфенов и передает сицилийскую корону Карлу  Анжуйскому,  брату Людовика  IX. Недовольный  таким  переделом  мира  арагонский король начинает войну с коалицией папы и фран­цузов,  отвоевывает  Сицилию,  но  оставляет  Неа­политанское королевство (Южная Италия) во вла­сти французов. Бонифаций VIII  в этой ситуации делает ставку на Карла Валуа, брата Филиппа IV, которому  обещает  императорскую  корону.  Принц Карл должен был завоевать Сицилию и передать власть Карлу II Анжуйскому. В этом замысле не­малая  роль  отводилась  Флоренции.  Формально

52

Карл  Валуа  приглашался  папой  как  умиротвори­тель  тосканских  городов.  Рим  рассчитывал,  что принц в ходе своей «миротворческой» миссии при­ведет  к  власти  во  Флоренции  сторонников  папы и заодно поправит свое финансовое положение фло­рентийским  золотом. В  июле  1301  г.  Карл Валуа вводит в Италию свое войско, и Флоренция начи­нает готовиться к  обороне.  Осенью к  Бонифацию отправляется  посольство  для  переговоров  о  мире. Успокоив  послов,  папа  отправляет  их  домой,  но Данте по неизвестным причинам оставляет при ку­рии  якобы  для дальнейших переговоров. Обману­тые обещаниями, «белые» впускают Карла в город, но вслед на ним туда врываются пожди «черной» партии  со  своими  отрядами,  и  происходит  смена власти  со  всеми  сопутствующими  жестокостями  и несправедливостями. В  январе  1302 г. Данте ока­зывается в списке изгнанников, лишается имущест­ва  и  приговаривается  к,  двухлетнему  изгнанию. В  мартовском  списке  Данте  уже  приговорен  к смертной казни через сожжение в случае, если он вернется  во  Флоренцию.  Начинаются  скитания Данте  по  Италии,  в  которых  проходит  вся  его дальнейшая жизнь.

Остановимся на первом этапе эмиграции Данте. Он довольно быстро порывает с партией «белых», предпочитая искать свои пути в политическом хао­се Италии. Его покровителями и друзьями стано­вятся веронский правитель Бартоломео делла Ска­ла, луниджанские маркизы Маласпина, ломбардец Гвидо да Кастелло. Данте много путешествует, ищет политических союзников и — не менее актив­но— свое место в литературе и философии. В этот период он начинает работать над трактатами «Пир» и «О народном красноречии». Есть сведения о пу­тешествии Данте в Париж, где он, видимо, позна-

53

комился с последними достижениями схоластиче­ской учености. Исследователи считают, что это могло быть между 1307 и 1309 гг. Пограничной линией между двумя эпохами изгнаннической жиз­ни Данте служат события 1307—1308 гг. В 1307 г. начинается процесс над тамплиерами, тогда же Данте оставляет ранние трактаты и, вероятно, на­чинает работу над своими шедеврами — «Комеди­ей» и «Монархией». В 1308 г. императором стано­вится Генрих VII, и Данте погружается в полити­ку общеевропейского масштаба.

Каковы же были философские достижения ран­него периода? Объемистый, так и не завершенный, трактат  «Пир»  был  задуман  как  комментарии  к канцонам,  написанным  Данте  в  90-е  годы.  Данте пытается вместить в свои комментарии всю массу знаний, которой он овладел к этому времени. Ра­бота  заняла  примерно три года  (1303—1306),  но была оставлена, видимо, из-за разочарования авто­ра в избранной форме. В самом деле, такие пест­рые,  хаотичные  энциклопедии  хорошо  известны XIII  веку,  и  Данте  не  поднимается  над  уровнем своего времени. «Пир» многословен, эклектичен, в его темах  нет взаимной  связи.  Но многое в  этом сочинении  заслуживает  пристального  внимания. С одной стороны, перед нами комментаторское произведение  (основной жанр средневековой научной прозы),  но  объект  комментариев — поэзия  самого автора, причем в ходе толкования вводятся в текст элементы авторской биографии, его оценка совре­менников, его политические взгляды и эмоции. Та­кая  персонализация  текста  и — что  еще  необыч­ней — уверенность  в  том,  что  авторское  «я»  есть достойный предмет для научного трактата, в кор­не меняют  положение  средневекового  комментато­ра с его благоговейным  взглядом снизу вверх  на

54

предмет  изучения  и  смиренным  признанием  не­соответствия величия предмета и сил толкователя. «Комедия»  восстановит такую  иерархию  на  более высоком  уровне,  «Пир»  же  пока  разрушает  традицию. Данте сам обращает внимание на проблемность ситуации. Он поясняет («Пир» I 2, 12—16), что  говорить  о  себе  допустимо  в  двух  случаях: когда этим можно оправдаться от незаслуженного обвинения и когда этим преподается полезное дру­гим поучение. В «Пире» объединены две эти задачи, в «Комедии» появится третий момент — превраще­ние автора в литературного героя.

Еще  один  необычный  аспект  «Пира»:  трактат написан на итальянском языке. Данте, несомненно, первопроходец  в  создании  научной  прозы  на  на­циональном языке, причем он достигает здесь вы­сокого  уровня.  О  Данте справедливо  говорят как о создателе итальянского научного языка, и то, что это  не  было  случайностью,  подтверждает  коней первого  трактата  «Пира»,  где  обстоятельно  аргу­ментируется  необходимость  обращения  к  родном) языку.  Три  довода  автора  таковы:  итальянскую поэзию надо комментировать на итальянском языке,  чтобы  не  нарушилась  гармония  объясняемой и  объясняющего;  народный  язык  расширит  круг читателей;  естественная  любовь к  родному  язык; побуждает  выражать  свои  мысли  именно  на  нем. При  всей  простоте этих  аргументов  в  них  видны зерна той  новаторской философии  языка, которая вырастет  в  трактате  «О  народном  красноречии». Любовь, гармония и  забота о необразованных соотечественниках — мотивы,  совершенно  несвойственные средневековому  ученому, для которого  латынь  была  языком  римской  культуры  и,  значит, культуры  вообще,  а узость круга  читателей  o6eспечивала защиту от профанов.

55

Стоит отметить характерную для «Пира» смесь жанров, хорошо освоенных средневековьем (см. об этом: 32, 97). Но здесь они находятся в странном, взвешенном состоянии. Может быть, наиболее по­казательна  в  этом  отношении  III  книга,  в  кото­рой  Данте  излагает  свое  понимание  философии. «Донна джентиле», благородная дама второй кан­цоны,— это Философия, владычица Разума. Но за этой аллегорией стоит перетолкование событий лич­ной  жизни  Данте,  его любви  к  «сострадательной донне»,  о  которой  мы  знаем  из  «Новой Жизни». Сведения из физики, астрономии, психологии, исто­рии Данте в изобилии привлекает для того, чтобы пояснить природу философии. В  гл. XIV мы  на­ходим  очерк  софиологии *  Данте,  основанный  на Притчах Соломона:  начиная  с платонической схо­ластики (материальным предметом философии слу­жит мудрость, формой — любовь, а сочетаются они в  созерцании — см.:  III  14,  1),  автор  через  кур­туазные образы переходит к смеси античной и хри­стианской  лексики,  изображая  «небесные Афины, где  Стоиков,  Перипатетиков  и  Эпикурейцев,  оза­ряемых светом вечной истины, объединяет единая жажда»  (XIV  15).  Но  и  эта  картина  еще  не окончательное  построение  Данте.  Он  выясняет иерархию  духовных ценностей  христианина  и со­относит  их  с  интуицией  Высшей  Женственности, которая  пронизывает  все  творчество  Данте.  Мы видим  в  III  книге  пока  лишь  неясные  контуры того, что станет в «Комедии» четкой, хотя и не до конца понятной, последовательностью ступеней со­зерцания истины. В связи с астрономическими те­мами  на  северном  и  южном  полюсе  появляются

* Теологическое учение о Софии — Премудрости божией.

56

странные города: Мария и Лючия. Появляются и исчезают дамы стильновистской поэзии. Мудрость называется «матерью всего и началом всякого дви­жения...» (XV 15). С ними сливается Предвечная Мудрость Притч Соломона. Поскольку «Пир» све­тит не только своим, но и отраженным светом «.Ко­медии», мы замечаем в этих образах и идеях бу­дущие черты дантовского шедевра, пока еще не освободившиеся от чужого и лишнего материала. Конечно, нельзя рассматривать «Пир» только как строительный материал для «Божественной Комедии»: не будь последней, он занял бы свое место в ряду энциклопедических «сумм» той эпохи и стал бы вехой в зарождении итальянского научного язы­ка. И все же, перейдя к великой поэме, мы увидим, как расплывчатая пестрота «Пира» сфокусируется в ясные очертания художественно-философского микрокосма.

В отличие от «Пира» латинский трактат Данте «О народном красноречии» производит впечатление цельности, хотя он также остался незаконченным. Наиболее вероятные даты его написания—1304— 1307 гг. Данте писал свой трактат одновременно с «Пиром», где тоже можно найти места, посвя­щенные проблемам языка, но философию языка как продуманное целое мы встречаем впервые имен­но в работе «О народном красноречии». Язык был предметом философских размышлений и у отцов церкви, и у схоластиков (в частности, у Фомы Аквинского), но, пожалуй, можно согласиться с Данте, когда он утверждает в самом начале трак­тата, что впервые пишет о таком предмете, как «народное красноречие». Во всяком случае, аспект изучения, избранный Данте, был совершенно но­вым. Прежде всего отметим, что Данте четко раз­личает естественный и культурный, «искусствен-

57

ный» язык. «Знатнее же из этих двух речей на­родная: и потому, что она первая входит в упот­ребление у рода человеческого, и потому, что та­ковою пользуется весь мир, при всем ее различии по выговорам и словам, и потому, что она для нас естественная, тогда как вторичная речь скорее искусственная» (I 1, 4). У Данте более или ме­нее явно выделяются важные критерии «знатности», т. е. благородства и достоинства языка: народ­ная речь — естественная, живая, общая и первич­ная. Вторичная речь, при всей ее утонченности и возвышенности, не обладает способностью к раз­витию и не может в полной мере осуществить свое назначение, т. е. быть единящей людей силой. Дан­те подчеркивает, что речь — специфически челове­ческое качество. Ангелы и демоны понимают друг друга без слов: ангелы воспринимают себе подоб­ных или непосредственно, или через отражение в божественном зеркале; демонам достаточно знать о существовании и о силе себе подобных. Живот­ные одной породы имеют одинаковые действия и страсти, а потому по себе могут познавать других. Человек лишен и того и другого типа непосредст­венности. Он движим разумом, а поскольку разум индивидуален, люди не познают друг друга по подобию действий и страстей. Но разум, отъеди­няя человека от животных, не присоединяет его к ангелам, поскольку душа людей облечена грубой оболочкой тела. Отсюда необходимость «разумного и чувственного знака» (I 3, 2), так как без разум­ности знак не может ни существовать в мышлении, ни внедриться в другое мышление, а без чувствен­ных средств невозможна сама передача разумности. Речь и является таким объектом: чувственным, по­скольку он звук, и разумным, поскольку он озна­чает то, что мы задумали. Теория знака Данте —

58

одна из первых семиотических концепций в Евро­пе.  Интересно,  что при  этом  она тесно  связана  с пониманием культуры вообще. Данте видит б речи фундаментальное  свойство  человека,  на  котором основываются и способность к общению, и связь с высшими  духовными  мирами  (первым  словом  че­ловека  было, по  Данте,  «Эль» — «Бог»),  и, нако­нец, социальное единство человечества. В VII гла­ве I книги Данте кратко повествует о строительст­ве вавилонской башни, которое люди затеяли, что­бы  превзойти  природу  и  творца.  Бог  наказал гордыню тем, что смешал языки  и этим разрушил человеческое сообщество. Один и тот же язык со­хранился  в  рамках  одной  профессии:  каменотес понимал  каменотеса,  зодчий  зодчего...  Профессио­нальная  замкнутость  и  утрата  общей  цели — это очень похоже на проблемы нашего века, тем более что  роль  языка  в  идеологических  и  культурных процессах сейчас очевиднее, чем несколько десяти­летий назад. Данте полагал, что и географическое рассеяние народов связано с этой социально-линг­вистической  катастрофой.  Поэтому  мечта  о языке будущей Италии  была для  него  чем-то  большим, нежели заботой о совершенстве литературы.  Ита­лия— наследница традиций Рима, ей должна при­надлежать и роль Рима как соединяющей народы силы, как  источника  имперской  власти.  Собрание рассеянных «языков» и возрождение забытого первоязыка — такова  должна  быть,  по  Данте,  цель культуры.  Поиски  языка,  способного  выполнить это  высокое  предназначение,  составляют  главное содержание  работы  «О  народном  красноречии». Данте насчитал в Италии четырнадцать основных наречий и показал, что ни одно из них не может вполне  соответствовать  искомому  идеалу,  хотя,  с его  точки  зрения,  самый  красивый  язык  расцвел

59

в тех же районах Италии, где и поэзия: на Сици­лии, в Болонье. И все же этот идеальный язык су­ществует актуально во  всех многообразных наре­чиях,  но  проявляется  в  разной  степени,  подобно тому как простая субстанция в разной степени про­является в сложных объектах. Данте называет этот язык  «народной  италийской  речью»,  полагая,  что его можно выделить из языкового хаоса с той же мерой определенности, с какой выделяется конкрет­ное  наречие. Поскольку произведение не  законче­но,  мы  не знаем,  чем увенчался  бы поиск Данте, но метод поиска заявлен вполне отчетливо. «...Наи­лучший язык не присущ никому, кроме обладаю­щих дарованием и знанием» (II 1, 8), но, с другой стороны,  только  проникновение  в  чистую  стихию «народной  италийской речи»  обогащает творца,  и поэтому связь народного языка и языка совершен­ной  поэзии  неразрывна.  Данте  посвящает  значи­тельную часть трактата анализу итальянской поэ­зии, теории жанров, поэтике. Он как бы проводит алхимический опыт, возгоняя в своих ретортах со­временную  поэзию  в  надежде  выделить  волшеб­ный эликсир идеальной речи. Основой поиска оста­ется  народная  речь,  поскольку  она  в  отличие  от искусственной латыни дана богом и сохраняет жи­вую связь с действительностью, которая утрачена латынью.  Данте  обнаруживает,  что  языки   нахо­дятся в процессе непрерывного изменения, вызы­ваемого  изменениями  в  духовной  и  материальной жизни. Исключение Данте делает для древнееврей­ского,  который  сохранился  в  чистоте  со  времен Адама (впрочем, в «Комедии» уже косвенно пред­полагается,  что  и  этот  язык  подвержен  порче). Поэты могут влиять на процесс изменения языка, как бы поворачивая вспять, к протоязыку, огрубев­шую стихию речи. Поэтому Данте так важно дать

60

анализ того, что происходит с литературой Ита­лии. Заметим, что, по Данте, первична потребность высказаться: «...человеку более человечно быть услышанным, чем слушать, лишь бы его слушали и он слушал как человек» (I 5, 1). Первым, по Данте, заговорил не бог, а Адам, поскольку в не­го был вложен порыв к слову. Поэт воспроизьодит эту ситуацию, он повторяет в своем творчестве акцию первопоэта-Адама, которому бог позволил говорить, «дабы в изъяснении столь великого да­рования прославился и сам благостно одаривший» (I 5, 3). Вот почему главы трактата, в которых раз­бираются цеховые проблемы итальянской поэзии, не менее насыщены философским смыслом, чем тео­ретическое начало этого произведения.

Интересны те определения,  которые Данте дает искомой  италийской  речи.  Это  речь  «блистатель­ная»,  «осевая»,  «придворная»  и  «правильная». В  XVII  и  XVIII  главах  I  книги  разъясняется: блистательная  она  потому,  что  блеск  се  величия и мощи, распространяясь, управляет сердцами лю­дей  и  возвеличивает  своих  творцов;  осевая — по­тому,   что,  подобно  оси,  направляющей  движение двери, подчиняет себе все типы движения и изме­нения диалектов. Особенно примечательны послед­ние  два  прилагательных:  придворная  и  правиль­ная.  Данте  здесь  связывает  воедино  языковые  и социальные  проблемы.  У  Италии,  сетует  он,  нет королевского  двора,  нет  политического  центра,  а потому  речь  не  находит  себе  естественного  при­станища  и  кочует,  как  чужестранка,  Придворность — это по сути способность речи опереться на социально-политическое  единство  народа  и  стать образцом в такой же мере, в какой являются зако­ном решения центрального правительства.  Разроз­ненность Италии создает угрозу ее культуре, а не

61

только политической мощи. Правильность италий­ской речи достигается усилиями «двора» и «суда», т. е. высшего политического, юридического и куль­турного авторитета нации. Несмотря на отсутствие единого всеобщего правительства в Италии, его задачу — выверить национальную речь — может выполнить «благодатный светоч разума» (I 18, 5), объединяющий разрозненную Италию. Данте име­ет в виду духовную власть, которая заменяет отсутствующую политическую. Но что именно под­разумевается, неясно: может быть, это искусство, может быть, римское право или папская курия. Во всяком случае, очевидно, что Данте отводит большую роль единству общества и культуры, язы­ка и государства, соотносящихся по образцу, соз­данному богом, т. е. по типу таинственной и не­разрывной связи души и тела.

Если в «Новой Жизни» были открыты новые аспекты средневековой философии любви, а в «Пи­ре» — новые возможности «энциклопедического» жанра, то трактат о языке открывает горизонт, вообще неизвестный Средним векам. Здесь речь идет уже не о новых аспектах традиционного пред­мета исследования, а о новом предмете. Данте об­наружил живую, самостоятельную и очень актив­ную силу, которая не замечалась за искусственными построениями латыни и формальной логики. Эта сила — естественный народный язык, «вольгаре». В рамках открывшегося горизонта Данте делает первые, но весьма показательные шаги. Для понимания нового предмета потребовался новый ме­тод— исторический. Ведь естественный язык по­стоянно развивается, чутко реагирует на духовные и материальные условия своего существования. Вы­свечивается и другая категория, не свойственная мышлению классического христианского средневе-

62

ковья,— нация. Язык оказывается той субстанци­ей, в которой материализуется индивидуальная ду­ша народа, более того, язык позволяет увидеть, что нация не сводится к социальности и религии, к территории и политике. Может быть, у Данте впервые в Средние века зазвучал мотив родины как особого предмета забот и духовных усилий. В то же время Данте — певец «всемирной импе­рии», всеобщей истины христианства. «Национа­лизма» в новоевропейском смысле мы у него не встретим. Прибавим сюда еще одно мнимое про­тиворечие: идея историчности, текучести языка со­четается в теории Данте с уверенностью в бытии идеального языка, которое осуществляется в иерар­хии уровней совершенства и присутствует не где-то в будущем или прошлом, а именно в этой те­кучей современности. Решить эти кажущиеся анти­номии можно так же, как решались противоречия философии любви в «Новой Жизни». Данте — мыслитель середины и равновесия. Таков склад его мышления и такова уникальная историческая точ­ка, в которой оказалось его творчество. Со всей отчетливостью выявляется в его философских и поэтических трудах осознание новой культурно-исторической действительности: это автономия ин­дивидуума, мощь науки, представление о самосто­ятельности и самоценности природы, языка, эмо­циональности, нации. И в то же время аксиомой для Данте остается средневековое учение об иерар­хии мирового бытия, в которой каждый низший уровень живет дарами высшего и имеет смысл в той мере, в какой способен отразить свет более высоких ценностей. Поэтому открытие новых сущ­ностей пока означает лишь большую степень про­никновения смысла в вещество, или, на богослов­ском языке, большую «славу».

63

1307—1308 годы как бы отсекают первую треть изгнаннической жизни Данте. Грандиозный замысел «Комедии» отодвигает работу над другими сочи­нениями. Во внешнем мире происходят мрачные события. В 1307 г. Филипп IV начинает разгром ордена тамплиеров, арестовав великого магистра и 72 рыцаря. Ничего подобного история христиан­ского мира еще не знала: процесс над храмовни­ками, длившийся семь лет, был тщательно подго­товлен и продуман; папа Климент V, ставленник французского короля, предает орден, который был главной опорой папства многие десятилетия; ко­ролевские чиновники разворачивают необычайно широкую кампанию, прибегая к фальсификации документов, клевете, дипломатическим интригам. Волна репрессий захватывает Германию, Испанию, Кипр, Англию. Быстрая победа над грозным воен­ным орденом может показаться странной, особен­но если учесть его опыт в крестовых походах, сеть неприступных крепостей по всей Европе, приви­легированное положение во многих государствах (даже английская корона и эталон французского ливра хранились в парижском храме тамплиеров). Однако именно исключительное могущество стало причиной падения храмовников. Слишком велики были страх и зависть, вызванные положением ор­дена. Одни были рады избавиться от конкурентов, другие — от политических врагов, третьи намере­вались поживиться несметными богатствами рыца­рей. Для Филиппа IV борьба с тамплиерами бы­ла стратегической задачей, так как, сломив орден (в 1312 г. он был запрещен), король избавился от последней силы, которая ограничивала его власть. В каких отношениях находился Данте с орденом, сказать трудно. Возможно, как предпо­лагают некоторые исследователи, он был членом

64

светского филиала ордена, имевшего во Флорен­ции свое отделение. Даже если это не так, симпа­тии Данте к тамплиерам выражены в «Комедии» и многие ее аллегории проясняются при обращении к истории и символике ордена (см. об этом: 62, 84; 278—2Данте, несомненно, чувствовал, что расправа с тамплиерами знаменует поворот в европейской истории.

27 ноября 1308 г. произошло событие, которое еще больше повлияло на судьбу Данте. Римским императором был избран Генрих, граф Люксем­бургский. В январе 1309 г. его короновал Кли­мент V, поначалу связывавший с новым импера­тором собственные замыслы. Генрих VII пообещал императорской властью примирить все враждую­щие силы Италии и в 1310 г. ввел свои войска в Северную Италию. Данте с воодушевлением при­ветствует нового «римского короля», надеясь на осуществление своей мечты о единой и мирной Ита­лии, о возрождении величия Римской империи. Он начинает активную политическую деятельность, пи­шет письма-воззвания, призывает Генриха разгро­мить непокорную Флоренцию, лично встречается с императором. Однако вскоре начинается круше­ние надежд Данте. Гвельфский союз городов в Центральной Италии оказывает неожиданно силь­ное сопротивление, население уже не видит в Ген­рихе миротворца, а папа меняет свою политиче­скую ориентацию. Неудачи и несчастья валятся на императора со всех сторон. Неожиданная смерть 24 августа 1313 г., в разгар подготовки войны с Неаполем, прервала деятельность Генриха VII, пришедшего, по мнению Данте, со священной мис­сией, но слишком рано. Для самого поэта эта дра­ма означала еще и то, что путь во Флоренцию ему закрыт окончательно: сентябрьская амнистия

65

1311  г.  не включила Данте и его сыновей в списки.

Как уже говорилось, на фоне этих событий шла работа над трактатом «Монархия», который вме­сте с «Комедией» прославил Данте. Следы замыс­ла комментаторы находят в 1307—1308 гг., а за­кончен был труд около 1313 г. В своем сочинении Данте ставит вопрос, который для современников был далеко не теоретической задачей: что необхо­димо для обретения социального мира и благоден­ствия? Недостаток этих божьих даров особенно остро чувствовала измученная междоусобицами Италия. Данте стремится доказать три главных положения: для земного счастья человечества не­обходима империя; власть императора дается ему непосредственно богом; римский народ по праву взял на себя роль имперской власти. Как ни да­леки на первый взгляд эти положения от наших политических реалий, в них мы сможем, пожалуй, увидеть сквозь оболочку средневековой лексики общечеловеческие, а значит, и сегодняшние проб­лемы.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10