Данте Алигьери (стр. 5 )

«Божественная Комедия» принадлежит к тем редким произведениям искусства, в которых цель и средства ее достижения совпадают. Текст поэмы не только сообщает нам о некотором бытии, в про­странстве которого происходит ряд событий, но и сам является этим бытием и событием. Данте не­даром назвал поэму «священной» («Рай» XXV 1). Он был уверен, что ей суждено сыграть важную историческую роль и потому ее форма так же не­безразлична к содержанию, как, например, храм к совершающимся в нем действам. Поэтому столь важны и образный строй, и язык, и композиция. Данте иногда даже напоминает читателю, что его искусство растет по мере продвижении сюжета; и действительно, можно заметить, что более воз­вышенные предметы повествования требуют боль­шей гармонии формы и содержания. Особенность символического художественного метода (а мы знаем, что символизм-—это универсальный способ творчества в средневековой культуре) как раз и состоит в неразрывной связи явления и сущно-

87

сти.  Данте  создал  не  аллегорическое  произведе­ние,  в  котором  отдельно  существовали  бы  смысл и  иносказательные формы  его выражения,  а сим­волическое, образы которого не исчерпываются до конца  рациональным  толкованием,  но  при  этом прочно  привязаны  к  определенному  смысловому центру.  Художественная  «материя»  поэмы  стано­вится  в  таком  случае  самым  важным  ее  элемен­том. Упомянутое выше выделение четырех смыслов текста примечательно тем, что самым главным при­знавался буквальный смысл. Это может несколько озадачить:  ведь  символизм  средневекового  искус­ства дает много примеров крайнего отлета от исход­ного прямого смысла образа или слова. Но прин­цип, лежащий в основе такого предпочтения, очень прост  и  естествен.  Реальность,  какой  бы  она  ни была, причастна божьему творению, а все ее тол­кования  суть  домыслы  людей,  в  разной  степени отражающие божественные замыслы. Поэтому не­обходимо  опираться  на  действительность,  чтобы не терять  главный ориентир  для мышления  и  не подменять  его  фантазиями.  Правда,  такой  метод толкования  в  первую  очередь  относился  к  Писа­нию,  и  со  стороны  Данте  было  в  известной  сте­пени смелостью уподобить свою поэму священному тексту,  а  себя — пусть  в  минимальной  степени — творцу. Но поэт делает это с полным сознанием ответственности,  поскольку  искусство — «божий внук» («Ад» XI  105), оно вслед за природой вос­производит искусство и премудрость творца, а сле­довательно, на нем отсвет божественности.

Воплощая принцип единства формы и содержа­ния, Данте использует все доступные средневеко­вому поэту средства и, более того, расширяет поэти­ку до неизвестных средневековью горизонтов, про­кладывая пути новоевропейскому театру и роману.

88

Однако есть особенность его художественного ме­тода, относящаяся именно к «Божественной Ко­медии» и вытекающая из тех задач, которые Дан­те ставил перед художником. Таинственная связь слова и того, что этим словом обозначается, отра­жена в поэме единством формальной структуры и стихийного потока поэтического воображения. «Предметом науки о Данте станет, как я надеюсь, изучение соподчиненности порыва и текста» — так заканчивает О. Мандельштам свой «Разговор о Данте» (49, 152). «Божественная Комедия» вся построена на этом виртуозном сопряжении дионисийского и аполлоновского начал, составлявшем для ее автора высокую задачу поэта. Данте ска­зал, что на его поэме лежит благословение земли и неба («Рай» XXV 2). Пожалуй, эти слова можно отнести и к сосуществованию двух измерений — страстного «порыва» и просветляющего «текста», в своем союзе порождающих красоту. Естественно, что такое поэтическое самосознание должно предъ­являть особые требования к организации худо­жественного текста. Данте создает целую филосо­фию композиции, которая сама по себе заслуживает исследовательского внимания, тем более что дается она в скрытом виде, уже воплощенная в художест­венной вселенной, построенной великим мастером. Посмотрим на самые общие очертания этой вселен­ной. «Божественная Комедия» состоит из трех ча­стей (кантик) в соответствии с тремя этапами путе­шествия Данте: «Ад», «Чистилище», «Рай». Глав­ные метрические единицы в поэме — тройка и де­вятка, т. е. число Троицы и число Беатриче (три, умноженное на себя). В каждой кантике 33 песни, но «Ад» содержит 34 песни, оказываясь как бы неправильным элементом целого. Однако именно благодаря лишней песни «Ада» общее число пес-

89

ней равняется 100 и «Ад», таким образом, входит в гармонию целого, подобно тому как зло оказы­вается  необходимым  элементом  прекрасного  уни­версума. Все кантики кончаются словом «звезды»: звезда — это  и  символ  небесной цели,  и  астроло­гическое понятие, и постоянный ориентир в стран­ствии  Данте,  Стих  «Комедии» — силлабический одиннадцатисложник (эндекасиллаб). Данте счита­ет этот стих самым длинным из употребляемых в итальянской поэзии и предпочитает его из-за «по­бедоносного  прямого  превосходства  в  сплетении стихов» (3, 301). Строфы, которыми написана «Ко­медия»,— терцины. Схема рифмовки терцин тако­ва:  aba — bcb — cdc...  Последняя  терцина  песни замыкается  дополнительной  строкой — ..-У2У — z-Среднее число стихов песни в «правильных» кан­тиках  («Чистилище»  и  «Рай»)  равно  144  (144 тысячи — число  праведников  в  Апокалипсисе). Следовательно, образцовая песня строится по фор­муле:  144+1 стих. Терцины выбраны Данте в ка­честве строфы не только потому, что они символи­зируют тройку. «Мы не знаем более философичной строфики, чем цепь терцин»,— пишет ­шин (36, 157). Действительно, последовательность трехстиший напоминает гегелевские триады вовле­кающей  силой  своего  потока  и  возвращением от антитезиса  к  тезису  на  новом  этапе  развития. сравнивает терцины с цепью рожде­ний: то, что в первой терцине было как бы эмбрио­ном  в  несущем  его организме,  в  следующей ста­новится телом, несущим в себе зародыш будущей терцины  (см.:  36,  156).  Можно  сравнить  также первую терцину  с  явлением,  скрывающим внутри себя  сущность, а вторую — с сущностью, ставшей явлением  и  содержащей  в  себе  новую  сущность, и т. д.

90

Приведенные примеры представляют собой лишь небольшую часть огромного каркаса — числовой структуры поэмы. Но есть еще и аналогичный кар­кас из ключевых образов, идей, символов и т. п. Особенность поэтики «Божественной Комедии» — наличие нескольких систем художественных кодов, каждый из которых может служить ключом к сю­жету поэмы в целом. Например, странствие героев «Комедии» имеет смысловое и географическое со­ответствие с паломничеством. Но его можно сопо­ставить и с движениями небесных тел, и с основ­ными этапами мировой истории. Очевидно и соот­ветствие определенных моментов биографии Дан­те и узловых событий сюжета. Но этого мало. Основная линия повествования сопровождается пунктирными линиями, развивающими темы, эле­менты которых на первый взгляд не собраны в самостоятельный сюжет, но в конечном счете со­ставляют вполне определенную целостность. Ус­ловно назовем такие линии инфрафабулами. В фи­лософском плане «Комедии» инфрафабулы несут на себе основную нагрузку, проводя читателя от простого явления к глубинной сущности. В поэ­ме мы встретим и такие теоретические инфрафа­булы, как развитие темы свободы воли или смыс­ла римской истории, и такие символические, как тема горы или храма, и даже в мелочах, например в цитировании иноязычных текстов, прослежива­ется обдуманная фабульная последовательность. Сложный узор, в который сплетаются все эти ли­нии, и составляет уникальную конструкцию «Бо­жественной Комедии».

Философская композиция поэмы вызывает есте­ственную ассоциацию с величественным зданием. Для Данте небезразлично, где стоит возведенная им постройка: он считает, что поэме суждено быть

91

созданной  в  это  время,  в  этом  месте  и  этим автором.  Весна  1300  г. — время  странствия,  опи­санного  в  «Комедии», — видимо,  расценивалась Данте как особая точка в мировой истории. В со­ответствии с расчетами Р. Бенини  (см. 66)  Данте делил  историю  на  две  части.  Первая — это  6500 лет от сотворения Адама до  1300 г.,  вторая — от 1300 г. до Страшного суда, также 6500 лет. В сум­ме— 13000 лет. 1300 год представляет собой центр истории,  а  центральное  событие года, Пасха,  как бы  концентрирует  в  себе  все  13000  лет  мировой истории. Данте счел себя призванным создать па­мятник этому событию своей поэмой. Дж. Рескин назвал Данте «центральным человеком мира», под­разумевая  его  гармоничность,  но  это  выражение имеет и прямой смысл, если принять схему Бени­ни. Год рождения Данте— 1265, место рождения — неподалеку  от  Рима,  которому,  как  верил  Данте, предназначено быть столицей мира. Иоахим Флорский  утверждал,  основываясь  на  своих  штудиях Апокалипсиса,  что  после  1260  г.  начнется  новая историческая  эра — эпоха  святого  духа.  «Коме­дия», как показали исследователи, пронизана иоахимитской символикой, и вряд ли ее автор не обра­тил внимание на то,  что он  родился  на  заре  но­вой эпохи. Таким образом, Данте чувствовал себя странником, находящимся на вершине горы, с ко­торой  открывается перспектива прошлого и  буду­щего.  Эта остановка на середине пути дана миру для  осознания  своей  цели,  для  того,  чтобы  не сбиться с верной дороги и собраться с силами,— так  мог  думать  Данте,  и  «Комедия»  дает  много­численные  подтверждения  этой  возможности. Вспомним,  что  значила весна  1300  г.  для  самого поэта.  Это последний спокойный период его жиз­ни, который вот-вот будет прерван политическими

92

бурями. В этот переломный момент Данте, подоб­но герою древнеиндийского эпоса Арджуне, за­стывшему с натянутым луком, как бы останавлива­ется в сомнении и получает разрешение своих вопросов в видении. Характерно, что глубоко лич­ное и всемирно-общезначимое сливаются не в дея­тельности политического или религиозного вождя, а в творчестве поэта. Вдохновение — «высокий ге­ний», к которому он не раз обращается в поэме за помощью, уподобляет его пророку; но если про­роки получают дар слова вследствие своего при­звания, то великого итальянца именно поэтический дар делает достойным его миссии. В этом можно увидеть черты Ренессанса, но с принципиальной оговоркой: Данте в отличие от Петрарки не видит конфликта между религией и поэзией — его совесть художника чиста.

Итак, нам предстоит проделать вместе с Данте и его проводниками путешествие в потусторонний мир. Две вводные песни «Ада» сразу очерчивают контуры мира, где будет развиваться действие, и обозначают ось движения героев. Первая терцина «Комедии» дает нам описание тупика, в котором оказался герой: середина жизни — утраченный путь — дремучий лес. «Полжизни» — это не толь­ко 35 лет (возраст, принимаемый Данте за естест­венную середину*), но и переломный момент пути, когда нужно сверить направление с идеальной целью, и, как уже отмечалось, аналог середины мировой истории. И Данте, и мир в целом сбились

* Данте не дожил до 70 лет, «совершенного» возраст; (см.: «Пир» IV 23—24), но по любопытному совпадении 35 лет — действительно середина его жизни, разделенной по принципу «золотого сечения», о котором Данте, видимо знал.

93

с верного пути. Лес — это хаос политической жиз­ни Италии, это запутавшийся в грехах мир, это душа Данте. Мотив, объединяющий все значения символа,— бессознательное состояние. Ночь и лес — это погруженность в глубокий, полный кош­маров сон, от которого через пробуждение в Чисти­лище герой придет к сияющей ясности Рая. По­пытки выйти из леса начинаются с первыми при­знаками рассвета. Солнце, названное у Данте «пу­теводной планетой»,—очень насыщенный символ поэмы (см. 78). Здесь его появление говорит о невозможности найти спасение без поданной свы­ше помощи, но пока это — свет природный, и его силы оказывается недостаточно. Герой пытается выбраться из лесного хаоса, карабкаясь по склону горы, перед которой он очутился. Путь ему пре­граждают три зверя: пантера с узорчатой перели­вающейся шкурой (символ привлекательности иллюзорных земных радостей), лев (символ наси­лия) и волчица, оказавшаяся самым страшным чу­довищем. Она окончательно оттесняет Данте в мрачную долину. Волчица — символ алчности и себялюбия. Именно этот порок Данте считает главной бедой своей эпохи. Комментаторы толку­ют встречу с тремя зверьми еще и так: пантера — плутократия городов-коммун, лев — тирания, вол­чица — римская церковь, изменившая своему при­званию ради корысти. Здесь есть еще один важ­ный смысл: волчица — это «блудница» Апокалип­сиса (Откр. 17—18), которая отождествлялась там с «великим городом». Истинной церкви, невидимо­му граду божию, Данте резко противопоставляет обмирщенную, политиканствующую, корыстолюби­вую церковь как земную организацию, «христовой невесте» — алчную «блудницу». Позже мы увидим, что три зверя как бы распространяют свое влия-

94

ние на три области Ада: пантера -. на круги наслаждения, лев — на среднюю часть, где наказывается насилие, а волчица — на адское дно, где карается эгоизм изменивших своему моральному долгу.

В середине песни происходит встреча Данте с Вергилием — встреча христианства и античности, если говорить об аллегорическом смысле, опора ду­ши на земной разум, если говорить о моральном. Это также восхождение с помощью науки и поэзии к миру высших истин. Трем смыслам соответству­ют три наиболее частых обращения Данте к Вер­гилию: «отец», «мастер» («учитель»), «вождь». Для Данте уже не существует проблемы, волновав­шей раннехристианских мыслителей: как относить­ся к античному наследию?

Для него, как и для всей (особенно южноевро­пейской) культуры зрелого средневековья, греко-римская цивилизация —это родина, почва, плоть, которая воскресла благодаря вошедшей в нее душе Нового завета. Неудивительно, что символом этой связи стал в поэме Вергилий. Средневековые книж­ники, опираясь на фольклорную традицию, созда­ют настоящий культ Вергилия. Он становится ча­родеем и прорицателем, не говоря уже об ореоле поэта, предчувствовавшего наступление христиан­ской веры (так толковали стихи IV эклоги Верги­лия о «деве» и «младенце»). У Данте свое, особое отношение к Вергилию — как к своему предшест­веннику, идейному и поэтическому. Вергилий со­здает эпос, в котором воспевает высокое призвание Римской империи, он становится национальным поэтом, другом и советчиком цезаря. Об этой роли мечтал и Данте. Кроме того, Вергилий отправляет своего Энея, в середине поэмы и в середине стран­ствия, в загробный мир, дабы тот набрался муд-

95

рости и мужества. Как «знающий путь» (IX 30) * Вергилий становится проводником Данте в загроб­ном мире. В ответ на просьбу о помощи он обра­щается к Данте с речью, в которой звучит первое из многочисленных предсказаний будущего в «Ко­медии»  и  призыв  последовать  за  проводником  в царство  мертвых.  Данте,  узнав  Вергилия,   с  ра­достью вверяется ему,  и с этого момента начина­ется  их  путь,  занявший  большую  часть  поэмы. Видимо,  не  случайно  Вергилий  говорит  о  своем рождении  в  70-м  стихе  (70  г.  до  н.  э. — год  его рождения),  и  речь  его  занимает  51  строку песни (он прожил 51  год): как и во всех подобных слу­чаях, числовая конструкция показывает, какое зна­чение Данте придавал этому фрагменту. Вергилий пророчествует  о  бедах,  которые  принесет  людям волчица,  о  том,  что  ее  победит  «славный  Пес», который  будет  верным  щитом  Италии  и  заточит хищницу в Ад, откуда ее выманила зависть.

Во II песни Вергилий сообщает Данте, дрогнув­шему перед трудностями предстоящего пути, о при­чинах своего появления. «Три благословенные же­ны» с высот Рая обратили на Данте спасительное внимание. Песнь подробно описывает порядок со­бытий: Мария склоняет к милости Христа (име­на их не упоминаются в этой кантике, на которую бросает тень ее страшный предмет), затем обра­щается к Лючии с просьбой послать Данте по­мощника, Лючия передает поручение Беатриче, и та спускается в Ад к Вергилию, чтобы доверить ему миссию проводника. Здесь мы впервые встреча­емся с Лючией. Эта сиракузская мученица IV в.

* Ссылки на кантику «Ад» в настоящей главе даются без ее названия — указывается только песнь и стих. По такому же принципу цитируются кантики «Чистилище» (в гл. V) и «Рай» (в гл. VI).

96

была особенно любима Данте, к ней он обращался с просьбой вылечить больные глаза, чтил ее как подательницу света и, возможно, как отличаемую тамплиерами святую (они ценили ее слова о том, что благочестивые люди суть храм святого духа). Исследователи предполагают, что Лючия символи­зирует первую стадию очищения и просветления души и тела духовностью. Для читателя «Новой Жизни» необычна и встреча с Беатриче, поскольку и ее место в небесной иерархии (точно не указан­ное, но во всяком случае почетное: она сидит ря­дом с библейской Рахилью), и ее эпитеты говорят о том, что перед нами не дочь Фолько Портинари или не только она. Беатриче — единственная, кем смертные в подлунном мире возвышаются над дру­гими творениями (II 76—78), она также — истин­ная хвала богу (II 102). Другими словами, она — рациональное богословие, схоластика. Как ни стран­но современному читателю отождествление люби­мой девушки со схоластикой, с этим надо сми­риться, чтобы понять некоторые важные идеи «Бо­жественной Комедии».

Окрыленный небесным покровительством, Данте следует за Вергилием. Прежде чем переступить с ними порог Ада, сориентируемся во времени. Проблемам хронологии путешествия посвящена об­ширная литература, поскольку время играет в поэ­ме далеко не формальную роль. Большинство ком­ментаторов полагают, что Данте начинает восхож­дение на гору утром Страстной пятницы 1300 г. Есть и другие мнения. Например, Р. Бенини пред­лагает отнести начало выхода из леса к утру Стра­стного вторника, так что встреча с Беатриче в Земном Раю происходит в пасхальное воскресенье (см. 66). Первый вариант лучше объясняет начало путешествия, второй — его завершение. В нашей

97

литературе есть интересное исследование М. Л. Ан­дреева  (см.  7),  расчеты  которого  мы  и  примем. Из них следует, что Данте начинает попытки вос­хождения в 6 утра Страстной пятницы, небеса при­ходят  ему  на  помощь  в  полдень,  а  спуск  в  Ад начинается  в  6  часов  вечера.  Мы  уже  знаем  об особом  положении  1300  г.  в  мировой  истории. Столь  же  примечательно  и  время  начала  стран­ствия.  В  это  время  был  сотворен,  по  преданию, мир.  Солнце  находилось  тогда  в  созвездии  Овна (символ жертвы), как и в момент начала Дантова странствия:  действие звезд в  это время  особенно благоприятно.  В  это  же  время  произошло  боговоплощение:  13 дней отделяют  Страстную пятни­цу (8 апреля) от Благовещенья (25 марта). И это же — время событий, связанных с распятием Хри­ста.  Данте полагал,  что  Христос умер  в  полдень пятницы и, следовательно, помощь от Марии при­ходит к  нему  именно в  этот  особый  час.  «Таким образом,  в  этот  временной  ряд  вписываются  те события священной истории, в которых с наиболь­шей  полнотой  осуществилось  единство  земного  и небесного,  исторического  и  вечного,  человеческого и  божественного,— творение,  воплощение,  искуп­ление»  (7, 161). Данте своим путешествием повто­ряет  последовательность  древних  событий — ни­схождение в смерть и восхождение в возрожденную жизнь  и  этим  спасает  себя  и  указывает  путь че­ловечеству.  Сначала  он  наивно  считает,  что  вы­берется из леса усилием воли, но Вергилий пред­лагает ему другой путь, очень далекий, но единст­венно возможный для спасения: чтобы подняться, надо  сначала  спуститься.  Осознав  свою  миссию, Данте уже не боится сравнения с предшественни­ками — Энеем  и  апостолом Павлом, согласно пре­данию при жизни побывавшими  в  загробном  ми-

98

ре, с основателем Рима и первым христианским проповедником. Он понимает, что это историческое время принадлежит ему. Мы видим, что «Коме­дия» оказалась на сложном перекрестке времен, который еще больше усложняется, если учесть внутреннее время поэмы: герой получает предска­зания будущего, оценивает современные ему со­бытия, но все это еще и воспоминания Данте-авто­ра о прошедшем. Совпадение природной силы (звёзды), силы благодати (Беатриче) и силы пра­ва (римлянин Вергилий), соединившихся в судь­бе Данте, помогает ему пройти весь трудный путь. Первое, с чем встретился Данте на пороге Ада,— надпись, повергшая поэта в ужас.

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою  мой  зодчий вдохновлен:

Я Высшей силой, Полнотой всезнанья

И Первою любовью сотворен.

Древней меня лишь вечные созданья,

И с вечностью пребуду наравне.

Входящие, оставьте упованья  (III  1—9).

Ад — это торжество справедливости. Но боже­ственная и человеческая справедливость не одно и то же. Ветхий и Новый завет говорят об исклю­чительном праве бога вершить возмездие, и, когда Данте берется судить грешников, его нередко охва­тывает жалость. Недаром он предчувствовал борь­бу не только с трудностями пути, но и с состра­данием (II 5). В конце адского пути странник на­чинает понимать, почему преисподняя создана не только «высшей силой» (бог-отец) и «всезнанием» (бог-сын), но и «Первой любовью» (святой дух). «Ад» рассказывает о тайнах любви не меньше, чем «Чистилище» и «Рай». Со временем Данте постигает адскую диалектику любви и ненависти,

99

познает резкую границу между добром и злом, подобную контрасту света и тьмы, и тем самым готовит себя к восприятию райских истин.

Данте был не первым христианским художником, давшим  картины  ада.  Как  показано  в  исследова­нии , средневековье имело разрабо­танный жанр загробных видений, многие образцы которого отнюдь не были беспомощными, наивны­ми  фантазиями;  эти   видения — вполне  самостоя­тельный  «специфический  феномен  средневекового миросозерцания»  (25,  185).  И  все  же  наиболее яркие образцы  жанра связаны  с фольклором, ка­ноническое богословие дает очень скупые сведения о  принципах  устройства  адского  мира.  В  «Коме­дии» мы встречаем не только картины, но и фило­софию  потусторонней  реальности.  Единство  этих аспектов — отличительная  особенность  «Комедии». Казалось бы, христианская культура должна была живописать посмертное воздаяние охотнее и ярче, нежели античная: ведь загробный мир христианст­ва  гораздо  теснее  связан  с  земным  миром,  чем Аид; оба мира включены в одну историю с одной конечной  целью.  Но  раннехристианское  сознание избегает художественной детализации, чрезмерной наглядности  потустороннего,  подчеркивая  то,  что апостол Павел назвал «гадательностью» наших зна­ний.  Пластический  образ  имеет  слишком  много «внешнего» и в этом отношении подозрительно на­поминает «кумир». Писание, говоря об адских му­ках, обходится почти без образов, обозначая субъ­ективные  состояния.  Позднее  средневековье,  на­против, богато образностью  (теоретическая мисти­ка  XII—XIV  вв.  хорошо  знает  разницу  между «внешним»  и  «внутренним»,  но  знание это эзотерично). Данте и здесь занимает позицию гармонич­ного  равновесия:  ни  образ,  ни  переживание,  ни

100

идея не существуют в поэме изолированно. Их собственная неполноценность преодолевается не­прерывной взаимной связью.

Переступим порог Ада. Данте выразительно обозначил эту границу: после вечерней тишины и покоя странники попали в беззвездный мрак, из которого на них нахлынула волна многоголосого стона. Это души «ничтожных», которые нельзя на­звать ни живыми, ни мертвыми. Их гонит вихрь, они не могут попасть в Ад и не могут вернуться на землю: и осуждение и милость отвернулись от них. Уводя поэта, Вергилий бросает полную пре­зрения фразу: «Взгляни — и мимо». Так сурово Данте отнесся к душам людей, ничем не проявив­ших себя в земной жизни. В эту же толпу он по­местил ангелов, которые не принимали участия в борьбе Люцифера и бога. Кажется, после Апока­липсиса (Откр. 3, 16) не встречалось столь рез­кого осуждения морального нейтралитета в отно­шении добра и зла, как в «Комедии».

Переправившись через первую адскую реку, Ахеронт, с помощью Харона, первого из стражей под­земного царства, герои попадают из преддверия в собственно Ад. Переходя этот рубеж, Данте те­ряет сознание. (В Аду, во владениях смерти, со­знание странника подвергается многим опасностям и даже иногда прерывается, как бы переходя на миг границу жизни.) Данте не может освободиться от естественных, но мешающих здесь его нравст­венной свободе чувств — жалости и страха. В ниж­них кругах Данте меньше подвержен этим аффек­там; он внял Вергилию и усвоил наставления Беат­риче, прозвучавшие еще в начале поэмы:

Бояться должно лишь того, в чем вред

Для  ближнего таится сокровенный;

Иного, что страшило бы, и нет  (II  88—90).

101

Вергилий пока не раскрывает Данте устройство Ада, в поэме каждый новый уровень знания по­является в строго определенном для него месте. Поэтому Данте не без удивления обнаруживает в Аду область, не являющую картин страданий. Не плач, а вздохи, порожденные «скорбью без боли», носятся в воздухе. Это — первый круг Ада, Лимб (от лат. Limbus — «кромка», «кайма»), в котором томятся души не грешников, а людей, не знавших крещенья, т. е. младенцев и праведных нехристиан. От Вергилия Данте узнает, что Христос, сошед­ший в Ад после смерти, вывел из Лимба ветхоза­ветных праведников. (Значит, надежда вопреки надписи адских ворот может теплиться и у других обитателей Лимба?) Странники встречают здесь великих поэтов языческой древности, вместе с Вер­гилием они образуют пятерку гениев, «славнейшую из школ»: Гомер, Гораций, Овидий, Лукан. Данте не чувствует себя чужим в этом созвездии, пред­видя титул «тосканского Гомера», которым награ­дит его несколько веков спустя Дж. Вико. Великие певцы приводят Данте к высокому замку, окру­женному ручьем и семью стенами, свет которого издалека заметили Данте и Вергилий. Миновав семь ворот («семь свободных искусств», состав­лявших основу средневекового высшего образова­ния), они попадают в избранное общество древних героев и мудрецов, которые лишены света божьей истины, но обретаются в покое на зеленеющих холмах этого утопического града. Интересны лица, встретившиеся там Данте. Среди героев появляют­ся Цезарь, которого не удивительно было бы встре­тить и в более низких кругах, и даже Саладин, египетский султан, грозный противник крестонос­цев. Монархическое величие первого и рыцарское благородство второго сделали их достойными Лим-

102

ба. Здесь же Данте встречает целый сойм древ­них мудрецов: в центре Аристотель, рядом Сократ и Платон, далее Демокрит, Диоген-киник, Фалес, Анаксагор, Зенон (элеат или стоик), Эмпедокл, Гераклит, медик Диоскорид, Сенека, Орфей и Лин (их считали поэтами-теологами древности), Цице­рон, геометр Евклид, Птолемей, Гиппократ, Гален, Авиценна, Аверроэс. Порядок перечисления, как всегда у Данте, небезразличен, но в отличие от детально организованных групп, которые встре­чаются нам позже, эта более хаотична. Привлекает внимание принцип, который станет ведущим в архи­тектонике других кантик: Данте сближает проти­воположности. Рядом с творцами учения об идеях оказывается Демокрит, и Данте подчеркивает, что это мыслитель, «полагавший мир случайным» (именно эта, не очень точная формула делала Де­мокрита оппонентом Платона в глазах средневе­ковых философов).

В следующих кругах Данте встречает души, грех которых состоял в нарушении естественной меры. Таковы сладострастники второго круга, чревоугод­ники третьего, скупцы и расточители четвертого, гневливые и унылые пятого. Жертвы чувственной любви увлечены безжалостным вихрем, обжоры вязнут в нечистотах, моты и скопидомы, как их не без юмора изображает автор, идут стенка на стен­ку с воплями «Чего копить?!» и «Чего швырять?!», свирепые драчуны вцепились друг в друга, барах­таясь в болоте Стикса, а вялые и унылые погру­жены в ил болотного дна. Нарушенная середина уравнивает в грехе обе крайности: скупцы ничем не лучше расточителей, и те и другие далеки от разумного употребления имущества, которое пред­полагает и бережливость, и щедрость. (Данте осо­бенно ценил щедрость не только потому, что за-

103

висел от меценатов, но и потому, что видел в ней уходящую ценность рыцарской эпохи.) Сравнив души этого уровня Ада со спасенными душами Рая, мы можем предположить, что Данте видел еще более глубокую причину греха, чем нарушен­ная мера. Это обусловленное первородным грехом смешение целей и средств Августин в свое время выразил как извращенное отношение людей к uti и frui («пользоваться» и «наслаждаться»): люди наслаждаются тем, чем надо пользоваться, и поль­зуются тем, чем надо наслаждаться.

В верхних кругах Ада Данте еще не потерял сострадания к погибшим, рассказ Франчески даже лишает его сознания. Вопрос к Вергилию об уча­сти страдальцев после Страшного суда окрашен сочувствием. Данте узнает, что после воссоедине­ния душ и тел наступит более полноценное бы­тие и, значит, более тяжелые страдания, ибо, чем совершенней природа существа, тем сильней пере­живаются его состояния (VI 106—111). Еще один рассказ Вергилия знакомит нас, как ни странно, не с демоном, а с богиней. «Что есть Фортуна?» — спрашивает Данте, увидев обманутых судьбой соб­ственников четвертого круга. И мы узнаем, что бог, распределяя власть ангелов над светом не­бесных сфер, дал Фортуне сферу мирского блеска. Эта блаженная и светлая богиня крутит свой шар, не позволяя никому слишком долго владеть уда­чей. Фортуну, говорит Вергилий, нужно хвалить, а не клясть. Очевидно, он имеет в виду губитель­ную возможность торжества «пустого счастья», пол­ного подчинения одних другим, если бы «счасть­ем» стали распоряжаться люди (VII 73—98).

Переход к шестому кругу — важный момент в странствии Данте. Путники оказываются перед сте­нами города Дита (от латинского имени Аида), за ог-

104

радой которого расположена нижняя часть Ада. Здесь не действуют магические слова, которыми Вергилий подчинял себе демонов. Черти отказы­ваются пропускать Вергилия, и он на некоторое время теряет уверенность. Колебания учителя по­вергают Данте в ужас больше, чем угрозы чертей и нападение трех Фурий. Примечателен следующий эпизод: появляется Медуза, и Вергилий, чтобы уберечь Данте от превращающего в камень взгля­да, закрывает ему глаза руками. Данте сам ука­зывает на скрытый смысл этих строк, но не рас­шифровывает его (IX 61—63). Возможно, поэт хочет сказать, что созерцание зла цепенит душу и лишает ее сил. Нельзя безнаказанно всматри­ваться в ужас и безобразие, разум (чей символ — Вергилий) должен вовремя остановить гипнотизи­рующее воздействие. Зная беды современного искусства, мы легче поймем Данте, чем его совре­менники.

Наконец приходит помощь, с неба кругами спу­скается ангел, он тростью отворяет ворота Дита. Почему кругами? Дж. Андерсон полагает, что клас­сификация типов движения заимствована Данте у автора «Ареопагитик» (см.: 62, 282—283). Дей­ствительно, в трактате «О божественных именах» (704—705а) мы встречаем следующее различение: ангелы движутся кругообразно, когда соединяются с сиянием бога, прямолинейно — когда осуществля­ют себя в низшем мире, спиралеобразно — когда, помышляя о низших существах, остаются само­тождественными, вращаясь вокруг красоты и блага как причины любого тождества. Движение же ду­ши кругообразно, когда она уходит в себя от внеш­него, собирая разумные силы, спиралеобразно — когда восходит к богу через рассудочное мышле­ние и сложные действия, прямолинейно — когда

105

душа обращается к внешнему миру, восходя от сложного к простому созерцанию. Герой «Коме­дии» все время движется по спирали: по нисхо­дящей — в Аду, по восходяще-сужающейся — в Чистилище и восходяще-расширяющейся — в Раю. Этим указывается на духовный характер его дви­жения, включающего самотождественность и изме­нение. Вообще семантика направления движения очень важна у Данте, но многие ее детали остаются неразгаданными.

В шестом круге мучаются в раскаленных моги­лах еретики. В первую очередь Данте говорит об «эпикурейцах», не веривших в бессмертие души. Эпикуреизм был в XIII в. интеллектуальной мо­дой, хотя, судя по всему, знания о действительном содержании этого утонченного эллинистического учения были не слишком обширны. «Эпикурейцем» считался Фридрих II, были «эпикурейцы» и во флорентийском кружке Гвидо Кавальканти. Данте осуждает это заблуждение, но для него оно все же — заблуждение, а не злодейство, поэтому и ере­тики, и даже богохульники оказываются не на са­мом дне Ада (как святотатцы античного Тартара). В этом зле есть все же крупица Добра — стремле­ние к истине. Главный персонаж шестого круга, знаменитый вождь гибеллинов Фарината, спасший когда-то Флоренцию от разрушения, изображен Данте с немалой долей уважения. Этот эпизод, привлекавший внимание комментаторов своей ху­дожественной организацией (см., напр., 64), инте­ресен и для нас. Стоит отметить двойственность оценки Фаринаты. С одной стороны, это погибшая душа и политический враг, с другой — его индивидуальность и величественная гордость, происте­кающая от чувства достоинства, а не от сатанин­ского эгоизма, вызывают у поэта сдержанную поч-

106

тительность. Спокойное презрение, с которым Фа­рината относится к своей адской тюрьме (X 36, по словам О. Мандельштама, «стих-родоначальник всего европейского демонизма и байроничности» — 49, 118), подчеркнуто суетливостью порывов его соседа, Кавальканти-отца.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10