По-видимому, те интеллектуально-художественные усилия (вознаграждаемые эстетическим наслаждением), которые западный читатель затрачивает на выявление "линейного" сюжета, череды описанных событий из жизни внешних по отношению к слову вещей, «восточный» прикладывает к торению пути преобразований метафорического (и шире — иносказательного) смысла в истинный, увлекаясь сюжетом толкования слова, а не проживания события (речь идет, естественно, лишь о доминантных характеристиках, заметных при взгляде с нашей нынешней точки зрения на поэзию Востока и Запада; в отдельные эпохи, в частных стилях и направлениях Восток и Запад в этом измерении не раз менялись местами). Читателя, воспитанного в традиции исламской словесности, потому не беспокоит "азиатская густота иносказания", что она воспринимается как насыщенный "перипетийной частью" сюжет, состоящий из микросюжетов отдельных образов и тропов, мотивирующих общую последовательность изложения (вспомним требования поэтологов о строгом порядке расположения бейтов и их окончательной подгонке друг к другу) и "цепляющихся" друг за друга своими "сопутствующими смыслами". Сюжетность иносказания, в котором сама метафора развертывается как «смысловой нарратив», имеющий свою строго определенную логику построения и понимания, составляет, видимо, существенную основу эстетического переживания, характерного для арабо-мусульманской культуры. С этой точки зрения безобразно избыточен и цветист оказывается, к примеру, как раз такой привычный, если не сказать хрестоматийно-прекрасный, для русского читателя образ, как "гений чистой красоты". Мы можем проделать мысленный эксперимент и посмотреть на эти слова глазами классической исламской поэтики. Перевод этого образа на арабский или персидский (где он превратился бы в "пэри чистой красоты"), составляющий необходимый предварительный шаг для поэтологического анализа, тем более возможен, что образ этот генетически связан с восточными мотивами. "Гений чистой красоты" в его восприятии русским читателем передает ощущение тончайшего, но все же воплощения, чистой идеи, идеальности красоты; наличие этих двух смысловых элементов, "чистой красоты" и "гения", идеи и ее — столь неплотского — воплощения, принципиально для смысловой архитектоники образа. Иначе обстоит дело в случае выстраивания смысла в арабо-мусульманской интеллектуальной культуре, где бесплотная идея не улавливается и не воплощается — в слове, где "гений" (пэри) уже (и всегда) несет в себе смысл "красота" как неназванный по имени — но тем более незыблемо присутствующий в поэтическом дискурсе. Оценки, даваемые иной культуре, неожиданно могут оказаться оценкой самого себя при взгляде со стороны — взгляде, не слишком внимательном к тем существенным основаниям, которые только и позволили бы воспринять иное как чужое, но не чуждое.
Цитируемая литература
Bohas G., Guillaume J.-P., Kouloughli D. E. The Arabic Linguistic Tradition. L.&N. Y., 1990
Chittick W. The Sufi Path of Love. The Spiritual Teachings of Rumi. Albany, Univ. of New York Press, 1983
Dunlop D. M. Al-Farabi's paraphrase of the Categories of Aristotle // The Islamic Quarterly. A Review of Islamic Culture, vol. V, 1959, L., The Islamic cultural center, p.27-29
van Ess, J. The Logical Structure of Islamic Theology // Logic in Classical Islamic Culture (ed. G.E. von Grunebaum). Wiesbaden, Otto Harrassowitz, 1970
Frege G. On Sense and Reference // Meaning and Reference, Oxford Univ. Press, 1993.
Heindrichs, W. Literary Theory: The Problem of Its Efficiency // Arabic Poetry: Theory and Development. Wiesbaden, Harrasowitz, 1973, pp.19-70
The Glorious Qur’an. Translation and commentary by Abdallah Yousuf Ali.
Wolfson H. A. Mu‘ammar’s theory of ma‘na // Arabic and Islamic Studies in Honor of Hamilton A. R.Gibb, Leiden, E. G.Brill, 1965
Ал-ДжаôхÖизÖ. Ал-Байаôн ва-т-табйиôн (Разъяснение и доказательство). В 4 частях. Бейрут, Даôр ал-джиôл, 1990
Ал-Джурджаôниô. Асраôр ал-балаôгÖа фиô ‘илм ал-байаôн (Тайны красноречия в науке об изъяснении). Бейрут, Дар ал-кутуб ал-‘илмиййа, 1988
Ал-Му‘джам ал-ВасиôтÖ.
Аль-Исфахани. Книга песен. Перевод А. Халидова и Б. Шидфар. М., Восточная литература, 1980
Аль-Кирмани, Хамид ад-Дин. Успокоение разума. Предисловие, перевод с арабского и комментарии нова. М., Ладомир, 1995
Аристотель. Поэтика.
АристÖуôтÖаôлиôс. Фанн аш-ши‘р. Ма‘а ат-тарджама ал-‘арабиййа ал-кÖадиôма ва шуруôхÖ ал-Фаôраôбиô ва Ибн Сиôнаô ва Ибн Рушд. Тарджама-ху ‘ан ал-йуôнаôниййа ва шарахÖа-ху ва хÖакÖкÖакÖа нусÖуôсÖа-ху ‘Абд ар-РахÖмаôн ал-Бадавиô (Поэтика. Перевод с греческого, комментарий и издание Абдаррахмана ал-Бадави, вместе со старым арабским переводом и комментариями ал-Фараби, Ибн Сины и Ибн Рущда). Мактабат ан-нахдÖа ал-мисÖриййа, б. м., б. г.
Ас-СуйуôтÖиô. Ал-ИткÖаôн фиô ‘улуôм ал-кур’аôн (Совершенное изложение наук о Коране). Ч.1-2. Бейрут, Даôр ал-ма‘рифа, б. г.
ат-Тафтазаôниô, Са‘д ад-Диôн. Таджриôд ал-‘аллаôма ал-Баннаôниô ‘алаô МухÔтасÖар ас-Са‘д ат-Тафтазаôниô ‘алаô матн ат-ТалхÔиôсÖ фиô ‘Илм ал-ма‘аôни (Комментарий ученого ал-Баннани на «Компендиум» Са‘да ат-Тафтазани к конспекту «Науки о смыслах»). Ч.2. 2-е изд., БуôлаôкÖ, 1879
Батюшков К. Н. Полное собрание стихотворений. Вступ. статья и примеч. мана. М.-Л., 1964.
Батюшков К. Н. Сочинения. Т. 1. Сост., подг. текста, вступ. статья и комментарии В. А. Кошелева. М., 1989.
Восточные мотивы. Стихотворения и поэмы. М., 1985.
Гиргас В. Ф. Очерк грамматической системы арабов. СПб, Тип. Имп. Ак. наук, 1873
Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965.
Зарубежная поэзия в переводах В. А. Жуковского. Т. 1. М., 1985.
Ибн ‘Арабиô. Ал-ФутуôхÖаôт ал-маккиййа (Мекканские откровения). Каир, 1859
Ибн ал-Му‘тазз. V. Китаôб ал-бадиô‘ (1933) // Крачковский И. Ю. Избранные сочинения. т. VI. М.-Л., 1960, с.97-332.
Ибн Араби. Геммы мудрости // Смирнов А. В. Великий шейх суфизма. М., Восточная литература, 1983
Ибн Йа‘иôш. ШархÖ ал-МуфасÖсÖал (Комментарий на «ал-МуфасÖсÖал»). Идаôрат атÖ-тÖибаô ‘а ал-муниôриййа би-мисÖр, Каир, 1938
Ибн МанзÖуôр. Лисаôн ал-‘араб (Язык арабов)
Ибн Рашик. Опора в красотах поэзии, ее вежестве и критике. Перевод лова // гинский. Проблемы типологии средневековых литератур Востока. М., 1991, с. .
Ибн Сиôнаô. Ал-Ишаôраôт ва-т-танбиôхаôт (Указания и наставления). Ч.1, Каир, 1960
Иванов Вяч. Вс. Темы и стили Востока в поэзии Запада // Восточные мотивы. Стихотворения и поэмы. М., 1985, с. .
Кашталева К. С. "Подражания Корану" Пушкина и их первоисточник // Записки коллегии востоковедов при Азиатском музее Академии наук СССР. Серия В. Л., 1928, N 8, с. .
Киктев М. С. Абу-л-Хасан ал-Джурджани (вторая половина X в.) о метафоре ("арабское" и "греческое" в средневековой арабской филологической теории) // Проблемы арабской культуры. М., Наука, 1987
Коран. Перевод с арабского и комментарии М.-Н. О.Османова. М., Ладомир, Восточная литература, 1995.
Коран. Перевод с арабского ковского. М., 1963.
Коран. Перевод с арабского языка лукова. Изд. 3-е, Казань, 1907 г. и репринт 1990 г.
Кубачева В. Н. "Восточная" повесть в русской литературе XVIII-начала XIX века // XVIII век, сб. 5. М.-Л., 1962, с. .
КÖудаôма бен Джа‘фар. Китаôб накÖд аш-ши‘р (Критика поэзии). ред. С. А.Бонебаккер. Лейден, Брилль, 1956.
Кюхельбекер В. К. Сочинения. Т. 1. Лирика и поэмы. Л., 1939.
Лезов С. В. История и герменевтика в изучении Нового Завета. М., 1996.
Семизвездие на небе персидской поэзии // Библиотека для чтения, 1851, Т. 105, отд. 3, с. 251-268.
Ливотова О. Э., Португаль В. Б. Востоковедение в изданиях Академии наук, . Библиография. М., 1966.
Литература Востока в средние века. Часть II. М., 1970.
Масиньон Л. Методы художественного выражения у мусульманских народов // Арабская средневековая культура и литература. М., 1978, с.46-59.
Межов В. И. Библиография Азии. Указатель книг и статей об Азии на русском языке и одних только книг на иностранных языках, касающихся отношений России к иностранным государствам. Т. 1. Спб., 1891.
Назарли М. Мусульманские космогонические представления в миниатюрной живописи сефевидского Ирана // CD-ROM «Пространственные образы в традиционных культурах». РГГУ (в производстве)
Николаев С. И. О стилистической позиции русских переводчиков петровской эпохи (к постановке вопроса) // Литература XVIII в. в ее связях с искусством и наукой. М., 1986.
Сиôбавайхи. Китаôб (Книга). БуôлаôкÖ, 1899
Синельников М. И. Исламские мотивы в русской поэзии // Ислам в России и Средней Азии. Изд. Ермаков И., Микульский Д. М., 1993, с.60-92.
Смирнов А. В. Справедливость (опыт контрастного понимания) // Средневековая арабская философия: проблемы и решения. М., Восточная литература, 1998, с.250-295.
Томашевский Б. В. Пушкин. Т. 2. М., 1990.
фон Грюнебаум, Г. Э. Основные черты арабо-мусульманской культуры. М., 1981.
Фролов Д. В. Способы определения понятий в традиционной арабской грамматике // Проблемы арабской культуры. М., Наука, 1987, с.170-192
Хафиз Ширази. Диван-и газалиййат. Изд. Халила Хатиба Рахбара. Тегеран, 1373/1994.
Шамс-и Кайс. Свод правил персидской поэзии. Часть II. Перевод с перс., исслед. и коммент. Н. Ю.Чалисовой. М., «Восточная литература», 1997
Шидфар Б. Я. Образная система арабской классической литературы (VI-XII вв.). М., 1974.
Шукуров Ш. Искусство средневекового Ирана (формирование принципов изобразительности). М., Гл. ред. восточной лит-ры, 1989.
Эберман В. Арабы и персы в русской поэзии // "Восток", кн. 3. М.-Л., 1923.
[1] Работа выполнена при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда, проект № 1.
[2] Например, "1001 четверть часа. Повести Татарские", Спб., ; "1001 день. Персидские сказки. Спб., и т. д.
[3] См. "Литература Востока в Средние века". Часть II. М., 1970, с. 187.
[4] Ознобишин не отмечает важной детали, непременно упоминаемой в восточных сочинениях, посвященных сравнениям арабов и персов, -- арабского дара красноречия. Ср. Асади Туси, "Прение араба и перса" , где араб-участник спора завершает перечисление арабских доблестей утверждением, что из всех людей нет никого выше арабов по языку и что бывают вещи, для которых у персов не больше одного слова, а у арабов для них триста разных имен [Бертельс, 1988, с. 219].
[5] "Вестник Европы", 1826, N 1, с. 26.
[6] ("Вестник Европы", 1826, N 21-22, с. 21).
[7] "Сын Отечества", 1826, ч. 107, N 11, с. 251-263.
[8] Там же, с. 252.
[9] "Московский Вестник", 1830.
[10] "Молва", 1835, N, с. 387.
[11] Хафиз Ширази. Диван-и газалиййат. Изд. Халила Хатиба Рахбара. Техран, 1373/1994, с. 79.
[12] Восточные мотивы. Стихотворения и поэмы. М., 1985.
[13] Ср. название книги Л. Рубинштейна "Случаи из языка" (СПб., 1998), отражающее интерес автора именно к приключениям слова в среде современной нам массовой культуры.
[14] Естественно, что это не единственный вариант классификации филологических наук; их более подробное разбиение на жанры дает, например, Гиргас (см. Гиргас В. Ф. Очерк грамматической системы арабов. СПб., Тип. Имп. Ак. наук, 1873). Вместе с тем при всей текучести таксономических сеток на протяжении развития классической филологии оставался, по-видимому, неизменным принцип построения классификаций от наук, описывающий прямое употребление слов (хÖакÖиôкÖа, см. ниже), к наукам, описывающим их переносное употребление (маджаôз).
[15] Последний термин буквально означает "наука о нововведениях"; И. Крачковский переводит его как "наука о новом стиле". Название связано с развернувшейся в первые века ислама полемикой вокруг допустимости поэзии и применявшихся в ней средств выражения. Поскольку Коран и сунна являются для классической исламской культуры абсолютным авторитетом не только в содержательном плане (непререкаемые установления Закона), но и в плане выражения (приемы и формы речи), защитникам легитимности поэзии было важно показать, что приемы иносказания встречаются и в Коране, и в высказываниях Мухаммеда и его сподвижников; именно так поступает один из основоположников арабо-мусульманской поэтики Ибн ал-Му‘тазз в своей Китаôб ал-бадиô‘ («Книга о новом стиле»). В связи с этим, принимая перевод Крачковского, следует помнить, что сами создатели ‘илм ал-бадиô‘ вовсе не стремились показать новизну исследуемого ими стиля, но, напротив, пытались возвести его к авторитетным источникам. В результате полемики эти приемы выражения все же получили статус не порицаемого, хотя и не похвального «нововведения» (бид‘а).
[16] Шамс ад-Дин Мухаммад Ибн Кайс ар-Рази. Свод правил персидской поэзии. Часть II. Перевод с перс., исслед. и коммент. Н. Ю.Чалисовой. М., Восточная литература, 1997, с.76-77.
[17] См. Киктев М. С. Абу-л-Хасан ал-Джурджани (вторая половина X в.) о метафоре ("арабское" и "греческое" в средневековой арабской филологической теории) // Проблемы арабской культуры. М., Наука, 1987, с.38-53.
[18] Чаще всего то, которое мы сегодня назвали бы идеологическим: аристотелизм, например, не принимался большинством исламских ученых именно в той части, которая связана с проблематикой вечности (а значит, несотворенности) мира, хотя это отношение вовсе не распространялось на перипатетическое учение в целом. Неприятие, иначе говоря, было вполне избирательным и обоснованным.
[19] См. АристÖуôтÖаôлиôс. Фанн аш-ши‘р. Ма‘а ат-тарджама ал-‘арабиййа ал-кÖадиôма ва шуруôхÖ ал-Фаôраôбиô ва Ибн Сиôнаô ва Ибн Рушд. Тарджама-ху ‘ан ал-йуôнаôниййа ва шарахÖа-ху ва хÖакÖкÖакÖа нусÖуôсÖа-ху ‘Абд ар-РахÖмаôн ал-Бадавиô. Мактабат ан-нахдÖа ал-мисÖриййа, б. м., б. г.
[20] Анализируя западные исследования по арабской поэтике, У. Хендрикс пишет, что ни «Риторика», ни «Поэтика» Аристотеля не оказали серьезного доказанного влияния на арабскую мысль, несмотря на ставшее общим местом обратное утверждение, кочующее из работы в работу и остающееся неаргументированным(см. Heindrichs W. Literary Theory: The Problem of Its Efficiency // Arabic Poetry: Theory and Development. Wiesbaden, Harrasowitz, 1973, с.32-33).
[21] К примеру, ал-Джурджаôниô, а вслед за ним ат-Тафтазаôниô и ал-Баннаôниô во все более пространной форме воспроизводят в поэтологической (‘илм ал-бадиô‘) части излагаемого ими комплекса "наук о языке" аристотелевское учение о видах противоположения, которое, видимо, было им известно из переводов соответствующих текстов Стагирита и его комментаторов; ср., например, Dunlop D. M. Al-Farabi's paraphrase of the Categories of Aristotle // The Islamic Quarterly. A Review of Islamic Culture, vol. v, 1959, L., The Islamic cultural center, p.27-29, и ат-Тафтазаôниô, Са‘д ад-Диôн. Таджриôд ал-‘аллаôма ал-Баннаôниô ‘алаô МухÔтасÖар ас-Са‘д ат-Тафтазаôниô ‘алаô матн ат-ТалхÔиôсÖ фиô ‘Илм ал-ма‘аôни. Ч.2. 2-е изд., БуôлаôкÖ, 1879, с.314-317.
[22] См., например, Комментарий Ибн Рушда на "Поэтику" Аристотеля, где он стремится истолковать понятия комедии и трагедии в терминах жанров арабской поэзии.
[23] Шамс-и Кайс. Свод правил персидской поэзии. Часть II, Комментарий, примеч. 3 к разделу 1, с.347.
[24] Шамс-и Кайс. Свод правил персидской поэзии. Часть II, Комментарий, примеч. 3 к разделу 1, с.347.
[25] См. Chittick W. The Sufi Path of Love. The Spiritual Teachings of Rumi. Albany, Univ. of New York Press, 1983, pp.15, 352. Речь идет о том, что Р. Никольсон и А. Арберри, не придерживаясь принципа однозначности передачи терминов, передают ма‘нан целым набором понятий, среди которых - meaning, reality, spiritual reality, essential reality, spirit, spiritual truth, spiritual principle, spiritual thing, essence, idea, ideal thing, truth, heavenly truth, abstraction, verity.
[26] См. Wolfson H. A. Mu‘ammar’s theory of ma‘na // Arabic and Islamic Studies in Honour of Hamilton A. R.Gibb, Leiden, E. G.Brill, 1965, pp.673-688.
[27] Ибн Араби. Геммы мудрости // Смирнов А. В. Великий шейх суфизма. М., Восточная литература, 1993, с.190. Перевод дан в новой редакции автора.
[28] Ибн Араби. Геммы мудрости, с.214.
[29] Ибн Араби. Геммы мудрости, с.266.
[30] Ибн Араби. Геммы мудрости, с.156.
[31] Аль-Кирмани, Хамид ад-Дин. Успокоение разума. Предисловие, перевод с арабского и комментарии нова. М., Ладомир, 1995, с.434.
[32] Аль-Кирмани. Успокоение разума, с.424-425.
[33] Аль-Кирмани. Успокоение разума, с.138.
[34] Ибн Араби. Геммы мудрости // Смирнов А. В. Великий шейх суфизма. М., Восточная литература, с.217.
[35] Ибн ‘Арабиô. Ал-ФутуôхÖаôт ал-маккиййа (Мекканские откровения). Каир, 1859, т.3, с.198.
[36] Аль-Кирмани. Успокоение разума, с.287.
[37] Аль-Кирмани. Успокоение разума, с.344.
[38] Аль-Кирмани. Успокоение разума, с.320
[39] Аль-Кирмани. Успокоение разума, с.328; жизнь в философии ал-Кирмаôниô понимается как истечение из мира Разумов в мир Природы: именно эта эманация и есть "смысл", о котором здесь идет речь.
[40] Ибн Сиôнаô. Ал-Ишаôраôт ва-т-танбиôхаôт (Указания и наставления). Ч.1, Каир, 1960, с.251-252.
[41] Аль-Кирмани. Успокоение разума, с.328.
[42] Сиôбавайхи. Китаôб (Книга). БуôлаôкÖ, 1899, ч.1, с.2.
[43] Перевод «жест» для ишаôра весьма условен, поскольку под ишаôра понималась и мимика.
[44] Имеется в виду весьма сложная система счета на пальцах, развитая среди доисламских арабов.
[45] Ал-ДжаôхÖизÖ. Ал-Байаôн ва-т-табйиôн (Разъяснение и доказательство). В 4 частях. Бейрут, Даôр ал-джиôл, 1990, ч.1, с.75-76.
[46] Ибн Йа‘иôш. ШархÖ ал-МуфасÖсÖал (Комментарий на «ал-МуфасÖсÖал»). Идаôрат атÖ-тÖибаô‘а ал-муниôриййа би-мисÖр, ч.1. Каир, 1938, с.18-19.
[47] Имеется в виду аз-ЗамахÔшариô, которого комментирует Ибн Йа‘иôш.
[48] Своеобразная метонимия, когда человека называют по имени ребенка ("отец Омара" или "мать Кульсум").
[49] Прозвище, часто почетное, которое могло заменять собственные имена.
[50] Т. е. сам Ибн Йа‘иôш.
[51] Ибн Йа‘иôш. ШархÖ ал-МуфасÖсÖал, ч.1, с.27. О том, что «указание» (далаôла) не понимается в арабской филологии как «обозначение» (т. е. однаправленное указание посредством знака), см. также примеч.60.
[52] Примеры заимствованы из ат-Тафтазаôниô. Таджриôд ал-‘аллаôма ал-Баннаôниô..., с.241-243.
[53] См. в этой связи интересные рассуждения ат-Тафтазаôниô: ат-Тафтазаôниô. Таджриôд ал-‘аллаôма ал-Баннаôниô..., с.241-242.
[54] См. Ибн Сиôнаô. Ал-Ишаôраôт, Ч.1, Каир, 1960, с.283 и др. Вслед за Ибн Сиôной о «части смысла» как о чем-то самостоятельном и во всяком случае отделимом от смысла как целого ведет речь и его комментатор НасÖиôр ад-Диôн атÖ-ТÖуôсиô, хотя когда речь заходит о собственно аристотелевской онтологии и гносеологии, выдвигается положение о принципиальной простоте смысла.
[55] Ибн Йа‘иôш. ШархÖ ал-МуфасÖсÖал, ч.1, с.18-19.
[56] Ат-Тафтазаôниô. Таджриôд ал-‘аллаôма ал-Баннаôниô..., с.149-150. Данное рассуждение представляет собой еще один пример положения о пятеричном указании на смысл.
[57] Ат-Тафтазаôниô. Таджриôд ал-‘аллаôма ал-Баннаôниô..., с.228-230 (в фигурных скобках приведен текст ал-Джурджаôниô). Арабский язык действительно дает больше оснований, нежели, скажем, современный русский, для развития теорий естественного обозначения смысла, критикуемых нашими авторами. Поэтому небезынтересно продолжение процитированного рассуждения, где как раз и обсуждаются подобные теории: «{Его}, это утверждение о том, что выговоренность указывает самостно, {рассматривает ас-Саккаôкиô}, толкуя его не в явном [смысле]. Он говорит, что это утверждение просто предупреждает нас о том, чего держались крупнейшие авторитеты науки об иштикÖаôкÖ (вывод одних слов из других. — Авт.) и науки о тасÖриôф (склонение, спряжение. — Авт.), — что у хÖарфов (здесь «звук». — Авт.) самих по себе есть различающие их особенности, такие как звонкость (джахр) и глухота (хамс), сила (шидда “взрывной характер”), слабость (рахÔаôва “фрикативность”) и среднее [состояние] между ними, и так далее. Эти особенности требуют, чтобы тот, кому они известны, назначая нечто, из них составленное, для [указания на] некоторый смысл, отдавал бы дань мудрости и не упускал из виду соотнесенность между ними (между особенностями хÖарфов и смыслом. — Авт.). Например, [назначая] фасÖм через фаô’ (а фаô’ — слабый хÖарф) для такой поломки, которая не явна, и кÖасÖм через кÖаô’ (а кÖаô’ — сильный хÖарф) для такой поломки, которая явна (первое означает “сделать в чем-либо трещину”, второе “разнести на куски”. — Авт.). А также — что формы сочетания хÖарфов также имеют свои особенности, например, [парадигма] фа‘алаôн и фу‘лаô для приведения в движение того, что имеет движение, скажем, назаваôн “прыгание” и хÖайадаô “шатание”, или что касается глаголов с дÖаммой [у второго хÖарфа], например, шаруфа “быть благородным” или карума “быть щедрым” для [обозначения] естественно-присущих действий» (там же). Читая эти строки, как не вспомнить развивавшиеся не так давно теории изобразительности языка (например, Газов-Гинзберг А. М. Был ли язык изобразителен в своих истоках? (Свидетельство прасемитского запаса корней). М., Наука, 1965; он же. Символизм прасемитской флексии. О безусловной мотивировке знака. М., Наука, 1974), как не удивиться еще раз воспроизведению аргументации спустя столетия и как будто бы в совсем другой научной парадигме?
[58] Дж. ван Эсс в своей фундаментальной статье пишет о том, что термины далиôл, мадлуôл, далаôла, истидлаôл, появившиеся еще в раннем каламе, имеют стоическое происхождение и являются «точным переводом» соответствующих греческих прототипов (van Ess, J. The Logical Structure of Islamic Theology // Logic in Classical Islamic Culture (ed. G.E. von Grunebaum). Wiesbaden, Otto Harrassowitz, 1970, с.27-29). Этот тезис, впрочем, остается у него, по его собственному признанию, не окончательно доказанным. Но даже если это и так, употребление этих терминов в арабо-мусульманской культуре явно не ограничивалось чистым воспроизведением положений логики стоиков. Они имели гораздо более широкую сферу применения (например, те же арабские перипатетики пользовались ими в разъяснении начал логики, излагая положения о слове, высказывании, т. п.), а их смысловая нагрузка никак не может быть сведена к значениям их античных прототипов (см. об этом ниже, примеч.60).
[59] Факихов, представителей религиозно-правовой мысли (фикха) в исламе.
[60] Например, если мы рассматриваем указание причины на свое следствие, то огонь — это "указывающее", а дым — "то, на что указывает" огонь как на свое следствие. Занимая вторую возможную точку зрения (следствие указывает на свою причину), мы скажем, что "указывающее" — это дым, а "то, на что указывает" дым — это огонь. Поскольку указание — это способность сделать смысл "понятным" (мафхуôм), в первом случае огонь дает нам понять, что "существует его следствие — дым", а во втором, видя дым, мы понимаем, что "есть его причина — огонь": именно эти смыслы выявляются, согласно теории указания, огнем и дымом соответственно.
Отметим, что ал-Баннаôниô вслед за ат-Тафтазаôниô говорит о взаимном указании дыма на огонь и огня на дым. Возвращаясь к тезису ван Эсса о заимствовании терминов далиôл, мадлуôл и т. д. из логических учений стоиков (см. примеч.58), стоит вспомнить, что одним из аргументов, которые этот ученый приводит в пользу своей гипотезы, служит тот факт, что «даже знаменитый пример дыма и огня упоминается Секстом Эмпириком» (van Ess, J. The Logical Structure..., с.27). На нескольких следующих страницах ван Эсс, объясняя арабские термины через их греческие прототипы, отсылает нас к различным вариантам использования именно этого примера в античных источниках. И в самом деле, коль скоро арабские авторы воспроизводят даже примеры, приводившиеся античными мыслителями, как можно говорить о каких-то существенных отклонениях от стоических источников (разве что за счет неточностей воспроизведения оригинала)? Но знаменательным оказывается тот факт, что во всех приводимых ван Эссом примерах дым трактуется как указывающий на огонь, но никак не наоборот. В силу этого он переводит далиôл как «знак»: дым является знаком (признаком) огня (вспомним наше: дыма без огня не бывает; на память придет и известный пример индийского силлогизма, в котором дым служит признаком огня). Нигде в цитируемых им источниках не идет речь о том, что огонь является знаком дыма, — да и, собственно, такое утверждение было бы довольно странным, поскольку бывают и бездымные огни, а во-вторых, вряд ли поднимающийся от костра дым нуждается в том, чтобы назначить для него огонь в качестве его знака или признака: знак ведь мыслится как нечто, привлекающее внимание к тому, что не заметно или во всяком случае менее заметно. Однако для арабского автора, спустя несколько веков после эпохи раннего калама (и принадлежащего к традиции калама позднего) как будто воспроизводящего все тот же пример с дымом и огнем, оказывается принципиальным именно взаимное указание одного на другое. Если наше понимание стоических источников нас не подводит и если в данном случае мы в самом деле имеем контраст между арабской и античной традициями, то возникает вопрос: как отнестись к этому «отклонению» от античного оригинала, которое допускает как будто полностью копирующий его арабский автор? Считать ли его странной случайностью и игнорировать как незначительную специфическую черту в пользу акцента на том, что является как будто безусловно общим в содержании обсуждаемых терминов? Просто «не заметить»? Соблазн «подогнать» текст под привычные схемы интерпретации, подсказываемые нашим мышлением, велик, тем более, что для этого требуется всего лишь не обратить внимание на несколько слов, на часть фразы. Однако то, что будет выпущено в таком случае из поля зрения как несущественное, может оказаться как раз наиболее существенным для самой арабо-мусульманской традиции: как мы убедимся ниже, именно взаимный перевод «указывающего» и «того, на что указывают», принципиален для понимания сути иносказания и сложных метафор, и без него филологическая теория в этой части просто немыслима. Чтобы такой взаимный перевод был возможен, далиôл «указывающее» и мадлуôл «то, на что указывают» должны быть способны меняться местами, вставать на место друг друга; но именно этого, как правило, не могут сделать «знак» и «означаемое», поскольку, если знак отсылает к означаемому, то означаемое вовсе не обязательно отсылает к знаку. Представление это весьма основательно и являет свою силу в традиции западного мышления во многих моментах. Скажем, когда Аристотель говорит, что слово является знаком представления в душе, а то в свою очередь — знаком и отпечатком вещи, существующей вовне, то связь знака и означаемого в этой схеме принципиально однонаправленна и не может быть с тем же основанием прочерчена в обратном порядке: вещь трудно счесть знаком представления в душе, а представление в душе не обязательно обозначает некое данное слово, поскольку может быть выражено разными словами. Здесь в знаке мыслится боñльшая произвольность, чем в означаемом, и это является одной из причин, почему они не могут меняться местами, пусть даже связь между ними будет достаточно причинно-обусловленной, как связь между отпечатком в душе и вещью вовне. Мы останавливаемся на этих как будто тривиальных моментах потому, что они окажутся принципиальными в дальнейшем, при разборе способов построения и понимания иносказания в западной и арабо-мусульманской традициях. Здесь же заметим, что далиôл «указывающее» и мадлуôл «то, на что указывают» как раз и отличаются от знака и означаемого тем, что могут занимать место друг друга без всякого труда. Вспомним, что тем, на что указывает выговоренность слова, является, согласно арабо-мусульманской филологии, не вещь, а смысл, и в этом состоит в конечном счете основание такой способности «перемены мест», в отличие от аристотелевского понимания соотношения слова, мысли и вещи. Интересно, кстати говоря, что ван Эсс, несмотря на всю свою скрупулезность филолога, допускает существенное искажение, переводя арабское далиôл («указывающее») как «знак»: арабская теория как раз не считает далиôл «знаком» и принципиально отличает «указывающее» от «знака» (см. стр.36). Так скрупулезное исследование источников заимствования терминологии, имеющее целью прояснить их происхождение и тем самым содержание, достигает обратных целей, искажая их подлинное звучание.
|
Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 |



