Как осо­бое ка­че­ст­во араб­ско­го язы­ка г. Боб­ров­ский (рас­су­ж­де­ния ко­то­ро­го ус­на­ще­ны боль­шим ко­ли­че­ст­вом ссы­лок на тру­ды ве­ду­щих ев­ро­пей­ских уче­ных-ори­ен­та­ли­стов -- Сил­ве­ст­ра де Са­си, Хам­ме­ра, Шнур­ре­ра и др.) вы­де­ля­ет его лек­си­че­ское и экс­прес­сив­ное бо­гат­ст­во, спо­соб­ст­вую­щее по­яв­ле­нию в по­эзии "гиб­ких вы­ра­же­ний" и "сча­ст­ли­вых обо­ро­тов пер­во­быт­но­го изя­ще­ст­ва" ("Вест­ник Ев­ро­пы", N 7, с. 193). "Сие бо­гат­ст­во, -- за­клю­ча­ет он, -- со­сто­ит не толь­ко в об­раз­ных сло­вах пе­ре­нос­но­го зна­че­ния, но сверх то­го еще и во мно­же­ст­ве вы­ра­же­ний, ко­то­рые с пер­во­го взгля­да ка­жут­ся од­но­зна­чи­тель­ны­ми, но, в са­мом де­ле, за­клю­чая в се­бе боль­шую или мень­шую раз­ность, слу­жат уди­ви­тель­ным сред­ст­вом к пред­став­ле­нию раз­лич­ных от­тен­ков и к вер­но­му изо­бра­же­нию мно­же­ст­ва мыс­лей" (там же, с. 194). Все эти вос­хва­ле­ния яс­но­сти, кра­со­ты и си­лы араб­ско­го язы­ка но­сят в ста­тье скры­то (а ино­гда и яв­но) по­ле­ми­че­ский ха­рак­тер, имея це­лью "пе­ре­убе­дить" тех мно­го­чис­лен­ных "куль­тур­ных ев­ро­пей­цев", у ко­то­рых уже сло­жи­лось мне­ние на­счет его ди­ко­сти, гру­бо­сти и нев­ра­зу­ми­тель­но­сти. "Он со­всем не так груб, ка­ким его се­бе пред­став­ля­ют" и име­ет­ся не­ма­ло при­чин "к пре­одо­ле­нию всех труд­но­стей, встре­чаю­щих­ся ев­ро­пей­цу" на пу­ти по­ни­ма­ния (там же, с. 193).

Глав­ную поль­зу от изу­че­ния араб­ско­го язы­ка и сло­вес­но­сти ав­тор ви­дит в рас­ши­ре­нии вслед­ст­вие это­го ис­точ­ни­ко­вед­че­ской ба­зы свя­щен­ной фи­ло­ло­гии, т. е. биб­лей­ской эк­зе­ге­ти­ки. Во-пер­вых, при по­мо­щи язы­ка Ко­ра­на и древ­ней по­эзии воз­мож­ны уточ­не­ния зна­че­ний ha­pax le­gomena (слов, по од­но­му ра­зу встре­чаю­щих­ся в Биб­лии) и оп­ре­де­ле­ния гра­ниц слов мно­го­зна­чи­тель­ных; во-вто­рых, "Кни­ги Свя­щен­но­го Пи­са­ния са­мые древ­ние оза­ря­ют­ся но­вым све­том пе­ред гла­за­ми зна­ко­мо­го с по­эзи­ею Ара­ви­тян", уз­наю­ще­го из нее "об­раз мыс­лей вос­точ­ных на­ро­дов" (там же, с. 197).

Мы во­все не ут­вер­жда­ем, что имен­но две пе­ре­ска­зан­ные вы­ше пуб­ли­ка­ции по­влия­ли на об­раз­ные пред­став­ле­ния рус­ской чи­таю­щей пуб­ли­ки о "глав­ных" вос­точ­ных язы­ках. Од­на­ко, учи­ты­вая, что со­дер­жа­щие­ся в них (но да­ле­ко не толь­ко в них) идеи по­лу­чи­ли даль­ней­шее раз­ви­тие в ис­то­рии фор­ми­ро­ва­ния и сти­ли­сти­че­ско­го оформ­ле­ния вос­точ­ных мо­ти­вов в рус­ской по­эзии, а так­же об­су­ж­да­лись в "по­зна­ва­тель­ных" стать­ях, рас­сы­пан­ных по тол­стым жур­на­лам, и ли­те­ра­тур­ной кри­ти­ке, они пред­став­ля­ют­ся в дос­та­точ­ной сте­пе­ни ре­пре­зен­та­тив­ны­ми.

Итак, уже на уров­не фи­ло­ло­ги­че­ской экс­пли­ка­ции в еди­ное се­ман­ти­че­ское по­ле ли­те­ра­тур­но­го Вос­то­ка по­ме­ща­ют­ся, на­ря­ду с джин­на­ми Шехе­ра­за­ды, муд­ры­ми дер­ви­ша­ми Саа­ди и лю­бов­но-вин­ны­ми пес­ня­ми Га­фи­за, гор­ды­ми бе­дуи­на­ми и вну­шаю­щим кон­фес­сио­наль­ный ужас лже­про­ро­ком Ма­го­ме­том, сю­же­ты хо­ро­шо зна­ко­мых биб­лей­ских ска­за­ний. Все это, пе­ре­пле­та­ясь, на­хо­дит вы­ра­же­ние в вос­точ­ном сти­ле рус­ских ро­ман­ти­ков. Ес­ли вос­точ­ные по­вес­ти XVIII в. ис­поль­зо­ва­ли вос­точ­ную то­пи­ку и оно­ма­сти­ку в ка­че­ст­ве эк­зо­ти­че­ских де­ко­ра­ций, в ко­то­рых раз­вер­ты­вал­ся ду­ше­по­лез­ный "про­све­ти­тель­ский" сю­жет, то в по­эзии рус­ско­го ро­ман­тиз­ма, соб­ст­вен­но, на­чи­на­ет­ся сти­ли­сти­че­ское ис­поль­зо­ва­ние вос­точ­ных мо­ти­вов в оте­че­ст­вен­ной ли­те­ра­тур­ной тра­ди­ции, по­лу­чив­шее на­зва­ние вос­точ­но­го сти­ля.

Оно с са­мо­го на­ча­ла про­те­ка­ло под зна­ком двух про­ти­во­по­лож­ных мне­ний, наи­бо­лее яр­кие фор­му­ли­ров­ки ко­то­рых на­хо­дим у ­ки­на. С од­ной сто­ро­ны -- это ра­дость и вос­хи­ще­ние не­обыч­но­стью, вы­со­той по­ле­та вос­точ­ной фан­та­зии. В при­ме­ча­нии к "Под­ра­жа­ни­ям Ко­ра­ну", V:

Зем­ля не­движ­на — не­ба сво­ды,

Тво­рец, под­дер­жа­ны то­бой,

Да не па­дут на сушь и во­ды

И не по­да­вят нас со­бой.

­кин да­ет свою оцен­ку опи­сан­ной кос­мо­ло­гии: "Пло­хая фи­зи­ка, но за­то ка­кая сме­лая по­эзия!" Это же на­строе­ние вы­ра­жа­ет тре­мя де­ся­ти­ле­тия­ми поз­же А. Фет, ав­тор луч­ших в XIX в., по мне­нию мно­гих зна­то­ков, пе­ре­во­дов Ха­фи­за. Он со­про­во­ж­да­ет стро­ки сво­его пе­ре­во­да

Га­физ убит. А что его уби­ло, —

Свой чер­ный глаз, ди­тя, бы ты спро­си­ла.

Жес­то­кий негр! Как он ра­зит стре­ла­ми!

Ку­да ни бро­сит их, — вез­де мо­ги­ла.

по­яс­не­ни­ем к ме­та­фо­ре "негр": "Чер­ный глаз кра­са­ви­цы. Вот ис­тин­ный ска­чок с 7-го эта­жа, за­то ка­кая пре­лесть!".

Эти ци­та­ты хо­ро­шо из­вест­ны, как и те, что вы­ра­жа­ют про­ти­во­по­лож­ное на­строе­ние. ­ки­ну при­над­ле­жит не один от­ри­ца­тель­ный от­зыв об ин­те­ре­сую­щем нас пред­ме­те. Так, в пись­ме П. А. Вя­зем­ско­му от 2 ян­ва­ря 1822 г. он пи­шет по по­во­ду сти­хо­тво­ре­ния В. Жу­ков­ско­го "Лал­ла-Рук": "Жу­ков­ский ме­ня бе­сит -- что ему по­нра­ви­лось в этом Му­ре? чо­пор­ном под­ра­жа­те­ле без­образ­но­му вос­точ­но­му во­об­ра­же­нию?" Позд­нее, в пись­ме Вя­зем­ско­му от 1825 г. Пуш­кин оп­ре­де­ля­ет от­но­ше­ния ев­ро­пей­ца с вос­точ­ной (му­суль­ман­ской) эс­те­ти­кой еще бо­лее же­ст­ко: "...зна­ешь, по­че­му я не люб­лю Му­ра? -- по­то­му что он че­рес­чур уже вос­то­чен. Он под­ра­жа­ет ре­бя­че­ски и урод­ли­во -- ре­бя­че­ст­ву и урод­ли­во­сти Саа­ди, Га­фи­за и Ма­го­ме­та. -- Ев­ро­пе­ец, и в упое­нии вос­точ­ной рос­ко­ши, дол­жен со­хра­нить вкус и взор ев­ро­пей­ца" [Жу­ков­ский, т. 1, с. 598].

Кста­ти, в бо­лее позд­ней, но хо­ро­шо из­вест­ной всем ира­ни­стам-ли­те­ра­ту­ро­ве­дам, учив­шим­ся по со­вет­ским учеб­ни­кам, фор­му­ли­ров­ке Ф. Эн­гель­са, эта мысль бы­ла вы­ра­же­на с пре­дель­ной чет­ко­стью. "Пер­сид­ская про­за убий­ст­вен­на", -- на­пи­сал клас­сик, ком­мен­ти­руя при­мер "он ку­сал паль­цы ужа­са зу­ба­ми от­чая­ния" и на­хо­дя язык пер­сид­ских ав­то­ров "об­раз­ным, но со­вер­шен­но бес­смыс­лен­ным"[3].

Что­бы про­де­мон­ст­ри­ро­вать, сколь ши­ро­ко бы­ло уже в 20-е го­ды XIX в. рас­про­стра­не­но сти­ли­сти­че­ское не­при­ятие "вос­точ­но­сти", зло­упот­реб­ляю­щей ино­ска­за­ния­ми и срав­не­ния­ми, при­ве­дем ци­та­ту из ста­тьи о вос­точ­ной по­эзии в "Сы­не оте­че­ст­ва" за 1826 г., уже бе­ру­щую­ся оп­рав­ды­вать "Ази­ят­цев в час­том упот­реб­ле­нии срав­не­ний":

"Та­ко­ва Вос­точ­ная по­эзия, взя­тая в це­лом, по­пе­ре­мен­но ве­ли­че­ст­вен­ная и ти­хая, ужас­ная и пле­ни­тель­ная, раз­но­об­раз­ная и пол­ная кра­со­ты ве­ков пер­во­быт­ных. Язык ее есть язык стра­сти; от то­го он си­лен, оби­лу­ет фи­гу­ра­ми и ме­та­фо­ра­ми, ес­ли да­же, как иные ут­вер­жда­ют, ино­гда из­ли­ше­ст­ву­ет срав­не­ния­ми, то это по­то­му, что он есть из­лия­ние серд­ца пре­ис­пол­нен­но­го, ко­то­ро­му не­дос­та­ет слов для вы­ра­же­ния всех сво­их чув­ст­во­ва­ний, — бе­ден, слиш­ком не­дос­та­то­чен для не­го язык обык­но­вен­ный, не­спо­со­бен для пе­ре­да­чи со­зву­чий ка­ж­до­го осо­бен­но­го ощу­ще­ния, ка­ж­до­го от­дель­но­го чув­ст­ва — и по­то­му-то оно при­бе­га­ет к по­со­бию пред­ме­тов, су­ще­ст­вую­щих в при­ро­де, го­во­рит ими и го­во­рит крас­но­ре­чи­во" (Эбер­ман, 1923, с. 112).

Мы ви­дим, что от­дель­ные об­ра­зы вы­зы­ва­ют вос­хи­ще­ние, а та­кие ха­рак­те­ри­сти­ки, как "ре­бя­че­ст­во" и "урод­ли­вость", от­но­сят­ся, по-ви­ди­мо­му, к "бес­по­ряд­ку" и "ту­ман­но­сти", воз­ни­каю­щим из плот­но­сти ино­ска­за­тель­но­го ря­да, из за­де­ваю­ще­го вкус ев­ро­пей­ца не­пра­виль­но­го со­от­но­ше­ния ме­ж­ду "едой" и "при­пра­вой" по­эзии, дви­же­ни­ем смыс­ла и его по­эти­че­ским "тор­мо­же­ни­ем" в тро­пе.

Ка­ко­вы же ока­за­лись сти­ли­сти­че­ские при­зна­ки вос­точ­но­го сти­ля ро­ман­ти­ков, что за­хо­те­ла по­черп­нуть рус­ская по­эзия из ли­те­ра­тур­ной со­кро­вищ­ни­цы Вос­то­ка? Ка­ки­ми сти­ли­сти­че­ским прие­ма­ми ими­ти­ро­вал­ся вос­точ­ный слог? По мне­нию Вяч. Вс. Ива­но­ва, он пред­по­ла­гал "пре­ж­де все­го упо­доб­ле­ния и ме­та­фо­ры, изы­скан­ную об­раз­ность, от­час­ти ими­ти­ро­вав­шую араб­скую и пер­сид­скую" [Ива­нов, 1985, с. 456]. Од­на­ко, до­ба­вим сра­зу, что со­еди­ня­лись ме­та­фо­ри­че­ские об­ра­зы в ли­ри­ке та­ких це­ни­те­лей Вос­то­ка, как В. Жу­ков­ский, Ф. Глин­ка, А. Шиш­ков, К. Ба­тюш­ков, А. Пуш­кин, М. Лер­мон­тов (этот ряд, ес­те­ст­вен­но, мож­но про­дол­жить), во­все не в том "кур­ча­вом бес­по­ряд­ке", ко­то­рый ви­дел­ся у вос­точ­ных по­этов, а под­чи­ня­ясь нор­мам раз­вер­ты­ва­ния ли­ри­че­ско­го сю­же­та, ус­та­но­вив­шим­ся в рус­ской тра­ди­ции (под­роб­нее это бу­дет по­ка­за­но ни­же на при­ме­ре сти­хов о со­ло­вье и ро­зе).

Г. А. Гу­ков­ский в кни­ге "Пуш­кин и рус­ские ро­ман­ти­ки" ана­ли­зи­ру­ет при­ме­ты вос­точ­но­го сти­ля, глав­ным об­ра­зом в кон­тек­сте "ос­во­бо­ди­тель­ной" по­эзии де­каб­ри­ст­ской эпо­хи. В его ха­рак­те­ри­сти­ке этот стиль "не был точ­но диф­фе­рен­ци­ро­ван ни на­цио­наль­но, ни гео­гра­фи­че­ски, ни ис­то­ри­че­ски. Это был "пе­ст­рый" и "рос­кош­ный" стиль не­ги, зем­но­го идеа­ла стра­стей и на­сла­ж­де­ний, со­еди­нен­но­го с бур­ной во­ин­ст­вен­но­стью и не­ук­ра­ти­мой жа­ж­дой во­ли, ко­то­рые гра­ж­дан­ский ро­ман­тизм ис­кал и в дру­гих пер­во­быт­ных куль­ту­рах. Это был стиль Ко­ра­на и стиль Биб­лии вме­сте и в то же вре­мя стиль иран­ской по­эзии и кав­каз­ских ле­генд" [Гу­ков­ский, 1965, с. 258]. Hа­и­бо­лее вы­пук­ло, по мне­нию уче­но­го, при­зна­ки вос­точ­но­го сти­ля оп­ре­де­ли­лись в ли­ри­че­ском сти­хо­тво­ре­нии [там же, с. 267]. Пре­ж­де все­го, это ши­ро­кое и под­черк­ну­тое ис­поль­зо­ва­ние цер­ков­но­сла­вя­низ­мов и биб­лей­ских обо­ро­тов (Биб­лия, из­вест­ная чи­та­те­лю в цер­ков­но­сла­вян­ском пе­ре­во­де -- об­ра­зец по­эзии вос­точ­но­го на­ро­да). Сла­вя­низ­мы, па­ра­док­саль­ным об­ра­зом, ста­но­вят­ся внеш­ни­ми зна­ка­ми Вос­то­ка. За­тем, это сгу­ще­ние ве­ли­ко­леп­ных срав­не­ний, па­рал­ле­лиз­мы, кон­тра­сты, ана­фо­ры (но, за­ме­тим в скоб­ках, сгу­ще­ние по срав­не­нию с ощу­щае­мой но­си­те­ля­ми тра­ди­ции нор­мой, не за­тра­ги­ваю­щее ком­по­зи­ци­он­ной схе­мы сти­хо­тво­ре­ния) и ско­п­ле­ние "рос­кош­ных" слов, "вро­де ро­зы, не­ги, лоб­за­ний, зной­ный и т. д.", ско­п­ле­ние стра­ст­ных слов и фор­мул, упот­реб­ле­ние вос­точ­ных имен, на­зва­ний, т. е. внеш­них зна­ков сти­ля [там же, с. 267].

По мне­нию Гу­ков­ско­го, ­кин уже в 1821 г. па­ро­ди­ро­вал этот стиль в "Гав­ри­лиа­де". Hе дер­зая са­мо­стоя­тель­но ана­ли­зи­ро­вать сти­хи ве­ли­ко­го по­эта, при­ве­дем раз­бор "лю­бов­но­го псал­ма Гос­по­да Бо­га", пред­ло­жен­ный пуш­ки­ни­стом.

Он со­чи­нял лю­бов­ные псал­мы

И гром­ко пел: "Люб­лю, люб­лю Ма­рию,

В уны­нии бес­смер­тие вла­чу...

Где кры­лия? к Ма­рии по­ле­чу

И на гру­ди кра­са­ви­цы по­чию!.."

И про­чее... все, что при­ду­мать мог. —

Тво­рец лю­бил вос­точ­ный, пе­ст­рый слог.

Гу­ков­ский пе­ре­чис­ля­ет его ос­нов­ные при­зна­ки: "Тут и сла­вян­ские фор­мы окон­ча­ний: уны­ние, бес­смер­тие, кры­лия, и сла­вя­низ­мы во­об­ще (по­чию), и имя -- сим­вол сис­те­мы (Ма­рию), и по­вто­ре­ние (люб­лю, люб­лю), и вос­точ­ная не­га (на гру­ди кра­са­ви­цы по­чию), и изы­скан­ный син­так­сис (сме­на во­про­са вос­кли­ца­ни­ем)" [там же, с. ].

Ско­п­ле­ние строк с на­чаль­ным "и" так­же при­чис­ля­ет­ся ис­сле­до­ва­те­лем к при­ме­там вос­точ­но­го сти­ля. Так, Б. То­ма­шев­ский, от­ме­чая в хо­де рас­ска­за о "Под­ра­жа­ни­ях Ко­ра­ну" ­ки­на об­щую сти­ли­сти­че­скую ори­ен­ти­ро­ван­ность цик­ла на язык рус­ской Биб­лии, рас­смат­ри­ва­ет оби­лие строк с на­чаль­ным "и" (в Под­ра­жа­ни­ях III и IX) как ис­поль­зо­ва­ние по­этом биб­лей­ско­го син­так­си­са для ими­та­ции сти­ля Ко­ра­на. Речь идет о та­ких, на­при­мер, стро­ках:

Hо два­ж­ды ан­гел вос­тру­бит;

Hа зем­лю гром не­бес­ный гря­нет:

И брат от бра­та по­бе­жит,

И сын от ма­те­ри от­пря­нет.

И все пред Бо­га при­те­кут,

Обез­обра­жен­ные стра­хом;

И не­чес­ти­вые па­дут,

Объ­я­ты пла­ме­нем и пра­хом. (Под­ра­жа­ние III)

Сход­ный син­так­сис пред­став­лен в "Под­ра­жа­нии IX", а так­же в "Про­ро­ке", где из 30 строк 15 на­чи­на­ют­ся с "и". В Ко­ра­не, по оши­боч­но­му мне­нию Б. То­ма­шев­ско­го, та­кие кон­ст­рук­ции не встре­ча­ют­ся. Hа са­мом де­ле, со­юз "ва" ("и"), мар­ки­рую­щий на­ча­ло пред­ло­же­ния или син­таг­мы, а так­же пе­ре­даю­щий че­рез па­ра­так­си­че­ское пе­ре­чис­ле­ние раз­ные от­тен­ки ги­по­так­си­че­ско­го со­под­чи­не­ния, яв­ля­ет­ся наи­бо­лее при­мет­ной чер­той ко­ра­ни­че­ско­го син­так­си­са, а так­же араб­ской и пер­сид­ской ук­ра­шен­ной про­зы и ка­сыд­ной по­эзии. При­ве­дем лишь один при­мер из Ко­ра­на, те­ма­ти­че­ски сход­ный с пуш­кин­ским "Под­ра­жа­ни­ем", из су­ры 50 "Каф":

(18) И при­дет опь­я­не­ние смер­ти по ис­ти­не: вот от че­го ты ук­ло­нял­ся!

(19) И воз­гла­си­ли в тру­бу: это -- день обе­щан­ный!

(20) И при­шла вся­кая ду­ша, а с нею по­гон­щик и сви­де­тель. (пе­ре­вод ­ков­ско­го).

Пе­ре­вод ­ков­ско­го из­вес­тен сре­ди ара­би­стов сво­им по­слов­ным сле­до­ва­ни­ем ори­ги­на­лу. В пе­ре­во­де с франц. М. Ве­рев­ки­на (1786), ко­то­рым поль­зо­вал­ся ­кин, а так­же в пе­ре­во­де ­лу­ко­ва (1907), ко­то­рый счи­тал­ся луч­шим, ко­гда Б. То­ма­шев­ский пи­сал свое ис­сле­до­ва­ние, на­чаль­ные "ва­вы" не пе­ре­да­ны.

Ис­поль­зо­ва­ние лек­си­че­ских биб­ле­из­мов (цер­ков­но­сла­вя­низ­мов) в вос­точ­ном сти­ле бы­ло чис­то ими­та­ци­он­ным прие­мом, в том смыс­ле, что ат­мо­сфе­ру Вос­то­ка здесь соз­да­ва­ли не спе­ци­фи­че­ские для вос­точ­ной по­эзии прие­мы, а лек­си­че­ские ар­ха­из­мы рус­ско­го язы­ка. С син­так­си­че­ски­ми биб­ле­из­ма­ми де­ло об­сто­ит слож­нее. В ря­де кон­ст­рук­ций (та­ких, как по­строе­ние фра­зы с па­ра­так­си­че­ским сою­зом "и", обо­ро­ты ти­па "и бы­ло так, что", "и ста­ло так, что", "нет... кро­ме") от­ра­же­ны осо­бен­но­сти се­мит­ско­го син­так­си­са, рав­но ха­рак­тер­ные и для сти­ля Биб­лии, и для сти­ля Ко­ра­на. Как по­ка­зал С. Ле­зов, мно­гие ти­пич­но биб­лей­ские обо­ро­ты "вы­со­ко­го сти­ля" в рус­ской куль­ту­ре яв­ля­ют­ся се­мит­ски­ми син­так­си­че­ски­ми каль­ка­ми, до­не­сен­ны­ми до на­ших вре­мен че­рез Сеп­туа­гин­ту и тра­ди­цию "по­слов­но­го" пе­ре­во­да [Ле­зов, 1996, с. ]. Те же син­так­си­че­ские кон­ст­рук­ции встре­ча­ют­ся в Ко­ра­не, джа­хи­лий­ской и ис­лам­ской по­эзии, а так­же в ис­пы­тав­ших их влия­ние па­мят­ни­ках пер­сид­ской сло­вес­но­сти.

Та­ким об­ра­зом, сти­ли­за­ция вос­точ­ных мо­ти­вов в рус­ской по­эзии под биб­лей­ский стиль мо­жет ока­зать­ся при вни­ма­тель­ном ис­сле­до­ва­нии не толь­ко ими­та­ци­он­ным прие­мом (в ука­зан­ном вы­ше смыс­ле), но и -- в ка­кой-то ме­ре -- ре­аль­ным при­бли­же­ни­ем к не­ко­то­рым осо­бен­но­стям араб­ско­го по­эти­че­ско­го син­так­си­са, по­вли­яв­ше­го на сло­вес­ную куль­ту­ру все­го му­суль­ман­ско­го ми­ра.

Ес­ли сти­ли­за­ция "под Биб­лию" осо­бен­но силь­но ощу­ща­ет­ся в кру­ге по­эти­че­ских тек­стов, свя­зан­ном с ге­рои­ко-ос­во­бо­ди­тель­ны­ми сю­же­та­ми и мо­ти­ва­ми (В. Кю­хель­бе­кер, Ф. Глин­ка), то в лю­бов­ной ли­ри­ке "вос­точ­но­го" на­прав­ле­ния су­ще­ст­вен­ную роль иг­ра­ет так­же сбли­же­ние с ан­тич­но­стью. Вы­ше мы упо­ми­на­ли о том, что при зна­ком­ст­ве с тво­ре­ния­ми по­этов Вос­то­ка ус­та­нав­ли­ва­лись вос­точ­но-ан­тич­ные со­от­вет­ст­вия (Фир­до­уси -- Го­мер, Ха­физ -- Анак­ре­онт и т. д.). Зна­ком­ст­во раз­ви­ва­лось и ук­ре­п­ля­лось под об­щим ло­зун­гом, по­вто­ряв­шим­ся во мно­гих пуб­ли­ка­ци­ях: "Hа­ста­нет вре­мя, ко­гда Вос­ток сде­ла­ет­ся та­ким же клас­си­че­ским, как Гре­ция и Рим" [Эбер­ман, 1923, с. 108]. Ли­те­ра­ту­ра Вос­то­ка долж­на бы­ла, по мне­нию про­све­щен­ной пуб­ли­ки на­ча­ла XIX в., со вре­ме­нем за­нять ме­сто вто­рой ан­тич­но­сти. В 20-30-е го­ды жур­наль­ные ста­тьи о вос­точ­ной ли­те­ра­ту­ре уже пе­ст­рят срав­не­ния­ми по­этов Вос­то­ка с их со­брать­я­ми из Эл­ла­ды, Древ­не­го Ри­ма и Ита­лии вре­мен Ре­нес­сан­са. При этом Пер­сия упо­доб­ля­ет­ся Эл­ла­де, а ара­бы -- рим­ля­нам. Так, вос­то­ко­вед Оз­но­би­шин пи­сал в "Сы­не оте­че­ст­ва" в 1826 г., от­час­ти по­вто­ряя мыс­ли А. Жур­де­на (см. вы­ше):

"Пер­вые (т. е. пер­сы) по­доб­но Гре­кам на­хо­дят осо­бен­ное удо­воль­ст­вие в сло­вах слож­ных, дру­гие же (т. е. ара­бы), как Рим­ля­не, ста­ра­ют­ся из­бе­гать их; из се­го за­клю­чить мож­но, что Пер­сы бы­ли на­клон­ны к ис­кус­ст­вам, ара­бы -- к под­ви­гам во­ин­ским, ибо ис­кус­ст­ва, по мно­го­об­ра­зию сво­ему, обык­но­вен­но тре­бу­ют в сло­вах слож­но­сти, ме­ж­ду тем как де­ла во­ин­ские вы­ра­жа­ют­ся про­сто, и чу­ж­да­ют­ся вся­ких ук­ра­ше­ний. От­се­го пер­сы пред­став­ля­ют­ся нам сла­до­ст­ра­ст­ны­ми, рос­кош­ны­ми и бес­печ­ны­ми; ара­бы, на­про­тив то­го, важ­ны­ми и стро­ги­ми", цит. по [Эбер­ман, 1923, с. 112][4] .

Вни­ма­тель­ное про­чте­ние "вос­точ­ных" сти­хов I пол. XIX в. по­ка­зы­ва­ет, что в са­мом де­ле "пер­сид­ское" ино­гда сти­ли­зо­ва­лось под "гре­че­ское", а араб­ское -- под "рим­ское", т. е. учи­ты­вал­ся сти­ли­сти­че­ский опыт пе­ре­во­дов клас­си­ки и т. н. "ан­то­ло­ги­че­ских" сти­хов. У Жу­ков­ско­го Фир­до­уси по­ет не­множ­ко го­ло­сом Го­ме­ра, за­го­ло­вок "Цве­ты Вос­то­ка" (см. "Вест­ник Ев­ро­пы" за 1825, N 5, 6 и 8, про­заи­че­ские пе­ре­во­ды с под­лин­ни­ков араб­ских и пер­сид­ских ав­то­ров) -- на­по­ми­на­ет о "Цвет­ни­ках анак­ре­он­ти­ки", пе­ри из "Лал­лы Рук" Т. Му­ра у Жу­ков­ско­го ста­но­вит­ся "ге­ни­ем", "ска­лы" у Ба­тюш­ко­ва слу­ша­ют го­лос "сви­ре­ли". Hе­ко­то­рые по­эты соз­на­тель­но вы­би­ра­ли та­кой путь. Ю. Ты­ня­нов, к при­ме­ру, пи­сал, что В. К. Кю­хель­бе­кер "на­стаи­вал на воз­мож­ной сти­ли­сти­че­ской бли­зо­сти в пе­ре­да­че ан­тич­но­го и вос­точ­но­го ма­те­риа­ла" [Кю­хель­бе­кер, 1939, с. XXXII].

Hо в оформ­ле­нии вос­точ­ных мо­ти­вов опыт пе­ре­во­дов ан­тич­ной по­эзии ока­зы­ва­ет­ся, ес­те­ст­вен­но, до­пол­ни­тель­ным фильт­ром, не про­пус­каю­щим в стих боль­шие до­зы вы­чур­но­го ино­ска­за­ния.

Од­но из са­мых изящ­ных "вос­точ­ных" сти­хо­тво­ре­ний XIX в., при­над­ле­жа­щее К. H. Ба­тюш­ко­ву, "Ска­лы чув­ст­ви­тель­ны к сви­ре­ли", вклю­че­но им в цикл "Под­ра­жа­ния древ­ним" (1821), со­стоя­щий из шес­ти фраг­мен­тов. Этот цикл, от­но­ся­щий­ся, , как и сде­лан­ные не­сколь­ко рань­ше "воль­ные" пе­ре­во­ды "Из гре­че­ской ан­то­ло­гии", к по­след­не­му пе­рио­ду твор­че­ст­ва по­эта, дол­гое вре­мя счи­тал­ся ори­ги­наль­ны­ми сти­ха­ми, "от­ра­жаю­щи­ми мо­ти­вы ан­тич­ной ли­ри­ки", см. [Ба­тюш­ков, 1964, пре­ди­сло­вие H. В. Фрид­ма­на, с. 49]. Од­на­ко, в из­да­нии 1989, в при­ме­ча­ни­ях, вы­пол­нен­ных В. А. Ко­ше­ле­вым, уже го­во­рит­ся (со ссыл­кой на мне­ние А. Кар­по­ва), что сти­хи вос­хо­дят к пе­ре­во­дам ­де­ра "Цве­ты гре­че­ской ан­то­ло­гии" (фраг­мен­ты 1 и 5) и "Цве­ты вос­точ­ной по­эзии (фраг­мен­ты 2, 3 и 6) [Ба­тюш­ков, 1989, с. 483]. "Под­ра­жа­ния древ­ним" бы­ли впи­са­ны по­этом в ав­тор­ский эк­зем­п­ляр "Опы­тов в сти­хах и про­зе", но вы­шли из пе­ча­ти лишь в 1883. А в N 5 "Вест­ни­ка Ев­ро­пы" за 1826 г. в раз­де­ле "Смесь" по­яв­ля­ет­ся ано­ним­ный пе­ре­вод с араб­ско­го (?) под­лин­ни­ка то­го от­рыв­ка, ко­то­рый в не­мец­ком пе­ре­во­де Гер­де­ра, ве­ро­ят­но, вдох­но­вил Ба­тюш­ко­ва. При­ве­дем для срав­не­ния оба тек­ста.

Ба­тюш­ков (1821):

Ска­лы чув­ст­ви­тель­ны к сви­ре­ли;

Верб­люд при­слу­ши­вать уме­ет песнь люб­ви,

Сте­ня под бре­ме­нем; ру­мя­нее кро­ви —

Ты ви­дишь — ро­зы по­крас­не­ли

В до­ли­не Йе­ме­на от пес­ней со­ло­вья...

А ты, кра­са­ви­ца... Hе по­сти­гаю я.

Ано­ним­ный пе­ре­вод с под­лин­ни­ка (1826):

"Зву­ки флей­ты от­ра­жа­ют­ся в ска­лах; ди­кой верб­люд вни­ма­тель­но слу­ша­ет му­зы­ку сво­его во­жа­то­го; рас­цве­та­ют тюль­па­ны, рас­пус­ка­ет­ся алая ро­за сре­ди ко­лю­чих тер­нов, ко­гда вни­ма­ют неж­ным тре­лям со­ло­вья. Твер­же ши­пов­ни­ка и ска­лы, гру­бее ди­ко­го верб­лю­да долж­ны быть чув­ст­ва лю­дей, ко­то­рых не вос­хи­ща­ет пе­ние" ["Вест­ник Ев­ро­пы", 1826, N 5, с. 63].

Воз­мож­но (это ну­ж­да­ет­ся в даль­ней­шей про­вер­ке), что дан­ный пе­ре­вод пе­ча­тал­ся и до 1821 г. и был уже из­вес­тен Ба­тюш­ко­ву. Од­на­ко, ес­ли ис­точ­ник "Под­ра­жа­ний древ­ним" ука­зан А. Кар­по­вым вер­но, то пе­ред на­ми с од­ной сто­ро­ны "под­строч­ник", ав­тор ко­то­ро­го стре­мил­ся (учи­ты­вая фор­ми­рую­щий­ся ин­те­рес к сти­лю по­эзии Вос­то­ка) с воз­мож­ной точ­но­стью пе­ре­дать ха­рак­тер­ные чер­ты ори­ги­на­ла, а с дру­гой -- по­эти­че­ское под­ра­жа­ние "вос­точ­но­му", вы­пол­нен­ное по не­мец­ко­му пе­ре­во­ду ­де­ра, пред­вест­ни­ка не­мец­ко­го ро­ман­тиз­ма, и по­ме­щен­ное в еди­ную рам­ку с под­ра­жа­ния­ми "ан­тич­но­му".

При их срав­не­нии мы ви­дим, как ра­бо­та­ет ка­ж­дая ото­бран­ная по­этом ху­до­же­ст­вен­ная де­таль на соз­да­ние не­оп­ре­де­лен­но-вос­точ­но­го ко­ло­ри­та. Два ар­ха­из­ма -- "ска­лы" (с "цер­ков­но­сла­вян­ским" уда­ре­ни­ем на вто­ром сло­ге) и "сте­ня под бре­ме­нем" (ус­лов­но-биб­лей­ская те­ма) , верб­люд и до­ли­на Йе­ме­на (те­ма ара­ба-бе­дуи­на, под­кре­п­лен­ная ара­вий­ским "име­нем сис­те­мы"), ро­зы, крас­нею­щие от пес­ней со­ло­вья (те­ма люб­ви в пер­сид­ском вку­се). А кра­са­ви­ца, скры­то упо­доб­лен­ная ро­зе, со­еди­ня­ет Вос­ток с ан­то­ло­ги­че­ской ли­ри­кой, цве­ту­щей "ми­нут­ны­ми ро­за­ми" и "ро­за­ми юны­ми", ибо "де­ви­ца юная по­доб­на ро­зе неж­ной" ("Из гре­че­ской ан­то­ло­гии", "Под­ра­жа­ние Арио­сту" Ба­тюш­ко­ва).

Hе про­шли че­рез двой­ной фильтр Гер­де­ра-Ба­тюш­ко­ва та­кие еди­ни­цы смыс­ла, за­фик­си­ро­ван­ные в про­заи­че­ском пе­ре­во­де, как ди­кость верб­лю­да -- верб­люд и сам по се­бе дос­та­точ­но дик для рус­ско­го сти­ха, фи­гу­ра во­жа­то­го (или всад­ни­ка), по­юще­го пес­ню -- верб­люд и ро­ман­ти­че­ское кли­ше "песнь люб­ви" об­ра­зу­ют иро­ни­че­скую ан­ти­те­зу в ан­тич­ном вку­се, ко­то­рую упо­ми­на­ние о пев­це толь­ко утя­же­ли­ло бы. Тюль­па­ны ис­че­за­ют как цвет­ки не впол­не "рос­кош­ные", а ко­лю­чий терн по­ме­ща­ет­ся внутрь срав­не­ния "ру­мя­нее кро­ви" -- ро­зы по­крас­не­ли, обаг­рен­ные кро­вью со­ло­вья, лью­щей­ся из его прон­зен­но­го тер­ном серд­ца. Hа­и­бо­лее по­ка­за­те­лен про­пуск фи­наль­но­го срав­не­ния: чув­ст­ва лю­дей (жес­то­ко­сер­дых кра­са­виц или кра­сав­цев), ко­то­рых не вос­хи­ща­ет пе­ние, в под­строч­ни­ке срав­ни­ва­ют­ся по твер­до­сти с ши­пов­ни­ком и ска­лой, а по гру­бо­сти -- опять же с ди­ким верб­лю­дом. Все­му это­му у Ба­тюш­ко­ва со­от­вет­ст­ву­ет об­ра­ще­ние-уп­рек "А ты, кра­са­ви­ца..." и за­клю­че­ние "не по­сти­гаю я", в ко­то­ром на фо­не про­заи­че­ско­го пе­ре­ска­за то­го же тек­ста слов­но бы слы­шит­ся: не по­сти­гаю я, как о чув­ст­вах столь му­зы­каль­но-воз­душ­ных мож­но го­во­рить на язы­ке та­ких гро­мозд­ких и тя­же­ло­вес­ных срав­не­ний.

Серь­ез­ное влия­ние на сти­ли­сти­че­ское оформ­ле­ние вос­точ­ных мо­ти­вов в рус­ской по­эзии пер­вой по­ло­ви­ны XIX в. ока­за­ла по­эзия ев­ро­пей­ско­го ро­ман­тиз­ма. Этой про­бле­ме, в ча­ст­но­сти, прие­мам и при­чи­нам соз­да­ния ме­ст­но­го ко­ло­ри­та у ро­ман­ти­ков, по­свя­ще­на боль­шая ис­сле­до­ва­тель­ская ли­те­ра­ту­ра. Для на­шей те­мы, свя­зан­ной с от­но­ше­ни­ем к "цве­ти­сто­сти", су­ще­ст­вен­но от­ме­тить, что по­эти­ка ро­ман­тиз­ма слу­жи­ла еще од­ним фильт­ром, про­пус­кав­шим че­рез се­бя лишь тот Вос­ток, ко­то­рый удов­ле­тво­рял вкус и ра­до­вал взор ев­ро­пей­ца.

Рус­ская по­эзия, как из­вест­но, уже с XVIII в. смот­ре­ла на За­пад. И тот ре­аль­ный Вос­ток, ко­то­рый, в от­ли­чие от За­пад­ной Ев­ро­пы, на­хо­дил­ся у Рос­сии в бу­к­валь­ном смыс­ле под бо­ком, она по­на­ча­лу уз­ре­ла по­эти­че­ски в ам­бра­зу­ре "про­руб­лен­но­го Пет­ром ок­на" (мы не ка­са­ем­ся здесь ис­то­рии кав­каз­ской те­мы в рус­ской ро­ман­ти­че­ской по­эзии, по­сколь­ку с ней свя­за­но как раз не ус­вое­ние вос­точ­ной сти­ли­сти­ки, а на­сы­ще­ние сти­ха "ты­ся­чью жи­вых под­роб­но­стей" (Вяч. Вс. Ива­нов), по­черп­ну­тых из лич­ных впе­чат­ле­ний). Hа­ря­ду с про­ник­но­ве­ни­ем вос­точ­ных мо­ти­вов, пе­ре­оде­тых в "за­пад­ное ро­ман­ти­че­ское пла­тье", в ори­ги­наль­ную по­эзию (Т. Мур -- В. Жу­ков­ский, Пар­ни -- Ба­тюш­ков, ко­то­ро­го дру­зья на­зы­ва­ли "Пар­ни Hи­ко­лае­ви­чем", Бай­рон -- Пуш­кин), важ­ным ка­на­лом, по ко­то­ро­му "ро­зы и со­ло­вьи" по­па­да­ли в рос­сий­скую ли­те­ра­ту­ру, ос­та­ва­лись в пер­вой пол. XIX в. пе­ре­во­ды вос­точ­но­го "с за­пад­но­го".

Жу­ков­ский пе­ре­во­дил "Рос­там и Зо­раб" Фир­до­уси с не­мец­ко­го пе­ре­во­да Рюк­кер­та, по-рус­ски, но в пе­ре­во­де с фран­цуз­ско­го зна­ко­мил­ся с Ко­ра­ном Пуш­кин, с фран­цуз­ско­го и не­мец­ко­го де­ла­лись мно­го­чис­лен­ные пе­ре­во­ды от­дель­ных сти­хов, рас­сы­пан­ные по но­ме­рам "При­ят­но­го и по­лез­но­го пре­про­во­ж­де­ния вре­ме­ни", "Ази­ят­ско­го вест­ни­ка", "Вест­ни­ка Ев­ро­пы", "Мол­вы", "Ка­зан­ско­го вест­ни­ка", "Ли­те­ра­тур­ной Га­зе­ты".

И во вто­рой по­ло­ви­не сто­ле­тия си­туа­ция ос­та­ет­ся во мно­гом той же: с не­мец­ко­го сде­ла­ны в 1860 г. пе­ре­во­ды из Га­фи­за Фе­та, его по­сле­до­ва­те­ля М. Пра­хо­ва ("Пер­сид­ские пес­ни") и бле­стя­щие пе­ре­во­ды В. Со­ловь­е­ва. Вос­точ­ные мо­ти­вы ока­за­лись во мно­гом "вчи­тан­ны­ми" (об­раз-тер­мин В. Хо­да­се­ви­ча) в рус­скую тра­ди­цию из про­из­ве­де­ний за­пад­ных ро­ман­ти­ков, а ев­ро­пей­ские по­эти­че­ские пе­ре­во­ды с вос­точ­ных язы­ков сыг­ра­ли роль свое­об­раз­ных и да­ле­ко не бу­к­валь­ных под­строч­ни­ков. Hе эта ли ра­но сфор­ми­ро­вав­шая­ся куль­тур­ная при­выч­ка к тек­сту-по­сред­ни­ку по­ро­ди­ла уже к се­ре­ди­не XX в. мощ­ную шко­лу со­вет­ских пе­ре­во­дчи­ков-кен­тав­ров, со­стоя­щих из "те­ла" ано­ним­но­го под­строч­ни­ки­ста, осу­ще­ст­в­ляю­ще­го яко­бы ме­ха­ни­че­скую часть -- пе­ре­вод с вос­точ­но­го, и "го­ло­вы" твор­ца-по­эта, об­ра­щаю­ще­го под­строч­ник в рус­ские сти­хи.

И ес­ли, вспом­нив Дон Ки­хо­та, упо­до­бить пе­ре­вод сти­хов на дру­гой язык фла­манд­ско­му ков­ру, уви­ден­но­му с из­нан­ки, то по­нят­но, что в "двой­ных" рус­ских пе­ре­во­дах вос­точ­ной по­эзии via За­пад ока­зы­ва­ет­ся еще труд­нее раз­гля­деть пле­те­ние ни­тей по­эти­че­ской мыс­ли ори­ги­на­ла и раз­ли­чить осо­бен­ные крас­ки ино­ска­за­ния. Слож­ная судь­ба ори­ен­таль­ных мо­ти­вов в рус­ской по­эзии с за­ме­ча­тель­ной пол­но­той вы­ра­же­на в ис­то­рии с "ге­ни­ем чис­той кра­со­ты". Под этим име­нем пре­крас­ная пе­ри из по­эмы анг­лий­ско­го ро­ман­ти­ка Т. Мур­ра "Лал­ла Рук" по­па­да­ет в "вос­точ­ное" сти­хо­тво­ре­ние с тем же на­зва­ни­ем В. Жу­ков­ско­го. А про­ци­ти­ро­ван­ная Пуш­ки­ным в "", эта ме­та­фо­ра ста­но­вит­ся эмб­ле­ма­ти­че­ской фор­му­лой рус­ской лю­бов­ной ли­ри­ки.

Су­ще­ст­во­вал, од­на­ко, и ка­нал, по ко­то­ро­му в рус­скую куль­ту­ру не­по­сред­ст­вен­но про­ни­ка­ли пе­ре­во­ды с вос­точ­ных язы­ков. Это тру­ды рус­ских фи­ло­ло­гов-ори­ен­та­ли­стов.

Соб­ст­вен­но пе­ре­во­дче­ская дея­тель­ность в Рос­сии свя­за­на с ос­но­ва­ни­ем Ази­ат­ско­го му­зея Ака­де­мии на­ук (1818 г.), дея­тель­но­стью акад. Фре­на (тру­ды, по­свя­щен­ные ис­поль­зо­ва­нию араб­ских ис­точ­ни­ков для изу­че­ния ис­то­рии Древ­ней Ру­си) и пре­по­да­ва­тель­ски­ми уси­лия­ми ори­ен­та­ли­стов А. Бол­ды­ре­ва в Мо­ск­ве (1и О. Сен­ков­ско­го в Пе­тер­бур­ге (1, соз­дав­ших шко­лу фи­ло­ло­ги­че­ско­го пе­ре­во­да. В 1вы­хо­дил жур­нал "Ази­ят­ский вест­ник" (из­да­тель Г. Спас­ский), где пуб­ли­ко­ва­лись фраг­мен­ты пе­ре­во­дов не­по­сред­ст­вен­но с "ази­ят­ских" язы­ков.

Пер­вы­ми в по­ле зре­ния рус­ских вос­то­ко­ве­дов-пе­ре­во­дчи­ков по­па­ли сти­хи джа­хи­лий­ских (Ла­бид) и не­сколь­ко поз­же -- ха­ли­фат­ских (Абу Там­мам) ара­бов, на­став­ле­ния Са`ади и пья­ные пес­ни Ха­фи­за. Эбер­ман при­во­дит об­ра­зец та­ко­го пе­ре­во­да (уче­ни­ка Сен­ков­ско­го И. Боть­я­но­ва, ок. 1826) из му`ал­ла­ки Ла­би­да:

"Я ос­та­но­вил­ся на сих лю­без­ных серд­цу раз­ва­ли­нах, что­бы во­про­сить оные о судь­бе древ­них оби­та­те­лей; но увы по­что во­про­шать уте­сы, глу­хие и не­дви­жи­мые, ко­то­рые спо­соб­ны из­да­вать од­ни ток­мо гру­бые, не­пра­виль­ные от­го­ло­ски..." [Эбер­ман, 1923, с. 111].

При­ве­дем для срав­не­ния сти­ля пе­ре­во­да под­строч­ник бей­та Абу Там­ма­ма, где ис­поль­зо­ван тот же мо­тив:

Свой­ст­во жи­лищ раз­ва­лин — не от­ве­чать,

А гла­зам при­ста­ло про­ли­вать сле­зы.

Спро­си эти раз­ва­ли­ны — от­ве­тят те­бе толь­ко твои сле­зы

И тем, кто спра­ши­ва­ет, и тем, кто от­ве­ча­ет. [Шид­фар, 1974, с.199]

Этот пе­ре­вод, вы­пол­нен­ный кол­ле­гой И. Боть­я­но­ва ­фар 150 лет спус­тя, на­гляд­но по­ка­зы­ва­ет, ка­кой сти­ли­сти­че­ский путь про­шло рус­ское вос­то­ко­ве­де­ние, ра­бо­тая над па­мят­ни­ка­ми сло­вес­но­сти, со­вер­шен­ст­ву­ясь в по­ни­ма­нии, но -- вме­сте со всей гу­ма­ни­тар­ной тра­ди­ци­ей -- те­ряя в "куль­тур­ной" лек­си­ке.

Hам су­ще­ст­вен­но от­ме­тить то об­стоя­тель­ст­во, что боль­шин­ст­во фи­ло­ло­ги­че­ских пе­ре­во­дов в Рос­сии осу­ще­ст­в­ля­лось на пер­вом эта­пе в от­ры­ве от по­эти­че­ской тра­ди­ции, как в том смыс­ле, что сти­хи по­этов Вос­то­ка рас­смат­ри­ва­лись в ка­че­ст­ве ма­те­риа­ла для фи­ло­ло­ги­че­ских и ис­то­ри­че­ских шту­дий, а не в ка­че­ст­ве ак­тов твор­че­ст­ва, так и в том смыс­ле, что по­эты в Рос­сии не шли в вос­то­ко­ве­ды (ис­клю­чая, раз­ве что, Гри­бое­до­ва). В ев­ро­пей­ском вос­то­ко­ве­де­нии си­туа­ция скла­ды­ва­лась иная: У. Джонс в Анг­лии, Фр. Рюк­керт в Гер­ма­нии, О. Эр­бен во Фран­ции, изу­чая по­эзию му­суль­ман­ско­го Вос­то­ка, да­ва­ли и соб­ст­вен­ные по­эти­че­ские пе­ре­во­ды. Эти пе­ре­во­ды, ос­но­ван­ные на лич­ном зна­ком­ст­ве с тек­ста­ми, ока­за­ли оп­ре­де­лен­ное влия­ние на фор­ми­ро­ва­ние эс­те­ти­ки ев­ро­пей­ско­го ро­ман­тиз­ма. В Рос­сии же дея­тель­ность ори­ен­та­ли­стов, для оз­на­ком­ле­ния с ко­то­рой не­об­хо­ди­мо бы­ло об­ра­щать­ся к спе­ци­аль­ным жур­на­лам, не от­ра­зи­лась в та­кой сте­пе­ни в твор­че­ст­ве рос­сий­ских по­этов 1-й пол. XIX в.

Од­на­ко, в 20--30-е го­ды XIX в. ин­те­рес к Вос­то­ку был столь ве­лик, что пе­ре­во­ды "фи­ло­ло­ги­че­ско­го" на­прав­ле­ния с араб­ско­го и пер­сид­ско­го пуб­ли­ко­ва­лись вре­мя от вре­ме­ни и в жур­на­лах для ши­ро­кой пуб­ли­ки. В них еще нет то­го тре­пет­но­го от­но­ше­ния к фор­ме ори­ги­на­ла, ко­то­рое ста­ло нор­мой сто­ле­ти­ем поз­же, ко­гда на стра­ни­цах жур­на­ла "Вос­ток" по­ме­ща­лись об­раз­цы пе­ре­во­дов, точ­но сле­дую­щих осо­бен­но­стям под­лин­ни­ка и по­ра­жаю­щих "чу­ж­до­стью об­ра­зов, мыс­ли и ком­по­зи­ции". В че­ст­ной пе­ре­да­че строк, "на­ни­зан­ных как бы не­за­ви­си­мо друг от дру­га", без лу­ка­вой по­пыт­ки свя­зать их в по­эти­че­ский сю­жет и при­глу­шить чу­ж­дость об­ра­зов, В. Эбер­ман ви­дел ро­ж­де­ние "эк­зо­ти­ки пе­ре­во­да" [Эбер­ман, 1923, с. 116].

В пе­ри­од, о ко­то­ром идет речь, об­ра­ще­ние с под­лин­ни­ком бы­ло го­раз­до бо­лее сво­бод­ным. Пе­ре­во­дчи­ки как бы сле­до­ва­ли фор­му­ле Гум­больд­та, на­зы­вав­ше­го пе­ре­вод ис­кус­ст­вом со­хра­нить чу­жое, уб­рав по­ме­ху чу­ж­до­го, и лег­ко пе­ре­оде­ва­ли чу­ж­дые об­ра­зы, ок­ро­п­ляя их для аро­ма­та "ро­зо­вой во­дой при­ме­ча­ния" (вы­ра­же­ние В. Эбер­ма­на). Од­на­ко, эта об­щая тен­ден­ция по­рою на­ру­ша­лась, и чи­та­те­ли по­лу­ча­ли воз­мож­ность уз­нать, "как бы­ло на са­мом де­ле".

Ес­ли в 1815 г. "Вест­ник Ев­ро­пы" еще пуб­ли­ку­ет "От­рыв­ки пер­сид­ской по­эзии" (Са­ти­ра Фир­до­уси на Мах­му­та, три га­зе­ля Га­фи­за, от­ры­вок из Саа­ди и ода Ан­ва­ри) в пе­ре­во­дах с фран­цуз­ских пе­ре­во­дов (то­го са­мо­го Жур­де­на, ста­тья ко­то­ро­го пе­ре­ска­за­на вы­ше), то в 1гг. в раз­ных но­ме­рах жур­на­ла по­яв­ля­ют­ся пе­ре­во­ды как с фран­цуз­ско­го, так и с под­лин­ни­ков.

В раз­де­ле "Смесь" ("Вест­ник Ев­ро­пы, 1825, N 21, с.по­ме­ще­ны, ве­ро­ят­но, пер­вые пе­ре­во­ды на рус­ский язык "Из­ре­че­ний и анек­до­тов" Джа­ми с фран­цуз­ско­го, при­чем с ха­рак­тер­ным пре­ду­ве­дом­ле­ни­ем: "Пред­ла­гая не­сколь­ко цве­тов, со­рван­ных в са­ду пев­ца вос­точ­но­го, пред­ва­ря­ем чи­та­те­лей, что под чу­жим не­бом они ли­шат­ся пер­во­быт­но­го бле­ска и све­же­сти" (с. 62).

А в но­ме­ре 7 (с. за тот же год опуб­ли­ко­ва­ны две пер­сид­ские по­вес­ти -- "Спор о кра­са­ви­це" и "Ку­пе­че­ская дочь и па­ша", пе­ре­ве­ден­ные H. Ко­но­п­ле­вым с пер­сид­ско­го. Сле­ду­ет от­ме­тить, что сю­жет пер­вой по­вес­ти уже был из­вес­тен рус­ской пуб­ли­ке и при­во­дит­ся, как сле­ду­ет из ре­дак­тор­ско­го при­ме­ча­ния, что­бы чи­та­тель мог уви­деть, как пред­ла­га­ет ее пер­сид­ский ав­тор. H. Ко­но­п­лев пред­став­лен как мо­ло­дой пе­ре­во­дчик, уп­раж­няю­щий­ся под ру­ко­во­дством А. Бол­ды­ре­ва, пре­по­даю­ще­го араб­ский и пер­сид­ский.

В но­ме­ре 9 за 1825 г. (с.на­пе­ча­тан фраг­мент "Кон­чи­на Джа­фа­ра" в пе­ре­во­де с араб­ско­го, а в но­ме­рах 21-22, 1826, "Зо­ло­тых дел мас­тер и сто­ляр" из "Ту­ти-на­ме или По­пу­гае­вых ска­зок" в пе­ре­во­де с пер­сид­ско­го то­го же H. Ко­но­п­ле­ва. В это вре­мя пе­ча­та­ют­ся "Бе­се­да жи­вот­но­го" ("Вест­ник Ев­ро­пы", 1826, N 1, с.25-27, с араб­ско­го, пе­рев. И. С.), а так­же в но­ме­рах 5, 6 и 8 за 1826 --"Цве­ты Вос­то­ка" с по­мет­кой "Из араб­ских и пер­сид­ских пи­са­те­лей. Пе­ре­вод с под­лин­ни­ков" (N 5, с. 57). Все пе­ре­чис­лен­ные пе­ре­во­ды с под­лин­ни­ков, кро­ме "Цве­тов Вос­то­ка", -- это вы­держ­ки из раз­вле­ка­тель­но-на­ста­ви­тель­ных, "адаб­ных" про­заи­че­ских сбор­ни­ков. Пе­ре­во­ды в це­лом мож­но оха­рак­те­ри­зо­вать сло­ва­ми В. Эбер­ма­на, они стре­мят­ся пе­ре­дать "од­ну идею и как мож­но мень­ше об­ра­зов" [Эбер­ман, 1923, с.112]. Од­на­ко, не­по­сред­ст­вен­ное зна­ком­ст­во с ори­ги­на­лом ска­зы­ва­ет­ся в пер­вых при­ме­тах ин­те­ре­са к ре­аль­ной об­раз­но­сти под­лин­ни­ка, к то­му пер­во­быт­но­му бле­ску и све­же­сти, ко­то­рый жаль по­те­рять в пе­ре­во­де. Hа­ря­ду с при­ме­ча­ния­ми, объ­яс­няю­щи­ми реа­лии (ти­па "Кут­валь -- по­ли­цей­ский чи­нов­ник", "Hа Вос­то­ке со­ба­ку по­чи­та­ют жи­вот­ным гнус­ным") по­яв­ля­ют­ся и не­мно­го­чис­лен­ные сти­ли­сти­че­ские от­мет­ки. Пе­ре­во­дчик И. С. в "Бе­се­де жи­вот­но­го" к фра­зе "ле­жу на гнои­ще, до­воль­ст­ву­ясь ма­лым, ко­гда дру­гие пре­сы­ща­ют­ся" да­ет при­ме­ча­ние "В под­лин­ни­ке: до­воль­ст­ву­юсь ма­лым до­ж­дем под­ле боль­шо­го до­ж­дя"[5]. H. Ко­но­п­лев, пе­ре­ве­дя "жен его и жен со­се­дей", по­яс­ня­ет: "В под­лин­ни­ке: под од­ной те­нью жи­ву­щих"[6]

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10