"Цве­ты Вос­то­ка" -- это про­заи­че­ские пе­ре­ло­же­ния пер­сид­ской и араб­ской по­эзии, од­на­ко, ав­то­ры про­из­ве­де­ний не упо­ми­на­ют­ся, а ка­кие бы то ни бы­ло при­ме­ча­ния от­сут­ст­ву­ют. Впе­ре­меш­ку да­ны и бей­ты из са­ти­ры Фир­до­уси, и ку­соч­ки из на­став­ле­ний Саа­ди, и бей­ты из араб­ской клас­си­ки. В це­лом эта "Смесь" очень по­ка­за­тель­на как под­во­дя­щая итог сти­лю пе­ре­во­да "идей", "пе­ре­ли­цо­вы­ваю­ще­го" ори­ги­нал.

За­чат­ки ме­няю­ще­го­ся от­но­ше­ния к язы­ку ори­ги­на­ла за­мет­ны в пе­ре­во­де от­рыв­ка из араб­ских "Ма­ка­мат" Ха­ри­ри[7] , при­над­ле­жа­щем серь­ез­но­му вос­то­ко­ве­ду Оз­но­би­ши­ну, под­пи­сы­вав­ше­му свои ра­бо­ты псев­до­ни­мом "Де­ли­бю­ра­дер". Этот фи­ло­лог, учив­ший вос­точ­ные язы­ки под ру­ко­во­дством уче­но­го мул­лы и при­над­ле­жав­ший к шко­ле Бол­ды­ре­ва, а так­же ка­зан­ско­го вос­то­ко­ве­да Эрд­ман­на, см. [Эбер­ман, 1923, с. 112], об­ла­дал не­со­мнен­ным ли­те­ра­тур­ным та­лан­том и не по­бо­ял­ся вый­ти за рам­ки при­ня­той эс­те­ти­че­ской нор­мы. Он в ря­де слу­ча­ев как бы ме­ня­ет мес­та­ми (по срав­не­нию с И. С. и H. Ко­но­п­ле­вым) пе­ре­вод и при­ме­ча­ние, встав­ляя в текст сам об­раз, а под стро­кой рас­тол­ко­вы­вая его зна­че­ние. При­чем та­кие по­яс­не­ния да­ют­ся лишь в слу­ча­ях, ко­гда пе­ре­во­дчик не уве­рен, что текст бу­дет по­нят аде­к­ват­но, в ос­таль­ных мес­тах эк­зо­ти­че­ские по фор­ме, но по­нят­ные по смыс­лу обо­ро­ты ос­та­ют­ся без ком­мен­та­ри­ев.

Фра­за "То­гда бла­го­сло­вил я ру­ку уда­ле­ния" ком­мен­ти­ру­ет­ся: "я ра­до­вал­ся, что уда­лил­ся из мо­ей от­чиз­ны"[8], а пред­ла­гая обо­ро­ты "мы ра­зо­рва­ли узы пре­пят­ст­вий", "мое зо­ло­то ка­жет­ся вам толь­ко ме­тал­ли­че­ским вы­га­ром", "ру­ка при­тес­ни­те­ля", "клю­чи по­бед", "оде­ж­да се­то­ва­ния и рас­кая­ния" и т. д., Де­ли­бю­ра­дер по­ла­га­ет­ся на про­зор­ли­вость чи­та­те­ля. Сти­хо­твор­ные встав­ки в ук­ра­шен­ную про­зу ма­ка­ма пе­ре­ве­де­ны здесь сти­ха­ми, при этом стро­ки "Ка­кой-то тай­ный ге­ний // О жиз­ни бу­ду­щей твер­дит" пе­ре­кли­ка­ют­ся с не­бес­ны­ми ге­ния­ми Жу­ков­ско­го и Пуш­ки­на.

В три­дца­тые го­ды ха­рак­тер пе­ре­во­дов про­дол­жа­ет ме­нять­ся, в жур­наль­ных пуб­ли­ка­ци­ях уси­ли­ва­ет­ся вни­ма­ние к изо­бра­зи­тель­ным сред­ст­вам под­лин­ни­ка. В 1830 г. "Ка­зан­ский Вест­ник" (ч. 28, кн. II, с. по­ме­ща­ет на сво­их стра­ни­цах оду Джа­ми и че­ты­ре оды Га­фи­за в про­заи­че­ском пе­ре­во­де с пер­сид­ско­го H. Мои­сее­ва. Это серь­ез­ные и дос­та­точ­но точ­ные пе­ре­во­ды, од­на­ко, хит­рость пе­ре­во­дчи­ка со­сто­ит в том, что все че­ты­ре га­зе­ли Ха­фи­за он пе­ре­во­дит не пол­но­стью, опус­кая те бей­ты, ко­то­рые ка­жут­ся слиш­ком уж по­сто­рон­ни­ми уга­ды­ваю­ще­му­ся об­ще­му смыс­лу (та­кое ут­вер­жде­ние мы де­ла­ем, срав­нив пе­ре­во­ды с ори­ги­на­ла­ми га­зе­лей, но при­ве­де­ние на­ших под­строч­ни­ков вме­сте с пуб­ли­ка­ци­ей Мои­сее­ва за­ня­ло бы слиш­ком мно­го мес­та).

Здесь так­же име­ют­ся при­ме­ча­ния, как "ре­аль­но­го", так и "сти­ли­сти­че­ско­го" ха­рак­те­ра. Од­но из них да­же "уг­луб­ля­ет" об­раз, по­нят­ный чи­та­те­лю и так, про­еци­руя его на ма­те­ри­ал му­суль­ман­ских пре­да­ний. Стро­ки "Ве­ли­кие зем­ли! С бла­го­го­вей­ным тре­пе­том при­бли­жай­тесь к по­ро­гу се­го жи­ли­ща: здесь со­став­ля­лась грязь, из ко­то­рой со­тво­ре­но те­ло Ада­ма" со­про­во­ж­да­ют­ся по­яс­не­ни­ем: "В пре­да­ни­ях ма­го­ме­тан ска­за­но, что Бог, для со­тво­ре­ния те­ла Ада­ма, по­ве­лел взять по гор­сти вся­ко­го ро­да зем­ли и по не­боль­шой час­тич­ке во­ды из всех вод. Сти­хо­твор­цы ут­вер­жда­ют, что в эту грязь вли­то бы­ло и во­ды из мо­ря люб­ви" (там же, с.). Та­ко­го ро­да ком­мен­та­рий к бей­ту уже при­зван по­гру­зить чи­та­те­ля в "куль­тур­ный кон­текст" пе­ре­жи­ва­ния по­эти­че­ско­го об­раза, но по­доб­ные при­ме­ры в то вре­мя еди­нич­ны.

К три­дца­тым го­дам XIX в. от­но­сят­ся и пер­вые опы­ты пе­ре­да­чи фор­маль­ных при­зна­ков га­зе­ли и мас­на­ви в по­эти­че­ских пе­ре­во­дах. Упо­мя­нем "Из Саа­ди (на ку­сок ян­та­ря)" в пе­ре­во­де А. С. Хо­мя­ко­ва[9], где пред­став­ле­на фор­ма по­пар­ной риф­мов­ки по­лу­сти­ший (мас­на­ви), а так­же пре­вос­ход­ный пе­ре­вод с под­лин­ни­ка га­зе­ли Ха­фи­за, при­над­ле­жа­щий не­из­вест­но­му нам вос­то­ко­ве­ду под ини­циа­ла­ми П. П.[10]. Эбер­ман счи­та­ет, что это пер­вый экс­пе­ри­мент по вве­де­нию в рус­скую ли­те­ра­ту­ру фор­мы ара­бо-пер­сид­ской га­зе­ли. Пе­ре­ве­де­на га­зель (со­от­вет­ст­вую­щая N 56 по из­да­нию Х. Рах­ба­ра)[11] пол­но­стью, с со­хра­не­ни­ем схе­мы риф­мов­ки (аа ба ва...) и боль­шой до­ли об­ра­зов, хо­тя ха­рак­тер их об­ра­бот­ки ясен уже на при­ме­ре двух пер­вых бей­тов.

Hаш бу­к­валь­ный пе­ре­вод:

(1) Серд­це — цар­ский ша­тер, [где оби­та­ет] лю­бовь к ней (не­му),

Гла­за — слу­ги-хра­ни­те­ли зер­ка­ла для ее (его) ли­ка.

(2) Хоть я и не скло­няю го­ло­вы пе­ред обо­и­ми ми­ра­ми,

Моя шея — под бре­ме­нем при­зна­тель­но­сти ей (ему).

Пе­ре­вод П. П.:

Он по­чил в мо­ем серд­це, как гость под шат­ром,

Он как в зер­ка­ле чис­том во взо­ре мо­ем.

Hи в од­ном из ми­ров я на­гра­ды не жду,

Hо я весь под Его все­мо­гу­щим яр­мом.

Эта га­зель пе­ре­ве­де­на как од­но­знач­но "не­бес­ная", при том, что в ори­ги­на­ле ее ад­ре­са­том мо­жет рав­но яв­лять­ся и зем­ная воз­люб­лен­ная или воз­люб­лен­ный (что обес­пе­чи­ва­ет­ся об­щим для мис­ти­че­ской и лю­бов­ной га­зе­ли сло­ва­рем об­ра­зов, а так­же от­сут­ст­ви­ем в пер­сид­ском язы­ке ка­те­го­рии ро­да).

Hо важ­нее дру­гое. 11 бей­тов, ка­ж­дый из ко­то­рых пред­став­ля­ет со­бой, как и по­ла­га­ет­ся в га­зе­ли, за­кон­чен­ное смы­сло­вое це­лое, вме­сте об­ра­зу­ют в пе­ре­во­де ли­ри­че­ский "рас­сказ", по­сле­до­ва­тель­ную сме­ну по­эти­че­ских эпи­зо­дов, свя­зан­ных друг с дру­гом так, как два при­ве­ден­ных вы­ше бей­та: Он в мо­ем серд­це и гла­зах (1-й бейт) -- [по­это­му] -- мне ни­че­го не нуж­но от дру­гих, Он -- мой един­ст­вен­ный вла­ды­ка (2-ой бейт). В ха­фи­зов­ском тек­сте свя­зи та­ко­го ро­да ме­ж­ду бей­та­ми мо­гут быть вос­ста­нов­ле­ны при со­от­вет­ст­вую­щей на­прав­лен­но­сти ин­тер­пре­та­ции, од­на­ко, го­раз­до бо­лее су­ще­ст­вен­ную роль иг­ра­ют "сло­вес­ные" сце­п­ле­ния об­ра­зов в со­сед­них бей­тах. В дан­ном слу­чае обос­но­ва­ние для об­раза вто­ро­го бей­та "не скло­ню го­ло­вы -- шея [скло­не­на] под бре­ме­нем при­зна­тель­но­сти" за­клю­ча­ет­ся в упо­ми­на­нии серд­ца -- цар­ско­го шат­ра, в ко­то­ром по­се­ли­лась вла­ды­чи­ца-лю­бовь, и глаз, не­су­щих служ­бу хра­ни­те­лей зер­ка­ла, в пер­вом бей­те. Связь ме­ж­ду бей­та­ми обес­пе­чи­ва­ют "вас­саль­но-сю­зе­рен­ные" обер­то­ны об­ра­зов: ша­тер -- дом гос­по­ди­на, дер­жа­тель зер­ка­ла -- слу­га, а хо­ро­ший слу­га не ста­нет гля­деть в сто­ро­ну дру­гих хо­зя­ев. При этом гос­по­дин оби­та­ет в шат­ре серд­ца, но не яв­лен взо­ру. Гла­за-слу­ги толь­ко хра­нят зер­ка­ла на слу­чай, ес­ли гос­по­дин по­же­ла­ет в них по­гля­деть­ся (т. е. опи­са­на си­туа­ция раз­лу­ки, а не встре­чи), но и за это над­ле­жит быть бла­го­дар­ным, как слу­ге, ко­то­ро­го взя­ли на служ­бу.

По­доб­ный спо­соб на­ни­зы­ва­ния по­эти­че­ских строк, при ко­то­ром един­ст­во це­ло­го обес­пе­чи­ва­ет­ся сце­п­ле­ни­ем ва­лент­но­стей от­дель­ных бей­тов в по­ле ино­ска­за­ния (уло­вить дви­же­ние та­ко­го сю­же­та, пра­виль­но ис­тол­ко­вать об­раз­ные свя­зи спо­со­бен, ко­неч­но, лишь зна­ток кон­вен­цио­наль­но­го язы­ка по­эзии) ме­нее все­го от­ра­зил­ся в пе­ре­во­дах. За­час­тую пер­сид­ские жем­чу­жи­ны ста­но­ви­лись на рус­ском язы­ке кир­пи­чи­ка­ми, из ко­то­рых пе­ре­во­дчи­ки воз­во­ди­ли зда­ние по­сле­до­ва­тель­но­го и ло­ги­че­ски обу­слов­лен­но­го опи­са­ния "сме­ны пе­ре­жи­ва­ний и со­стоя­ний ли­ри­че­ско­го ге­роя".

В це­лом, пе­ре­во­ды с под­лин­ни­ков, пе­ча­тав­шие­ся в по­пу­ляр­ных ли­те­ра­тур­ных жур­на­лах 20--40-х го­дов XIX в., бы­ли, ко­неч­но, след­ст­ви­ем сло­жив­ше­го­ся в рус­ской куль­ту­ре за­ин­те­ре­со­ван­но­го от­но­ше­ния к Вос­то­ку. При до­воль­но ма­лом ко­ли­че­ст­ве они вряд ли ока­за­ли сколь­ко-ни­будь за­мет­ное влия­ние на оформ­ле­ние или ус­вое­ние вос­точ­ных мо­ти­вов в по­эзии. Од­на­ко, они по­став­ля­ли све­жий ма­те­ри­ал, ук­ре­п­ляв­ший чи­та­те­ля в том, что ему уже бы­ло из­вест­но: в убе­ж­де­нии, что "вос­точ­ный по­эт жад­но ло­вит срав­не­ния, ко­то­рые ему встре­ча­ют­ся, час­то ма­ло за­бо­тясь о вер­но­сти их" [Лерх, 1851, с. 266].

Опи­са­нию кор­пу­са и ос­нов­ной то­пи­ки сти­хов на вос­точ­ную те­му в рус­ской по­эзии пер­вой по­ло­ви­ны XIX в. по­свя­щен ряд спе­ци­аль­ных ра­бот, как фи­ло­ло­ги­че­ских, так и об­ра­щен­ных к ши­ро­ко­му чи­та­те­лю. Мы уже упо­ми­на­ли об ана­ли­зе вос­точ­но­го сти­ля [Гу­ков­ский, 1965], об опи­са­нии спе­ци­аль­но ис­лам­ских мо­ти­вов [Си­нель­ни­ков, 1993], о ра­бо­тах Ю. Ты­ня­но­ва, по­свя­щен­ных твор­че­ст­ву Гри­бое­до­ва и Кю­хель­бе­ке­ра. Осо­бое ме­сто за­ни­ма­ет ста­тья Вяч. Вс. Ива­но­ва, за­клю­чаю­щая сбор­ник "Вос­точ­ные мо­ти­вы" [1985], в ко­то­рой вос­точ­ные мо­ти­вы зо­ло­то­го ве­ка рус­ской по­эзии, а так­же их даль­ней­шая судь­ба в по­эзии се­реб­ря­но­го ве­ка и со­вет­ско­го вре­ме­ни, рас­смат­ри­ва­ют­ся в кон­тек­сте про­бле­мы раз­ли­чий и свя­зей, "со­еди­няю­щих или разъ­е­ди­няю­щих по­этов и по­эти­че­ские на­прав­ле­ния внут­ри од­ной и той же тра­ди­ции" [Ива­нов, 1985, с. 424]. Свою леп­ту в раз­ра­бот­ку те­мы Вос­то­ка вне­сли и уче­ные-вос­то­ко­ве­ды. Так, ­та­ле­ва ис­сле­до­ва­ла во­прос о пер­во­ис­точ­ни­ке "Под­ра­жа­ний Ко­ра­ну" Пуш­ки­на и до­ка­за­ла, что по­эт поль­зо­вал­ся пе­ре­во­дом Ве­рев­ки­на (1790) [Каш­та­ле­ва, 1930].

За­ме­ча­тель­ный рус­ский ира­нист и ара­бист В. Эбер­ман, тру­ды ко­то­ро­го, раз­бро­сан­ные по ма­ло­дос­туп­ным те­перь жур­на­лам, к со­жа­ле­нию, не пе­ре­из­да­ва­лись до сих пор, на­пи­сал ста­тью, уже мно­го­крат­но ци­ти­ро­ван­ную в на­шей ра­бо­те, "Ара­бы и пер­сы в рус­ской по­эзии", опуб­ли­ко­ван­ную в 1923 г. в жур­на­ле "Вос­ток". В ней впер­вые рус­ским вос­то­ко­ве­дом по­став­лен во­прос о ха­рак­те­ре про­цес­са ус­вое­ния вос­точ­ных мо­ти­вов в рус­ской по­эзии. Эбер­ман вы­де­ля­ет во "встре­че с чу­жой по­эзи­ей" два эта­па -- ус­вое­ние и пе­ре­ра­бот­ку, при этом к ус­вое­нию он от­но­сит "пе­ре­во­дче­скую сто­ро­ну зна­ком­ст­ва", а к пе­ре­ра­бот­ке -- твор­че­скую. Hа гра­ни­це им по­ме­ща­ют­ся по­эти­че­ские под­ра­жа­ния. По этим трем ли­ни­ям в ста­тье про­сле­жи­ва­ет­ся ис­то­рия вжи­ва­ния вос­точ­ных мо­ти­вов в рус­скую ли­те­ра­тур­ную куль­ту­ру. Уче­ный при­хо­дит к вы­во­ду, что ара­бы и пер­сы име­ют в рус­ской по­эзии два изо­бра­же­ния: фи­ло­ло­ги­че­ское (т. е. вы­чи­тан­ное из книг) и гео­гра­фи­че­ско-эт­но­гра­фи­че­ское (ос­но­ван­ное на лич­ных впе­чат­ле­ни­ях). Ка­са­ет­ся он и про­блем, воз­ни­каю­щих при пе­ре­во­де. О вве­ден­ном им тер­ми­не "эк­зо­ти­ка пе­ре­во­да" бы­ло ска­за­но вы­ше, а к ос­нов­ным про­бле­мам, стоя­щим пе­ред пе­ре­во­дчи­ком араб­ской и пер­сид­ской по­эзии, Эбер­ман при­чис­ля­ет как раз слож­ность пе­ре­да­чи вы­чур­ных на ев­ро­пей­ский вкус об­ра­зов и тро­пов ("раз­ли­чие на­прав­ле­ний по­эти­че­ско­го ге­ния осо­бен­но за­мет­но в тро­пах" -- пи­сал в 1851 г. П. Лерх, объ­яс­няя, ка­ки­ми тя­же­лы­ми и на­тя­ну­ты­ми пред­став­ля­ют­ся за­час­тую пер­сид­ские срав­не­ния), а так­же не­об­хо­ди­мость "для бли­зо­сти к под­лин­ни­ку" стро­ить ка­ж­дый стих так, что­бы он "был за­кон­чен­ным це­лым и мог рас­смат­ри­вать­ся не­за­ви­си­мо от пре­ды­ду­щих и по­сле­дую­щих сти­хов" [Эбер­ман, 1923, с. 121]. Как ви­дим, Эбер­ман от­ме­ча­ет имен­но те два под­вод­ных кам­ня, ко­то­рые, как сле­ду­ет из на­ше­го пре­ды­ду­ще­го из­ло­же­ния, ме­ша­ли ев­ро­пей­ско­му чи­та­те­лю в пол­ной ме­ре на­сла­ж­дать­ся сти­хи­ей вос­точ­ной по­эзии: из­бы­точ­ность об­ра­зов и тро­пов и не­дос­та­ток сквоз­но­го сю­же­та.

Ес­ли рас­смат­ри­вать рус­ские сти­хи о Вос­то­ке как сво­его ро­да ме­та­текст (та­кой под­ход час­тич­но реа­ли­зо­ван во вклю­чен­ной в ан­то­ло­гию "Вос­точ­ные мо­ти­вы"[12] ста­тье Вяч. Вс. Ива­но­ва "Те­мы и сти­ли Вос­то­ка в по­эзии За­па­да"), лег­ко за­ме­тить, что, на­ря­ду с пе­ре­клич­ка­ми на уров­не мо­ти­ва (га­рем, пус­ты­ня, Ко­ран, про­рок, ми­на­рет, вос­точ­ное не­бо, лу­на и звез­ды, ме­четь, му­эз­зин, па­лом­ник и т. д.) воз­ни­ка­ют, на­чи­ная с эпо­хи ро­ман­ти­ков, и свое­об­раз­ные "жан­ро­во-те­ма­ти­че­ские" це­поч­ки, ко­то­рые про­тя­ги­ва­ют­ся че­рез весь XIX в., а по­рой про­дол­жа­ют­ся и в XX в. Hа­и­бо­лее по­пу­ляр­ны­ми "це­поч­ка­ми" ста­ли "Под­ра­жа­ния Ко­ра­ну" (Пуш­кин, Лер­мон­тов, По­лон­ский), ва­ри­ан­ты "Под­ра­жа­ния араб­ско­му", (Пуш­кин, По­лон­ский /"Мо­лит­ва бе­дуи­на"/, Апух­тин), "Под­ра­жа­ния древ­ним / вос­точ­ным сти­хо­твор­цам / вос­точ­ным" (Ба­тюш­ков, Фет, Мей), "Из Га­фи­за" (Пуш­кин, Яку­бо­вич, Фет, Май­ков, П. Гне­дич В. Со­ловь­ев), "Со­ло­вей и ро­за" (Пуш­кин, Одо­ев­ский, Фет, Апух­тин /"Лет­ней ро­зе"/).

Мо­тив, пред­став­лен­ный в по­след­ней це­поч­ке, наи­бо­лее тес­но свя­зан имен­но с пред­став­ле­ния­ми о люб­ви "в чис­то пер­сид­ском вку­се". В об­зор­ной ста­тье П. Лер­ха "Се­ми­звез­дие на не­бе пер­сид­ской по­эзии" (1851) по­яс­ня­ет­ся, что "со­ло­вей — это му­за пер­сид­ских по­этов, ко­то­рую при­зы­ва­ют они в на­ча­ле сво­их по­эм и от­дель­ных пе­сен" [Лерх, 1851, с. 265], а сам мо­тив пред­став­лен так: "Пыш­но цве­тет ра­до­ст­ная, без­за­бот­ная ро­за, ме­ж­ду тем как со­ло­вей, умиль­но пла­ча, жа­лу­ет­ся по но­чам о сво­ей не­сча­ст­ной люб­ви, от че­го он и про­зван пев­цом но­чи. Где цве­тут ро­зы, там бе­се­ду­ет с ни­ми и со­ло­вей, ты­ся­чею раз­лич­ных пе­ре­ли­вов чуд­ной сво­ей пес­ни объ­яс­няя ро­зе лю­бовь свою; но та, не об­ра­щая вни­ма­ния на ме­лан­хо­ли­че­ские зву­ки со­ло­вья, на­сла­ж­да­ет­ся жиз­нью" [Лерх, 1851, с. 264].

Имен­но эта ис­то­рия рас­ска­зы­ва­ет­ся с боль­шей или мень­шей сте­пе­нью под­роб­но­сти в рус­ских сти­хах о со­ло­вье и ро­зе. О ка­ж­дом из них мож­но рас­ска­зать: у Пуш­ки­на в "Со­ло­вье и ро­зе" со­ло­вей по­ет, ро­за не вне­млет, но дрем­лет. Так и по­эт по­ет для хлад­ной кра­со­ты, но та не слу­ша­ет по­эта, цве­тет и не от­ве­ча­ет (при­но­сим свои из­ви­не­ния за над­ру­га­тель­ст­во над ли­ри­че­ским ше­дев­ром). У Фе­та в од­но­имен­ном сти­хо­тво­ре­нии из­ла­га­ет­ся ис­то­рия слож­ных и дра­ма­ти­че­ских взаи­мо­от­но­ше­ний "кус­тар­ни­ка" и "се­рой птич­ки", пол­ная сю­жет­ных пе­ри­пе­тий ("ты по­ешь, ко­гда дрем­лю я,// я цве­ту, ко­гда ты спишь"). Апух­тин пред­став­ля­ет еще один "по­во­рот сю­же­та": Дочь Вос­то­ка (ро­за) не цве­ла в по­ру вес­ны, ко­гда со­ло­вей в пес­не из­ли­вал свои чув­ст­ва. Ес­ли бы она цве­ла в уроч­ную по­ру, пес­ня со­ло­вья ожи­ви­лась бы, а не­бе­са смот­ре­ли бы на это с одоб­ре­ни­ем. А те­перь — на­ме­ка­ет сти­хо­тво­ре­ние — вре­мя уш­ло...

Сти­хи это­го "жан­ра" ха­рак­те­ри­зу­ет по­сле­до­ва­тель­ная сме­на внут­ри ка­ж­до­го из них по­эти­че­ских эпи­зо­дов, по­зво­ляю­щая пе­ре­ска­зать, "про что" на­пи­са­но сти­хо­тво­ре­ние, от­ве­тить на во­прос "что бы­ло даль­ше?", к при­ме­ру, так: а даль­ше ро­за про­сну­лась и го­во­рит со­ло­вью: "За­ка­чаю те­бя, за­це­лую, но бо­юсь над то­бой за­дре­мать" и т. д. В них прак­ти­че­ски не встре­ча­ют­ся "вы­чур­ные" ме­та­фо­ры, са­ма те­ма "со­ло­вья и ро­зы" уже обес­пе­чи­ва­ет "вос­точ­ный" ко­ло­рит сти­хов, и их сти­ли­сти­че­ское оформ­ле­ние не вы­хо­дит за рам­ки изо­бра­зи­тель­ной нор­мы рус­ской по­эти­ки.

В пер­сид­ской га­зель­ной тра­ди­ции це­поч­ки га­зе­лей, ка­саю­щих­ся взаи­мо­от­но­ше­ний со­ло­вья и ро­зы, мож­но про­дол­жать ad in­fi­ni­tum. Од­на­ко, га­зе­ли, хоть в ка­кой-то ме­ре сю­жет­но из­ла­гаю­щие эту веч­ную дра­му, не­мно­го­чис­лен­ны и сре­ди луч­ших об­раз­цов жан­ра встре­ча­ют­ся ред­ко.

Со­бы­тия, ко­то­рые про­ис­хо­дят с ро­зой и со­ловь­ем в пер­сид­ской га­зе­ли, ра­зыг­ры­ва­ют­ся ча­ще в про­стран­ст­ве кон­вен­цио­наль­но­го язы­ка по­эзии, ее об­раз­но­го сло­ва­ря, и по­эти­че­ский сю­жет как со­во­куп­ность "слу­ча­ев из язы­ка"[13] вы­страи­ва­ет­ся по за­ко­нам ло­ги­ки это­го язы­ка. Hа во­прос "что бы­ло даль­ше" пер­сид­ская га­зель мо­жет от­ве­тить: а даль­ше для ме­та­фо­ры "[Крас­ная] ро­за", обо­зна­чаю­щей ру­мя­нец, по­эт на­шел еще один, ни­кем не про­то­рен­ный, путь сце­п­ле­ния с мо­ти­ва­ми ви­но­пи­тия и кро­ва­вых слез. Он ска­зал :

По­сколь­ку от пур­пур­но­го ви­на на тво­их ла­ни­тах рас­пус­ти­лись алые ро­зы,

Со­ло­вей мое­го серд­ца по­ра­нил­ся о шип, и кровь по­ли­лась че­рез гла­за.

Под­во­дя ито­ги пер­вой час­ти на­шей ра­бо­ты, по­вто­рим, что вос­точ­ные мо­ти­вы впле­та­лись в те­че­ние пер­вой по­ло­ви­ны XIX в. в ткань рус­ской по­эзии под двой­ным зна­ком пле­ни­тель­но­го и ужас­но­го. И здесь по­ра уже очер­тить за­да­чу, ко­то­рую мы ста­вим во вто­рой час­ти ста­тьи. Она сво­дит­ся к по­пыт­ке вы­яс­нить при­чи­ны то­го од­но­вре­мен­но­го при­тя­же­ния и от­тор­же­ния, ко­то­рым со­про­во­ж­дал­ся про­цесс зна­ком­ст­ва рус­ско­го (и ши­ре -- ев­ро­пей­ско­го) ху­до­же­ст­вен­но­го соз­на­ния с по­эзи­ей му­суль­ман­ско­го Вос­то­ка. О при­тя­же­нии на­пи­са­ны то­мы и то­мы. Клас­си­ци­сты стре­ми­лись при­бли­зить к се­бе нра­вы древ­них и под­рав­нять под Ев­ро­пу, ро­ман­ти­ки -- по­ка­зать ис­то­ри­че­скую и на­цио­наль­ную са­мо­быт­ность Вос­то­ка "в ев­ро­пей­ских язы­ко­вых оде­ж­дах", а в це­лом, Ев­ро­пе­ец ус­тал за­ни­мать­ся со­бой -- как на­пи­сал об этом Бор­хес: "Вот мой Вос­ток, где я скры­ва­юсь от не­от­ступ­ных мыс­лей о се­бе". От­тор­же­ние ос­ве­ще­но го­раз­до сла­бее. При этом, на наш взгляд, при­чи­ны его кро­ют­ся не столь­ко в ка­ком-то осо­бом уст­рой­ст­ве "вос­точ­ных" об­ра­зов (вспом­ним хо­тя бы ис­ланд­ские кен­нин­ги "кор­шун кро­ви" - во­рон, "оби­тель зу­бов" - рот и т. д., ко­то­рые зву­чат впол­не по-вос­точ­но­му) и не в эк­зо­тич­но­сти мо­ти­вов (Ев­ро­па пле­ня­лась эк­зо­ти­кой и же­ла­ла "цве­тов фан­та­зии вос­точ­ной"), но в осо­бом ха­рак­те­ре эс­те­ти­че­ско­го пе­ре­жи­ва­ния раз­ных ви­дов ино­ска­за­ния в по­эзии, вы­ра­бо­тан­ном му­суль­ман­ской тра­ди­ци­ей и час­тич­но экс­пли­ци­ро­ван­ном в ара­бо - и пер­соя­зыч­ных трак­та­тах по тео­рии по­эзии и ли­те­ра­тур­ной кри­ти­ке. А осо­бый ха­рак­тер пе­ре­жи­ва­ния тро­па или об­раза как вос­ста­нов­ле­ния эта­пов "пу­ти", со­еди­няю­ще­го его с ис­тин­ным, не­ино­ска­за­тель­ным "про­об­ра­зом" по­эти­че­ской стро­ки и по­зво­лял вос­точ­но­му чи­та­те­лю на­сла­ж­дать­ся жан­ра­ми, в ко­то­рых про­из­ве­де­ние скре­п­ля­лось не столь­ко раз­вер­ты­ва­ни­ем нар­ра­ти­ва, сколь­ко увя­зы­ва­ни­ем "со­бы­тий" от­дель­ных по­эти­че­ских об­ра­зов.

О не­зна­ко­мом (как нам пред­став­ля­ет­ся) пря­мым на­след­ни­кам Ста­ги­ри­та пу­ти вос­при­ятия и вы­страи­ва­ния об­раза в про­стран­ст­ве, "со всех сто­рон ог­ра­ни­чен­ном сло­вом", ко­гда ме­та­фо­ра осу­ще­ст­в­ля­ет­ся не как пе­ре­нос зна­че­ния, а как пе­ре­нос це­ли­ком сло­ва, как "за­им­ст­во­ва­ние" (ис­ти‘аôра), не ис­клю­чаю­щее, а на­обо­рот, пред­по­ла­гаю­щее при­сут­ст­вие в по­эти­че­ской си­туа­ции "по­сто­ян­но­го вла­дель­ца" дан­но­го смыс­ла, мы рас­ска­жем в сле­дую­щей час­ти ра­бо­ты, при­вле­кая араб­ский и пер­сид­ский ма­те­ри­ал.

III

По­эти­ка — ор­га­нич­ная часть то­го ком­плек­са зна­ний, ко­то­рый в сред­не­ве­ко­вой му­суль­ман­ской мыс­ли име­но­вал­ся "нау­ка­ми о язы­ке". В це­лом фи­ло­ло­гия как дис­ци­п­ли­на вклю­ча­ла[14] грам­ма­ти­ку (нахÖв), ри­то­ри­ку (‘илм ал-байаôн, ‘илм ал-ма‘аôниô) и по­эти­ку (‘илм ал-ба­диô‘)[15]; с те­ми или ины­ми ва­риа­ция­ми, час­тич­ны­ми до­бав­ле­ния­ми или час­тич­ны­ми изъ­я­тия­ми, эти нау­ки вхо­ди­ли и в дис­ци­п­ли­ну, име­но­вав­шую се­бя соб­ст­вен­но "по­это­ло­гия", или "кри­ти­ка по­эзии" (накÖд аш-ши‘р). Ис­лам­ская по­это­ло­гия по­это­му ба­зи­ру­ет­ся (во вся­ком слу­чае, в час­ти, ка­саю­щей­ся рас­смот­ре­ния "прие­мов по­эзии", свя­зан­ных с ор­га­ни­за­ци­ей "смыс­ла" — ма‘нан) не­по­сред­ст­вен­ным об­ра­зом на по­ло­же­ни­ях, ко­то­рые не яв­ля­ют­ся соб­ст­вен­но по­это­ло­ги­че­ски­ми в тес­ном смыс­ле это­го сло­ва. В ни­же­сле­дую­щем из­ло­же­нии нас бу­дут ин­те­ре­со­вать ско­рее об­ще­фи­ло­ло­ги­че­ские те­зи­сы в их по­это­ло­ги­че­ском пре­лом­ле­нии; эти фун­да­мен­таль­ные по­ло­же­ния, как мы уви­дим, впле­те­ны в су­ж­де­ния кри­ти­ков по­эзии.

Эта не­по­сред­ст­вен­ная связь да­ет о се­бе знать уже в оп­ре­де­ле­нии по­эзии. Один из вы­даю­щих­ся пер­соя­зыч­ных пред­ста­ви­те­лей ин­те­ре­сую­щей нас нау­ки, Шамс-и КÖайс пи­шет: «“По­эзия” в из­на­чаль­ном язы­ко­вом [зна­че­нии] — это зна­ние, а так­же ура­зу­ме­ние смы­слов пу­тем пра­виль­но­го пред­по­ло­же­ния, раз­мыш­ле­ния и при­ве­де­ния пря­мых до­ка­за­тельств, а тер­ми­но­ло­ги­че­ски это речь за­ду­ман­ная [как по­эзия], упо­ря­до­чен­ная, пе­ре­даю­щая зна­че­ния (ма‘на­виô), мер­ная, по­вто­ряю­щая­ся, рав­но­ве­ли­кая, ко­неч­ные хар­фы ко­то­рой по­доб­ны друг дру­гу»[16].

Оп­ре­де­ле­ние да­но со­глас­но тра­ди­ции ара­бо-му­суль­ман­ских на­ук, ко­то­рые вво­дят по­ня­тие че­рез его "смысл в язы­ке", ко­то­рый за­тем "при­спо­саб­ли­ва­ет­ся", де­ла­ет­ся "при­год­ным" для ис­поль­зо­ва­ния в ка­кой-то кон­крет­ной нау­ке. За­ме­тим, что речь не идет об "уточ­не­нии", по­сколь­ку в "язы­ко­вом смыс­ле" не ви­дит­ся, соб­ст­вен­но, ни­ка­кой не­точ­но­сти или раз­мы­то­сти. Араб­ский "тер­мин" — мусÖтÖалахÖ — не оп­ре­де­ля­ет, не про­во­дит гра­ни­цу (ter­mi­nus), а при­спо­саб­ли­ва­ет: та­ков и смысл са­мо­го сло­ва (ко­рень сÖ-л-хÖ, от ко­то­ро­го об­ра­зо­ва­но по­ня­тие, пе­ре­во­ди­мое сло­вом "тер­мин", пе­ре­да­ет имен­но смысл "при­год­но­сти"), и суть про­це­ду­ры вы­ра­бот­ки тер­ми­но­ло­гии. Как пра­ви­ло, араб­ская нау­ка ус­та­нав­ли­ва­ет со­дер­жа­ние по­ня­тий так, что "об­ще­язы­ко­вое" их зву­ча­ние не дис­со­ни­ру­ет с "при­спо­соб­лен­ным" к ис­поль­зо­ва­нию в кон­крет­ной нау­ке. Суть по­ня­тия по­это­му рас­кры­ва­ет­ся не толь­ко в спе­ци­аль­ном тер­ми­но­ло­ги­че­ском разъ­яс­не­нии его смыс­ла, но рав­но и в об­ще­язы­ко­вом тол­ко­ва­нии, со­став­ляю­щем ос­но­ву для пер­во­го.

Об­ще­язы­ко­вое зву­ча­ние по­ня­тия "по­эзия" (ши‘р) ад­ре­су­ет нас как к ба­зо­во­му к по­ня­тию "зна­ние". «Ши‘р» — это та­кой тип зна­ния, ко­то­рый мож­но бы­ло бы на­звать веñде­ни­ем; «по­эт» — ве­дун, че­ло­век, "чую­щий" "смыс­лы". По­ни­ма­ние веñде­ния — не­по­сред­ст­вен­но­го про­ник­но­ве­ния — как су­ти или, во вся­ком слу­чае, ис­то­ка по­эти­че­ско­го твор­че­ст­ва об­ще для мно­гих куль­тур. В от­но­ше­нии то­го, чтоñ имен­но ве­да­ет по­эт, в дан­ном слу­чае вряд ли мож­но вы­ска­зать­ся с той же оп­ре­де­лен­но­стью. Ни об­ще­язы­ко­вое, ни соб­ст­вен­но-на­уч­ное разъ­яс­не­ния сло­ва "по­эзия" не со­об­ща­ют нам о ве­де­нии ве­щей; в том и дру­гом слу­чае речь идет о зна­нии "смы­слов" (ма‘аôнин). Что та­кое "смысл" (ма‘нан), веñде­ни­ем и осо­бым ис­кус­ст­вом вы­ра­же­ния ко­то­ро­го от­ли­ча­ет­ся по­эт? На­ши даль­ней­шие рас­су­ж­де­ния и бу­дут по су­ти по­пыт­кой от­ве­та на этот во­прос.

По­ни­ма­ние по­эзии как веñде­ния смы­слов, о ко­то­ром за­шла речь, да­но в рус­ле то­го, что мож­но — с оп­ре­де­лен­ны­ми ого­вор­ка­ми — на­звать соб­ст­вен­но-ис­лам­ской тра­ди­ци­ей по­это­ло­гии, ко­то­рая, как бы­ло от­ме­че­но, не­по­сред­ст­вен­но свя­за­на с ком­плек­сом фи­ло­ло­ги­че­ских на­ук, раз­ра­ба­ты­вав­ших­ся араб­ски­ми и дру­ги­ми ис­лам­ски­ми уче­ны­ми. Во­прос о том, на­сколь­ко ара­бо-му­суль­ман­ская фи­ло­ло­гия в це­лом обя­за­на на­сле­дию ан­тич­но­сти и на­сколь­ко она яв­ля­ет­ся пло­дом са­мо­стоя­тель­но­го твор­че­ст­ва ис­лам­ских уче­ных, дос­та­точ­но сло­жен и со­став­ля­ет от­дель­ный пред­мет ис­сле­до­ва­ния[17]. В том, что ка­са­ет­ся ин­те­ре­сую­ще­го нас пред­ме­та — по­это­ло­гии, — мож­но, ка­жет­ся, с дос­та­точ­ной до­лей уве­рен­но­сти ут­вер­ждать, что ан­тич­ное на­сле­дие не бы­ло вос­при­ня­то как без­ус­лов­ная ба­за для по­строе­ния соб­ст­вен­ных тео­рий. Вряд ли бу­дет ошиб­кой ска­зать, что клас­си­че­ская ис­лам­ская куль­ту­ра ме­нее все­го стра­да­ла ксе­но­фо­би­ей; бла­го­да­ря ши­ро­ко­му пе­ре­во­дче­ско­му дви­же­нию клас­си­че­ские тек­сты ан­тич­но­сти бы­ли хо­ро­шо из­вест­ны араб­ским ин­тел­лек­туа­лам (ино­гда су­ще­ст­во­ва­ло бо­лее од­но­го ва­ри­ан­та их пе­ре­во­да), и от­тор­же­ние тех или иных эле­мен­тов ан­тич­ной мыс­ли вся­кий раз име­ло со­вер­шен­но оп­ре­де­лен­ное ос­но­ва­ние[18]. "По­эти­ка" Ари­сто­те­ля бы­ла од­ним из тек­стов Пер­во­го Учи­те­ля, на про­тя­же­нии все­го клас­си­че­ско­го пе­рио­да раз­ви­тия ис­лам­ской нау­ки вхо­див­ших в по­ле зре­ния уче­ных и фи­ло­со­фов. Бо­лее то­го, су­ще­ст­во­ва­ла тра­ди­ция ком­мен­ти­ро­ва­ния это­го про­из­ве­де­ния; стол­пы ара­боя­зыч­но­го пе­ри­па­те­тиз­ма, ал-Фаôраôбиô, Ибн Сиôнаô и Ибн Рушд, на­шли не­об­хо­ди­мым вы­ска­зать­ся по по­во­ду это­го тек­ста[19].

В дан­ном кон­тек­сте для нас ин­те­рес тот факт, что со­су­ще­ст­во­ва­ние двух тра­ди­ций ос­мыс­ле­ния су­ти по­эзии, ан­тич­ной (текст "По­эти­ки" и тес­но при­вя­зан­ные к не­му ком­мен­та­рии) и соб­ст­вен­но ара­бо-му­суль­ман­ской (ал-Джурд­жаôниô, Ибн Ра­шиôкÖ, ас-Сак­каôкиô, Шамс-и КÖайс, ес­ли ог­ра­ни­чить­ся толь­ко не­ко­то­ры­ми из наи­бо­лее из­вест­ных имен), луч­ше все­го мо­жет быть оха­рак­те­ри­зо­ва­но как па­рал­лель­ное[20]. Де­ло, ка­жет­ся, об­сто­ит так, как ес­ли бы ав­то­ры, при­над­ле­жа­щие двум тра­ди­ци­ям, не за­ме­ча­ли ска­зан­но­го свои­ми кол­ле­га­ми и не счи­та­ли не­об­хо­ди­мым от­реа­ги­ро­вать на это. Та­кое не-за­ме­ча­ние вы­ска­зы­вае­мо­го дру­гой тра­ди­ци­ей по по­во­ду на­ча­ла (во­прос о том, чем яв­ля­ет­ся по­эзия) ока­зы­ва­ет­ся тем бо­лее крас­но­ре­чи­вым, что в от­дель­ных бо­лее ча­ст­ных во­про­сах мож­но об­на­ру­жить весь­ма су­ще­ст­вен­ные вза­им­ные свя­зи и за­им­ст­во­ва­ния, ко­гда ара­бо-му­суль­ман­ская по­это­ло­гия ис­поль­зу­ет по­ло­же­ния ари­сто­те­лиз­ма[21] или ком­мен­та­то­ры пе­ри­па­те­ти­че­ской тра­ди­ции поль­зу­ют­ся не­ко­то­ры­ми тер­ми­на­ми, вы­ра­бо­тан­ны­ми ара­бо-му­суль­ман­ской нау­кой, вме­сто при­ня­тых транс­ли­те­ра­ций и пе­ре­во­дов гре­че­ских по­ня­тий[22]. Де­ло со­вер­шен­но не в том, что од­на или дру­гая тра­ди­ция не хо­чет вос­при­нять ска­зан­ное свои­ми парт­не­ра­ми; де­ло, оче­вид­но, в том, что она это­го не мо­жет сде­лать (речь, на­пом­ним, по­ка что идет толь­ко о по­ни­ма­нии су­ти по­эзии). Как за­ме­ча­ет один из ав­то­ров этой ста­тьи, го­во­ря о пу­тях раз­ви­тия пер­сид­ской по­эти­ки, лишь к ХV в. про­изош­ла «как бы встре­ча двух ти­пов оп­ре­де­ле­ний» по­эзии, «при­ме­ры че­му мож­но най­ти в со­чи­не­ни­ях Ху­сай­на Ва‘иза Ка­ши­фи и Джа­ми, рас­смат­ри­ваю­щих обе точ­ки зре­ния. При этом ‘Аб­дар­рах­ман Джа­ми “за­гля­ды­ва­ет” в да­ле­кое про­шлое, за­ме­чая, что “по­эзия в по­ни­ма­нии древ­них муд­ре­цов — это пре­ж­де все­го речь, ос­но­ван­ная на во­об­ра­же­нии и фан­та­зии”. Да­лее ге­рат­ский ста­рец от­во­дит “по­до­баю­щее ме­сто” фи­ло­ло­гам араб­ской шко­лы: “Бо­лее позд­ние уче­ные бе­рут во вни­ма­ние лишь метр и риф­му. И во­об­ще, боль­шин­ст­во при­ни­ма­ет во вни­ма­ние лишь метр и риф­му”. Итог у Джа­ми та­ков: “Итак, по­эзия — это мет­ри­че­ская риф­мо­ван­ная речь, на­ли­чие во­об­ра­же­ния или от­сут­ст­вие его, ис­тин­ность или лож­ность по­ня­тий в ней не столь важ­ны”»[23]. За­ме­тим, что оп­ре­де­ле­ние, к ко­то­ро­му при­хо­дит Джаôмиô, ско­рее эк­лек­тич­но, не­же­ли син­те­тич­но; при­зна­ние "не­важ­но­сти" во­об­ра­же­ния (один из су­ще­ст­вен­ных эле­мен­тов по­эзии, со­глас­но пе­ри­па­те­ти­че­ской тра­ди­ции) и от­сут­ст­вие вни­ма­ния к гно­сео­ло­ги­че­ско­му ана­ли­зу по­эти­че­ской ре­чи сбли­жа­ют Джа­ми ско­рее с ис­лам­ской, не­же­ли ан­тич­ной тра­ди­ци­ей по­это­ло­гии. По по­во­ду раз­би­рае­мо­го на­ми оп­ре­де­ле­ния по­эзии Шамс-и КÖай­са мож­но ска­зать, что в нем «не за­тро­ну­ты два глав­ных во­про­са, вол­но­вав­шие уче­ных-фи­ло­со­фов: роль во­об­ра­же­ния в по­эти­че­ском твор­че­ст­ве и на­ли­чие “пре­крас­ной лжи”»[24]; до­ба­вим, что ес­ли эти во­про­сы и за­тро­ну­ты в оп­ре­де­ле­нии Джаôмиô, то со­всем не так, что­бы мож­но бы­ло го­во­рить о слия­нии (пусть да­же на столь позд­ней ста­дии) двух тра­ди­ций.

В чем ос­но­ва­ние та­ко­го из­бе­гаю­ще­го сбли­же­ния па­рал­ле­лиз­ма и не име­ет ли это от­но­ше­ния к раз­би­рае­мым на­ми во­про­сам?

Не бу­дет не­ожи­дан­ным на­блю­де­ние, что пе­ри­па­те­ти­че­ская тра­ди­ция тол­ко­ва­ния "По­эти­ки" в араб­ской куль­ту­ре стре­мит­ся свя­зать, с од­ной сто­ро­ны, сле­дуя са­мо­му Ари­сто­те­лю, по­эти­че­ские и по­это­ло­ги­че­ские про­бле­мы с эти­че­ски­ми (про­бле­ма­ти­ка по­эзии как по­бу­ж­де­ния к дей­ст­вию, по­хваль­но­му или по­ри­цае­мо­му, свя­зан­но­му с доб­ро­де­те­лью или по­ро­ком) при не­по­сред­ст­вен­ной опо­ре на ба­зис гно­сео­ло­ги­че­ских пред­став­ле­ний (по­эзия как "под­ра­жа­ние" — мухÖаôкаôт и "во­об­ра­же­ние" — тахÔйиôл), а с дру­гой, по­ка­зать, что ком­мен­ти­руе­мый текст име­ет пря­мое от­но­ше­ние к куль­ту­ре, к ко­то­рой при­над­ле­жат са­ми ком­мен­та­то­ры, и сло­жив­шим­ся в ней прие­мам по­эти­че­ско­го твор­че­ст­ва. Обе це­ли дос­ти­га­ют­ся од­ним и тем же прие­мом — ут­вер­жде­ни­ем, что по­эти­ка в том ви­де, ка­кой при­дал ей Ста­ги­рит, изу­ча­ет об­щие для раз­ных язы­ков и куль­тур за­ко­но­мер­но­сти, то­гда как ча­ст­но­сти, ис­клю­чи­тель­но ка­саю­щие­ся по­эзии, соз­дан­ной на том или ином язы­ке, по­па­да­ют в по­ле зре­ния ча­ст­ных по­это­ло­ги­че­ских дис­ци­п­лин, у раз­ных на­ро­дов не сов­па­даю­щих. По­сколь­ку об­щее, не­со­мнен­но, име­ет при­ори­тет над ча­ст­ным, ари­сто­те­лев­ская по­эти­ка тем са­мым мыс­ли­лась как вы­ра­ба­ты­ваю­щая на­ча­ла для под­чи­нен­ных ей ча­ст­ных по­это­ло­ги­че­ских на­ук. Ус­та­нов­ле­ние та­кой су­бор­ди­на­ции бы­ло бы лишь од­ним из на­прав­ле­ний вы­пол­не­ния об­щей про­грам­мы со­под­чи­не­ния на­ук, на­ме­чен­ной в араб­ском пе­ри­па­те­тиз­ме и ис­хо­див­шей из то­го, что нау­ки бо­лее об­щие долж­ны ус­та­нав­ли­вать прин­ци­пы, слу­жа­щие не­до­ка­зы­вае­мы­ми на­ча­ла­ми на­ук бо­лее ча­ст­ных.

Ес­те­ст­вен­но, что ис­пол­не­ние этой про­грам­мы (в той ее час­ти, ко­то­рая ка­са­ет­ся по­эти­ки) тре­бо­ва­ло со­хра­не­ния ан­тич­но­го по­ни­ма­ния су­ти по­эзии. Не­ус­туп­чи­вость ара­боя­зыч­ных про­дол­жа­те­лей ари­сто­те­лев­ской тра­ди­ции в во­про­се о том, чтоñ есть по­эзия, со­вер­шен­но не­слу­чай­на и ос­но­вы­ва­ет­ся не про­сто на же­ла­нии во что бы то ни ста­ло со­хра­нить вер­ность по­ло­же­ни­ям Пер­во­го Учи­те­ля, но пря­мо свя­за­на с наи­бо­лее су­ще­ст­вен­ны­ми сто­ро­на­ми уче­ния дан­ной шко­лы.

Но ес­ли по­сле­до­ва­тель­ность пе­ри­па­те­ти­ков про­ис­те­ка­ет из не­же­ла­ния по­сту­пить­ся свои­ми прин­ци­па­ми, то по­сле­до­ва­тель­ность ара­бо-му­суль­ман­ской тра­ди­ции тео­ре­ти­че­ско­го ос­мыс­ле­ния по­эзии объ­яс­ня­ет­ся, оче­вид­но, не­же­ла­ни­ем эти прин­ци­пы при­нять. Ре­зуль­ти­рую­щее вза­им­ное не­со­при­кос­но­ве­ние вы­гля­дит по­рой чрез­вы­чай­но кон­тра­ст­но. Ибн Рушд в сво­ем ком­мен­та­рии на "По­эти­ку" счи­та­ет со­вер­шен­но оче­вид­ным, что од­но из цен­траль­ных по­ня­тий, ис­поль­зуе­мых в ара­бо-му­суль­ман­ской ри­то­ри­ке и по­эти­ке, "упо­доб­ле­ние" (таш­биôх), есть лишь иное вы­ра­же­ние прин­ци­па "фан­та­зий­но­го под­ра­жа­ния ве­щам", на ко­то­ром и зи­ж­дет­ся (в его по­ни­ма­нии) по­эзия. Ес­ли бы это бы­ло так, то ара­бо-му­суль­ман­ское по­это­ло­ги­че­ское уче­ние дей­ст­ви­тель­но в зна­чи­тель­ной сво­ей час­ти (во вся­ком слу­чае, в том, что ка­са­ет­ся со­дер­жа­ния по­эзии, а не уче­ния о мет­ри­ке или риф­ме, ко­то­рые, без­ус­лов­но, не­по­сред­ст­вен­но свя­за­ны с осо­бен­но­стя­ми ка­ж­до­го кон­крет­но­го язы­ка) мог­ло бы быть пред­став­ле­но как ча­ст­ное во­пло­ще­ние об­щих, ус­та­нов­лен­ных Ари­сто­те­лем, на­чал. Ут­вер­ждая, что во­об­ра­же­ние или его от­сут­ст­вие не со­став­ля­ют су­ще­ст­вен­но­го при­зна­ка по­эзии, Джаôмиô (хо­тя, впол­не ве­ро­ят­но, и не­на­ме­рен­но) раз­ру­ша­ет кон­цеп­цию пе­ри­па­те­ти­че­ской шко­лы по­это­ло­гии в са­мом ее ос­но­ва­нии, про­сто не при­зна­вая су­ти та­ко­го све­деñния "упо­доб­ле­ния" к "ими­та­ции ве­щей". (Что­бы не соз­да­ва­лось впе­чат­ле­ние, что пе­ри­па­те­ти­че­ская и ара­бо-му­суль­ман­ская по­это­ло­ги­че­ская тра­ди­ции про­ти­во­пос­тав­ле­ны во всем, от­ме­тим, что вто­рой, со­глас­но Ари­сто­те­лю, су­ще­ст­вен­ный при­знак по­эзии, мет­ри­зо­ван­ность, без­ус­лов­но при­зна­вал­ся обеи­ми шко­ла­ми.)

Ве­ро­ят­но, столь серь­ез­ное вза­им­ное про­тив­ле­ние двух школ в пунк­те «со­от­не­се­ние с ве­ща­ми—со­от­не­се­ние со “смыс­лом”» — тем бо­лее, что оно не все­гда бы­ло ре­зуль­та­том соз­на­тель­ной це­ле­на­прав­лен­ной по­ле­ми­ки, но ино­гда воз­ни­ка­ло и пря­мо в пре­де­лах уси­лий, на­прав­лен­ных на сбли­же­ние двух тра­ди­ций, — долж­но иметь не ме­нее серь­ез­ные ос­но­ва­ния. По­это­му во­прос, ко­то­рый мы долж­ны за­дать сей­час, зву­чит сле­дую­щим об­ра­зом: яв­ля­ет­ся ли для ара­бо-му­суль­ман­ской тра­ди­ции ад­ре­са­ция к "смыс­лу" столь же прин­ци­пи­аль­ной, как для пе­ри­па­те­ти­че­ской — ад­ре­са­ция к ве­щам?

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10