12.4. Человеческая культура и эволюция принципов познания.

Особенность человека и его принципиальное отличие от других животных состоит в том, что помимо общих для всех организмов когнитивных свойств и процессов биологического и физиологического характера, обеспечивших в течение миллионов лет развития виду «Хомо сапиенс» прочное место в биосфере. У него вырабатываются когнитивные свойства более высокого уровня, связанные с появлением способностей к абстрактному понятийному мышлению, которые сформировались ещё на архаических этапах истории человека и продолжают неуклонно развиваться в процессе социально-культурной эволюции, увеличивая степень приспособляемости вида к условиям внешней среды.

Отмечая эти специфические именно для человеческой среды новые возможности для резкого ускорения эволюции под давлением не только биологического, но и уже "интеллектуального" отбора (то, что в социально-когнитивной модели академика называется системой "Учитель"[137]), Лоренц пишет: «Даже если один-единственный индивид приобретает какую-то важную для сохранения вида особенность или способность, она тотчас становится достоянием всей популяции; именно это обусловливает ускорение исторического становления во много тысяч раз, вошедшее в мир вместе с понятийным мышлением. Процессы приспособления, требовавшие прежде целых геологических эпох, теперь могут происходить в течение нескольких поколений. На эволюцию, на филогенез, протекающий медленно, почти незаметно в сравнении с новыми процессами, отныне накладывается история; над филогенетически возникшим сокровищем наследственной массы возвышается громадное здание исторически приобретенной и традиционно передаваемой культуры. … Вероятность, что новые знания будут забыты, не больше, чем вероятность обратной рудиментации телесного органа со сравнимым значением для сохранения вида. Кумулируемая традиция означает не более и не менее как наследование приобретенных признаков»[138].

Таким образом, междисциплинарный интегративный подход представителей естествознания – биолога К. Лоренца и математика приводит к тем же выводам, к которым пришли гуманитарии – психолог , видевший в культурной деятельности человека антиэнтропийное начало[139], и филолог и культуролог , определивший человеческую культуру как «устройство вырабатывающее и передающее информацию», которая запечатлена в текстах, образующих семиотическое пространство культуры или семиосферу[140].

Важным понятием в эволюционном учении Лоренца (которое также продуктивно в эволюционной эпистемологии) является понятие фульгурации[141], - резкого «творческого» скачка в развитии неравновесной системы, который выводит ее на новый уровень сложности, повышая качество адаптации к внешним условиям. Это, согласно Лоренцу, тоже универсальный процесс, характерный как для биологических видов, так и для информационных и культурных систем. «Возникновение время от времени тех сложных систем, которые мы вместе с историками называем высокими культурами, - пишет он, - было вероятно следствием фульгураций, аналогичным тем шагам эволюции, которые привели к возникновению видов животных»[142]. Этот скачок не выводится логически из предыдущего состояния этой системы, хотя в некоторой степени и обусловлен им и подготавливался всем предшествующим периодом ее существования и развития. Это понятие вполне коррелирует с известным в неравновесной динамике и синергетике понятием бифуркации (раздвоении) – резком изменении траектории развития нелинейной системы, которое не выводится причинно-следственным образом из предыдущего состояния и необратимо выводит эту систему на новую траекторию эволюции. Эта необратимость порождает т. н. «стрелу времени», в результате чего все «решения» эволюции не могут быть отменены дальнейшим развитием системы и, будучи соответствующими условиям внешней среды (биологической, культурной, информационной и т. п.), могут закрепиться в генетической памяти этой системы и обеспечить прогрессивное развитие биологического вида, культурной формации, научной теории и т. д. В противном случае эти фульгурации необратимо исчезают, - таким путем проявляет себя естественный отбор.

В таких же понятиях (базовых для эволюционной эпистемологии) можно интерпретировать разработанную Т. Куном модель эволюции научного знания как процесс смены господствующих парадигм[143], что обычно (если резонанс охватывает всю культурную среду) трактуется как научные революции. Так в XVI – XVII веках произошла первая (Коперниканско-Кеплеровская) научная революция и стала развиваться классическая Ньютоновско-Лапласовская наука и философский детерминизм, а в начале ХХ века произошла фульгурация, известная как переход к неклассической науке и философии, связанный с квантовой механикой и теорией относительности. Такой необратимый во времени ход научного познания М. Мамардашвили по аналогии определил термином «стрела познания».

В своих исследованиях Лоренц постоянно проводит мысль о том, что законы становления и развития человеческого познания – это естественнонаучные законы, такие как законы биологической эволюции и естественного отбора, законы кибернетики и управления, оптимальной устойчивости и самоорганизации сложных открытых систем, находящихся в постоянном взаимообмене с внешней средой, и они, как и все прочие объективные законы природы, познаются научными методами. «Для естествоиспытателя, - пишет К. Лоренц, - человек – живое существо, получившее свои свойства и способности, в том числе высокую способность к познанию, от эволюции, от длившейся эонами процесса становления, в течение которого все организмы сталкивались с условиями действительности и – как мы обычно говорим – приспосабливались к ним. Эта эволюция есть процесс познания, потому, что любое приспособление к определенным условиям внешнего мира означает, что органическая система получает некоторое количество информации об этих условиях»[144].

Адаптация организмов к условиям внешней среды, эволюционное изменение и саморазвитие биологических видов в процессе их естественного отбора под давлением постоянно меняющихся условий внешней среды, свидетельствуют о непрерывном, хотя и медленном, процессе самоорганизации новых структур (от примитивных реакций простейших организмов до когнитивной логико-модельной и философски-рефлексивной деятельности разума), которая происходит на всех уровнях живого, проявляясь как в генотипе, так и в фенотипе, - и это отражает единство и взаимосвязь биосферы и элементов её составляющих. «Уже в развитии строения тела, в морфогенезе, - пишет Лоренц, - возникают образы внешнего мира. … Устройство органов чувств и центральной нервной системы позволяет живым существам получать сведения об определенных существенных для них условиях внешнего мира и реагировать на них таким образом, чтобы сохранить жизнь. … Мы, люди, обязаны всем, что знаем о реальном мире, где мы живем, эволюционно возникшему аппарату получения информации, сообщающему нам существенные для нас сведения; и хотя этот аппарат гораздо сложнее того, который вызывает реакцию избегания препятствий у инфузории туфельки, в основе его лежат те же принципы. Ничто, могущее быть предметом естествознания, не познается иным путем»[145].

12.5. Познание как эпифеномен биологической эволюции.

Лоренц не напрасно подчеркивает, что речь идет именно о тех предметах и явлениях, которые мы традиционно относим к сфере естественных наук, т. е. о регулярно и устойчиво повторяющихся явлениях природы. Подобно таким исследователям, как , К. Леви-Стросс, Д. Кемпбелл, Ж. Пиаже и др., Лоренц считает, что свое отношение к объектам внешнего мира человек основывает (чаще всего неосознанно) на фундаментальных архетипах порядка (числе, геометрических структурах, причинно-следственных связях, подобии, аналогиях и т. д.), которые формировались на протяжении долгого процесса биологической эволюции и проверенны, так сказать, «на прочность» естественным отбором. В процессе познания (т. е. получения информации как обыденного уровня, так и научного масштаба) люди широко (сознательно и автоматически) использует универсальный метод проб и ошибок, анализа, синтеза и прочих методов логической интерпретации, но особые достижения в познании самого фундаментального уровня природы, т. е. самое яркое проявление прогрессивной эволюции знания, связаны с использованием принципов математического моделирования. Известные представители эволюционной эпистемологии по этому поводу замечают: «На этом пути мы стремимся получить доступ к таким сферам реальности, которые ранее находились за пределами наших приборных и\или теоретических и\или концептуальных возможностей»[146]. Этот подход в целом (т. е. на практике), особенно при изучении объектов микромира и мегамира, приводит к успеху, поскольку «Книга Природы», как считал Галилей, видимо, в самом деле «написана» на языке математики, - т. е. природу в определенном смысле можно рассматривать как семиотическую реальность, допускающую рационально-логические принципы описания и интерпретации и имитационно-математическое моделирование.

Другое дело – познание самого человека, его психики, особенностей его социального и культурного развития, системы его религиозных, этических, эстетических и прочих ценностей. Здесь, т. е. в сфере гуманитарного знания, ситуация гораздо сложнее, хотя для всестороннего познания таких «объектов» принципы биоэпистемологии и естествознания также могут иметь определенное подспорье. В свете современной науки есть ряд достаточно веских оснований считать многие явления культуры (вроде бы никак не сводимые к биологии и эволюции) эпифеноменами процесса универсального эволюционизма Вселенной, куда биологическая эволюция человека как вида входит в качестве важного (а в рамках антропного принципа, может быть, и целеопределяющего) начала. Таким образом, Конрад Лоренц, основываясь на естественнонаучной методологии, рассматривает человеческое познание (в цельной системе со всеми прочими приспособительными функциями) как один из факторов, способствующих выживанию человека как вида в биосфере и его дальнейшего саморазвития процессе биологической эволюции. «Такая гносеологическая позиция, - заключает он, - происходит от знания того, что наш познавательный аппарат есть предмет реальной действительности, получивший свою нынешнюю форму в "столкновении" со столь же реальными предметами и в "приспособлении" к ним.

На этом знании основана наша убежденность в том, что всем сообщениям нашего познавательного аппарата о внешней действительности соответствует нечто реальное»[147]. Используя и преобразуя этот реальный материал внешнего мира, человек в процессе своего развития и познания строит не менее реальную структуру – свою культуру, которая, хотя и не могла бы существовать без природы как основы жизни всех организмов, но отнюдь не сводится только к ней, а составляет сущность более высокой степени организации и уровня информационной упорядоченности, и она, в некотором смысле, выводит человечество за пределы биосферы.

Вполне в духе идей , А. Бергсона, П. Тейяра де Шардена, Э. Леруа, составляющих основу учения о ноосфере, Лоренц замечает, что если бы мы хотели дать определение жизни, то в него без сомнения необходимо включить функцию приобретения, хранения и передачи биологической информации, а также соответствующие структурные механизмы для осуществления этих функций. Но для определения того, что составляет человеческую, т. е. духовную жизнь, этого недостаточно. «Можно без всякого преувеличения утверждать, - пишет он, - что духовная жизнь человека есть новый вид жизни»[148].

12.6. Рационалистическая традиция в философии науки.

Завершая этот раздел, следует отметить, что все рассмотренные выше философские построения, моделирующие закономерности развития и эволюции научного знания о мире, описывающие цели науки, её методологические основания, анализирующие способы получения научной информации и степень достоверности и адекватности её трактовки, выдвигающие типы научной рациональности и т. д. можно отнести к разряду стройных рационально-логических описаний, каждую из которых можно включить как составной элемент в одну рационализированную синтетическую систему философии науки на основе принципа взаимной дополнительности. На первый взгляд, с помощью такой рациональной модели можно было бы реконструировать весь процесс становления и развития науки как в целом, так и в отдельных её дисциплинах, выявить цели и приоритеты научной деятельности, а также выстроить универсальную методологию познания – иерархию научных принципов и систему критериев научной рациональности.

Рассматривая предпосылки, которыми пользовались рационалисты (куда он включает Поппера, Лакатоса, Лаудана и др.), В. Ньютон-Смит пишет: «Рациональная модель включает две составляющие. Во-первых, нечто определяется в качестве цели науки. Иными словами, ученый трактуется как стремящийся продуцировать теории некоторого особого рода. Например, можно утверждать, что цель науки состоит, как сказал бы Поппер, в продуцировании истинных объясняющих теорий. Или считают, что цель науки состоит в продуцировании теорий, полезных для совершения предсказаний (ничего не говоря об их истинности). Предполагается, что можно обосновать утверждение о том, что наука должна иметь эту цель, или она конституируется как предприятие, направленное на достижение этой цели. Во-вторых, формулируется некоторый принцип или несколько принципов, управляющих сравнением теорий на базе доказательных свидетельств. Такие принципы (обычно называемые методологией) обозначают ту степень, в которой та или иная теория фактически достигает рассматриваемой цели или вероятно достигнет её»[149].

В самом деле, картина развития науки представленная этими авторами, рисует некоторый прогрессивный и целенаправленный процесс эволюции системы знаний человека о мире и, на первый взгляд, в целом соответствует сложившимся в научной среде представлениям о закономерностях развития этой формы человеческого сознания. Основываясь на ряде примеров из истории науки, создатели этих эпистемологических моделей (Венские позитивисты, Гемпель, Поппер, Лакатос, Лоренц и частично Т. Кун) науку в целом видят как вполне рациональное предприятие, рассматривая которое, можно все методологические подходы в деятельности ученых логически проанализировать и обосновать. Все исторические перипетии научного поиска и открытий можно разумно и однозначно объяснить, и в конце концов найти четкие и ясные правила проведения научных изысканий и определить критерии научной рациональности, следование которым позволит ученому производить действительно объективное знание о мире.

Однако анализ процесса познания мира на неклассическом и постнеклассическом этапах развития науки показывает, что реальная ситуация в фундаментальной науке (особенно в субъядерной физике, физике элементарных частиц, квантовой механике и космологии) далека от этого рационалистического идеала и что на этом этапе познания как ученым, так и философам приходится считаться с проникновением в науку некоторых форм вненаучного мышления, важная когнитивная роль которых в традиционных подходах к эпистемологии обычно игнорировалась. Главным противником рационалистической интерпретации процесса научного познания выступает известный американский философ австрийского происхождения Пол Фейерабенд.

Глава 13. «Эпистемологический анархизм» П. Фейерабенда

и его эволюционно-синергетический характер.

В связи с обсуждаемыми идеями эволюционной эпистемологии (К. Лоренц, Ж. Пиаже, Д. Кэмпбелл, С. Тулмин и др.), а также с точки зрения системно-синергетической методологии познания (И. Пригожин, Э. Ласло, К. Майнцер, Дж. Николис и др.), стоит более подробно рассмотреть и проанализировать тот философский подход к феномену науки как к деятельности системно-эволюционного характера, выразителем которого является американский философ Пол Фейерабенд (1924 – 1994). К его идеям, которые в самом деле нетривиальны и в некотором смысле даже эпатирующи, в своё время научное сообщество отнеслось неоднозначно[150], хотя, как мы думаем, во многом Фейерабенд оказался прав. Это особенно касается его методологической установки «всё позволено», а также повышенного внимания к гипотезам ad hoc, т. е. на данный случай, и осознания той важной роли, которую они играют в науке. Когнитивную идею «всё позволено» в современной эпистемологии, по нашему мнению, сам Фейерабенд не совсем корректно связывает с понятием анархии в познании. Скорее это коррелирует с проявлением динамического хаоса в сложных неравновесных информационных системах, тогда как появление в науке гипотез «ad hoc» можно трактовать как смысловые флуктуации в этой системе. Эти две доминанты эпистемологической модели Фейерабенда вполне вписываются в эволюционно-синергетическую концепцию универсального развития сложных биологических и информационных систем, где принципиально важным и незаменимым приемом установления динамического порядка между открытой развивающейся системой и общей суперсистемой (окружающей средой или семиосферой культуры и т. д.) является метод проб и ошибок, результаты которого "фильтруются" в процессе естественного отбора вариантов.

В самом обобщенном толковании, вытекающем из синергетического подхода, метод проб и ошибок (т. е. всё позволено, что не противоречит критериям самоорганизации) реализует принцип оптимальности и соответствует устойчивым отношениям между различными элементами суперсистемы и ею самой как целого. В деталях он представляет собой процесс обмена веществом, энергией и информацией, происходящий между той или иной микросистемой и суперсистемой в процессе структурной самоорганизации последней. Это имеет место на всех иерархических уровнях структурной организации материального мира, с некоторыми оговорками, даже на атомно-молекулярном уровне организации неживой материи. Для живого вещества этот процесс представляет собой универсальную форму типов "поведения".

Так, на низших уровнях самоорганизации – это т. н. реакции избегания, свойственные поведению простейших организмов, на более высоких – это различные проявления спонтанной изменчивости и отбора в масштабе отдельных популяций и биологических видов. Эти же формы системных отношений прослеживается в общеэволюционном масштабе и вполне отчетливо проявляется в социально-культурной и когнитивной деятельности человека.

13.1. Отказ от традиционных норм научной рациональности.

Итак, в своих исследованиях Пол Фейерабенд, подвергая дальнейшему анализу модели логических позитивистов, Поппера, Куна и Лакатоса, постепенно пришел выводу, что наука вовсе не такая рациональная деятельность, как считала традиционная философия (даже с учетом поправок Т. Куна), и что работа ученого, его научный поиск, приводящий к открытиям и даже к научным революциям, не подчиняется строго никаким рациональным нормам и стандартам, задаваемым парадигмой, а в значительной степени носит иррациональный характер, не позволяющий выявить истинные критерии продуктивности научного поиска. Любая философско-методологическая реконструкция, согласно Фейерабенду, стремясь выявить некоторые универсальные закономерности, неизбежно формализует и огрубляет картину эволюции науки и ход реального процесса получения научного знания. Доверие к такой философской схеме со стороны ученых, пытающихся следовать стандартным когнитивным рецептам, раньше или позже становится тормозом для продуктивного развития науки. Имре Лакатос, впрочем, также не отрицал того, что «никакая совокупность человеческих суждений не является полностью рациональной и поэтому рациональная реконструкция не может совпасть с реальной историей»[151].

Тем не менее, Лакатос, стоя на позициях рационализма, всё же пытался выработать, по его словам, «новый конструктивный критерий, посредством которого могут оцениваться методологические концепции в качестве рациональных реконструкций истории науки». По мнению же Фейерабенда, которого в этом аспекте можно отнести к типичным антирационалистам, наука – это «интеллектуальное приключение, которое не знает ограничений и не признает никаких правил, даже правил логики». Вообще же, как считает Фейерабенд, на самом деле существует нечто вроде нормальной науки, по Т. Куну, действуют научно-исследовательские программы, по И. Лакатосу, есть методические стандарты исследований, методологические нормы интерпретации и принципы научной рациональности, однако, хотя «методология исследовательских программ и даёт стандарты, помогающие ученому оценить историческую ситуацию, в которой он принимает свои решения тем не менее они не содержат правил, которые говорят ему, что делать»[152].

Мы уже приводили мнение Р. Фейнмана о том, что именно с философских предпочтений в познании природы и опоры на здравый смысл «начинаются все наши беды». Последние состоят в том, что в результате слишком догматического следования традиционным критериям научной рациональности, исследователи долгое время могут пребывать в тупике. «К нам могут подойти люди, - писал Фейнман, - и завести философский спор, что одна [теория] им нравится больше, чем другая; но опыт научил нас, что в предсказании поступков Природы философские предчувствия не оправдываются. Мы просто должны представить себе все возможности и затем все их перепробовать»[153]. Получается, что рационально (в самом широком смысле) и хорошо в науке всё то, что приносит значимый для её дальнейшего развития результат и открывает новые перспективы в познании мира, а не то, что удовлетворяет некоторым общепринятым в научном сообществе и проверенным временем традиционным методологическим установкам.

13.2. Проблема несоизмеримости теорий.

П. Фейерабенд, также как до него Т. Кун, сразу же обратил внимание на то, что, альтернативные теории, конкурирующие в области некоторой научно-исследовательской программы, или две борющихся парадигмы, как минимум, логически несовместимы, но их описательные возможности имеющихся эмпирических фактов в целом можно сравнивать на основе общего языка, базисного для данной науки. Однако, рассматривая проблему дальше, он пришел к следующим трем утверждениям[154]: 1) термины разных теорий имеют различное содержание, 2) нет общего языка наблюдений, каждая теория формирует свой язык, 3) каждая теория определяет не только значение своих терминов, но и создает образ поставленных проблем, вносит свой смысл в решение задач, трактует факты под своим углом зрения, т. е. значение любого термина зависит от всей теории, в которую этот термин входит.

Суть этой проблемы наглядно сформулировал Р. Рорти: «Ошибался ли Аристотель, относительно движения, разделяя его на естественное и вынужденное? Или же он говорил нечто отличное от того, о чём мы говорим, когда говорим о движении? Давал ли Ньютон правильные ответы на вопросы, на которые Аристотель давал ответы неверные? Или же они задавали разные вопросы?»[155]. А давал ли Эйнштейн, можно добавить, правильные ответы на те вопросы, на которые Ньютон отвечал не совсем верно, а возможно, совсем неверно? --- Аристотель считал, что тела падают вертикально вниз, повинуясь внутреннему стремлению двигаться к центру мира, и тяжелое тело падает быстрее легкого, Ньютон объяснял факт падения тел действием силы всемирного тяготения (в данном случае, между Землей и любым предметом), и у него все тела падают одинаково, Эйнштейн вовсе отказался от понятия силы, а проявление гравитации свёл к естественному движению тел по геодезической траектории в условиях криволинейной (неевклидовой) геометрии пространства, искривленного действием масс. Аристотель в целом (с точки зрения закона падения в идеальных условиях) ошибался, как показал Галилей, - но если учитывать силу трения, то он по существу прав, хотя стоит на совершенно ненаучной антропоморфной позиции. Ньютон (хотя его представления о взаимном тяготении также антропоморфны) был прав, если рассматривать идеальный случай в евклидовой геометрии, но ошибался (хотя эта ошибка чрезвычайно мала) в случае сильных полей гравитации, где общая теория относительности Эйнштейна дает более точные результаты.

Но если модель Аристотеля кое-как можно привести в соответствие с механикой Ньютона, поскольку у них были общие базовые положения об евклидовой геометрии пространства, то любые попытки подправить более простую теорию Ньютона (т. е. привести его закон всемирного тяготения к полному соответствию с ОТО и экспериментом) безрезультатны, поскольку она логически и семантически замкнута, и изменить её базовые (по сути, философские) положения невозможно, - тогда она попросту перестанет существовать. Как замечает в этой связи Р. Фейнман: «Для того, чтобы построить теорию, которая вносила бы едва заметные поправки, её нужно было полностью изменить. Формулируя новый закон, нельзя ввести неидеальности в идеальную схему: нужна совершенно новая идеальная теория. Вот почему так велика разница в философии теории гравитации Эйнштейна и теории всемирного тяготения Ньютона»[156]. Таким образом, даже такой краткий анализ показывает, что по большому счету все эти исследователи говорили о разных вещах или, возможно, об одном и том же, но на совершенно разных языках, - и именно логико-семантическая структура этих языков обусловливала принципы научной рациональности, которые для этих мыслителей считались вполне очевидными, и она соответственно, определяла те истины, которые они выводили из своих исследований.

В связи с этим в современной гносеологии вполне серьезно можно рассматривать идею о несоизмеримости принципов научной рациональности и смысловой структуры научных теорий (особенно цельных и завершенных), которые, репрезентируя одну и ту же область реальности, дают настолько различные её модельные эквиваленты, что кажется, будто рассматриваются совершенно различные стороны природных (или лабораторных) событий и процессов. Причем важны не операциональные отличия или экспериментальные предпочтения (в конце концов, как говорил Эйнштейн, только теория решает, что именно можно наблюдать[157]), а философская ориентация ученого и соответствующее ей смысловое содержание основных терминов и понятий. В этом состоят трудности герменевтики, поскольку здесь всегда есть риск впасть в анахронизм. Поэтому, рассматривая научные тексты, следует уйти от попыток применить какую-либо универсальную смысловую матрицу для интерпретации логики рассуждений автора и рациональной (с точки зрения текущего момента) реконструкции его подходов. Стало быть, есть основания для сомнений в существовании некоторых и вневременных общих когнитивных матриц и критериев научной рациональности, основываясь на которых можно адекватно реконструировать процесс научного познания и сформулировать правила логики научного открытия. Это вносит в современную эпистемологию некоторые новые черты. «Если мы отрицаем, что существуют основания, которые служат общей основой для вынесения суждения о познавательных утверждениях, представление о философе как страже рациональности находятся, судя по всему, под угрозой. … Мы можем считать, что нет такой вещи, как рациональное согласие или разногласие, - пишет по этому поводу Рорти. - С точки зрения эпистемологии, добавляет он, - быть рациональным – значит найти подходящее множество терминов, в которые должны быть переведены все результаты для того, чтобы соглашение стало возможным»[158]. Но, как мы видим, результаты исследований одного и того же явления, в общем случае не совпадают, в общей системе терминов возникают противоречия, а сами термины базового словаря теорий обнаруживают семантическую несоизмеримость и логическую несводимость.

В этом аспекте идея И. Лакатоса о рациональной конкуренции регрессирующей теории и теории-конкурента в пределах некоторого общего для них языка представляется сомнительной. Это может быть конкуренция научных школ или подходов (различных парадигм по Т. Куну или различных дискурсов по Р. Рорти), пути которых (траектории познания) притягиваются различными аттракторами и в конце концов существенно расходятся. Иногда они идут почти параллельно, пересекаясь только в каких-то частностях, но чаще всего не пересекаются вовсе, потому что у них различный словарь, разные когнитивные матрицы и, если так можно выразиться, различные "туннели реальности". Поэтому при внешнем подобии поставленных проблем модельные задачи оказываются совершенно разными. Примерами могут служить уже упоминавшиеся теории движения Аристотеля и Галилея, теории гравитации Ньютона и Эйнштейна, теории эволюции Ламарка и Дарвина, теории эволюции Вселенной – модель Большого взрыва и альтернативные модели стационарной холодной Вселенной и т. д.

13.3. Отрицание понятия «голых фактов», т. е. фактов вне теории.

Далее, на вопрос об относительной истинности теорий и их модельном соответствии эмпирическим фактам, также нет определенного ответа, поскольку результат любого эмпирического действия приобретает статус научного факта только в рамках соответствующей теории. Наука, согласно взглядам Фейерабенда, вообще не знает «голых фактов», а те данные эмпирических наблюдений, которые приобрели статус научных фактов и вошли в контекст нашего познания, уже как бы прошли когнитивную обработку в рамках той или иной теоретической модели и, следовательно, «существенно концептуализированы», т. е. теоретически нагружены.

«Познание не движется от наблюдения к теории, - утверждает философ Фейерабенд, - а всегда включает в себя оба элемента. Опыт возникает вместе с теоретическими допущениями, а не до них, и опыт без теории столь же немыслим, как и предполагаемая теория без опыта»[159]. Примерно в том же духе рассуждает об этом и физик Стивен Хокинг. «Многие прекрасные теории отвергались, так как не согласовывались с наблюдениями, - пишет он, - но я не знаю ни одной серьезной теории, которая продвинулась бы только на основе эксперимента. Теория всегда приходит первой, она возникает из желания получить стройную математическую модель. … То, что мы считаем реальностью, во многом обусловлено используемой нами теорией»[160]. Любой эксперимент, при помощи которого верифицируется или фальсифицируется данная теория, неизбежно нагружен её (именно этой теории) смысловым содержанием, поскольку проверяются именно её положения и результаты, а не выводы какой-либо другой теории.

Таким образом, хорошая теория адекватно и непротиворечиво объясняет некоторую совокупность эмпирических данных, превращая их в свою фактуальную базу, и предсказывает новые результаты, задавая тем самым эксперименту направление поисков. Такая система научного поиска по существу повторяет общебиологическую, выработанную эволюцией, модель получения информации о внешнем мире путем проб и ошибок, отборе более удачных решений и исключении неудачных или слишком сложных. Отсюда следует, что известный в науке принцип соответствия (согласно которому более общая теория, если она адекватно описывает соответствующую область реальности, должна сводиться к менее общей, но проверенной практикой, как её предельный случай) проявляется чисто формально на уровне математического текста. Только на первый взгляд кажется, что более охватывающая теория во всех отношениях плавно переходит в менее охватывающую посредством предельных переходов. – На самом деле все теории в той или иной мере семантически несоизмеримы, и любая взаимная критика не имеет смысла и неконструктивна, поскольку не опирается на общие основания, и поэтому ни одно из утверждений данной теории нельзя логически корректно отрицать или подтвердить в терминах другой.

13.4. Насколько справедлив принцип соответствия.

Фейерабенд, утверждает, что принцип соответствия нельзя считать логически безупречным во всех случаях сведения теорий более охватывающих к менее охватывающим по методу предельного перехода. Так, например, неправомерно утверждать, что теория относительности (релятивистская механика) плавно и непротиворечиво переходит в механику Ньютона при малых скоростях движения, хотя чисто формально это так. П. Фейерабенд обращает внимание на то, что базовые категории этих теорий (пространство, время, масса, скорость) при внешнем их сходстве и подобии на самом деле совершенно различны – абсолютны у Ньютона и относительны у Эйнштейна, так что в некотором роде эти понятия друг к другу несводимы.

И в той, и в другой теориях выстраивается своя собственная цепочка: {знак (категория или понятие) Û значение (сумма атрибутов или означающих элементов) Û денотат или референт (именно то, что реально существует в природе или, точнее, как это должно, согласно данной теории, выглядеть в природе)}. Конечно, по каким-то самым общим признакам, закрепленным в языке обыденного сознания, любое понятие представляет собой семантически стабильную структуру и для всех представителей данной культуры значит именно то, что значит. Однако, как только оно попадает в научные теории (особенно принадлежащие к разным парадигмам), сразу же (в качестве научного термина) это понятие обнаруживает смысловые девиации, несоответствия и даже семантическую несоизмеримость. Получается так, что различные теории моделируют, в некотором смысле, различные реальности одного и того же внешнего мира.

По тем же причинам, что и при сопоставлении теории относительности и механики Ньютона, нельзя также утверждать, что квантовая механика (в основе которой лежит постулат о дискретности процессов) плавно переходит в классическую механику (принципиально рассматривающую мир непрерывных процессов) при стремлении постоянной Планка к нулю. Дело в том, что в квантовой механике микромира, в отличие от классической механики макроскопических тел, вообще отсутствует понятие определенной траектории движения объектов, так что непонятно, что к чему сводится в реальном опыте, если даже предельный переход выполнен математически корректно.

А поскольку для научно обоснованных выводов о соответствии двух моделей требуется, помимо теоретической, также и экспериментальная проверка, которую, согласно базовым идеям квантовой механики (соотношению неопределенностей), произвести невозможно в принципе, то получается, что подобные утверждения и не верифицируемы, и не фальсифицируемы, а следовательно, принадлежат к метанаучной сфере. На этом примере и на ряде других (учение о теплороде, учение Аристотеля о движении, статические модели движения планет - как античная, так и коперниканская, - с одной стороны, и молекулярно-кинетическая теория тепловых процессов, динамика Ньютона, и динамическая гелиоцентрическая система, основанная на законе всемирного тяготения и втором законе механики Ньютона, - с другой, и т. д.) Фейерабенд демонстрирует идею о семантической несоизмеримости языков различных теорий.

Таким образом, формальный асимптотический или предельный переход математических уравнений двух теорий не означает, что вместе с этим возможен такой же непротиворечивый семантический переход, - в этом смысле Фейерабенд и констатирует факт несоизмеримости теорий. Выдающийся американский физик Ричард Фейнман () по этому поводу замечает следующее. «Рассмотрим две теории (А) и (Б), - пишет он. – Теория (А) содержит в себе идею, которую нельзя проверить непосредственно, но которая используется в анализе. Теория (Б) этой идеи не содержит. Если их предсказания расходятся, то нельзя утверждать, что теория (Б) ошибочна на том основании, что она не может объяснить идею из теории (А); - ведь эта идея как раз из тех вещей, которые нельзя непосредственно проверить»[161]. Тем не менее, существование чисто формальных предельных переходов на уровне используемого математического аппарата считается необходимым условием адекватности более охватывающей модели в чем и состоит принцип соответствия. Этот критерий соответствия иерархической последовательности постепенно всё усложняющихся и расширяющихся теорий действительно важен, поскольку более или менее гарантирует, что «чтение Книги Природы» идет в правильном направлении, и что, так сказать, "перевод" текста этой книги с языка, на котором её написал Создатель, на язык нашей науки становится всё более адекватным.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17