Таким образом, в более рафинированном, чем у венских позитивистов, подходе К. Поппера утверждается, что любая теория или какой-либо частный вывод, которые нельзя опровергнуть никаким мыслимым (в пределах наших когнитивных возможностей) методом или событием, следует считать ненаучными, т. е. относящимися к классу метафизических суждений. В этой концепции науки не отвергаются метанаучные суждения как полностью бессмысленные, (что утверждали позитивисты). Здесь подразумевается, что любые суждения могут входить в язык науки и имеют в нем определенное значение в том смысле, что представляют собой отрицание некоторых общенаучных предложений, неопровержимых в их собственной языковой системе (см. теорема Геделя). Поппер находит соответствующее место метанаучным суждениям в общей языковой среде, утверждая, что они также могут быть полезными. Это особенно касается т. н. экзистенциальных высказываний, неопровержимых в силу своей логической формы (например: все вороны черные, некоторое количество чего-либо переходит в качество, жизнь в туманности Андромеды существует и т. п.).

Для выражения таких высказываний формально используется квантор существования. Такие суждения логически неопровержимы, поскольку для этого потребуется верифицировать полное отрицание таких предложений. Такое отрицание логически эквивалентно общему предложению, а таковые, как известно, верифицировать невозможно. По этому поводу Поппер замечает: «Отдельное экзистенциальное неопровержимое утверждение, будучи включенным в контекст других высказываний, может в некоторых случаях увеличивать эмпирическое содержание всего контекста, оно может обогатить теорию, увеличить степень верифицируемости или фальсифицируемости. В этом случае теоретическая система, включающая данное экзистенциальное утверждение, должна рассматриваться скорее как научная, а не метафизическая»[108]. Поппер подчеркивает, что ошибочно проводить демаркационную линию между наукой и метафизикой так, чтобы исключить метафизические высказывания из осмысленного научного языка как совершенно бессмысленные. Специфика метафизических систем, неопровержимых эмпирически, состоит в том, что они ненаучны только в кантовском понимании науки в собственном смысле, но они вполне осмысленны в своем знаково-семантическом пространстве. Некоторые же соображения метанаучного характера всегда присутствуют даже в научных построениях и лежат в основе теорий, причем самого фундаментального типа. Например, все известные в физике законы сохранения (энергии, вещества, количества движения, электрического заряда, симметрии, четности и т. п.) логически не выводятся из более фундаментальных оснований, - они верифицируются на основе эмпирических обобщений в процессе длительной эмпирической и практической проверки. Не будет преувеличением назвать такие принципы символами научной веры (что-то вроде аксиом в математике), без которых наука не может обойтись, и видеть в них философские основания науки.

Тем не менее, допуская в науку некоторое ограниченное количество таких принципов, ревнители строгой фундаментальной науки стараются по возможности избавляться от метафизики (ненаблюдаемых или т. н. скрытых параметров, непроверяемых или нарушающих принципы сохранения допущений, не имеющих операционального обоснования гипотез и т. п. дефектов теории). Они стараются доводить свои теоретические построения до самых четких и определенных формулировок, исключающих двусмысленность и обладающих убедительным математическим аппаратом, что позволяет критикам логически легитимно и математически обоснованно применять приемы опровержения. Выдающийся физик ХХ века Макс Борн, отмечая это обстоятельство как важнейшее подспорье для борьбы с догматизмом в науке, писал: «Физик исходит из того, чтобы исследовать, как обстоит дело в природе; эксперимент и теория являются лишь вспомогательными средствами для достижения цели. В сознании бесконечной сложности сущего, с которой он встречается в каждом эксперименте, физик сопротивляется тому, чтобы считать какую-либо теорию окончательной. Поэтому он ненавидит слово «аксиома», которому в обычном словоупотреблении приписывается окончательная истина; здоровое чувство подсказывает ему, что догматизм является злейшим врагом естествознания»[109].

Как иронически замечал Фейнман по поводу недостаточно строго изложенных научных теорий (а также различных философских построений), «чем расплывчатее теория, тем труднее её опровергнуть. Если ваша догадка сформулирована плохо или достаточно неопределенно и если метод, которым вы пользуетесь для оценки последствий, довольно расплывчат, то ваша теория всем хороша – ведь её нельзя опровергнуть. Кроме того, если ваш метод расчетов последствий достаточно нечёток, при некоторой ловкости всегда можно сделать так, чтобы результаты экспериментов были похожи на предполагаемые последствия»[110]. Однако, добавлял он, «при помощи расплывчатых теорий такого рода легко забраться в глухой тупик». Таким образом, современные исследователи признавали продуктивность попперовского критерия фальсификации, который позволяет отделить истинно научные суждения от вненаучных, а наличие в структуре теории условий для её возможного опровержения считали признаком хорошей (т. е. достаточно строгой в научном смысле) теории.

9.2. Критика неумеренного эмпиризма и индуктивизма.

Карл Поппер, будучи последовательным сторонником эмпирической деятельности в непосредственном познании мира (относительно конкретной проверки теорий), тем не менее, отвергал приоритет эмпиризма при выработке теоретических схем описания явлений природы. Он считал, что «теория ни в каком смысле не выводится из эмпирических свидетельств» путем обобщения научных данных и заключений, сделанных на основе метода индукции, как это утверждал Рейхенбах или в более осторожном варианте Карнап. «Не существует ни психологической, ни логической индукции, - писал по этому поводу Поппер. – Из эмпирических свидетельств может быть выведена только ложность теории, но этот вывод является чисто дедуктивным»[111]. Временная неопровержимость теории экспериментальными средствами, по мысли Поппера, свидетельствует только о том, что её опоры достаточно прочны, чтобы некоторое время выдерживать груз появляющихся научных фактов.

Этот вывод философа вполне согласуется с мнением ряда крупнейших ученых, внесших принципиальный вклад в современную науку. Так, например, выдающийся французский физик, математик и философ Анри Пуанкаре, указывая на «полное непонимание истинного характера науки», которое проявляют некоторые философы эмпиристского толка, обращал внимание на то, что организация научных фактов в систему и их упорядочивание, которую производит ученый, всегда происходит вокруг некоторой теории. Это, говорил он, подобно строительству здания, когда факты играют роль кирпичей, но без плана и цемента теории являют собой всего лишь беспорядочную груду. Аналогичные мысли высказывал создатель квантовой гипотезы Макс Планк. «К основным положениям теории, - писал он, - ведет не логический путь, а только интуиция, основанная на вчувствовании в опыт». Эйнштейн также считал, что «никакой логический путь не ведет от наблюдений к основным принципам теории».

Таким образом, есть определенные основания утверждать, что эмпирические факты, являясь необходимой доказательной базой для всякой теории (как в части её подтверждения, так и опровержения), отнюдь при этом не являются обязательной логико-индуктивной основой для её появления. Например, многие историки науки, а также физики и философы считают, что эмпирической базой специальной теории относительности (СТО) были эксперименты Майкельсона и Морли, доказавшие постоянство скорости света (независимость её от скорости движения источника света). Однако сам Эйнштейн всегда разъяснял, что одной эмпирики слишком мало, чтобы выдвинуть её факты в качестве базы для основного постулата какой-либо теории. То, что он в основу СТО положил принцип, согласно которому скорость распространения света – есть максимально возможная скорость движения материальных объектов, следовало, по его словам, не из результатов экспериментов Майкельсона, а вытекало из требования ликвидировать противоречия, с фундаментальной электродинамикой Максвелла, возникшие при расчетах.

9.3. Значение принципа фальсификации для естествознания.

Критерий фальсификации теорий, предложенный Поппером в противовес принципу верификации позитивистов, логически оказался более строгим. Однако слишком прямолинейное его использование, как было отмечено одним из последователей Поппера английским философом Имре Лакатосом, не соответствует исторической реальности науки, поскольку любая теория тогда должна была бы сразу отбрасываться как научное заблуждение. В действительности научные гипотезы, а затем и теории, никогда не могут адекватно объяснить сразу все уровни реальности. Всегда существует некоторый более или менее широкий диапазон, в котором теория вполне удовлетворительна в пределах экспериментальной точности, обеспечиваемой измерительными приборами и методами, а также обусловленной вариацией самого объекта исследований.

За пределами этого диапазона более подходящей может быть другая теоретическая модель (так например сейчас выглядит теория атомного ядра). Таким образом, принцип фальсификации имеет смысл для различения и отделения истинно научных построений (ограниченных конкретной областью эмпирически проверяемой части реального мира и опровергаемых за этими пределами), от слишком широких метафизических обобщений философского характера (например, таких как антропно-космологический принцип, и т. п. метанаучные построения, частично даже подтверждаемые наукой).

Характеризуя своевременность и важность эпистемологического подхода Поппера, его ученик, а затем и оппонент И. Лакатос писал: «Первоначальный замысел К. Поппера возник как результат продумывания следствий, вытекавших из крушения самой подкрепленной научной теории всех времен: механики и теории тяготения Ньютона. Поппер пришел к выводу, что доблесть ума заключается не в том, чтобы быть осторожным и избегать ошибок, а бескомпромиссно устранять их. Быть смелым, выдвигая гипотезы, и беспощадным, опровергая их, – вот девиз Поппера. Честь интеллекта защищается не в окопах доказательств или "верификаций", окружающих чью-нибудь позицию, но точным определением условий, при которых эта позиция признается непригодной для обороны. Марксисты и фрейдисты, отказываясь определять эти условия, тем самым расписываются в своей научной недобросовестности»[112].

Как мы отмечали выше, такой же стратегии научного поиска, во главу угла которой ставится не постоянное накапливание доказательств справедливости той или иной авторитетной теории, а попытки опровержения даже самых устоявшихся теорий, придерживался и Ричард Фейнман, который, беря в данном вопросе пример с Эйнштейна, смог построить квантовую электродинамику – самую точную теорию современной физики. «Один из верных способов остановить прогресс науки, - писал он, - это разрешить эксперименты лишь в тех областях, где законы уже открыты. Но экспериментаторы усерднее всего ведут поиск там, где вероятнее всего найти опровержение нашим теориям. Другими словами, мы стараемся как можно скорее опровергнуть самих себя, ибо это единственный путь прогресса»[113].

Так же точно действовал в науке выдающийся физик ХХ века Поль Дирак – человек, открывший антимир. В 1928 году Дирак стал разрабатывать свой вариант релятивистской теории электрона, стремясь устранить отрицательные значения вероятностей нахождения электрона в некоторых областях пространства, что следовало из существующей тогда теории Клейна-Гордона и разработанной независимо от них модели выдающегося российского физика (1926 год). В то время даже Нильс Бор считал, что эта теория вполне удовлетворительна, и искать что-либо ещё в данной области не стоит. Тем не менее, Дираку удалось получить релятивистское уравнение для электрона, которое в равной степени удовлетворяло принципам квантовой механики и теории относительности и из которой естественным образом (как следствие) вытекала абсолютно неклассическая характеристика электрона – спин (весьма приближенный квантовомеханический аналог такого классического параметра, как собственный момента импульса, характеризующий вращение тела, вокруг оси симметрии), которая является одной из самых фундаментальных для всех объектов микромира.

До этого открытия считалось, что квантовый характер процессов взаимодействия элементарных частиц и феномен спина – суть явления независимые. Из этой теории также следовало, что существуют состояния электрона, характеризуемые отрицательной энергией или массой (как бы симметричные нормальным состояниям электронов), что совершенно не соответствовало ни известным физическим принципам, ни здравому смыслу.

Сначала Дирак (также, между прочим, ad hoc! – см. П. Фейерабенд) интерпретировал новые результаты, с точки зрения закона сохранения электрического заряда, как особенность структуры вакуума – наличия в нем положительно заряженных «дырок», симметричных отрицательному электрону. Затем он, исходя из универсального принципа симметрии, постулировал существование в природе зеркально симметричной электрону положительно заряженной частицы – антиэлектрона или позитрона (как его назвали впоследствии), далее по аналогии, положительному протону должен соответствовать отрицательно заряженный антипротон и т. д., а фотон является сам себе античастицей. Таким образом законы физики не запрещают существование антиматерии, а следовательно, допускают наличие зеркального по отношению к нашему миру – Антимира, который во всём похож на наш, но обратный по электрическому заряду частиц.

Одним из важных выводов Карла Поппера относительно степени научной продуктивности теорий, их познавательной силы и содержания стал вывод о том, что философская категория истины, в применении к теоретическим интерпретациям эмпирических фактов и по отношению к выводам научного характера, по своей сути метанаучна. Реальным же смыслом обладает понятие научного правдоподобия теории, что выражается в соотношении между истинным её содержанием и ложным и подтверждается (или опровергается) статистически обоснованным множеством экспериментальных данных. Исходя из этого, можно отделить слишком туманную и общую философскую категорию «истины» от понятия «истины научной». Последняя есть не что иное, как статистически достоверная информация, которая, вполне возможно, в последствии будет отвергнута как научное заблуждение, т. е. фальсифицирована. Но в этом и состоит динамика научного поиска, который никогда не останавливается на достигнутом, а весь процесс эволюции научного знания состоит из длительных периодов развития теорий большого масштаба, накопления научных фактов в рамках этих теорий и резких скачков, опровергающих эти теории. Эти скачки, выводящие наши знания о мире на новый уровень, мы обычно называем научными революциями. Когнитивные качества теории и критерии научной рациональности в модели Поппера непосредственно связаны с принципом опровержения, - рационально в науке всё, что можно изложить в пределах дискурса, структура которого допускает операции эмпирической проверки – верификацию (как временное состояние теории) и, главное, фальсификацию, которая раньше или позже покажет ограниченность любой теории и откроет новые перспективы познания.

Глава 10. Эпистемологическая теория научных революций Т. Куна.

В 60-е годы ХХ века американский историк и философ науки Томас Кун (1922 – 1996), изучая исторический аспект развития науки, обнаружил, что и схема Поппера излишне формализована, оторвана от человека (т. е. от конкретного ученого, работающего в той или иной научно-исследовательской среде) и не соответствует реальному процессу получения научного знания. Опираясь на исторические труды и идеи одного из крупнейших историков науки первой половины ХХ века Александра Койре и собственные исследования, Кун постепенно пришел к оригинальной и более приближенной к исторической реальности модели развития науки. Его модель описывает непрекращающийся процесс научного познания и временами происходящие научные революции как возникновение, становление и развитие, а затем кризис и смену т. н. научных парадигм.

Понятие парадигмы – (от греч. пример, образец), стало после выхода книги Куна «Структура научных революций» одним из в ключевых категорий современной философии науки. В самом широком смысле понятие парадигмы соответствует образу или картине мира (схеме мировидения) установившейся на соответствующем этапе социального развития той или иной культурно-исторической общности. В более частном смысле (научная парадигма) этот термин, согласно Куну, определяется как «совокупность признанных всеми научных достижений, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу»[114]. Понятно, что исследовательская деятельность в эпоху зрелой науки ХХ века не такова как, например, спорадическое естествоиспытательство древних греков или средневековых ученых. Она сопряжена с большими затратами и поэтому требует строгой организации, убедительного обоснования научной важности и социальной ценности разрабатываемых проблем и вписанности в магистральное направление науки. В этой связи, далее указывает он, «парадигмы, - приобретают свой статус потому, что их использование приводит к успеху скорее, чем применение конкурирующих с ними способов решения некоторых проблем, которые исследовательская группа признает в качестве наиболее остро стоящих. … Концентрируя внимание на небольшой области относительно эзотерических проблем, парадигма заставляет ученых исследовать некоторый фрагмент природы так детально и глубоко, как это было бы немыслимо в других обстоятельствах»[115].

Стало быть, парадигма выступает в качестве объективного организатора ученых в некоторую более или менее жестко структурированную научную среду – научное сообщество, и в рамках сложившегося и устоявшегося официального научного сообщества парадигма включает в себя всю совокупность научных идей, традиций, теоретических взглядов, методологических установок, убеждений, ценностей и даже научных предрассудков, закономерно возникших и закрепившихся в этой научной среде, принятых и поддерживаемых членами данного научного сообщества. Парадигма, согласно Куну, призвана формировать научное видение мира, поддерживать научные традиции в научном сообществе, обеспечивать преемственность и распространение знаний и формировать иерархию приоритетов в научных исследованиях. «Отстаивая парадигму, - пишет Кун, - ученый овладевает сразу теорией, методами и стандартами, которые обычно самым теснейшим образом переплетаются между собой»[116].

Непосредственно действие парадигмы осуществляется через дисциплинарную матрицу, в которую входят три основных элемента: это создание теоретических моделей и принципы организации и проведения научного эксперимента, методы статистической обработки и интерпретация полученных научных данных, включая процесс символического обобщения результатов в виде «законов» различного уровня и система образования, дающая примеры и образцы постановки и решения научных проблем[117]. С помощью таких образцов учащиеся усваивают содержание теорий, методы получения и интерпретации научных фактов в рамках соответствующей парадигмы. Тем самым приверженность определенной парадигме обеспечивает преемственность различных поколений ученых и продуктивное функционирование т. н. нормальной науки – зрелой стадии развития науки.

Эти представления Т. Куна в целом восходят к идеям Канта, который, рассматривая сферу человеческого знания как цельную систему, также пришел к эквиваленту понятия парадигмы. «Человеческий разум по природе своей архитектоничен, - писал он в «Критике чистого разума», - т. е. он рассматривает все знания как принадлежащие к какой-нибудь возможной системе и поэтому допускает только такие принципы, которые по крайней мере не мешают имеющимся знаниям быть в одной системе вместе с другими знаниями». Рассматривая это положение как тезис, Кант приводит также антитезис, согласно которому доказывает, что построить завершенную систему знаний невозможно и что всегда есть основания для пересмотра имеющихся теорий.

Итак, научная парадигма, поддерживаемая научным сообществом, функционирует как самоорганизующаяся система, пронизанная информационными обратными связями. В своем саморазвитии она проявляет консервативные черты, демонстрируя, наподобие биологической системы, что-то вроде борьбы за существование, стремясь, насколько это допустимо, интерпретировать получаемые факты в рамках доминирующей концептуальной схемы, модернизируя её в пределах существующих возможностей. С общесистемной точки зрения и в самом обобщенном толковании такое поведение научного сообщества, придерживающегося данной парадигмы, напоминает процесс естественного отбора посредством приспособления некоторой популяции к изменениям окружающей среды «обитания» (здесь - науки) и конкуренцию с другой популяцией (научным сообществом, работающим в рамках другой парадигмы). Именно по этой причине так трудно новаторам и первооткрывателям, опередившим своё время, продвигать новые идеи, идущие вразрез с доминирующей концептуальной системой, признанной научным сообществом. Но зато и представителям паранауки (см. ниже), отвергающим фундаментальные законы природы, составляющие основу любой парадигмы, невозможно серьёзно поколебать устои науки и повлиять на процесс развития научного знания.

Карл Поппер считал, что в целом период нормальной науки в чём-то подобен застою и к серьезным успехам не приводит. «Нормальная наука в куновском смысле существует, - писал он. – Это деятельность не-революционного, или, точнее, не слишком критичного профессионала; ученого, который принимает господствующую догму, который не склонен её оспаривать и который принимает новую, революционную теорию только в том случае, если все остальные готовы будут её принять – если она станет модной»[118]. Мы же считаем, что период нормальной науки – это отнюдь не застой в научном познании, это процесс развития концептуальной схемы, входящей в состав парадигмы, накопление множества научных фактов и их интерпретация, а также дискуссии, возникающие в этом процессе. Конечно, «интерпретация, - как пишет Кун, - может только разработать парадигму, но не исправить её. Парадигмы вообще не могут быть исправлены в рамках нормальной науки. Вместо этого нормальная наука в конце концов приводит только к осознанию аномалий и к кризисам. А последние разрешаются не в результате размышлений и интерпретации, а благодаря в какой-то степени неожиданному и неструктурному событию, подобному переключению гештальта. … Решение отказаться от парадигмы всегда есть решение одновременно принять другую парадигму, а приговор, приводящий к такому решению, включает как сопоставление обеих парадигм с природой, так и сравнение парадигм друг с другом»[119]. Так что в период нормальной науки, когда идут повседневные рутинные исследования, вроде бы ничего революционного не происходит, однако, эти исследования раньше или позже, но неизбежно приводят к появлению новых фактов, а постепенное накопление фактов различного типа, никак не вписывающихся в существующую парадигму, (что эквивалентно изменению условий среды обитания в биосфере), приводит к её кризису, после чего следует процесс неизбежной смены парадигмы. Такие ситуации, связанные с резкими изменениями и ломкой основных концепций, ранее препятствовавших адекватному пониманию новых фактов, Т. Кун и отождествляет с научными революциями. При этом он подчеркивает (на что обратил внимание и Поппер), что переориентация ученых («переключение гештальта») зачастую обусловлена не рационально-логическими соображениями (которые могут также иметь место), а носит скорее иррациональный характер.

10.1. Некоторые примеры смены научных парадигм.

С этой точки зрения Томас Кун рассматривает ряд исторических примеров смены парадигм, таких, как смена аристотелевской динамики на механику Ньютона, птолемеевской геоцентрической системы на гелиоцентрическую систему Коперника, континуальной (непрерывной) картины мира на дискретную квантово-механическую, ньютоновских представлений об абсолютных и независимых друг от друга пространстве и времени на относительный пространственно-временной континуум Эйнштейна-Минковского, представлений о неделимости атома на атомную теорию и теорию атомного ядра, убеждений о вечности и неизменности Вселенной на модель Большого взрыва, идей креационизма и ламаркизма на обоснованную генетикой теорию биологической эволюции видов и многое другое.

Эта закономерная последовательность изменений в способах научного видения природы и интерпретации её феноменов может трактоваться как эволюционный процесс естественного отбора одних теоретических схем (в некотором смысле подобных биологическим «видам») по принципу их преимущества по сравнению с другими теориями в объяснительной способности и широте охвата эмпирического материала, - т. е. по принципу соответствия теоретических схем условиям сложившейся информационной среды (аналогично приспособляемости видов к биосфере и степени их выживаемости).

При некоторой условности и определенном схематизме данного подхода (которые почти невозможно преодолеть в любой научной схеме), понятие парадигмы, историчное по своей сути и понятное психологически, прочно вошло в современный философский язык, а куновская схема научных революций, концепция научного сообщества и нормальной науки нашли свое место в философии науки. С введением понятия научного сообщества, состоящего из конкретных живых людей (выразителей научной парадигмы во всём объеме её часто противоречивого содержания и носителей культурного сознания той или иной исторической эпохи), вовлеченных, помимо научной работы, также и в круг вненаучных, чисто бытовых и личных отношений, т. е. с введением категории реальных исторических субъектов научной деятельности, в философию науки, наряду с общепринятыми представлениями о рациональном характере научного познания, вошел и иррациональный элемент, обусловленный эмоциональной составляющей человеческой природы.

Этот подход к трактовке закономерностей научного познания мира более органично вписывает науку в общекультурный контекст, чем представления Карла Поппера о науке как о внеисторическом и независимом от конкретных личностей и их окружения процессе получения объективного знания о мире. В этом аспекте менее формальный и более жизненный, чем у К. Поппера, так сказать, "экзистенциальный" подход Т. Куна вполне соответствует представлениям О. Шпенглера об органической вписанности науки, также как и судьбы некоторой теории и каждого отдельно взятого исследователя в цельное тело современной ему культуры.

«Будучи отрывком истории со всеми перипетиями судеб и случайностей в жизни участвующих в неё персон и в самом ходе научного поиска, - пишет Шпенглер, - физика, по своей задаче, методу и результату, является выражением и осуществлением конкретной культуры, некой органически развивающейся чертой её сущности, а каждый из её выводов – символом. … Если говорить о необходимости, поскольку таковая выступает в качестве требования ко всякому точному исследованию, то она предстает в двоякой форме: как необходимость душевного и живого начала – ибо только судьба решает, когда и каким образом разыгрывается история каждого отдельного исследования, да и разыгрывается ли она вообще, - и как необходимость в пределах познанного, которую мы, западноевропейцы, привыкли обозначать словом каузальность. Пусть чистые числа физической формулы выражают себе какую-то каузальную необходимость; само наличие, возникновение, срок жизни любой теории есть судьба»[120].

В культурно-историческом плане процесс смены парадигм затрагивает весь комплекс элементов, формирующих взгляд на мир и место в нем человека. Не рассматривая очень специфические культуры Востока, по крайней мере, в европейской истории, можно несколько условно выделить четыре больших периода, характеризующихся парадигмальными отличиями: античную, средневековую, возрожденческую и парадигму эпохи Просвещения, которую в культурологии ещё называют картезианско-ньютоновской механической парадигмой. Согласно современным философским взглядам, на конец ХХ века пришелся кризис механической интерпретации мира и начало постепенного установления новой т. н. системно-синергетической эволюционной парадигмы, представляющей весь Универсум (т. е. Вселенную и Человека в ней) как неразрывную, многосвязную и взаимообусловленную, сложную саморазвивающуюся и самоорганизующуюся систему.

10.2. Рациональное и иррациональное в куновской модели.

Раскрывая понятие научной парадигмы, Кун отошел от слишком одномерных взглядов логических позитивистов на науку как на область исключительно рационального мышления (наследие представлений Бэкона и Декарта) и внёс в представления о научном творчестве, как уже отмечалось, недостающий элемент психологизма и некоторой иррациональности, которые всегда присущи человеку, а следовательно, в той или иной мере, и ученому. «Человек, ставший сторонником новой парадигмы на раннем этапе её развития, должен верить в успех этой парадигмы. Что-то должно заставить хотя бы нескольких ученых почувствовать, что та или иная идея принесет успех, и иногда только какие-то личные и не совсем осознанные эстетические соображения могут породить такие чувства. … Другими словами, он должен верить, что новая парадигма достигнет успеха в решении большого круга проблем, с которыми она встретится, зная при этом, что старая парадигма потерпела неудачу при решении некоторых из них. Принятие решения такого типа может быть основано только на вере»[121], - писал Томас Кун, приводя в пример Кеплера и Галилея, у которых не было никаких рациональных доказательств истинности Гелиоцентрической системы мира, кроме веры в красоту Божественного замысла, которому в гораздо большей степени соответствовала идея Коперника, чем громоздкая и запутанная система Птолемея.

Американский философ Ричард Рорти сводит куновские понятия нормальной науки и научной революции к ситуации выбора тем или иным ученым (или группой) рационального в их представлении дискурса, в рамках которого они выражают своё отношение к соответствующей научной проблеме. «Нормальная наука, - пишет он, - есть практика решения проблем на основании консенсуса относительно того, что считать хорошим объяснением явлений и что нужно иметь для решения проблем. Революционная наука есть введение новых парадигм объяснения и, таким образом, нового множества проблем. Нормальная наука так же близко, как и реальная жизнь, подходит к эпистемологическому представлению о том, что значит быть рациональным. Каждый согласится с тем, как оценивать всё, что говорит всякий. Более общё, нормальный дискурс – это то, что происходит в рамках множества принятых всеми конвенций о том, что считать относящимся к делу рассмотрением, что считать ответом на вопрос, что считать хорошим аргументом в пользу такого ответа или его обоснованной критикой. Аномальный дискурс – это то, что случается, когда человек, не ведающий об этих конвенциях или оставляющий их без внимания, присоединяется к дискурсу. Episthmh есть результат нормального дискурса – утверждений, принимаемых истинными теми участниками разговора, которых другие участники считают рациональными. Результатом аномального дискурса может быть всё, что угодно – от полной бессмыслицы, до интеллектуальной революции, и никакая дисциплина не может описать этот дискурс, как нельзя описать непредсказуемое или творческое»[122].

В истории науки существует множество подобных примеров, особенно касающихся революционных открытий. Именно они свидетельствуют о большой роли таких когнитивных процессов, которые не поддаются контролю рациональной логики, не вписываются в схему познания бэконовского типа и, за неимением лучшего (т. е. более научного) термина, определяются как "озарение" или "интуиция". «После этого события, - говорит Т. Кун о такой ситуации резкого выхода за пределы парадигмы, - ученые часто говорят о "пелене, спавшей с глаз", или об "озарении", которое освещает ранее запутанную головоломку, тем самым приспосабливая её компоненты к тому, чтобы увидеть их в новом ракурсе, впервые позволяющем достигнуть её решения. Бывает и так, что соответствующее озарение приходит во время сна»[123]. Действительно, подобные ситуации упоминаются в связи с открытиями Менделеева (периодический закон химических элементов), Кекуле (структура бензольного кольца), Ампера (законы электромагнетизма) и др.

Таким образом, можно заключить, что в целом подход Куна к трактовке закономерностей научного познания мира, где, наряду с рациональным, значительное место уделяется и иррациональному аспекту научного поиска, подкрепляемый многими примерами из истории науки, более органично вписывает науку в общекультурный контекст, чем модель Поппера, и особенно логических позитивистов. У последних процесс получения вневременного, «истинно объективного» знания о мире на основе универсального категориального каркаса выглядит как "механизированная" и дегуманизированная методически выверенная деятельность по производству информации, которую осуществляют предельно рационально мыслящие персоны (идеальные исследователи) и их сообщества.

Тем не менее, как уже отмечалось, Т. Куну также полностью не удалось преодолеть схематизм своих построений, поскольку очевидно, что в действительности никогда не бывает так, что на том или ином временном интервале господствует единственная научная парадигма, а процесс развития нормальной науки, осуществляемый официальным научным сообществом, протекает размеренно и гладко. Магистральному пути науки всегда сопутствуют некоторые неискоренимые маргинальные формы, развиваемые непризнанными "гениями" и поддерживаемые коллективами (часто недостаточно компетентных) энтузиастов, разрабатывающих оригинальные (с их точки зрения) подходы к познанию явлений, ещё недоступных нормальной науке. Эта псевдонаучная или околонаучная деятельность противостоит нормальной науке и носит название паранаука, а предмет её, так сказать, "исследований" – это различные т. н. паранормальные явления (см. Приложение 2).

Глава 11. Модель научно-исследовательских программ И. Лакатоса.

Дальнейшую разработку методология К. Поппера и идея научной парадигмы Т. Куна получила в работах уже упоминавшегося английского философа венгерского происхождения Имре Лакатоса (1922 – 1974). Он строил свою модель на основе универсального понятия научно-исследовательской программы как последовательной серии сменяющих друг друга теоретических подходов, объединенных устойчивой совокупностью фундаментальных принципов и проверенных наукой положений и методологических подходов. Таким образом, несколько ограниченное куновское понятие парадигмы при такой трактовке выходит за дисциплинарные или отраслевые пределы и приобретает более широкий общенаучный смысл. Строя свою историографическую модель науки, Лакатос пытается ответить на три вопроса: «как философия науки вырабатывает нормативную методологию, на основе которой историк реконструирует "внутреннюю историю" и тем самым дает рациональное объяснение роста объективного знания; как две конкурирующие методологии можно оценить с помощью нормативно интерпретированной истории; и почему любая рациональная реконструкция истории нуждается в дополнении эмпирической (социально-психологической) "внешней историей"».

Согласно модели Лакатоса, каждая научно-исследовательская программа состоит из «жесткого концептуального ядра», т. е. системы фундаментальных научных принципов и устоявшихся положений, не подвергаемых сомнению и использующихся во всех теоретических построениях данной программы. Наличие такого ядра в сердцевине исследовательской программы аналогично существованию в живой клетке организмов стабильного информационно-генетического комплекса, не подверженного случайным мутациям. Это та часть системы знаний, которая разделяется всеми членами научного сообщества, т. е. фактически парадигма в куновском смысле.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17