Центр украинистики и белорусистики МГУ,

Институт славяноведения РАН (центр «Украина и Россия»),
Институт Европы РАН, Институт всеобщей истории РАН.

Межинститутский академический семинар

Украина и Россия: история и образ истории.

Сессия

Национальный вопрос, национализм и интернационализм

в общественной жизни России и Украины (1950-е -1980-е годы).

2 октября 2008, Институт Европы РАН.

Семинар является этапом осуществления программы «Украина и Россия: история и образ истории» (информация – на сайте Центра украинистики и белорусистики МГУ – www. hist. msu/Labs/UkrBel). Особенность проекта в том, что в центре внимания стоит не только история как таковая (прошлое, каким оно «было на самом деле»), но и современная историческая память украинского и российского обществ и факторы, рождающие искаженный или более менее адекватный образ истории Украины и России в общественном сознании. Иными словами, имиджи, стереотипы, предрассудки, пропагандистские клише, создаваемые сегодня мифы - в центре докладов и дискуссий наряду с собственно исследовательскими сюжетами.

Проблематика сессии:

n  был ли национализм весомым фактором в общественной жизни Украины в 1950-е – 1980-е годы?

n  специфика и общественный вес русского национализма в СССР в 1950-е – 1980-е годы;

n  интернационализм в общественной жизни Украины и России в послевоенную эпоху: официозная фикция или реальность?

n  специфика развития национализма в России и СССР;

n  «национальные ренессансы» и национализм в постсоветских России и Украине: шаг вперёд или назад?

Выступают:

Спорные вопросы истории национализма и интернационализма в России и СССР.

О национальных факторах в политической культуре номенклатуры Украины в 1980-е годы.

(Институт Европы РАН).

О национальном факторе в украинском диссидентском движении 1970-х-1980-х годов

Дискурс "советского малороссийства" в национальной политике СССР х годов.

о. В. Секачев (Православный Свято-Тихоновский университет).

: националист? интернационалист?

Н. Белякова (ИАЦ МГУ)

К проблеме связи религиозного и национального факторов в общественной жизни Украины в е гг

Транскрипт выступлений и дискуссий

(подготовлен ).

Сегодняшняя сессия нашего межинститутского семинара названа «Национальный вопрос. Национализм и интернационализм в общественной жизни России и Украины в 1950-е – 1980-е годы». Это достаточно интересный период и поставленная проблема для двух стран действительно является важной и актуальной.

Всем Вам роздан краткий проект, в котором ориентировочно составлена проблематика нашего сегодняшнего разговора. Эта тематика не жесткая, никого не ограничивающая и мы все будем рады, если будут заданы вопросы, связанные с общей темой, но не попавшие в анкету проекта. Я просил бы начать Михаила Владимировича Дмитриева.

(МГУ, Исторический факультет):

Спорные вопросы истории национализма и интернационализма в России и СССР.

Спасибо большое, Виктор Иванович! Без долгих предисловий я хочу откликнуться на четыре или пять поставленных вопросов. И только одну вещь сказать перед тем, как говорить о существе дела – о жанре нашей встречи.

Этот межинститутский семинар, задуманный как продолжение российско-украинской конференции «Россия и Украина: история и образ истории», состоявшейся в начале апреля 2008 г. Семинар имеет своей задачей довольно прагматическую цель – мы хотели бы постепенно наполнять сайт Центра украинистики и белорусистики, который делается совместно с Институтом Европы, дискуссионными материалами по проблематике нашего проекта. И наша сегодняшняя встреча, соответственно - это продолжение дискуссий, которые на сайте уже появляются, и сколько бы нас вокруг круглого стола не было, мы все материалы после обработки помещаем на сайт и предлагаем и участникам круглого стола и всем нашим коллегам потом на поставленные вопросы и высказанные мнения откликаться с тем, что, чтобы вовлекать по возможности широкие круги академической общественности в обсуждение этих насущных вопросов.

Все это предпринимается в рамках программы под аналогичным названием («Украина и Россия. История и образ истории»), которая была начата в декабре 2005 года по инициативе Центра украинистики и белорусистики МГУ и Центра украинских исследований Института Европы РАН. Задачи этой программы троякие. С одной стороны, внести вклад в сравнительное изучение ряда процессов и структур в истории Украины и России с XIV по XX век, в частности, в сравнительный взгляд на тему и проблему национализма, национальных отношений и интернационализма. Во-вторых, внести в вклад в изучение спорных вопросов уже не сравнения истории Украины и России, а - вопросов отношений Украины и России с XIV по XX век. И наконец, в третьих, проанализировать – тут мы касаемся откровенно публицистического акцента… – проанализировать, как деформируются научные сведения об этих проблемах в исторической публицистике, в масс-медиа и в пропаганде двух стран с тем, чтобы хоть каким-то образом противостоять искаженным представлениям об этих вещах. Соответственно, семинар и программа призваны объединить всех, кто в Москве, около Москвы (а иногда и с Украины к нам попадая) интересуется этой проблематикой, и каждый раз семинар должен инициировать, начинать дискуссию, которая потом будет продолжена на сайте.

Я не буду сейчас говорить о том, какие дискуссии предусмотрены на конец этого года и на начало следующего года, не будем на это тратить время. Но я надеюсь, что по результатам работы семинара у нас появится книга, которая будет посвящена этим острым, ярким, важным проблемам соотношения и сравнения истории Украины и России. И наша с Виктором Ивановичем задача на сегодня - начать дискуссию, так сказать, «заварить кашу», а потом уже попросить высказаться тех, кто предложил свои голоса заранее, и тех, кто по ходу дела захочет взять слово...

Теперь перехожу к сути дела, к тому что касается первого вопроса нашей повестки дня: «Был ли национализм весомым фактором в общественной жизни Украины в 1950-е – 1980-е годы?». Я в несколько сложном положении, потому что я никак не специалист по истории Украины и России XX века. Я занимаюсь XVI-XVII веками, больше даже польско-украинской историей, чем собственно украинской. Но тем не менее, поскольку в руки попадает та или иная историография, и поскольку на эти сюжеты невозможно не откликнуться, у меня сложились впечатления и некоторые недоумения по этой теме. В частности, совсем недавно наши украинские коллеги привезли мне три тома издания – последний том вышел именно в 2004 году – «Россия и Украина», и последний том называется «Советский проект для Украины»[1]. Я его в какой-то части внимательно, в какой-то степени менее внимательно прочитал, и я там обнаружил то, что характерно, как кажется, для нынешней украинской историографии в целом. Книга формирует у читателя впечатление, что вся украинская история XIX, а уж тем более XX века, - это бесконечная борьба за национальное освобождение, противостояние российскому империализму, и что национальный вопрос в Украине, национальные чувства, национальные программы были всегда в самом центре внимания и в центре общественной жизни. Или возьмем, например, книгу замечательного историка нового поколения, моего коллегу Ярослава Грицака, его обзор истории Украины XIX – XX века, который, насколько я знаю, рассматривается как учебник для вузов... При чтении тоже оказывается, что национальный вопрос – это некий центр всей общественной жизни и истории Украины в XX веке. Я не буду приводить другие примеры, цитировать, чтобы не занимать слишком много времени…. Я лишь поделюсь сомнениями читателя-неспециалиста – действительно ли национальные вопросы, национальные чувства, национальные устремления, национальные надежды занимали такое большое место в украинской общественной жизни 1950-е – 1970-е, 1980-е годы?

Мне очень сложно об этом судить квалифицированно, но с другой стороны, начиная с 1980-х годов я интересуюсь историей Украины, в том числе и послевоенной, и я очень часто в 1980-е годы бывал во Львове, в Харькове, в Киеве, Луцке, Ровно (чаще всего - во Львове), то у меня возникает то, что называется clash. Или я совершенно ничего не видел и ничего не смог узнать из прочитанного, или все-таки представление о том, что в Украине национальные проблемы были таким весомым фактором, преувеличены.

Тут мы имеем дело с тем, что личные впечатления какого-нибудь человека, жившего в то или иное время, можно считать антропологическим источником, и тогда получается, что данный антропологический источник противоречит тому, что сейчас предстает в историографии. Историография, как мне кажется, очень сильно отмечена этим систематическим, так сказать, «центрированием» национального вопроса, А вот те впечатления, которые возникали у заинтересованного наблюдателя и информированного наблюдателя (я был внутри украинской академической среды, и молодежной и менее молодежной) этому противоречит. И соответственно возникает вопрос, который, наверно, подлежит исследованию (может быть, такие исследования уже есть): какую реальную нишу занимали эти национальные проблемы в жизни Украины, России, всего СССР в советское время.

В этом контексте возникает ещё один вопрос. В свое время попросили меня отрецензировать большую книгу, подготовленную еще в 1980-м году, изданную только в 1992 году Канадским институтом украинских исследований (Эдмонтон), которая называется «Russia and Ukraine in their historical encounter»[2]. Я тогда только приобщался к украинской проблематике новейшего времени и с большим удивлением для себя прочитал одну или две статьи, в которых сюжеты обсуждались именно таким же образом – непреклонное, активное украинское национальное движение, которое страдает от имперского российского советского угнетения…. И в рецензии, которая была опубликована лишь на английском языке, я поставил тот вопрос, который сегодня стоит в нашей повестке дня: материалы, которые характеризуют сопротивление советской системе, коммунизму, социализму, антисоветское диссидентское движение, развивавшееся и на Украине – позволяют ли они сказать, что это было, в самом деле, национальное движение против «русского господства»? Или же это было именно антикоммунистическое, антисоветское движение, в котором национальный вопрос играл второстепенную роль? Мне представлялось, что приведенные в рецензируемой книге материалы не позволяют увидеть, что в Украине в 1970-е годы присутствовало сильное национальное антисоветское движение. Может быть, я не прав, но за прошедшие 15 лет мои сомнения не рассеялись, и если бы наша работа в рамках проекта «Украина и Россия» и сегодняшнего круглого стола позволила бы рассмотреть этот вопрос адекватно – то есть сказать, какие есть исследования насчет того, как на самом деле чувствовал себя интеллигент, представитель «среднего класса» вообще, представитель номенклатуры или народа в 1950-е – 1980-е годы на Украине с точки зрения своих национальных чувств, участия в национальном движении, отношения к национальному движению? – я был бы очень рад…

По второму вопросу, который касается уже темы «Специфика и общественный вес национализма в России», мои суждения чуть более фундированы. Мне довелось уже в 1990-е годы прочесть большое количество трудов, посвященных советской истории (в основном, англоязычных). И есть, скажем, книги, ставшие в каком-то смысле классическим (книги Данлопа[3], например, о русском национализме в советское время; книга Лакёра[4], книга Каппелера[5]), большое количество книг о власовском движении, о православной церкви под немецкой оккупацией, о тех диссидентах среди советских диссидентов, которые ставили акцент на национальном вопросе (вроде тех, кто группировался вокруг, если их назвать диссидентами, «Нашего современника», «Молодой гвардии», или подпольного журнала «Вече»[6]), о Солженицыне (особенно - в связи с тем, что он вернулся в Россию в 1994 году). Или вот одна из заметных сравнительно недавних книг – книга Александра Янова, которая правда, посвящена больше дореволюционному периоду и которая стремится показать, какую якобы громадную роль играл русский национализм в истории России, а потом в истории СССР[7]. Чтение этих трудов производит такое же впечатление, что чтение работ по украинскому национальному движению. Например, книга Лакёра о новой русской правой и о развитии протофашизма в советское время (как и книги Данлопа) по крохам собирает всё многое, что можно собрать на тему «русский национализм в 20-м веке, и если вы читаете только эту книгу, у вас неизбежно складывается впечатление, что, скажем, общество охраны памятников или писатели-деревенщики – они все сплошь русские националисты… Аргументы приводятся такие: посмотрите какими тиражами издавалась книги Валентина Распутина, а он - русский националист; значит, была поддержка русского национализма; посмотрите, какую тему избирают для своего творчества, скажем, Бондарчук или Фёдор Абрамов, а их фильмы и книги издаются, поддерживаются, и это всё, соответственно, проявления русского национализма. С точки зрения самых простых норм исторического анализа такие аргументы в высшей степени шатки… Однако возникает вопрос: какую роль на самом деле играл «русский национализм» в жизни России в советский период? Можно поставить и почти вульгарно-простые вопросы: а кто, собственно, знал о том, что существует «русский национализм» и обращал внимание на «Наш современник» как на орган «русского национализма»? Или знал о самиздатовском журнале «Вече»? Или: как чувствовала свою принадлежность к России или к СССР, скажем, студенческая молодежь советских вузов? Это, конечно, важнейшая тема для социологического и исторического анализа, и без неё понять подлинный вес национального вопроса в СССР вряд ли удастся. Я не говорю уже о теме антисемитизма, которая представлена в большом количестве публикаций… Приведу только один курьезный пример: мне в свое время попалась французская статья, которая на протяжении 20 или 25 страниц анализировала фильм «Летят журавли» с точки зрения того, как там, якобы, проявляется антисемитизм. Для меня это было сильнейшим впечатлением, потому что фильм «Летят журавли» все-таки гениальный фильм, прекрасный фильм и трудно не спросить: заметил ли кто-нибудь из зрителей антисемитский «месседж» этого фильма? Сколько я его ни вспоминаю, мне никак не удается привязать этот фильм к истории «русского национализма» и советского антисемитизма.

Из зала:

А где там был усмотрен антисемитизм?..

:

То, что я сейчас вспоминаю: Марк, товарищ главного героя, которого играет Баталов, предстает как персонаж негативный, и ему дано имя Марк, и противостояние этих двух героев – это линия, которая, по мнению автора статьи, выражает официальный советский антисемитизм, заложенный в фильм «Летят журавли» в конце 1950-х годов.

У меня самого нет ответа на вопросы, касающиеся удельного веса национализма в жизни России или Украины в послевоенное время…, есть только сомнения по поводу множащихся стереотипов. Я твёрдо знаю лишь то, что вопрос просто-напросто существует: какой вес национализм занимал в общественной жизни в советское время? И ведь есть пути, чтобы получить убедительный, релевантный ответ. Мне попалось исследование, которое, кажется, как ни странно, впервые вышло во Франции и лишь потом – в России (может быть, что в очередности изданий я ошибаюсь). Это книга Юрия Александровича Левады, уже покойного к нашему большему общему сожалению, «L’homme sovietique ordinaire», «простой советский человек»[8]. А совсем недавно мне попалась статья финского исследователя русского современного национализма, основанная на очень эмпирическом материале – нескольких десятках интервью, проведенных с учителями средних школ в Петербурге в 1990-е годы[9].... И автор констатирует там такую вещь: учителя, когда они говорят о том, что происходит теперь, и о том, как они учили детей прежде, и в частности, рассуждая о том, что такое русский, всячески подчеркивают невероятную открытость самого понятия «русскости». Для них русский – это всякий, кто принимает русскую культуру вообще, кто говорит на русском языке, и для них не составляет проблемы записать украинца, татарина, немца, еврея в «русские», вот в этом специфическом смысле слова.

Заключая мои комментарии по второму из поставленных вопросов, подчеркну: есть необходимость ввести то, что в самом деле известно из исследований в обиход, нашей общественной жизни, с тем, чтобы получить противоядие против растущего пренебрежения к научному знанию. Я имею в виду, в частности, вопрос: что мы действительно знаем из исследований о том, насколько весом был «русский национализм» в истории России в советский период. Аналогичный вопрос нужно ставить и применительно к истории советской Украины.

Третий вопрос нашей повестки дня касается уже интернационализма. Он органически связан с предшествующими вопросами. Но тут я снова могу опереться лишь на свой опыт как «антропологический источник» и лишь отчасти – на данные, полученные в исследованиях социологов и этнографов. Мне кажется, что у нас есть много оснований утверждать, что это понимание советского как интернационального, и привязанность к «советскому» как чему-то над- и вненациональному, которое признает, однако, что грузин – это грузин, чеченец – чеченец, чуваш – чуваш, а русский – русский, - вот это понимание советского, как чего-то много более важного, чем национальное или этническое, или, по крайней мере, не противоречащего этническому, или, так сказать, равнодушного к этническому - такое умонастроение было реальностью социальной и ментальной истории советского периода. И поэтому я и вынес в программу нашего сегодняшнего семинара этот вопрос: является ли интернационализм официозной фикцией советского времени, или это исторически осязаемая реальность культуры той эпохи? Но на этот счет, я почти уверен, есть исследования, но лично я теперь на них сослаться не смог бы… Как бы то ни было, мне представляется, что трудно было бы назвать советский интернационализм фикцией. Другое дело – как его описывать, какие тут вводить критерии и видеть модальности и т. д. Личный «антропологический» опыт каждого из нас имеет хотя бы минимальное значение для того, чтобы говорить о том, что же такое был «советский интернационализм». Я знаю, что немало людей, на уровне социологически ориентированного индивидуального общения, говорят, по сути, приблизительно следующее: «Ну ясно, что мы были прежде всего советские люди… Советское для нас было много важнее, чем национальное». Когда я делюсь этими кустарно добытыми данными с коллегами, знакомыми и друзьями, мне часто говорят, что такие ответы нерелевантны, как они даются русскими, а русские на себе национальной дискриминации не чувствовали и потому легче других видели себя советскими людьми. Я признаю логическую обоснованность такого аргумента, но одновременно настаиваю на том, что он должен быть верифицирован. Я допускаю, что многие корректно проведенные исследованиях обнаружат, что большинства и украинцев, и русских (россиян) «родиной» до 1990-х годов был СССР, не Россия или Украина. Наверно, то же самое обнаружилось бы и на территории других республик… Есть ли исследования на эту тему?

Четвертый вопрос наших agenda – самый интересный и самый академический. Это вопрос о специфике развития национализма в России и в СССР. И именно оттого, что этот вопрос интересен академически, на этот счет в нашем обиходе накоплено много наблюдений собственно исследовательского характера. О советском периоде я ничего добавлю к уже сказанному, а в том, что касается дореволюционной России, то не далее, как две недели назад в нашем Институте славяноведения мы устроили семинар вокруг темы специфики русского национализма в русской истории, и я мог бы, если было бы больше времени, сейчас процитировать целый ряд очень авторитетных мнений российских и западных и сториков, которые констатируют одну и ту же вещь: нужно признать, что до конца XIX века, русского этнического национализма в развитом виде, в сколько-нибудь весомом варианте в русской (российской) культуре не то что бы не было вовсе, но он был перифериен, слаб и, как кажется, неорганичен. И даже такие классические и одиозные фигуры, записываемые по ведомству русского национализма как , при ближайшем рассмотрении не вполне подпадают под понятие «модерного национализма», на что обратил в последнее время внимание немецкий исследователь этой проблематики Андреас Реннер, который написал специальную книгу о национализме в России во времена Александра II[10]. Важный вывод Реннера: в немецкоязычной среде нужно срочно вводить понятие «russlaendischer Nаtionalismus», то есть «российский национализм», которое отразит тот факт, что в России третьей четверти 19-го века не существовало развитого русского национализма, который был бы национализмом в этнокультурном смысле этого слова. «Российский» же национализм имел своим предметом царскую империю, монархию, династию, Россию в целом, и так далее, но не «русский народ» внутри этой империи. Та же самая тенденция наблюдается, между прочим, в историографии уже и англоязычной и французской. Не далее как совсем недавно я читал английские статьи, где говорилось, что надо вводить понятие «Russlandic nationalism», вместо «Russian nationalism», то есть отталкиваться от понятия «российский», а не русский, говоря о национализме в России. Недавно вышла книга Марьен Ларуэль и ряд её статей, где тоже содержится призыва различать между «le nationalisme russe» и «le nationalisme russien». «Russien» - это аналог «российского национализма», и тут возникает масса аналитических и эмпирических сложностей, которые должны быть разрешены, если мы хотим остаться верными исторической реальности.

Если принять мнение тех историков, кто говорит о недоразвитости русского национализма в России до конца XIX века ( а это мнение именно автивно работающих специалистов), то получится, что за очень важным выводом Андреаса Каппелера о том, что Россия была «premodern empire» (именно premodern, а не «modern») стоит огромная по значению особенность российской истории. Упрощённо говоря, мы имеем дело не с такой империей, которая ставила бы в центр «русскую нацию», как это было в случае с французами, англичанами (Британская империя – это империя английской нации, французская империя – это империя французской нации), а с какой-то совсем иной… Соответственно, логика западных империй здесь не очень работает: трудно назвать Россию империей русского народа с точки зрения тех официальных и неофициальных дискурсов, которые тогда были распространены в культуре.

И мой тезис, предлагаемый здесь для нашего обсуждения, состоит не только в том, что это важнейшая особенность дореволюционной России, но и в том, что невозможно отрицать, что скорее всего существует какая-то связь между спецификой развития национальных представлений, национальных дискурсов и интернациональных представлений в советское время и спецификой того культурного наследия, которое советская Россия и СССР взяли из дореволюционного времени. И очень огрублено говоря, не исключено, что это сравнительно легкое утверждение интернациональных начал в советской истории было в какой-то степени обязано и тому, что русский национализм вплоть до начала XIX века пребывал в сравнительно недоразвитом состоянии…

И, наконец, пятый вопрос наших agenda. Тут мой тезис будет в высшей степени публицистическим, и только публицистическим. Но я подчеркиваю, что все наше предприятие, проект «Украина и Россия: история и образ истории» - это проект, который имеет целью соотнести то, что мы знаем из науки с тем, что говорят и пишут публицисты. Поэтому публицистика им не только не исключается, но, даже напротив, предполагается….

Меня сейчас как «просто человека» очень тревожит и угнетает следующее. С одной стороны, существует громадная научная историография, на разных языках, посвященная феномену национализма и признающая, что любой национализм (даже «политический», даже «гражданский», не говоря уже об «этническом» национализме) нёс громадное количество бед, особенно в истории конца XIX – начала XX века. С другой стороны, однако, если мы берем нынешнюю украинскую историографию, оказывается, что знания о деструктивной стороне национализма всячески отодвигается на второй план, если не замалчивается вовсе. Говорится о том, что есть, конечно, национализм реакционный, шовинистический, вредоносный, но наряду с ним есть якобы много разновидностей прогрессивного, необходимого, конструктивного национализма, и не нужно, мол, связывать мировые военные конфликты XX века непременно с национализмом, и вообще вопрос о том, какой вклад внёс национализм в построение светлых и тёмных сторон нашего мира, - это вопрос дискутируемый и так далее, и так далее. Та же самая тенденция наблюдается в российской историографии и исторической публицистике, хотя соответствующая риторика тут, по понятным причинам, много более сдержанна и отодвинута на обочину… Возвращение к национализму преподносится как некий шаг вперед, некое продвижение к модерности, от которой нас, мол, отрезали большевики, как некое «естественное» состояние, как возвращение к цивилизованности…. И при этом забывается, с одной стороны то, что известно в науке о национализме и его роли в мировой истории, а с другой стороны забывается еще и то, что было интересного и конструктивного в советском опыте преодоления национализма. Задвигается в тень и вся специфика построения СССР как “affirmative action empire”[11] и тот простейший факт, что если СССР и был «империей», то никак не империей того же типа, что и классические или колониальные империи. Если решение «национального вопроса» в СССР расценивать как регресс, от которого мы теперь отходим, шагая в светлое будущее, то трудно не испугаться за наше будущее…. Мой тезис для нашей дискуссии: возвращение к идентитарным национализмам и, еще хуже, к национализмам, построенным на основе этнических дискурсов, никак нельзя рассматривать как движение вперёд; напротив, кажется, что в этом отношении мы шагаем назад, в «домодерность» или в мрачные теневые стороны «модерности», если считать, что фашизм (и национализм XX века вообще, хорватский ли, сербский ли, румынский ли, немецкий ли, русский ли, если таковой был…), совместимы с «модерностью». Мы в каком-то смысле шагаем в одичание тем, что мы глорифицируем, и еще даже академически как бы оправдываем национализм идентитарного свойства, катимся в сторону, противоположную светлому будущему…

Представленные мной тезиса и комментарии призваны послужить «затравкой» для дискуссии - вместе с теми мнениями и комментариями, которые согласился дать Виктор Иванович Мироненко. Выступив, мы будем по очереди вести дискуссию….

:

Национализм как фактор общественной жизни второй украинской республики (УССР) в 1950-е - 1980-е годы.

Я попробую начать наполнять повестку, которую интересно и проблематично обозначил Михаил Владимирович Дмитриев, и, естественно, я сосредоточусь на том, что ближе мне. Поскольку я занимаюсь собственно Украиной, поэтому, скорее всего, свой доклад я посвящу следующему вопросу: «Был ли национализм весомым фактором в общественной жизни Украины 1950-е – 1980-е годы».

Если не слишком углубляться в проблему понятия «национализм», его расширенных и по преимуществу негативных коннотаций, особенно в русском языке, отмечу, что национализм, на мой взгляд, в разных формах и в разной степени присутствовал в общественной жизни 1950-х – 1980-х годов. Первая историческая его форма постоянно присутствовала в западных областях Украины, где последние, как известно, очаги открытой вооруженной борьбы украинских националистов были погашены только к началу 1950-х годов. В этих регионах была еще свежа память о войне, о военной и послевоенной деятельности УПА, о репрессиях, еще болели раны. Вторая форма национализма постоянно актуализировалась как элемент индивидуальной и коллективной идентификации. Конкретного русского от конкретного украинца в Украине того времени отличить было чрезвычайно сложно, особенно в городе, где их отличия в урбанизированной среде объективно нивелировались. Но все-таки абстрактный русский и совокупный абстрактный украинец со своими только им присущими национальными культурными качествами, не только в сознании элиты, но и в общественном сознании в этот период, безусловно, присутствовали. Третья форма национализма в тот период - это идеология, которая была альтернативной официальной, коммунистической, советской или интернационалистической идеологии. Эта альтернативная идеология, находившая себе сторонников в сравнительно узких слоях украиноязычной интеллигенции, причем идеология, которая как бы постоянно находилась под рукой и не требовала, на первый взгляд, ни глубоких теоретических проработок, ни исторического обоснования, являлась всегда готовой к актуализации и активизации альтернативой общественно-политической системе Второй Советской Украинской Республики.

В качестве примера можно вспомнить то, чему я сам был свидетелем. Иван Драч, поэт, колоритная фигура в украинской литературе того времени, спасенный Петром Шелестом от преследования за национализм, в 1986 году на съезде писателей Украины, собравшемся вскоре после Чернобыльской аварии, взрывается неожиданным, демонстративно вызывающим (в присутствии всего высшего политического руководства республики, включая В. Щербицкого!) выступлением, с одной стороны, созвучным тревожным настроениям в украинском обществе тех дней, а с другой стороны, впервые вносящим в публичный политический дискурс тему, которая позднее станет краеугольным камнем государственной идеологии Третьей Украинской Республики - темы Украины как жертвы коммунизма. То есть на десятилетие, почти на пятнадцать лет, Иван Драч как бы затихает, исчезает из поля общественного внимания, но стоит чуть-чуть измениться ситуации, начаться либерализации, произойти чернобыльским событиям, как эта тема всплывает и всплывает достаточно остро.

Но, может быть, самой важной сферой общественной жизни, в которой присутствовал национализм, была сфера внутриэлитной, внутрипартийной борьбы, где он использовался как испытанное и действенное оружие. Об этом написано достаточно много. Прежде всего, в этой связи следует вспомнить книгу М. Агурского[12]. В ней много интересных рассуждений и фактов, касающихся эволюции русского национализма – был он, или не был, и вообще относительно роли националистической идеологии в раннее советское время и чуть позднее. Представляет интерес и серия статей, с которой выступил в свое время Г. Попов, если мне не изменяет память, осенью 2004 года, которая называлась «К вопросу о праве наций на самоопределение»[13].

То, что национализм присутствовал в качестве орудия политической борьбы внутри партийно-государственной элиты периода Второй украинской республики у меня не вызывает никаких сомнений. Его использовал, например, Л. Берия. Не так давно украинский историк К. Бондаренко, обращаясь к украинским националистам в хорошем смысле этого слова, задавался вопросом: «Что ж вы осуждаете Берию?!» Берия был очень лоялен и даже комплиментарен по отношению к украинцам и не боялся украинского национализма. Более того, он окружил себя преимущественно людьми украинской национальности.

Или другие примеры. Н. Хрущев в борьбе за власть активно использует национальные настроения во внутрипартийной борьбе. Заметьте, то же самое повторяется в значительной мере и в 1964 году у Л. Брежнева – смещая Хрущева, Брежнев тоже опирается на партийные верхи Украины. С другой стороны, именно национальные чувства - искренние или политически мотивированные - российской элиты поздней советской поры сыграли видную роль в разрушении СССР. Насколько весомым фактором в общественно-политической жизни Украины в эти годы был национализм – это другой вопрос. То есть, он, несомненно, присутствовал скорее психологически, чем политически. Он как бы и был, и не был. Как это может быть?!

Здесь я попробую воспользоваться помощью украинского историка И. Лысяка-Рудницкого, избранные произведения которого составили первый том издаваемой нами «Библиотеки украинской мысли»[14]. После всех чисток, пропагандистских кампаний, целенаправленной дискредитации, арестов, преследований национализм в Украине не мог существовать открыто и быть весомым фактором общественно-политической жизни; это совершенно очевидно. Кстати, об этом говорит и Лысяк-Рудницкий: «...точное количество украинских диссидентов неизвестно, но в любом случае оно мизерное в сопоставлении с 50-ти миллионным населением Украины. Богдан Кравченко составил список из 975 человек, известных как участники диссидентского движения в стране между 1960-м и 1972 годом».

Численность действительно невелика. Но национализм в ней несомненно присутствовал весомо и зримо, как постоянная угроза, как своего рода ахиллесова пята системы, которая, кстати, очень хорошо, я имею ввиду систему, понимала, что это ахиллесова пята и что присутствие национализма зримо и опасно. Можно привести пример воспоминание В. Чебрикова, опубликованное незадолго до его смерти. Только один маленький штрих, где он говорит, что «...от меня требовали даже при отсутствии каких-то зримых проявлений национализма каждый год отчитываться перед руководством Комитета госбезопасности в Москве об обнаружении трех, четырех, пятерых, шестерых националистов, которых даже приходилось нам придумывать за их отсутствием, для того, чтобы выглядеть нормально».

Или можно привести другой пример, уже из моего личного опыта. Я помню, как проходил собеседование при выдвижении для избрания первым секретарем ЦК ЛКСМУ. Попав в кабинет В. Щербицкого, я был крайне удивлен тем, что он заговорил со мной на украинском языке и спросил: «А ты знаешь украинский язык?» Я ответил: «Конечно, знаю». После чего он сказал: «Ну, тогда все в порядке». Перейдя затем на русский язык, В. Щербицкий сказал, что в Украине руководитель должен держать в поле исключительно своего зрения, никому не передоверяя, только два вопроса: кадровый и национальный.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6