Национализм и проблема
национального суверенитета
Комментарий к статье
А. А. Вороновича и А. А. Романчука
«Антропология сецессии и математические методы: конфликты и “узлы” Юго-Восточной Европы»
Л. Е. Гринин
С удовольствием прочитал статью А. А. Вороновича и А. А. Романчука. Считаю ее весьма актуальной, полезной и дельной. Чего, может быть, не хватает в ней, на мой взгляд, так это некоторых общих подходов к проблеме национализма и сепаратизма в целом и сецессии в частности, сделанных в рамках анализа мирового процесса глобализации и изменения в мире положения государства, хотя отдельные верные моменты в этом отношении имеются. Авторы также указывают, что сегодня существует большое количество теорий, пытающихся объяснить причины сецессии, при том часто это делается в рамках теорий этнических или религиозных конфликтов, а теории собственно сецессионистских конфликтов достаточно немного. Они сделали важный шаг в направлении формирования теории таких конфликтов. Однако процессы сепаратизма носят общемировой характер, поэтому есть смысл взглянуть на них и с этой точки зрения.
Ниже я показываю возможный вариант осмысления сецессионистких тенеденций в таком масштабе (это, естественно, не решает задачи создания теории сецессионистских конфликтов, но может быть полезным в этом отношении). Я пытаюсь показать, насколько тесно связаны два очень сложных процесса современного мира: трансформация национального суверенитета и рост национализма и сепаратизма (более подробно эти идеи изложены в следующих публикациях: Гринин 1999, 2005, 2006б, 2007а, 2007б, 2008б; Гринин, Коротаев 2009; Grinin 2008).
Глобализация и трансформация
национального суверенитета
По-моему мнению, имеется целый ряд факторов, которые влияют на процесс изменения национального суверенитета. Но фактор добровольности в сокращении объема полномочий ради приобретения дополнительных престижа и выгод среди них является одним из самых важных, мало того, именно он определяет, по моему мнению, необратимость этого движения[1]. Хотя трансформация суверенитета идет в каждой стране своеобразно в зависимости от ее размера, развитости, исторических традиций, роли в мире и регионе (см. подробнее Гринин 2008а), тем не менее, еще не до конца осмыслено, что с конца 40-х годов ХХ века идет важнейший процесс, в результате которого многие страны начинают добровольно ограничивать себя в, казалось бы, наиболее важных полномочиях и прерогативах.
Достаточно бросить даже беглый взгляд на те области, в которых сократились суверенные полномочия государств, чтобы согласиться со сказанным. Право разрабатывать, хранить и испытывать те или иные виды оружия; устанавливать пошлины и налоги и определять их размеры; запрещать и поощрять ввоз и вывоз товаров (капиталов) и какие-то виды деятельности; использовать природные ресурсы; создавать определенные виды промышленных производств; печатать деньги; брать займы; устанавливать правила содержания заключенных и применения их труда; использовать смертную казнь; провозглашать те или иные политические свободы или ограничивать их; фундаментальные правила выборов (и само их проведение) и избирательных цензов, а также еще масса других важных вещей перестали определяться только желаниями самого государства. Не так давно европейцы отказались от святая святых – собственных, многими веками выстраданных национальных валют ради одной общей (евро). В конце концов, то, что всегда признавалось главным в суверенитете: право войны и мира – под международным контролем.
Таким образом, представляется, что сегодня объем суверенных прерогатив многих, если не большинства, стран по ряду причин существенно сократился по сравнению с ситуацией, которая была несколько десятков лет назад. И особенно важно, что многие государства отдают часть суверенных функций нередко действительно добровольно. Подобный альтруизм можно всерьез объяснить только тем, что такое ограничение становится выгодным, поскольку взамен страны надеются получить вполне реальные преимущества. В качестве важной причины сокращения суверенных прав, на мой взгляд, следует указать своего рода мировое общественное мнение: ведь чем шире круг стран, сознательно ограничивающих свой суверенитет, тем более неполноценными кажутся государства, которые не делают таких ограничений.
Продолжающийся кризис все очевиднее демонстрирует необходимость глобального регулирования финансовых и иных агентов мощного экономического влияния. Поэтому и содержание национального суверенитета, по-видимому, будет трансформироваться и далее. В чем-то суверенность усиливается, так как именно в период кризиса растет роль государства (и даже те, кто его хоронил, требуют теперь его помощи). От силы государства, способностей его руководства теперь во многом зависит судьба национальных экономик. Но, с другой стороны, именно мировой кризис более ясно обозначил пределы суверенитета: вашингтонская встреча в ноябре 2008 г. показала, что даже США не могут более действовать без реальной поддержки других стран. Таким образом, неизбежны дальнейшие трансформации национального суверенитета.
Глобализация и национализм
Тенденция к уменьшению национального суверенитета бесспорна. Но возникает вопрос: как же она совмещается с бурным ростом национализма, со стремлением даже самых мелких народов обрести свой собственный суверенитет? Ответ может выглядеть неожиданным, но обе тенденции: и рост национализма, и делегирование суверенитета – во многом имеют в современных условиях общие причины и дополняют друг друга, а в чем-то выступают как разные аспекты одних и тех же процессов.
Конечно, постепенный переход к нового типа политико-экономическим объединениям должен поставить заслон национальному сепаратизму. Однако это верно только в общем плане. В начальной же стадии процесса, как это нередко бывает, интеграция в чем-то даже усиливает и поощряет национализм и сецессионизм. Дело в том, что любое созидание ведет к большим или меньшим разрушениям. Поэтому формирование надгосударственных систем шло параллельно не только с разрушением колониальных империй, но и ряда старых и вновь возникших государств, особенно многонациональных, среди которых были даже, казалось бы, весьма устойчивые (СССР, а ранее, в начале процесса, Австро-Венгрия). И такой распад выполняет в чем-то прогрессивную роль, облегчая региональную и мировую интеграцию. Но это очень болезненный и разрушительный прогресс.
Таким образом, объяснение причин сепаратизма и сецессионизма в современный период на первый взгляд может показаться парадоксальным: национализм усиливается потому, что ослабевают как системы государства. Однако парадоксальности здесь нет. К тому же нации – это не вечные сущности, а этнополитические общности, складывающиеся именно в рамках государств. При определенных условиях их сплоченность и однородность усиливаются, а при других, напротив, ослабевают.
Почему сегодня в ряде развитых стран (Великобритании, Канаде, Италии) наблюдается стремление отдельных этносов, ранее считавших себя частью большой нации, к отделению и вхождению в региональное или мировое сообщество прямо, непосредственно. Ответ в том, что наднациональные сообщества становятся более привлекательными, чем национальные. А значит, неудивительно, если где-то усиливается тенденция к расколу государств. В таком стремлении, конечно, не последнее место занимает честолюбие политиков. Но в любом случае факт, что национальные движения возникли и в странах, где нет и речи о национальном неравноправии, доказывает: государство как главная единица и субъект исторического процесса начинает постепенно уступать место более крупным единицам. Вместе с этим произошли качественные изменения и появились новые важные условия, которые выполняют роль своего рода катализаторов национального сепаратизма и сецессионизма.
В прошлые эпохи международные отношения были совсем иные, чем сейчас. Малые государства не чувствовали себя безопасно. В любой момент они могли стать жертвой агрессии или местом, где разворачивались кровавые события. Объективных возможностей или сил для самостоятельного существования у многих народов просто не было[2]. Не то сейчас. Мировое сообщество пресекает агрессивные войны, поэтому малые государства чувствуют себя уверенно[3]. Причем, по сути, они перекладывают заботу о своей безопасности на ведущие страны и мировое сообщество. А вместе со страхом у значительной части национальностей уходит и тяга к вхождению в крупные государства[4].
Есть и другие причины, способствующие национализму. Во-первых, ослабевает репрессивное воздействие на сепаратистов. И даже там, где по отношению к ним проводится жесткая политика, она далеко не всегда эффективна из-за общего политического и правового климата в мире. Во-вторых, в развитых странах быть меньшинством стало выгодно, под это легко получить дополнительные права и привилегии. В-третьих, в отсталых нациях во многом еще действуют прежние причины национализма: они только сегодня экономически и культурно дорастают до уровня, на котором уже способны иметь собственные идеологию и государственность. А многие народы еще только будут дозревать до уровня активного национализма, и уже только поэтому нас ждут еще десятилетия, когда национальные проблемы будут стоять весьма остро в разных регионах и странах. Но это уже затухание тенденции, начавшейся несколько веков назад[5]. Интеграция же, ограничение суверенитета и национализма – новая тенденция, расцвет которой придется на будущее.
И постепенно в сравнительно недалекой перспективе агрессивный национализм, раскалывающий государства и создающий угрозу мировому порядку, пойдет на убыль, а симпатии к сепаратистам ослабнут (естественно, процесс может иметь колебания и откаты). В чем-то это будет аналогично процессу длительного осознания, что социальные реформы гораздо предпочтительнее социальных революций. Конечно, в итоге нации и национальные различия не исчезнут. Просто национальные вопросы, проблемы и отношения перейдут из сферы самой высокой политики и жарких схваток в более спокойную плоскость, примерно так, как это случилось с религией.
Библиография
Гринин Л. Е. 1999. Современные производительные силы и проблемы национального суверенитета. Философия и общество 4: 5–44.
Гринин Л. Е. 2005. Глобализация и национальный суверенитет. История и современность 1: 6–31
Гринин Л. Е. 2006. Производительные силы и исторический процесс. М.: КомКнига/URSS.
Гринин Л. Е. 2007а. Государство и исторический процесс: Политический срез исторического процесса. М.: КомКнига/URSS.
Гринин Л. Е. 2007б. Что происходит с суверенитетом в век глобализации. Вестник Российского университета дружбы народов. Серия «Международные отношения» 1/8: 22–27.
Гринин Л. Е. 2008а. Глобализация и модели трансформации суверенности в западных и незападных странах. Человек и природа: Вызов и ответ / Ред. Э. С. Кульпин. М.: ИАЦ-Энергия. С. 56–88.
Гринин Л. Е. 2008б. Глобализация и процессы трансформации национального суверенитета. Век глобализации 1: 86–97.
Гринин Л. Е., В. 2009. Социальная макроэволюция: генезис и трансформации Мир-Системы. М.: ЛИБРОКОМ/URSS.
Grinin L. E. 2008. Globalization and Sovereignty: Why do States Abandon Their Sovereign Prerogatives? Age of Globalization 1: 22–32.
[1] Разумеется, это сочетается с воздействием, иногда довольно жестким, на страны-нарушители международных правил и договоренностей, таких, как, например, Ливия, а также попытками прямого вмешательства в дела тех стран, которые оказались не в состоянии решить внутренние конфликты или обуздать вышедшие из-под контроля силы (как, например, в отношении Югославии, Израиля и Палестины, ряда стран Африки)..
[2] Вспомним хотя бы Грузию, когда ее царь Ираклий II в 1783 г. «вручал России свой народ», или знаменитую Переяславскую Раду в 1654 г.
[3] События в Югославии и Ираке несколько изменили эту уверенность, но не коренным образом. Причем реагировать на такую угрозу многие страны стали в рамках глобального мышления.
[4] Боязнь самостоятельно не справиться с последствиями кризиса, возможно, в некоторой степени заменит ушедший страх перед агрессией.
[5] Затуханию этой тенденции будет также способствовать то, что основная волна образования новых государств уже прошла. А как показывают мои исследования, наиболее уязвимыми в отношении сецессионизма оказываются молодые государства, история которых как самостоятельных государств коротка (в пределах 50 лет).
