В том же, что касается собственно украинского национализма, на мой взгляд, две его главные формы – «национал-коммунизм» и «интегральный национализм» – к этому времени изрядно поистерлись. Я снова прибегну к авторитету И. Лысяка-Рудницкого. Он пишет: «Два выдающихся украинских диссидента Иван Дзюба и Валентин Мороз, пройдя каждый собственным трагическим путем, зашли в глухой угол. Их неудачу нельзя объяснить только личной моральной неустойчивостью. Скорее она имеет более широкое симптоматическое значение. Дзюба и Мороз воплощали возрождение в украинском диссидентском движении двух мощных движений: национал-коммунизма и интегрального национализма, доминировавших на украинской политической сцене в межвоенный период. Падение Дзюба и Мороза иллюстрирует банкротство этих двух течений в современной украинской политической мысли».

И еще одно интереснейшее наблюдение украинского историка. Снова цитата – «Здесь не место обсуждать истоки и развитие украинского коммунизма и интегрального национализма-фашизма. Скажу, однако, что я признаю местный характер обоих направлений на Украине».

Я хотел бы подчеркнуть это еще и потому, что сейчас украинская политическая жизнь часто вращается вокруг тезиса о том, что русский коммунизм, и коммунизм, социализм вообще есть вещи чуждые Украине, чуждые ментальности и психологии украинцев, поскольку они были принесены из России. Лысяк-Рудницкий, которого трудно обвинить в симпатиях и к России, и к коммунизму, констатирует, что это все-таки явление автохтонное: «Не буду отрицать, что в прошлом они сыграли для своей нации определенную положительную роль, но я также считаю, что оба направления по их сути были историческими отклонениями и что они завели украинский народ в глухой угол. Опыт сталинизма с одной стороны и нацистская оккупация во время Второй мировой войны с другой подорвали фундамент, на котором украинский национал-коммунизм и интегральный национализм были построены. Падение Дзюба и Мороза свидетельствует о том, что национал-коммунизм и интегральный национализм перестали быть и в философском и в политическом отношении жизнеспособными альтернативами для украинского народа в поисках лучшего будущего».

И, тем не менее, после 1991 года, именно два этих уже изрядно выхолощенных и приговоренных историей течения возрождаются в Украине. Вначале появляются «национал-коммунисты» - фракция еще в Верховном Совете УССР, избранном в советское время, а затем инициатива от них переходит к людям, на мой взгляд, представляющим бледное подобие интегрального национализма Донцова. Здесь сложно что-нибудь добавить, я полностью разделяю эту оценку Рудницкого, и здесь же содержится ответ на последний вопрос, вынесенный Михаилом Владимировичем в то, что он назвал agenda. Обращение к идеологии национализма вообще и в особенности к идеологии интегрального национализма а-ля «Донцов со товарищи», было, возможно, на каком-то первом этапе государственного строительства в постсоветской, или, точнее сказать, в постреволюционной Украине не только исторически предопределено, но и политически оправдано. Я понимаю, что это спорный тезис, но ничего не могу поделать; мне так кажется. Но назвать это шагом вперед в идеологическом отношении, в том числе и учитывая все сказанное, процитированное до этого, в отношении глубины осмысления задач, ставших перед Украиной на повороте ее судьбы, конечно, нельзя.

Еще одно обстоятельство, имеющее чрезвычайно большое значение для сегодняшней Украины. У И. Лысяка-Рудницкого хватило проницательности ответить на важнейший вопрос задолго до того, как этот вопрос стал значим в политической жизни Украины. Лысяк-Рудницкий признал местный характер украинского национал-коммунизма, явно упредив проводимую сегодня идеологическую акцию по отрицанию автохтонности социализма и коммунизма в Украине.

Наконец, последнее замечание. Я опять сошлюсь на Лысяка-Рудницкого, где он пытается сравнивать специфику национализма российского и украинского. Он пишет: «Пытаясь оценить сильные и слабые стороны украинского движения (он говорит о диссидентском движении, но имея ввиду, что на Украине это в основном движение националистов – прим. докладчика) полезно сравнить его с соответствующим российским движением. Российские диссиденты разделены на несколько непримиримых фракций: коммунисты-реформаторы, либералы западного типа и неославянофилы разговаривают на различных политических языках. В отличие от них украинская оппозиция выглядит намного более сплоченной. Общим знаменателем для всех украинских диссидентов выступает, вне всяких сомнений, национальный фактор. Можно также допустить, что украинское диссидентство способно значительно сильнее привлекать массы, чем русское. В России патриотизм или национализм по существу действуют в пользу нынешнего режима, который поднял русское государство на вершину славы и престижа. Очевидно, русский патриотизм отделится от советского режима только в случае серьезных неудач на международной арене. На Украине, которая страдает от явной национальной дискриминации и притеснений патриотические чувства имеют тенденцию быть стихийно направленными против статус кво. Это дает украинскому диссидентскому движению широкий круг поддержки. Режим, осознавший эту опасность, преследовал украинских диссидентов более жестоко, чем русских». На мой взгляд, при всем уважении, здесь И. Лысяк-Рудницкий явно поторопился и переоценил однородность украинского общества и диссидентского движения. Я думаю, что ему это можно простить хотя бы за одно совершенно фантастическое, на мой взгляд, предсказание о том, что активизирует русский национализм, или русский патриотизм. Сказано это было лет за 15-20 до начала реформ в Советском Союзе.

Подводя итог, отметим, что и с исторической, и с политической точек зрения рецидив интегрального национализма в Украине и ксенофобские интенции в российском социуме, в российском обществе, конечно, заслуживают нашего очень серьезного и пристального внимания. Я добавлю еще одну очень тревожащую меня мысль. На мой взгляд, вообще весь период политической борьбы в Советском Союзе, внутрипартийной борьбы, те проблемы, о которых говорил уважаемый Михаил Владимирович – как преломлялись процессы, шедшие еще в российской империи в XIX веке – начале XX века, проблемы, например, 15-го съезда ВКП(б), когда побеждает национал-большевизм Сталина, - эти все проблемы остаются для нас все еще terra incognita. По этой проблематике мне редко встречаются какие-то исследования. Они будто бы не актуальны, не интересны. Вычеркивание этого периода, как некой досадной ошибки, как некоего отклонения, недоразумения, конечно, серьезно снижает наши интеллектуальные возможности для осмысления тех процессов, которые происходят сегодня в Украине и в России и в российско-украинских отношениях. Спасибо.

:

Спасибо большое, Виктор Иванович. У нас есть некоторый «сценарий» нашего коллоквиума, потому что я у всех, кому звонил заранее, спрашивал: хотите ли вы заранее обозначить вашу тему? И некоторые сказали, что они хотят обозначить тему. Вот, в частности, Андрей Николаевич Окара, который к тому же в три часа или в начале четвертого должен уйти, просил, чтобы его, по возможности, в поставили в начало повестки дня. И у него задуманное выступление это «Дискурс «советского малороссийства» в национальной политике СССР в 1940-е – 1980-е годы». Пожалуйста.

(Институт восточноевропейских исследований, Москва):

Дискурс "советского малороссийства" в национальной политике СССР 1940-х - 1980-х годов.

Я, честно говоря, не очень понимаю, что такое национализм — этим словом чего только не обозначают. Часто — в политических целях — чтобы дискредитировать оппонентов, поскольку это слово в общественном восприятии имеет сугубо негативные коннотации и стилистическо-эмоциональные окраски.

Но по поводу чего я готов спорить — так это о том, является ли национализм полновесной политической идеологией — наряду с консерватизмом, социал-демократией и либерализмом. Нет, не является! Это так называемая «фрагментарная» идеология — наряду, например, с популизмом, у которой нет своих абсолютных идейных и ценностных констант и неизменных координат — в отличие от того же либерализма. Это как бы политический «гарнир», но не «основное блюдо». Национализм как бы «прикладывается» к какой-либо «большой» идеологии.

Я являюсь сторонником понимания нациогенеза в формате Бенедикта Андерсена и его концепции воображаемых сообществ. Этничность — это некая биологическая характеристика, тогда как национальная идентичность — это то, что конструируется при помощи различных дискурсов и политических практик. В общем-то мы, говоря на эту тему, тоже занимаемся конструированием идентичностей.

Любой имперский проект манифестирует некую универсальную идею. Российская империя, а потом Советский Союз также манифестировали сверхидею — каждый свою. Для Советского Союза - это был проект альтернативного Модерна — альтернативного по отношению к европейско-американскому пониманию модернизации. Я думаю, что уже в этом контексте выстраивалась новая иерархия этничности, новое понимание национального вопроса и, соответственно, новые форматы лояльности по отношению к имперскому дискурсу. В национальном строительстве Российской империи, а потом в Советском Союзе, украинская проблематика, как и большинство других этнокультурных и национальных проблематик, выстраивалась по определенной схеме: искались новые форматы лояльности по отношению к империи, имперскому центру, имперскому дискурсу. В контексте украинской идентичности сложилось три крайне негативных образа — образа «неправильной» украинской идентичности — это «мазепенцы», после Гражданской войны и до Второй мировой войны — «петлюровцы», после Второй мировой — «бандеровцы». Удивительно, но эти негативные, враждебные идентичности сохраняют свою актуальность и в наши дни.

В противовес негативной идентичности формировался и формат лояльной идентичности. Условно его можно определить как малороссийство. Почему условно? Потому, что до революции это был официальный термин и официальная идентичность. После революции это понятие или конструируемая таким образом идентичность претерпела изменения, но, в принципе, осталась. Следует отметить, что в это время претерпела трансформацию вся концепция этногенеза восточных славян. Если до революции в контексте официальной народности это было представление о «едином русском этносе», состоящем из трех субэтносов, то после 1917 года речь идет о трех этносах, имеющих общую колыбель, общий корень, общее происхождение. В 1920–1930-х была также сформулирована концепция древнерусской народности, конструировавшая «общих предков» для советских украинцев, белорусов и русских.

«Малороссийская» или украинская советская сталинская идентичность имела очень важное значение. Она формировалась по отношению к имперскому центру как принципиально провинциальная идентичность, лишенная какой-либо субъектности. Я сейчас говорю уже о ситуации после 1933-го года, так как в 1920-х годах все было принципиально иначе. В рамках новой, сталинской, концепции национального дискурса украинская советская идентичность формировалась как несубъектная. Иными словами, Украина мыслилась как буколическая провинция и никак иначе.

Всё это можно проследить по тому, как шло преподавание в школе украинской литературы. Было две главные идеи: первая о том, что Украина и украинский народ веками боролись за воссоединение с братским русским народом, вторая — о том, как украинцы боролись за коммунизм. Соответственно, такое позиционирование украинской литературы и культуры уже предполагало провинциальность и отсутствие субъектности. Если мы говорим об отношении «центр — периферия», «метрополия — провинция», то следует уяснить, чем принципиально метрополия отличается от провинции или от колонии. Отличие в тех вещах, которые теперь принято называть «soft power», «мягкой силой». Имперский центр генерирует модели, генерирует образцы, генерирует дискурс. В этом дискурсе провинциям, относящимся к титульному этносу, и иноэтничным провинциям предлагается вписываться в дискурс «официальной народности». Если мы исследуем украинскую культуру 1920-х — 1980-х годов на предмет появления в ней каких-то явлений, которые выходят за рамки копирования моделей, предложенных имперским центром, то мы отмечаем, что с людьми, генерировавшими новые культурные формы и отличавшимся креативностью, обязательно что-то случалось. Сергей Параджанов, Василь Стус, Лесь Курбас с его театром «Березиль», Павло Тычина, украинское поэтическое кино, композитор Владимир Ивасюк, написавший «Червону руту», — куда они все делись? То есть пока человек так или иначе вписывается в дискурс, смоделированный в имперском центре, у него все благополучно — он может стать лауреатом премии, его покажут по центральному телевидению и скажут «Вот какой хороший!». Но когда явление перерастает в своем масштабе те форматы, которые генерирует центр, то у этого человека обязательно начинаются прблемы: он оказывается либо в тюрьме, либо морально сломленным, как Павло Тычина, либо физически уничтоженным — как Владимир Ивасюк или Васыль Стус.

Для понимания «малороссийской» идентичности как формы лояльности в советском контексте принципиально важным мне кажется невозможность субъектности и собственного проекта. Именно такой формат вписывается в устройство российской политической культуры и российской политической системы. Для них, — и тут я ссылаюсь на концепцию Андрея Ильича Фурсова, — характерно наличие сильной власти, выступающей в качестве монопольного субъекта. Такая власть не допускает, или, по крайней мере, жестко борется с проявлением субъектности иных субъектов. Соответственно, власть перемалывает все любые субъекты, но остаются некие «недомолотые» «лишние люби» — казачество, дворянство и проч.

Соответственно для понимания прописки в формат официальной народности в поздние советские времена украинского феномена принципиально важным вопросом становится следующее: что такое имперский формат? И какое место в нем занимал ассоциированный с метрополией народ — великорусский народ?

Теперь всё это называется «русским орденом» в КПСС. Я сам могу вспомнить: конец 1980-х — 1990-е годы, журнальную борьбу, Союз писателей РСФСР, и такие общества как ВООПИК и др. Они резко критиковали правящий режим, считая его не просто антинародным, но и антинациональным, антивеликорусским. В значительной степени именно этот дискурс, оставшийся без присмотра в начале 1990-х годов, стал одним из главных факторов разрушения Советского Союза. Речь идет о двоевластии: РСФСР против СССР. Осуществилось пожелание Валентина Распутина о том, что Россия должна выйти из состава СССР.

Насколько можно говорить о солидарности имперского субъекта с великорусским этносом и великорусским культурным началом? Это очень сложный вопрос, на него нет однозначного ответа. Глядя из Украины, Беларуси, или из Закавказья людям казалось, что их угнетают злобные великорусские шовинисты. Что они запрещают всё украинское, сокращают и всячески навязывают тот дискурс, о котором писал Иван Дзюба в своем «Интернационализме или русификации». Однако люди, живущие в России, мыслили иначе. Они говорили: «У нас нет Компартии, Академии наук РСФСР (а в Академии наук СССР заседают люди не нашего происхождения) посмотрите, как живут в Закавказье и как плохо живет великорусская провинция, уничтожен Север, уничтожена деревня, всё это названо «Нечерноземьем» и пущено под каток» и т. д. Все эти дискурсы известны и понятны. Принципиальным вопросом для понимания места того, что называется украинский национализм или украинская идентичность в позднесоветском контексте, стал вопрос о месте великорусской идентичности, великорусского фактора в позднесоветском контексте.

Я также хотел сказать о нереализованных возможностях, начиная с . Хрущев привел с собой южно-великорусско-украинскую элиту. В его речах мы встречаем «Украину — вторую среди равных», «великий украинский народ», при Хрущеве отмечается 300-летие Переяславской рады, при Брежневе — 1500 лет Киеву. Это сравнительно новые форматы лояльности, новые консенсусы московского центра и украинской элиты.

Но при всем том была упущена возможность, которой, как я полагаю, очень опасались Кремль и прочие носители российской политической культуры. Они опасались легализации украинской идентичности и украинства как элитного и одновременно массового фактора как общесоюзного, общеимперского феномена и как второй составляющей в контексте официальной народности. Подобно тому как Австрия превратилась в Австро-Венгрию и венгерское начало, венгерская идентичность и венгерские элиты были легализованы, так и украинцы — «вторые среди равных» — могли бы стать аналогом австрийских венгров, т. е. вторым федеральным народом (этносом).

В Советском Союзе этого сделано не было. И я думаю, что это стало одной из основных причин кризиса и распада советского режима.

:

Спасибо большое, Андрей Николаевич. Мы переходим к дискуссии. Я заранее, чтобы перевести её сразу в высокий градус (тем более, что Андрей Николаевич скоро уйдет) скажу, что его доклад - это тот как раз случай, когда позиции автора доклада и таких его слушателей, как я, кардинально не сходятся, и тем самым мы получаем материал для дальнейших оживленных дебатов…. А сейчас я передаю слово Вячеславу Владимировичу Игрунову. Пожалуйста.

(Институт Европы РАН): Честно говоря, я хотел бы больше слушать, чем говорить, поскольку я не являюсь исследователем этой темы. Я скорее здесь представляю как бы предмет исследования, потому что сам был участником того диссидентского движения, о котором вы говорили и, конечно же, тесно соприкасался с деятелями украинского национализма и, скорее, готов быть испытуемым, интервьюируемым, нежели докладчиком, человеком, выступающим с теоретическими обобщениями. Однако если отвечать на вопросы или более или менее близко говорить о заданных вопросах, я хотел бы сказать о том, какова была роль национализма на Украине и в СССР в целом. Удивительно, что у трех выступающих ни разу не прозвучали имя и фамилия Андрея Амальрика. А произведение Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года» было написано в 1969 году, то есть задолго до распада Советского Союза, и главным фактором распада Советского Союза, по мнению автора, был национализм. Можно достаточно скептически относиться к прогнозам Амальрика, и присутствующий здесь Дмитрий Ефимович Фурман как раз считает его неадекватно описывавшим ситуацию. Однако лично я с этим согласиться не могу, поскольку несмотря на то, что спусковой крючок распада Советского Союза был иным, чем предсказал Амальрик, распад Советского Союза прошел приблизительно по тому сценарию, который он описал. И действительно очень многие факторы, которые он описывает, действовали и действуют по сегодняшний день. Поэтому вне зависимости от того, что ощущалось нами на поверхности, я могу сказать, что национализм, в том числе на Украине, был очень важным и существенным фактором.

Я жил в русскоязычном городе Одессе, и столицей нашей родины была естественно Москва. Отнюдь не Киев, я никогда не идентифицировал себя с украинской культурой, хотя мой первый родной язык был украинский, который я люблю по сегодняшний день, хотя изрядно его забыл. Но я могу сказать, тем не менее, что наличие двух языков - украинского и российского - делало национализм практически неизбежным. Почему? На самом деле украинский язык - это язык деревни, язык крестьян, а при довольно активной урбанизации эти крестьяне становились горожанами. Приезжая в город, они оказывались как бы не своими – в Москве ведь мы можем заметить то же самое. Мы хорошо знаем, как некоторые коренные москвичи, или москвичи, которые прожили в этом городе 20 лет, относятся к людям только-только приехавшим в столицу. Это лимита и в советское время – это была тоже лимита. Это презрение, которое перехлестывает через край. Но ведь в украинских городах было аналогичное понятие – «роги». Презрение к тем, кто приехал из деревни, тем, кто не в совершенстве знает русский язык. Причем именно «роги»; не хохлы, не еще как-нибудь. Это слово не не относилось к этническим украинцам, которые уже обтесались, которые заняли определенную и достаточно высокую социальную нишу и которые также называли приехавших в города крестьян «рогами» и даже, пожалуй, еще более негативно относились к единоплеменникам, чем русские, у которых таких комплексов не было. Но вот те самые «роги» в 1970-е годы составили треть населения Одессы. Это были жители, прежде всего, Винницкой области и отчасти Одесской, хотя Одесская область была более или менее русскоязычная. Это были украиноязычные люди. Эти люди полагали, что их дискриминируют потому, что они говорят по-украински. На самом деле социальный конфликт переводился в национальный. Этот маркер очень легко заметить – «я украинец, поэтому ко мне так плохо относятся». Хотя на самом деле те отношения, которые индуцировали подобную оценку, были совершенно иными. Тем не менее, эта оценка приобретала этническую форму.

Часть моей семьи происходила из украинской деревни, поэтому я довольно много мог слышать в своей семье «доброе» отношение к русским людям. «Бежал хохол – наклал на стол», «бежал кацап – зубами цап». Ничего плохого здесь не было, однако, присутствие такого вот противопоставления, присутствие разных оценок качеств этих людей было на каждом уровне, оно было разлито в обществе. И поэтому достаточно было только демократизировать жизнь, как это противостояние мгновенно воплотилось бы в реальность и приобрело бы своих идеологов.

Теперь я должен немного сказать о диссидентском движении. Здесь говорили, что это было общесоветское сопротивление, сопротивление советской власти или социализму. Сразу хочу сказать, что это не так. Категорически не так. Я вам должен сказать, что, конечно же, на Украине, особенно в таких городах, как Харьков, или Одесса, особенно Одесса, было много общесоветских либералов, людей, которым просто не подходила организация советского общества. Однако на Украине они выглядели немножко чужими, выродками. Я могу даже назвать имена. Известный политический диссидент мне говорила: «Игрунов, нет, с ним не надо иметь дело. Потому что он помогает только русским или евреям». Москалям или евреям помогать – неприемлемо. Это нехорошо. Я употребил слово «евреям», но в цитате были другие слова. Такое противопоставление было.

Владимир Маленкович - человек с украинской идентичностью, однако, он не был националистом. Он, скорее всего, придерживался общесоветских взглядов и стремлений и много сделал для того, чтобы той пропасти, которая в настоящее время разделяет Украину и Россию, не было. Но он был чужаком. Например, один из самых интернационально настроенных украинских диссидентов, Маринович, говорил: То, что делает Маленкович - это страшно опасно для Украины, и с такими людьми как Маленкович он не хочет иметь никакого дела. Я могу сказать, что львиная доля украинского диссидентства была настроена очень националистически. Опять-таки несколько примеров. Вячеслав Черновил - один из самых трезвых, самых разумных украинских диссидентов, один из наименее национально озабоченных, то есть как бы он националист, но это из тех националистов, с которыми можно иметь дело. Естественно, когда у него был повторный срок и его отправляли в ссылку, им занимались и его защищали русские адвокаты из Москвы. Москвичи помогали его семье, поддерживали и его самого, навещали в ссылке. Об одном из своих гостей Вячеслав Черновил пишет в письме львовской приятельнице. Я мог прочитать это письмо: «Хороший парень, все хорошо, но почему же вы прислали мне какого-то москаля и не могли прислать своего казака?!». Это поразило мою приятельницу Нину Петровну Лисовскую. Я часто у нее останавливался, она чрезвычайно гостеприимная женщина. Украинские диссиденты по пути в Мордовию или в Пермь также останавливались у нее очень часто, чаще, чем у кого-нибудь другого. И вот по какому-то случаю она с огорчением говорит: «Пусть хотя бы здесь помогут, а то всегда им помогают, а они никогда никому не помогут, кроме украинцев». Такое выделение украинских националистов из общедиссидентской среды, конечно же, было, При этом в Москве я такого негативного отношения не замечал, это негативное отношение было именно к москвичам. Вот, например, рассказ, кажется, жены Юрия Дашкевича, довольно известного львовского интеллектуала и диссидента. Она мне говорит, что к КГБ не имеет никаких претензий. Они делают свою работу. Она ненавидит российских диссидентов, потому что они находятся на службе у КГБ. «Вот возьмите в 1968 году, Павел Литвинов, Лариса Богораз, они подтолкнули украинскую интеллигенцию, чтобы она подняла голову. Им-то ничего не было, а всю украинскую интеллигенцию выкосили. Это кгбэшные провокаторы». Поэтому считать, что украинское диссидентское движение было просто одной из форм сопротивления Советской власти и социалистическом настоящему - это было бы большим упрощением. На самом деле национализм в этом движении играл чрезвычайно важную роль.

Картина будет неполной, если я не отмечу еще одну деталь. Да, но будет неполной, если я не отмечу другую вещь. В то время когда Черновил находился в ссылке, я был в гостях у его первой жены (тогда еще маленький Тарасик Черновил, помнит эту встречу, недавно мы об этом вспоминали). Алена Черновилова вышла замуж за одного из самых радикальных идеологов украинского национализма. В этом доме я естественно говорил по-украински, но украинский язык к тому времени уже давно не был моим родным языком. Это язык детства, в котором отсутствуют много понятий из тех, которые естественны для меня в русском языке. Поэтому я, пытаясь говорить по-украински, испытывал некоторые затруднения. Однако муж Алены мне говорит: «Послушайте, бросьте! Говорите по-русски. Мы ведь все прекрасно понимаем русский язык, а вы будете на голову умнее». И вот в этом самом ядре украинского национализма я, тем не менее, встретил такое совершенно лояльное отношение.

У меня были также прекрасные отношения с Надей Светличной. Я говорил: «Да вы говорите по-украински, мне гораздо приятнее с вами поговорить по-украински». «Нет, говорит, мне очень тяжело, когда я одна. Вот если будет среда, я буду говорить». Отношения были самые замечательные, поэтому я должен отметить, что ни в коем случае нельзя смотреть на украинское диссидентское националистическое движение в одной струе. Его составляли очень разные люди. Но, безусловно, нельзя считать это сопротивление исключительно, или даже по преимуществу общесоюзным, общесоветским, общедиссидентским, правозащитным. На самом деле, правозащитная идея в украинском национальном движении практически отсутствовала.

Это некоторые замечания, которые я могу сделать, но повторяю, без всяких теоретических обобщений.

:

Вячеслав Владимирович, то, о чем вы говорите, прекрасно писал Лысяк-Рудницкий. Являясь человеком достаточно демократических взглядов, не приемлющим интегральный национализм и говоря о том, что платформу современного украинского движения сопротивления можно правильно характеризовать как демократический патриотизм, в конце допускает совершенно фантастическую оговорку: «в отличие от ксенофобского национализма ОУН страстный патриотизм современного диссидентства не означает враждебность к другим народам, даже к русскому».

:

Вячеслав Владимирович, Вы уже всё, что хотели, сказали, не правда ли? Спасибо. Тогда мы переходим к следующему пункту из того, что у нас запланировано. с выступлением на тему «Петр Ефимович Шелест. Националист или интернационалист?».

:

: националист? интернационалист?

Я как раз хотел продолжить то, о чем говорил Вячеслав Владимирович и представить некоторое теоретическое обобщение.

Мне кажется, что начинать можно с Гражданской войны. Можно сказать, что на Украине не было т. н. украинских эксплуататорских классов, а было украинско-крестьянское общество, которое соответственно не разделялось по классовому признаку, а разделялось по признаку территориальности: жители одних территорий ратовали за национальное движение, других – в большей степени преследовали социальные задачи. Поэтому когда после окончания войны на Украине появились национал-коммунисты, соединившие в себе два вектора, национальный и социальный, то они привлекли к себе весьма большое количество сторонников. В национальной памяти это десятилетие национал-коммунизма сохранилось как время гармонии и действительно развития украинского народа, его консолидации и развития. И вместе с тем, эта народная память категорически не воспринимала или даже не знала бандеровщины. Память о С. Бандере, как лидере национально-освободительного движения, укоренилась в Галичине, Волыни и отчасти Закарпатье, то есть в Западной Украине. Соединение этой памяти, имеющей ярко выраженный антирусский и националистический характер, с памятью украинского народа, жившего в Восточной и Центральной Украине, начало происходить в 1960-е годы и продолжилось в 1980-х – 90-х гг.

Соединение двух исторических памятей произошло, в первую очередь, в диссидентском движении. В начале оттепели украинские интеллигенты, очень талантливые люди, о которых здесь уже упоминал Вячеслав Владимирович, занялись поиском своих национальных корней, обратились к деревне. Украинская деревня, в первую очередь, деревня Центральной Украины, была разрушена. За 15 лет после Сталина украинская деревня лишилась 60% своего населения. Крестьяне покидали деревню, становились рогами, крестами, выезжали на стройки коммунизма - в Сибирь или на Дальний Восток. И поэтому обнаружить в украинской деревне какую-то национальную традицию интеллигенты-шестидесятники не смогли. И тогда они обратились к Западной Украине, где они увидели культуру, которую сочли национальной нетронутой культурой. Они увидели, что в этой деревни есть какие-то традиции, национальная жизнь и. т.д.

Жизнь «западно-украинского» народа была иной, заметно отличалась от жизни Центральной Украины. Эти территории, которые вошли в состав УССР только в послевоенные годы, не знали национал-коммунистической консолидации УССР 1920-х годов, не знали многих других процессов. Но диссиденты восприняли западноукраинскую деревню как национальный резервуар. Надо учитывать, что в 60-е гг. в Западной Украине все еще были сильны националистические идеи, а националистическое сопротивление было еще не до конца подавлено. Когда приезжал П. Шелест приезжал во Львовскую область в середине 1960-х годов, там было порядка 30 тысяч участников ОУНовского движения. Поэтому неудивительно, что украинская интеллигенция, обратившаяся к галицийской западно-украинской деревне, восприняла антирусские настроения.

Мне кажется, что истоки идеологии современных украинских правых лежат в соединении диссидентства, шестидесятничества с освободительным движением Галичины, с ОУНовской идеологией. В лице центрально-украинских интеллигентов-шестидесятников, национальное движение получило новых вождей, придавших движению некий демократический и либеральный характер. При этом прежний интегральный национализм сохранялся. Национально-демократическое движение возглавили выходцы из Центральной Украины. Одним среди них был Черновил, у которого не было западно-украинского происхождения: он попал во Львов по распределению из Киева. Другой лидер этого движения был уроженец . В 1961 году он был осужден за организацию Украинского рабоче-крестьянского союза, в идеологии которого демократические требования переплетались с национальными. Это переплетение стало характерным для всего шестидесятничества, затем для «Руха» и, соответственно, современных национал-демократических партий 1990-х годов. Следует также сказать, что шестидесятники действовали тогда, когда на Украине национал-коммунистов уже не было. Они были все репрессированы, и каких-либо наследников не оставили. Поэтому эта национал-коммунистическая линия уже в тридцатые годы была заменена линией триединства украинского, белорусского и русского народов, а в будущей советской нации каких-либо особых национальных отличий не останется. Один из исследователей этого времени очень хорошо отмечал, что украинская культура сводилась к гопаку и галушкам или к каким-то гоголевским персонажам, которые имели явно сатирический или юмористический характер.

После такого вступления я хотел бы рассмотреть личность Петра Шелеста. Вначале напомню основные вехи его биографии. Петр Ефимович Шелест родился в Харьковской губернии, в Змиивском уезде, в селе Андреевка 1 февраля 1908 года. В этом году, мы, кстати, отмечаем столетие со дня его рождения, что было отмечено некоторыми украинскими газетами. Впрочем, на Украине его имя уже почти никому не известно, как и в России. Все знают телеведущую Ольгу Шелест, но о том, что она правнучка Петра Шелеста, никто не знает.

Из зала:

Я вот наоборот, Петра Шелеста знаю, а Ольгу Шелест не знаю.

Отец Василий:

Слава Богу. Ну, мы же в своей кампании. И даже в своей кампании считают, что Шелест - это деятель украинизации 1920-х годов, и то, что он все еще жил в 1960-е годы, - это не всем, к сожалению, известно. Но в этом я никого здесь не виню.

Интересно то, что отец Шелеста был полным георгиевским кавалером, ветераном турецкой войны. О себе он любил говорить: «Я запорожец. И мы с тобой запорожцы. Мы казаки». Хотя это была харьковская весьма русифицированная уже не совсем украинская губерния. С детства Шелест был на крестьянских работах, затем работал помощником машиниста, слесарем Харьковского паровозоремонтного завода. В пятнадцать лет он вступил в комсомол, а в 19 лет стал секретарем райкома комсомола. Он работал на заводах Харькова и Мариуполя. К 27 годам у него было три технических образования: два он получил в харьковских вузах, одно - в мариупольском. Шелест также служил в Красной армии. В 1940-м году он был направлен на партийную работу по курированию оборонной промышленности. Во время войны он находился в эвакуации, в Челябинске, где отвечал за производство танков. Позже в Саратове он отвечал за производство самолетов. После войны Шелест руководил авиационными заводами в Ленинграде и в Киеве. Под его руководством было налажено производство самолетов АН-2 и ИЛ-8. А в 1954 году Н. Хрущев, начав заниматься обновлением кадров, продвинул Шелеста в секретари Киевского горкома партии и ввел в состав ЦК КПУ. После XX съезда П. Шелест возглавлял комиссию Верховного Совета по реабилитации незаконно репрессированных граждан на территории Киевской и Винницкой областей. В 1957 году Шелест - уже первый секретарь киевского обкома, в ЦК КПУ продолжал заниматься вопросами оборонной промышленности. В 1963 года по прямому предложению Никиты Сергеевича Шелест был избран первым секретарем ЦК КПУ на место пошедшего на повышение . Под влиянием и (кстати, Брежнев – выходец из Восточной Украины, из Днепропетровской области, на заседании Политбюро подвергал сомнению существование украинского языка, о чем с негодованием писал Шелест в своих дневниках. Брежнев - это представитель номенклатуры сталинского времени, которая сменила национал-коммунистов и которая проводила линию на смешение нации в единый русифицированный советский народ) Шелест участвовал в смещении . На расширенном заседании ЦК КПСС в 1964 года Шелест первым выступил с критикой Никиты Сергеевича, в чем впоследствии по свидетельствам его родственников горько раскаивался. В качестве вознаграждения за эту антихрущевскую деятельность Шелест был введен в состав Политбюро и Президиум Верховного Совета СССР. Однако уже в 1971 году в состав Политбюро от УССР был введен председатель Совета министров . Щербицкий был представителем брежневского днепропетровского клана. Было ясно, что представителем в Политбюро от Украины может быть только один человек и им остается Щербицкий. И в то же время еще в 1970 году председателем КГБ Украины был назначен Виталий Федорчук, которому от Политбюро было поручение задание собрать собирать компромат на Шелеста.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6