Итак, слияния и ценовые сговоры являются столь же полезными для общественного благосостояния практиками, как и создание фирм. Борьба с ними будет означать целенаправленный подрыв процесса уравновешивания экономики и, следовательно, ее приближения к максимальной эффективности.
Дискриминация
Запрет на дискриминационные условия контрактов содержится в ст. 5 ФЗ «О конкуренции…», где под это нарушение подпадает «создание условий доступа на товарный рынок, обмена, потребления, приобретения, производства, реализации товара, которые ставят один или несколько хозяйствующих субъектов в неравное положение с другим или другими хозяйствующими субъектами».
С юридической точки зрения данная статья не имеет определенного смысла, так как единственным «равенством» в гражданском праве является принцип равенства правового режима для всех субъектов гражданского права, что предъявляет требования к отношению предпринимателей к законодательству, а не предпринимателей друг к другу[70].
С экономической же точки зрения данный запрет направлен непосредственно на конкуренцию. Фундаментальным фактом для анализа проблемы «неравенства» в этой области является то, что хозяйствующие субъекты действительно «не равны», что легко доказать тем, что при наложении дискриминационных условий их различают. Однако неравенство хозяйствующих субъектов, хотя и в любой отдельный момент времени может казаться не оправданной издержками привилегией, основывается на предпринимательском предвидении тех форм поведения, которые обеспечат наилучшие условия ведения бизнеса. Таким образом, ценовая дискриминация является формой закрепления и вознаграждения предпринимательского успеха и в этом качестве должна поддерживаться.
«Связывание»
Запрет этой практики содержится в формулировке ФЗ «О конкуренции…», осуждающей «навязывание контрагенту условий договора, не выгодных для него или не относящихся к предмету договора».
Прежде всего, отметим юридическую несостоятельность данной формулировки. Отказ в отнесение чего-либо к «предмету договора» - концепция абсолютно произвольная и не имеющая обоснования ни в экономической теории, ни в юридической практике т. к. «в широком смысле слова предмет охватывает весь набор показателей того, по поводу чего заключен договор»[71]. Таким образом, «предмет договора… представляет собой действия (или бездействие), которые должна совершить (или от совершения которых должна воздержаться обязанная сторона»[72].
С экономической же точки зрения подобный запрет является серьезным ограничением конкуренции, уменьшая возможности предпринимателей предлагать потребителям оптимальные наборы товаров (контрактов). Разумеется, понятие «оптимальные» относится к рынку в целом, а не к каждому отдельному потребителю. Очевидно, что некоторые потребители могут быть заинтересованы в раздельной продаже пиджака, брюк и пуговиц или раздельной продаже операционной системы и браузера: ведь в обоих случаях речь идет о товарах, которые могут существовать отдельно. Более того, потребитель или антимонопольные органы в обоих случаях могут заключить, что фирмы, «связывающие» товары, переносят свою монопольную власть с одного рынка на другой, т. е. с рынка операционных систем на рынок браузеров и с рынка пошива костюмов на рынок пуговиц. Однако описание возможных опасностей, связанных с данной практикой, не может быть признано убедительным. Монопольная прибыль, будучи извлечена из одного товара, не добавляет ничего для возможности получения монопольной прибыли от «связанного» товара[73].
Таким образом, противодействие «связанным продажам» является препятствием для процесса конкуренции. Конечным результатом такой политики является подавление возможностей для инноваций и падение благосостояния общества.
Создание препятствий для входа на рынок
«Создание препятствий доступу на рынок (выходу с рынка) другим хозяйствующим субъектам» входит в число деловых практик, запрещаемых ст. 5 ФЗ «О конкуренции…».
Проблемой данного запрета, как и обсуждаемых выше, является «равновесное» понимание конкуренции. Однако предлагаемое в данной работе определение конкуренции предполагает, что она состоит в том, что предприниматели пытаются сделать что-то отличное и лучшее, чем у конкурентов. Необходимыми частями этого является убеждение потребителей своего товара в его полезности, а также владельцев капитала в перспективности кредитования. Неудача в попытке сделать это по причине действий конкурента является не «ограничением» конкуренции, а непосредственной частью процесса конкуренции и попытка ему препятствовать будет означать исключение ряда возможностей для увеличения общественного благосостояния.
Регулирование естественных монополий
Для того чтобы дать краткую характеристику теории естественных монополий, мы еще раз приведем «квалифицирующие признаки» естественной монополии (ЕМ):
- возрастающая отдача от масштаба; определенная форма кривой спроса; нежелательность конкуренции в данной отрасли.
Считается, что в указанной ситуации может возникнуть монополистическое ценообразование и ограничение предложения, постулируемые доктриной монопольных цен (см. раздел 4.2). Данная теория была достаточно подробно рассмотрена выше, а потому нет необходимости возвращаться к ее обсуждению в данном разделе. Здесь мы рассмотрим только «особенные части» теории ЕМ.
Прежде всего, заметим, что возрастающая отдача от масштаба на определенном участке кривой спроса является одной из наиболее широко распространенных черт промышленного производства. Чертой, настолько характерной, что долгое время постулировалась авторами экономических трактатов, считавших характерной особенностью сельского хозяйства – убывающую, а промышленности – возрастающую отдачу от масштаба[74].
Таким образом, сама по себе отдача от масштаба не является проблемой – в противном случае «проблемными» могут быть объявлены большинство растущих предприятий, не достигших «оптимальных» размеров.
Наличие же малоэластичного спроса вызывает проблемы только в терминах уже рассмотренной нами доктрины монопольных цен. Поэтому здесь мы обратимся к последнему, отличительному, признаку ситуации ЕМ – нежелательности конкуренции.
Постулируемая законодательством нежелательность конкуренции в сферах ЕМ связывается с особенностями соотношения между спросом и издержками, а именно, «спрос на релевантном рынке может быть удовлетворен с меньшими издержками одной фирмой, а не двумя и более» [75]. В такой ситуации либо конкуренция будет недолговечна, и в конце концов на рынке останется одна фирма, либо будет «потребляться больше ресурсов, чем необходимо» [76].
Даже если отвлечься от того, что потребление большего количества ресурсов, чем «необходимо» говорит не о неэффективности, а о неправильной оценке наблюдателем или фирмой выгод и издержек, связанных с возможным слиянием, вывод о роли конкуренции на естественно-монопольном рынке остается крайне уязвимым. Одно дело – считать, что на определенном рынке может эффективно действовать одна фирма, совсем другое – считать, что конкуренция не может определить, какая именно фирма будет этой «одной». В рамках сформулированного нами понимания конкуренции как процесса подобная логическая ошибка не могла бы возникнуть: конкуренция никак не была бы связана с количеством фирм. Однако для ФЗ «О конкуренции…» отождествление конкуренции с количеством фирм вполне естественно.
Но если мы признаем, что даже наличие только одной фирмы в отрасли не делает конкуренцию менее реальной, то основания для государственного регулирования такой отрасли становятся гораздо менее обоснованными. По крайней мере, обоснование регулирования «естественных монополий» придется искать за пределами самого понятия «естественной монополии». Таким образом, нет оснований считать «естественную монополию» отдельной теоретической проблемой[77].
Антимонопольное законодательство и права собственности
Отдельным представляющим практическую важность вопросом является проблема фактического отрицания прав собственности в рамках идеологии антимонопольного регулирования.
Ответственный за это тезис в наиболее простой формулировке сводится к тому, что «собственность\собственник должен быть эффективным», что подразумевает, что собственность должна использоваться таким образом, чтобы максимизировать общественное благосостояние.
В более утонченной этот посыл используется Р. Коузом во влиятельной работе «Природа социальных издержек», где обосновывается перераспределение прав собственности по мотивами эффективности использования ресурсов.
Попробуем кратко изложить логику рассуждений Р. Коуза. Внешние эффекты являются проблемой двухсторонней. Как запрет на внешние эффекты, так и его отсутствие приносит вред одной из заинтересованных сторон. Таким образом, существует проблема минимизации вреда, решение которой – в оптимальной спецификации прав собственности. При отсутствии трансакционных издержек начальное распределение собственности не влияет на ее использование. При наличии же трансакционных издержек суды должны специфицировать права собственности в пользу той стороны, которая получила бы эти права при их отсутствии[78].
Здесь заметим, что обоснование Р. Коузом того, что любая спецификация прав предполагает ущерб для одной из заинтересованных сторон, не совсем корректно[79]. Ущерб означает потери по сравнению с какой-либо исходной ситуацией, а Р. Коуз для обоснования ущерба для обеих сторон в ходе рассуждения одну исходную ситуацию подменяет на другую. В одной ситуации индивида А лишают имевшегося у него права причинять ущерб, в другой – индивида В права на защиту, которым он до этого обладал[80].
Посмотрим, как будет выглядеть известная цитата Р. Коуза, если возможность подмены будет исключена. Это можно достичь, если заменить букву А оригинала на «карманник», а В на «прохожий». В таком случае исходная ситуация распределения прав собственности будет очевидной на протяжении всего изложения[81]:
«Традиционный анализ затемнял природу предстоящего выбора. Вопрос обычно понимался так, что вот карманник наносит ущерб прохожему, и следует решить, как мы ограничим действия карманника? Но это неверно. Перед нами проблема взаимообязывающего характера. Оберегая от ущерба прохожего, мы навлекаем ущерб на карманника. Вопрос, который нужно решить, - следует ли позволить карманнику наносить ущерб прохожему или нужно разрешить прохожему наносить ущерб карманнику? Проблема в том, чтобы избежать более серьезного ущерба»[82].
Итак, полученный Р. Коузом вывод нетривиален: карманнику необходимо дать возможность воровать, если окажется, что ущерб прохожего от потери средств будет меньше, чем «ущерб» карманника от запрета на кражу[83]. Правда, как добавляет один из ведущих российских сторонников этого подхода А. Шаститко, при наличии высоких издержек использования правовой системы, «вполне рациональным может оказаться вариант сохранения статус-кво как наиболее экономичного» [84].
Вполне вероятно, что полученные выводу самому Р. Коузу могли показаться абсурдными, но они непосредственно следуют из использованной им мысленной операции – неявной замены одного эталонного состояния другим. В ситуации 1 прохожий на законных основаниях обладает кошельком, а карманник им не обладает, хотя и желал бы. С точки зрения обычной логики никто никакого ущерба никому не наносит. Но если, в соответствии с логикой Р. Коуза, принять в качестве эталонной ситуацию 2, в которой не у прохожего, а у карманника есть желанный кошелек, то можно утверждать, что в ситуации 1 прохожий наносит карманнику ущерб, так как не дарит ему имущество, который тот мог бы и хотел иметь. Поэтому если карманник предъявит имущественные претензии к прохожему, то суд не может просто исходить из сложившихся прав собственности, а должен назначить собственника в соответствии с требованиями эффективности. Поскольку же люди постоянно взаимодействуют друг с другом и нередко придают ценность объектам, находящимся в чужой собственности, результатом такого подхода является то, что практически любые права собственности могут быть подвержены пересмотру по желанию не-собственников вне зависимости от законности этих прав.
Приводимые в статье Р. Коуза подтверждают общее правило: в предлагаемой системе права собственности в качестве прав отсутствуют[85] - cуд или регулирующий орган по соображениям оптимизации использования ресурсов может в любой момент передать собственность тому, кто в ней «нуждается» больше всего.
Например, в случае, если этого потребуют соображения «эффективности», суд не должен защищать фермера от потравы его земли соседским скотом или даже от владельца паровоза, искры от которого поджигают посевы. Приведем для сравнения традиционное решение обоих ситуаций:
«Если кто потравит поле, или виноградник, пустив скот свой травить чужое поле, [смотря по плодам его пусть заплатит со своего поля; а если потравит всё поле,] пусть вознаградит лучшим из поля своего и лучшим из виноградника своего.
Если появится огонь и охватит терн и выжжет копны, или жатву, или поле, то должен заплатить, кто произвел сей пожар». (Исх. 22:5-6)
Итак, используемая в антимонопольном регулировании идеология «эффективного собственника» означает размывание прав собственности – частный собственник становится исключительно временным управляющим, действующим при управлении в общих интересах[86].
Глава 3 Антимонопольное регулирование: нормативный анализ
Антимонопольное регулирование является одной из наиболее дискуссионных областей экономической политики. Наиболее часто предметом критического обсуждения становится теория, которая лежит в основе этого вида регулирования[87].
Тем не менее, даже если в целях дискуссии принять предпосылку о верности традиционной позитивной теории антимонопольного регулирования, из этого непосредственно не будет следовать вывод о необходимости существования антимонопольного законодательства. Такой вывод может быть сделан только при условии введения в анализ дополнительных аргументов из области этики, которую экономисты предпочитают называть «нормативной экономической теорией». Именно этика как учение о должном позволяет экономисту выдвигать рекомендации на основе собственных теоретических представлений. Ведь непосредственный вывод рекомендаций («надо пойти на улицу») из позитивных утверждений («сегодня хорошая погода») с точки зрения правил логики невозможен – требуется ценностное суждение (например, «каждый, кто сталкивается с хорошей погодой, должен идти на улицу»).
Если применять эту логику к предмету обсуждения, то станет видно, что даже теоретическое обоснование уменьшения эффективности использования ресурсов в результате монополизации само по себе не достаточно для обоснования необходимости антимонопольного законодательство. Достаточным это обоснование становится только в том случае, если вводится тезис о том, что целью государственной политики является именно обеспечение эффективности использования ресурсов. Данную идею условно можно назвать «этикой эффективности».
Применительно к капиталу эта этика означает, что владелец имеет моральную обязанность использовать его в «общественно-полезных» целях, например, предоставляя доступ к нефтепроводу своим конкурентам. Применительно к труду эта идеология была изложена общественным обвинителем по делу о «тунеядстве» И. Бродского: «в нашей стране человек должен трудиться, создавать ценности: станки, хлеб».
Вполне очевидно, что подобные идеи должны обсуждаться в терминах этики, т. е. дисциплины, предметом которой и являются ценностные (нормативные) суждения.
В предыдущей главе мы уже обращали внимание на одну из проблем соотношения традиционной морали и этики эффективности – расхождение в вопросе о собственности. Однако не менее важным представляется и другое расхождение – различие в критериях нравственного (должного) поведения. Так, для этики эффективности характерной чертой является отождествление моральных поступков с поступками, направленными на «благо народа». В то же время для традиционной морали критерием нравственности является собственно содержание поступка и добродетельность целей, к которым поступок направлен. Например, для сторонника одной из трех авраамических религий (иудаизм, христианство, ислам) даже бескорыстное служение тому, что считают благом жители Содома и Гоморры, не является поводом признать человека добродетельным[88]. Скорее наоборот, в силу греховности того, что для жителей этих городов было «общим благом».
Таким образом, этика эффективности предполагает серьезный отход от традиционного взгляда на мораль. Вместо абсолютных ценностей, основания которых не лежат в суждениях отдельных людей, устанавливается «нравственная демократия» объявляющая должным поведением то, что соответствует интересам большинства.
В ряде случаев требования этих двух подходов к морали могут совпадать. Например, если приверженец этики эффективности признает войну неэффективным способом увеличения богатства, он будет выступать против начала боевых действий, хотя и по другим причинам, чем те, кто принципиально не приемлю убийства. Но нередко рекомендации могут и отличаться. Так, передача собственности от состоятельных членов общества к менее состоятельным может быть признана «эффективной», хотя с традиционной точки зрения должна считаться воровством.
Разумеется, с точки зрения сторонника этики эффективности такой подход можно назвать «прагматичным», однако с точки зрения других этических систем речь идет о разрушении, релятивизации нравственного.
Подведем итоги. Одной из основ антимонопольной политики наряду с различными теориями конкуренции и монополии является определенная этическая система, которая мы условно обозначаем как «этику эффективности». Принятие этой этики представялется опасным в двух смыслах.
Во-первых, с экономической точки зрения данная система предполагает фактический отказ от признания прав собственности.
Во-вторых, с собственно этической точки зрения речь идет о подрыве жизни в обществе при помощи размывания критериев нравственности.
В случае если экономист, тем не менее, принимает этику эффективности, спор относительно полезности антимонопольной политики остается возможным, но исключительно в области теории.
В случае же, если экономист принимает традиционные критерии моральности, то теоретическое обсуждение последствий антимонопольного регулирования или его отсутствия может оставаться интересной исследовательской проблемой, однако уже не будет непосредственно влиять на практические рекомендации. Даже если антимонопольное регулирование будет признано в каком-либо смысле эффективным из этого не будет следовать его желательности.
Глава 4 Антимонопольное регулирование: исторический анализ
Независимость истории от теории
Во второй главе мы уже не раз затрагивали опыт применения антимонопольного законодательства для регулирования различных деловых практик. Однако обращения к опыту были эпизодическими и вводились скорее для того, чтобы показать различные взгляды на проблему различных авторов, чем искать в них основания для собственно теоретических выводов.
В рамках данной главы, однако, история антимонопольного законодательства становится самостоятельным, центральным, сюжетом. В этой ситуации разъяснение того значения, которое мы придаем историческому опыту, становится абсолютно необходимым.
Наиболее кратко это значение может быть выражено словом «иллюстрация», где «иллюстрация» представляет собой картинку, смысл которой может быть определен путем чтения сопутствующего текста.
Такая позиция основана на двух положениях.
Во-первых, свидетельства опыта всегда представляют собой целенаправленное искажение Фактов, т. е. информации, которая доступна всеведущему существу. Изложение любого случая человеком является изложением того, что данный человек считает относящимся к данному конкретному случаю. Следовательно, описание фактов уже само по себе предполагает некоторое представление о связях различных явлений между собой, т. е. теорию[89].
Во-вторых, даже абсолютно точный опыт обладает для теории лишь весьма ограниченной полезностью. Опыт – это всегда опыт прошлых событий: все, что можно сказать на его основе это то, что во всех наблюдаемых случаях встречалась некоторая закономерность. Однако никакой опыт не способен дать гарантии того, что действие закономерности не прекратится или что не существует необнаруженных нами случаев, на которые выявленная закономерность не распространялась[90].
Все это показывает, что универсальные закономерности могут быть обнаружены только в рамках собственно теоретических рассуждений. Исторический же опыт полезен как материал для интерпретаций, позволяющих лучше показать разницу в подходах, либо послужить импульсом для собственно теоретической работы.
Акт Шермана и происхождение антимонопольного законодательства
Наиболее известным антимонопольным законом в мировой практике является Акт Шермана (1890), ставший модельным законом для многих стран и основой для широкой судебной практики, как в США, так и за их пределами. Именно этот факт делает историю принятия Акта полезной и для обсуждения проблем российского антимонопольного законодательства.
Однако из сказанного, однако, вовсе не следует, что история антимонопольного законодательства начинается в конце 19 века. Реальная история антимонопольных мер гораздо древнее: наиболее раннее упоминание о монополистических деловых практиках относится к Кодексу Хамураппи, принятому примерно в 2100 г до н. э. В 347 г до н. э. термин «монополия» впервые появляется в «Политике» Аристотеля, а в начале нашей эры впервые используется на латинскому языке императором Тиберием. Дальнейшее распространение концепции можно отнести на счет включения запрета монополистических практик в Кодекс Юстиниана, оказавший серьезное влияние на развитие западноевропейского права[91].
В свете наличия столь длинной истории антимонопольных законов особенно необычным становится тот факт, что соответствующая теория, позволяющая демонстрировать предполагаемые потери от наличия монопольной власти появилась гораздо позже, более чем через 3500 тысячи лет. Прежде всего, это потребовало появление теории совершенной конкуренции, ставшей стандартом эффективности, начало которой было положено работой Курно, впервые вышедшей в 1838[92]. Однако сама по себе теория совершенной конкуренции не могла послужить обоснованием борьбы с монополиями и нуждалась в аппарате, который мог бы продемонстрировать ее превосходство перед другими формами организации рынка, что стало возможным только после введения Маршаллом термина «потребительский излишек»[93].
Таким образом, происхождение антимонопольных законов стоит искать не в экономической теории благосостояния, а в тех или иных интересах отдельных людей, которые могли определить, какая политика лучше соответствует их целям, без обращения к понятиям «совершенной конкуренции» и «потребительского излишка». Именно с этой точки зрения мы рассмотрим события сопровождавшие принятие Акта Шермана.
Наиболее распространенной на сегодня является точка зрения связывающая принятие данного Акта с защитой интересов потребителя[94]. Такой подход предполагает, что целью законодателей была борьба с монополистическим ограничением предложения и завышением цен. Обоснование этого подхода авторы находят в анализе текста Акта, а также материалов парламентских обсуждений, отождествляя «ограничения торговли», признаваемые незаконными ст. 1 Акта, с ограничением выпуска.
Однако исследования показывают многочисленные фактологические недостатки такой позиции.
Во-первых, стоит отметить, что термин «ограничения торговли» хорошо знаком английскому и американскому общему праву и не имеет значения «ограничение выпуска». В стандартном употреблении этот термин относится не к отношениям производителя и потребителя, а к отношениям между производителями, обозначая препятствия и запреты для занятия определенным бизнесом[95].
Во-вторых, первоначальный текст законопроекта был направлен как против деловых практик «повышающих издержки потребителя», так и действий, чьей целью может быть «предотвращение полной и свободной конкуренции»[96]. Независимые упоминание о двух целях, которые сохранялись достаточно долго в ходе работы над законопроектом показывают, что «полная и свободная конкуренция» означала что-то отличное от максимизации благосостояния потребителей[97].
В-третьих, обзор получаемой сенатором Шерманом корреспонденции показал, что он не получал писем от каких-либо групп потребителей, в которых бы содержалось предложение ввести антимонопольное законодательство. В то же время, он получал большое количество подобных предложений со стороны малого бизнеса, в особенности, со стороны нефтепереработчиков[98].
Однако более важное значение стоит придавать анализу развития экономики в годы непосредственное предшествующие принятию Акта. В случае, если причиной появления Акта была защита интересов потребителей, то в обвиняемых в монополизме отраслях стоит ожидать монополистического ограничения предложения и вытекающего из этого повышения цен. В случае же, если Акт был направлен на поддержку отдельных производителей, следует ожидать более интенсивную конкуренцию, рост объемов производства и снижение цен.
ДиЛоренцо анализ[99] показывает, что именно вторая ситуация была характерна для десятилетия предшествующего принятию Акта. В подозреваемых в монополизме отраслях, статистика по которым была доступна, цены падали быстрее, чем в других отраслях, а выпуск рос более значительными темпами. Эту ситуацию может проиллюстрировать приведенная ниже таблица. (Таблица 1) Ничем не отличалась ситуация и в отраслях, объявленных «естественными монополиями»[100]. Очевидно, что такая ситуация совершенно не похожа на то, что обычно понимается под монополистическим поведением - ограничение выпуска и завышение цен.
При этом, стоит обратить внимание на том, что Акт Шермана только закрепил на федеральном уровне положения тех многочисленных антимонопольных актов штатов, которые стали приниматься начиная с 1867 года. Те нормы, которые до этого распространялись на деятельности компаний внутри штатов стали распространяться и на торговлю между штатами.
Таблица 1. Изменение цен и объемов производства в «монополизированных» и «немонополизированных» отраслях
Рост выпуска
номинальный ВВП
16
реальный ВВП
24
средний по «монополизированным» отраслям
62
средний по «монополизированным» отраслям
175
хлопковое масло
151
сталь
258
изделия из кожи
133
цинк
156
такелаж и бечевка
166
уголь
153
Джут
57
стальные рельсы
142
нефть
79
сахар
75
Рост цен
ИПЦ
-7
Сталь
-53
очищенный сахар
-22
Свинец
-12
Цинк
-20
Источник: Thomas DiLorenzo "The Origins of Antitrust Rhetoric vs. Reality" Regulation, Volume 13, Number 3, Fall 1990 (http://www. cato. org/pubs/regulation/regv13n3/reg13n3-dilorenzo. html)
Обращение же к законодательству штатов позволяет обнаружить некоторые детали, которые легко упустить, если сосредотачиваться исключительно на федеральном уровне. Этим обстоятельством является та серьезная роль, которую фермерское лобби играло и играет в американской политике. Основными представителями фермеров в политической системе США являются республиканцы, к которым и принадлежал сенатор Джон Шерман.
На протяжении долгого времени республиканская партия выступала защитницей высоких внешнеторговых тарифов, важнейшей задачей которых была защита фермеров. Подобный способ защиты был вполне эффективным и адекватным той ситуации, когда фермерские хозяйства сравнимого уровня технологического развития предлагали сходные товары. В таком случае, основную угрозу для фермеров представляли их коллеги из других стран.
Однако интенсивная капитализация экономики, происходившая в конце 19 века, привела к появлению механизированного аграрного производства, расположенного, в основном, в Чикаго. Это производство имело серьезные преимущества в эффективности перед мелкими фермерами, что угрожало их существованию. В этой ситуации основную угрозу представляли не такие же мелкие хозяйства других стран, а более крупные предприятия внутри страны, что сделало относительно неважным международный протекционизм и повысило важность внутреннего протекционизма – антимонопольного законодательства.
Указанные обстоятельства позволяют считать, что антимонопольные законы принималась не как реакция на монополизм, а напротив, как средство борьбы с интенсивной конкуренцией, характерной для времени индустриализации. Соответственно, применение этих законов связано не с большей, а меньшей конкуренцией, и, соответственно, более низкими темпами роста
В этой связи особое значение приобретает сформулированный в ст. 7 ФЗ «О конкуренции…» запрет органам государственной власти «принимать акты и (или) совершать действия, которые ограничивают самостоятельность хозяйствующих субъектов, создают дискриминационные условия деятельности отдельных хозяйствующих субъектов, если такие акты или действия имеют либо могут иметь своим результатом недопущение, ограничение, устранение конкуренции и ущемление интересов хозяйствующих субъектов».
По нашему мнению, это единственная норма данного закона, результатом применения которой является рост конкуренции и общественного благосостояния. Важно отметить, что в свете приведенного в данной работе анализа, последовательная ее реализация должна означать полную отмену антимонопольного законодательства (за исключением обсуждаемой статьи 7 ФЗ«О конкуренции…»).
Глава 5 Международный контекст
Антимонопольное регулирование и свобода торговли: проблемы соотношения
Полезность свободной международной торговли для благосостояния граждан является одной из достаточно немногих "точек согласия" среди экономистов. Так, например, в 1990 г. снижение тарифов и квот безо всяких оговорок поддерживали 76% американских экономистов, а с определенными оговорками - 94%[101].
Полезность же антимонопольного законодательства (АМЗ) вызывает гораздо большие сомнения (уровень безоговорочной поддержки, по тем же данным, составлял 35%). И эти сомнения будут усиливаться по мере осознания того, что выбор неизбежен: либо защита свободной торговли, либо поддержка антимонопольного законодательства.
Непреодолимое противоречие между свободой международной торговли и АМЗ достаточно легко увидеть, если обратить внимание на историю АМЗ, изложенную в четвертой главе, где показывается роль антимонопольного законодательства как замены протекционизму при защите от «внутренних конкурентов».
В дальнейшем успешный опыт борьбы с конкуренцией внутри отдельных стран оказался полезным и в международной торговле, где различные меры антимонопольной политики стали применяться для устранения конкурентов иностранных. В результате, АМЗ стало одной из наиболее опасных и, при этом, респектабельных форм современного протекционизма.
Соотношения между АМЗ и "классическим" протекционизмом, несколько упрощая, можно выразить следующим образом. Протекционизм направлен на противодействие иностранным компаниям, а АМЗ - на противодействие крупным компаниям. Таким образом, существуют как "точки взаимодействия", так и "поводы для столкновения" (см. Таблица 2).
Таблица 2. Сравнение "мишеней" антимонопольного законодательства (АМЗ) и протекционизма (П)
Основная «мишень»
Российские компании
Иностранные компании
Большие компании
АМЗ
АМЗ и П
Малые компании
-
П
АМЗ используется как оправдание протекционизма в борьбе против иностранных компаний. Наиболее характерным инструментом в этой борьбе является антидемпинговое законодательство, которое ставит своей целью защиту промышленности под предлогом противодействия "нечестной конкуренции".
Так, недавно американская алюминиевая компания Alcoa инициировала расследование предполагаемого случая демпинга со стороны Hulett Aluminium (ЮАР), компании, доля которой на мировом рынке (1,2%) намного меньше доли Alcoa (13,5% в 2002 году). При этом объем продаж, которые Alcoa рассматривает как демпинговые, также составляет менее 1% алюминиевого рынка США[102]. Соотношение размеров компаний в описанном случае таково, что не может быть даже и тени подозрения, что Hulett Aluminium действительно пыталась при помощи демпинговых продаж выдавить конкурента с рынка. Зато есть все основания считать, что целью Alcoa является устранение конкуренции руками правительства и поддержание максимально возможных цен.
Противоречия между АМЗ и протекционизмом выражаются в том, что АМЗ препятствует развитию тех самых крупных национальных компаний, которые протекционистские меры призваны защищать.
Например, 9 сентября 2003 года австралийская Competition and Consumer Commission запретила создание альянса между австралийской авиакомпанией Qantas airline и новозеландской Air New Zealand. В рамках альянса предполагалась покупка австралийской компанией 22,5% акций Air New Zealand. Причиной намечавшейся сделки была угроза разорения Air New Zealand, о которой компания заявила в августе, объяснив это конкуренцией с намного более крупной Qantas. Подобная угроза не выглядела нереалистичной в свете нескольких лет убытков и банкротства австралийского филиала Air New Zealand, после которого правительство Новой Зеландии было вынуждено потратить на спасение компании 531 млн долларов.
В конце октября от одобрения сделки отказалась и новозеландская Commerce Commission, заявившая, что предлагаемый план "повредит конкуренции и потребителям и, следовательно, не в интересах новозеландцев.
Таким образом, в результате слаженных действий регуляторов, австралийскому антимонопольному ведомству удалось предотвратить расширение бизнеса национальной компании, а новозеландскому - "стимулировать конкуренцию", поставив под угрозу существование фирмы, которая могла бы стать прибыльной[103]..
С другой стороны, протекционистские меры препятствуют иностранным компаниям конкурировать с национальными компаниями, что должно бы было приветствоваться "по теории" АМЗ.
Эти проблемы уже содержит упомянутая переписка сенатора Шермана. Так, в августе 1888 года руководитель John Deere Company в Иллинойсе просил Шермана и республиканцев принять антимонопольное регулирование, основываясь на следующей проблеме: "Мы наблюдаем значительное недовольство со стороны промышленников по поводу трестов и объединений, которые существуют в большинстве сырьевых отраслей... Несмотря на то, что эти объединения {combinations} могут и не являться прямым порождением протекционистских тарифов, в ряде случаев такие объединения была бы невозможны, а в других затруднительны, если бы не было тарифов... Мы верим в протекционистский тариф на том основании, что он повышает общее благосостояние, но {наша} лояльность подвергается жестоким испытаниям, когда мы вынуждены покупать сырье у объединений и сталкиваться с контролируемыми ими ценами, которые намного выше, чем в другом случае были бы на свободном рынке"[104].
|
Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 |
