ВГ: Этот квартал назывался  «Миллионка» ...

ЗЛ: Да-да. Но, с другой стороны, во Владивостоке был открыт и театр, где ставили «Капитанскую дочку» Пушкина (в переводе Лепешинского), повесть «Дубровский».  Туда приезжал китайский поэт Эми Сяо. А когда ставилась «Сказка о царе Салтане», то китайские артисты исполняли боевые акробатические сцены, характерные для пекинской оперы. В результате, постановка стала более яркой и эмоциональной. Именно они, эти люди, были носителями двух культур. И в этом была их особая привлекательность…

Конечно, большое влияние на меня оказал и Михаил Филиппович Юрьев — специалист по новейшей истории Китая, ставший заведующим кафедрой после Ларисы Васильевны. Он очень заботился обо всех студентах и молодых преподавателях. Потом он стал еще и заместителем директора Института восточных языков по научной части. И он был для всех как отец родной. Он мог пригласить человека и спросить: «Когда ты напишешь статью, диссертацию? К такому то времени приходи ко мне, я проверю». На кафедре, в целом, было очень теплое, внимательное отношение к студентам. И я воспринимала наш институт как своеобразный «оазис», где все мы, преподаватели и студенты, жили единым коллективом. Достаточно сказать, что когда осенью 1957 года я поехала в Китай, то нас пришли провожать не только наши друзья-студенты, но и все преподаватели. Потому что это был прорыв! Впервые мы ехали учиться в страну изучения! И это произвело потрясающее впечатление не только на китаистов! У нас даже не спрашивали, на какой срок мы едем. Этот вопрос было даже как бы неприлично задавать. Потому что мы были готовы на все. Вот, такое было романтичное отношение к Китаю. Было счастье от того, что мы едем в страну изучения. И я думаю, что такое доброжелательное отношение к Китаю сохранялось даже когда испортились отношения двух стран. Помню, уже после возвращения на родину в 1960 году я работала переводчиком с приезжавшим на гастроли китайским Ансамблем песни и пляски народной армии. Отношения между нашими странами становились все более прохладными. Но, несмотря на уже наметившиеся противоречия в политической области, на представление приходила масса народу.

Но вернемся к Ларисе Васильевне Симоновской, человеку высокой культуры. Она читала лекции не только по истории и историографии Китая в широком контексте мировой культуры. Она владела этими знаниями. Знала немецкий, французский язык. Кстати говоря, в китаеведении она появилась тоже не случайно, а потому что жила в Харбине, хотя была родом с Полтавщины. У нее был потрясающий отец – отважный офицер, который имел много орденов. Потом семья переехала в район КВЖД и с детства Симоновская впитала аромат ярких цветов на сопках Маньчжурии, впечатления о бурном нраве Сунгари. Видимо, все это, заложенное в детстве, повлияло на ее выбор специальности. Потом уже актуальность изучения Китая возросла в связи с политической ситуацией в мире. Я всегда интуитивно чувствовала, что она из очень культурной среды. Когда я училась, я еще ничего не знала об ее прошлом. После своего отъезда из Китая они оставили потрясающую библиотеку – «библиотеку Симоновских»…

Как ведущий китаевед, профессор Симоновская встречалась с Хоу Вай-лу, Го Мо-жо. Она была в центре всех событий, связанный с Китаем. Она очень беспокоилась о том, как пройдет наше обучение в Китае.

ВГ: Кто преподавал Вам китайский язык в Москве и в Китае?

ЗЛ: Было много учителей. В частности. Юлия Николаевна Исаенко, жена известного китаиста. Вэньянь (древнекитайский язык) нам преподавал . Но интересно, что когда мы приехали в Пекин, мы поняли, что изучали совсем другой китайский язык! Наши русские учителя тогда не знали тонов. И потому нам пришлось один год доучиваться китайскому языку. У русских студентов был общий акцент. И китайцы, смеясь, говорили, что мы разговариваем на «шаньдун хуа» (шаньдунском диалекте). Большое впечатление на меня тогда произвело то, что работы нужно было писать на определенное количество иероглифов. Писали все это в клеточках…  Была еще такая Тамара Павловна Задоенко – преподавательница китайского языка в нашем Институте, которая уже в Китае, помимо официальных занятий языком на подготовительных курсах, обучала нас китайским тонам при помощи гитары. Так, под гитару, мы и учили эти тона. В Китае было тоже очень много учителей – особенно запомнился Тянь-сяньшэн. Вэньянь я тоже учила. А потом я еще два года занималась у профессора Дэн Гуан-мина. Это был известный в Китае специалист по сунской истории, в том числе по теме моего диплома, связанного с реформами Ван Ань-ши (XI век).

ВГ: Я знал этого профессора! Встречался с ним в 1987 году, у него дома, в кампусе Пекинского университета!.. Скажите, пожалуйста, при той первой поездке, в Китай направили всех, кто учился вместе с Вами?

ЗЛ: Нет-нет! Во-первых, группа китаистов первоначально состояла из двадцати одного человека. А потом, уже после перехода с исторического факультета в институт Восточных языков, осталось только шесть. Такая же перегруппировка была и с японистами. Выбирали нас, может быть, по успеваемости. А в Китай мы поехали только вдвоем с Ермаченко. Дело в том, что кто-то не смог поехать по различным обстоятельствам, были больны родители и т. д. 

ВГ: С кем из китаеведов Вы учились в одной группе?

ЗЛ:  У нас училась Лилия Николаевна Борох. Она была старше, но потом заканчивала в нашей группе. Волохова (Монина), Ирина Сергеевна Ермаченко (Заусцинская). Потом в нашу группу пришел Андрей Сергеевич Крушинский. Его отец был известным журналистом. Хотя Крушинский учился у нас только один год, Лариса Васильевна тоже оказала большое влияние на его судьбу.

ВГ: Эмилия Павловна Стужина была старше вас?

ЗЛ: Да, она была старше. Но потом мы работали с ней уже как коллеги. Еще я могу добавить, как шло обучение. Лариса Васильевна очень творчески и неформально нас учила. У нас были семинары, где мы, в частности, изучали труды Русской православной духовной миссии в Пекине. говорила, что русские китаеведы оставили большое наследие, которым нельзя пренебрегать. Лариса Васильевна, как я уже упоминала, хорошо знала западные языки, западную литературу. Но при этом она  настаивала на том, что русские ученые, быть может, более глубоко понимали культуру Китая, чем их западные коллеги. Одна из статей была посвящена известному китаеведу члену Русской духовной миссии Иакинфу  Бичурину…

Помню такой эпизод: наш сокурсник (корреспондент ТАСС в КНР в 1959-1962 – ВГ), кореист по специальности, тоже слушал лекции . И именно знание трудов русских китаеведов неожиданным образом повлияло на его карьеру. Как это случилось? Темой одного из семинаров было знакомство с традиционным земледелием Китая. Мы очень подробно изучали, как пользовались сельскохозяйственными орудиями китайские крестьяне. Когда наш сокурсник уехал работать в Китай, однажды он побывал с высокой делегацией в народных коммунах. Увидев сельскохозяйственные орудия крестьян, он проявил эрудицию и рассказал, как их применять. Как писал об этом с юмором он сам, все присутствующие высоко оценили его глубокое постижение крестьянского труда. Этот курьезный случай показывает как творчески, вдумчиво и глубоко подходили к изучению культуры Китая наши учителя. К сожалению, эта тенденция сейчас не сохранилась у нас в китаеведении. Сейчас все больше чтят западные труды. Не ценят те богатства, которые, словно жемчужины, рассыпаны в словарях и трудах русских китаеведов. Когда я, например, изучаю какой-то термин или проблему, то обнаруживаю, что, оказывается, о нем уже очень много написано именно в трудах русских авторов.

ВГ: А что Вы скажете о работах западных ученых?

ЗЛ: Естественно, что по роду моих занятий я читаю западных ученых. Но иногда это чтение вызывает у меня разочарование, ощущение, что чего-то в них не хватает. Особенно это касается философии. Но не хочу говорить огульно. Например, мне очень нравятся работы Гранэ. Но, все-таки, подход с точки зрения западного менталитета губителен для понимания китайской культуры. Я несколько обостряю этот вопрос. В свое время я все время стремилась читать – читать как можно больше (западных трудов). Но, прочитав, я понимала, что, к сожалению, не продвинулась в своем понимании Китая. Конечно, я считаю, что надо стоять на двух ногах, изучая и западные труды. Сегодня я с удивлением узнаю, что некоторые мои коллеги  рассматривают ту или иную научную проблему исключительно с точки зрения Запада, забывая о том, что сами они – носители русской культуры. Сейчас и значительная часть китайской молодежи стремится заимствовать западный образ жизни. Но, по моим наблюдениям, истинным китайским интеллигентам было легче общаться с русскими, чем с американцами…

ВГ: Если вернуться к Вашему первому приезду в Китай. Вы ехали на поезде? Вы помните свои ощущения, когда впервые пересекли советско-китайскую границу?

ЗЛ: Помню ощущения того времени. Вот, мы уже едем в поезде «Москва-Пекин», счастливые ожиданием непременно счастливого будущего. Еще долго в пути нас радовали букеты цветов, которыми был буквально завален наш вагон. Мы ехали семь дней и познакомились в дороге со всеми попутчиками. Оказалось, что мы едем туда в большой компании. Там были студенты — специалисты в разных сферах: и медики, и чаеводы, и филологи, – каких там только не было специальностей! За время долгого пути все мы успели не только переболеть сильнейшим гриппом, но и поправиться. Смена впечатлений, ощущения судьбоносности момента, смена пейзажей за окном, первый опыт приобщения к китайской кухне в вагоне-ресторане занимали нас и приближали к долгожданной встрече. И вот уже пошли по вагонам улыбчивые и приветливые китайские пограничники. Мы миновали пограничную станцию Отпор и оказались в Китае. Помню первые яркие впечатления: та же степь, но что-то появилось новое, неуловимое. И дело не только в том, что кругом одни китайские лица. Все как-то обустроено иначе. Безусловно, ощущение какой-то иной, незнакомой тебе жизни. Было какое-то новое, непередаваемое ощущение новой страны, ощущение того, что ты уже находишься в каком-то новом культурном поле.

И вот, мы уже в Пекинском Университете, в котором, как потом оказалось, нам предстояло проучиться три года. Появление нашей группы было весьма колоритным. Дело в том, что, отправляя нас за границу, министерство решило нас приодеть (тогда мы жили очень скромно) и выдало «подъемные» деньги. Мы их «отоваривали» всем коллективом в московском ГУМе. Помню, на эти деньги я купила себе нарядное платье. А юноши из нашей группы, чтобы не ударить в грязь лицом, все как один оделись, по моде того времени, в широченные шляпы и макинтоши советского образца. В итоге, они вызвали в (пекинском) университете настоящий шок! Ведь там было много студентов, как тогда говорили, из стран народной демократии. Они ходили в шортах, в свободной летней одежде. А эти приехали в одинаковых шляпах и макинтошах! Со стороны все это выглядело несколько комично…

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8