Метаморфозы традиционного сознания (стр. 5 )

19. Псевдоличностное и псевдотрадиционное сознание Псевдоличностное сознание является результатом последовательного отказа от традиционного, но не в прpоцессе развития личностного сознания, не через серию малых пограничных ситуаций, а под внешним давлением. Традиционное сознание заменяется набором правил, а картина мира - эксплицитной идеологией (имеющей, однако, определенную связь с "центральной зоной" этнической культуры). Постепенно состояние "острой" смуты сменяется ее хроническим течением, выражающимся в сознании особого типа - псевдотрадиционном, которое представляет собой набор интериоризированных правил и запретов, отчасти взаимосвязанных, отчасти случайных. Носители псевдотрадиционного сознания очень влияемы, поскольку границы их социума размыты, а нормы, господствующие в социуме, изменчивы. Им присуща особая тяга к социальности, как бы ностальгия по устойчивому, внутренне сплоченному, могущему стать защитой социуму. Но носители псевдотрадиционного сознания лишены такого социума и находят только его суррогат, в котором разграничение между "мы" и "они" совершается неестественным, уродливым образом; отношение к "они" внутренне нелогично, вытекает либо из абстрактных схем (эксплицитных идеологий), либо определяется текущим моментом, вырванным из контекста. Устойчивого трансфера не происходит, новое традиционное сознание не кристаллизируется. Однако, поскольку в бессознательном члена псевдотрадиционного общества продолжают присутствовать этнические константы, сохраняется возможность, при благоприятных обстоятельствах, нового самоструктурирования этноса. Если же этого не происходит, то "центральная зона" этнической культуры размывается, и бывшие ее носители либо ассимилируются в другой этнической культуре, либо служат базой для нового этногенеза.

"Ноу хау" этнопсихолога (Предисловие от первого лица к очеркам из истории разных народов)

В качестве источников информации при использовании дистанционного метода применялись самые разнообразные письменные материалы: исследования ученых этнографов, записки путешественников, заметки бытописателей, фольклорные и художественные тексты, этносоциологические исследования, газетные и журнальные статьи, официальные документы, историческая и общественно-политическая литература и т. д. При непосредственном общении с представителями этноса главное внимание уделялось их рассказам, шуткам, реакциям на различные ситуации, оговоркам, цепочкам рассуждений, аргументам, используемым ими в спорах, объяснениям различных явлений, собственного поведения и т. п., а также наблюдениям за отношениями в семье, с сослуживцами, с соплеменниками и иноплеменниками.

Принцип работы с материалом и в том, и в другом случае был примерно одинаков. Первоначально шел хаотичный набор разноплановой информации. Он продолжался до тех пор, пока я не сталкивалась с фактами в жизни этноса, абсолютно необъяснимыми, если исходить из моей собственной картины мира, с тем в поведении и реакциях членов этноса, логика чего мне была совершенно непонятна. Именно эти черты в поведении, оценках, реакциях, которые представителю иного этноса кажутся "странными", дают для исследователя богатый материал и являются той ниточкой, потянув за которую, можно постепенно раскрыть и реконструировать традиционное сознание этноса. Сами эти "странности" являются для исследователя объектами размышлений. Почему они так говорят? Почему они так поступают? Почему они так реагируют? В чем состоит их логика? Почему это высказывание в них вызывает такой протест?

Следующим этапом моих исследований было объяснение таких странностей. В каждом случае, в большей или меньшей мере, использовался метод эмпатии, сочувствия, проникновение во внутреннюю логику других людей, улавливания значений, которые они вкладывают в слова, и смыслов, которыми они оперируют. Как писал Карл Роджерс, "эмпатическое понимание заключается в проникновении в чужой мир, умении релевантно войти в феноменологическое поле другого человека, внутрь его личного мира значений..." [1, с. 209]. В процессе работы исследователь начинает угадывать реакцию представителей данного этноса на ту или иную ситуацию, учится сам воспроизводить логику рассуждения представителей данного этноса, короче, видит мир их глазами. Он строит в своем сознании модель мира, которая приблизительно соответствует той, которую имеют члены изучаемого этноса.

Антрополог Эдвард Холл писал, что "нет другого пути познания культуры, кроме как изучать ее, как учат язык" [2, с. 31]. Может быть, здесь более подходит сравнение с настройкой музыкального инструмента. Антрополог настраивает самого себя так, чтобы быть способным воспроизводить тона чужой культуры. Критерием понимания культуры Холл считал умение видеть разницу между событием А и событием Б данной культуры, которая незаметна для внешнего наблюдателя, но очевидна для всех без исключения носителей данной культуры, даже если они не в состоянии объяснить, в чем заключается эта разница. То есть критерием понимания культуры является способность к распознаванию событий в любом их внешнем проявлении. Так, человек понимает речь на своем языке, даже если у говорящего нет зубов.

В отличие от психотерапевтической практики, где активно применяется метод эмпатии, исследователь этнического сознания почти всегда лишен возможности задавать респонденту прямые вопросы и получать подтверждение или опровержение правильности своего понимания предмета. Если исследователь обращается к текстам, успех его работы во многом зависит от везения: содержится там или нет и с какой степенью полноты интересующая его информация. Да и уточняющие вопросы в этом случае задавать некому.

Часто уточняющие вопросы нельзя задавать и респонденту, поскольку последнему они могут показаться нескромными, нетактичными, глупыми, обидными, может быть, даже оскорбительными. Это обстоятельство особенно важно помнить на начальном этапе работы, когда исследователь еще не способен уразуметь, что именно представителям данного этноса кажется обидным. При этом неожиданно негативная реакция респондента, неожиданное возмущение или даже бурный протест может навести исследователя на мысль, что он задел какой-то бессознательный комплекс, и сама данная ситуация может стать материалом для интерпретации.

В итоге исследователь описывает схему, построенную в своем сознании. Слово "схема" я употребляю условно, поскольку наработанный исследователем материал присутствует в его сознании вовсе не в форме готовых информационных блоков и даже далеко не весь осознается. Это именно навык воспроизводить логику, присущую представителям изучаемого этноса по любому конкретному поводу. Это импровизация.

То, что исследователь делает, фиксируя результаты своей работы на бумаге, оказывается в конечном счете интроспекцией. Он наблюдает уже за своими реакциями, научившись сам реагировать так же, как и члены данного этноса.

Практически работу можно считать законченной, когда исследователь может угадывать реакцию этноса на те или иные внешние обстоятельства: предположить тип институций, возникающих в тех или иных условиях (например, по нескольким внешним параметрам назвать тип крестьянской общины, существовавшей в данной местности в данное время), охарактеризовать кризисные реакции (чем они провоцируются и как протекают), определить чувства и действия, вызванные теми или иными внешними событиями (например, угадать какие аргументы будут приводиться для объяснения и оправдания своих действий перед такой-то аудиторией, в таких-то обстоятельствах, то есть каков будет "образ для других" у данного этноса в тот или иной период его существования). Такие эксперименты трудны тем, что исследователь не имеет ответа, известного заранее; представители данного этноса сами не знают своей будущей реакции.

Таким образом, проверяется не знание предмета, а умение мыслить в данной логике, и отсутствие серьезных ошибок в "предсказаниях" дает, на наш взгляд, исследователю право браться за объяснение фактов из прошлой жизни этноса.

Опыт, приобретенный с помощью эмпатии, никогда не становился для меня предметом фиксации и специального научного исследования. Во-первых, по причинам этического характера: ведь антрополог имеет дело не с отвлеченной схемой, а с живым содержанием этнического сознания, которое, будучи выставленным на всеобщее обозрение, может причинить представителям данного этноса боль или быть воспринято ими как оскорбление. Во-вторых, потому что, говоря словами Э. Холла, "почти невозможно передать свое понимание [содержания культуры] тому, кто не пережил того же опыта" [2, с. 32].

Однако этот опыт помогает понимать тот материал, который является непосредственным объектом исследования (главным образом письменные источники), и придает уверенности при их интерпретации.

Я настаиваю, что применяемый мною метод дает в достаточной мере достоверный результат, во всяком случае не менее достоверный, чем распространенные инструментальные методы, где гипотезы, положенные в основу методик, и интерпретация результатов исследования все равно всегда остаются на совести автора.

Да и мой собственный опыт показывает, что выучить чужую культуру можно так, что сами ее члены воспринимают произведенные исследователем устные или письменные тексты как нечто включенное в их культуру, как тексты "внутреннего" происхождения. Проблема в другом: чужую культуру можно выучить, но ее невозможно забыть. Исследователь начинает реагировать на события в соответствии с выученными им образцами поведения в повседневной жизни, вовсе не в каких-либо исследовательских целях, а потому что чужой опыт вошел в его плоть и кровь. Изучение этнического сознания армян поставило меня именно в такую ситуацию. В своей дальнейшей работе (с финским и турецким материалом) я изначально принимала установку на определенное абстрагирование себя от предмета изучения. Если бы это не удалось, то пришлось бы прекращать всякие исследования. Но с другой стороны, определенный культурный билингвизм дает возможность лучше понимать составляющие части культуры, видеть культуры в сравнении, а также видеть собственную культуру со стороны, наблюдать за своими соотечественниками (да и за собой) как за "туземцами", так же поражаясь "нелогичности" их (и своих) реакций, которые раньше казались единственно возможными, и, таким образом, выделять их (и свои) этнокультурные комплексы. В ином случае русская тема осталась бы для меня недоступной.

Весь мой эмпирический материал будет изложен в отдельных законченных очерках, каждый из которых посвящен конкретной теме. Естественно, что большое количество накопленного материала останется за рамками моего рассказа. Во всех случаях я буду стремиться объяснить явление, не заботясь, однако, о том, чтобы дать его исчерпывающее описание. Каждому событию истории может быть посвящено обширное социально-психологическое исследование, но оно фиксировало бы моменты, являющиеся общими или сходными для целого ряда общественных событий, тогда как меня в каждом случае интересовали особые "индивидуальные" черты, те "странности", которые дают возможность реконструировать картину мира изучаемого этноса или процесс смены одной картины мира на другую. Во всех случаях я стремилась дать целостную, законченную интерпретацию событий и фактов, включенных в единую смысловую цепочку. Попытка сравнительного анализа материала будет сделана в заключительном комментарии.

Список цитируемой литературы

1. Роджерс, К. К науке о личности // История зарубежной психологии. М.; Изд-во Моск. ун-та, 1986.

2. Hall E. The silent language. Greenwich, Conn.: Faweett, 1970.

Финляндия: от магии пения к магии порядка

1. Пасынки природы
Если определить традиционное отношение финна к природе одной фразой, то можно сказать: финн с природой борется. "Вечная, тяжелая борьба идет тут у человека с природой. Трудно передать, какого количество человеческих жизней стоила Финляндии обработка ее скудной почвы и ведение ее превосходного хозяйства... " [1, с. 3]. Вплоть до середины XIX века не проходило и года, чтобы в той или иной местности не было неурожая. Целые деревни голодали, и масса людей погибла от голода. В памяти финского народа сохранилась картина страшного неурожая, который в XVII веке постиг страну.

" В течение трех лет земля не приносила хлеба. Голод косил население деревень и сел, и масса людей погибла от голодного тифа. По всей стране ходили толпы голодных людей, жадно набрасывающихся даже на самую отвратительную еду. В это время погибла почти четверть всего населения страны " [2, с. 16]. " На долю финнов достался суровый край, каменистый и бесплодный, поэтому их называют пасынками природы " [3, с.16].

Финн борется с природой, и борьба эта требует человеческих жертв. За клочек плодородной земли люди платят жизнью. Те первопроходцы, которые решались начать обработку нового кусочка земли, способного родить хлеб, часто обрекали себя на смерть. Они селились на необжитом месте, сколачивали себе избушку, расчищали от камней участок, выкорчевывали лес, то есть начинали долгую непосильную борьбу с природой. О судьбе первых поселенцев есть очень короткий, но яркий рассказ Юхани Ахо. В нем - история освоения новой земли: "Первое поколение сделало свое дело. Силы изменили первым поселенцам, даже огонь в их глазах погас, надежды разбиты: воздушные замки давно рухнули. Следующее поколение пойдет трудиться над этим же клочком земли. Может быть на его долю выйдет больше счастья. Ему легче работать. Непроходимый лес уже больше не стоит перед ним. Изба выстроена, пашня возделана другими руками, отается только посеять хлеб. Может быть со временем вырастет на этом месте богатый хутор, а затем раскинется вокруг целое село. Конечно, те, чей единственный капитал - молодые силы - зарыт в этой земле, давно всеми забыты. То были простой работник с работницей, с простыми руками. Но именно этот народный капитал и превратил пустыри Финляндии в обработанные поля... Когда цветет на наших полях рожь и затем наливается колос, вспомним первую жертву поселенцев. Мы не можем почтить их постановкой памятника на их могиле, перед нами прошли их тысячи, а имена их остались неизвестными " [4, с. 17-18].

Цивилизация финнов строилась буквально на человеческих костях, и это не могло не сказаться на сознании людей. " Если справедливо, что природа кладет свою печать на образ жизни, то нигде это не встречается с такой очевидностью, как в Финляндии... Финский туземец вполне похож на страну, в которой живет: он так же мрачен и молчалив. Невероятный труд, с которым человек добывает здесь хлеб, на каменистых нивах, развил необычную твердость и настойчивость в его характере, а жизнь вдали от соседей приучила его к молчанию и суровой задумчивости. В чертах финна ярко отражается твердость и мрачность его родных гранитов " [5, с. 199].

Следует ли удивляться, что " в финских песнях есть важность и мрачная тоска, свойства, отличающие, впрочем, вообще северные народы, но у финнов свойства эти еще усилены влиянием северной, бедной дарами природы, бедностью и тяжестью их судьбы, так долго тяготевшей над ними " [6, с. 25]. И песни эти, "не исключая самых веселых, наводят на слушателя грустные чувства " [7, с. 10]. Бросался в глаза и особый фатализм, присущий финнам. "Финна не волнуют превратности судьбы, так как он слепо верит, что чему быть, того не миновать " [8, с. 50].

Финны пришли на территорию нынешней Финляндии в VIII-IX веках, теснимые с юга славянами. Народ этот не отличался воинственностью, и, "несмотря на свою относительную многочисленность, финны никогда не славились победами и завоеваниями, а напротив, сами время от времени должны были подчиняться то шведам, то славянам " [6, с. 4]. Вплоть до XIII века не проходило и десятка лет, чтобы не опустошали карелов (восточных финнов) шведы, а тавастов (западных финнов)- новгородцы.

Таким образом, они, загнанные в буквальном смысле в угол, окруженные довольно агрессивными соседями и не умевшие воевать, вряд ли имели надежду выбраться когда-либо на лучшие земли. Надо было жить на этих, приспособиться к ним.

2. Особенности восприятия мира финнами-тавастами
Вся вселенная финна - это арена борьбы человека с внешним миром, арена схватки, где человек обязан победить. Не просто выжить, а покорить мир себе.

Установки, относящиеся к области "человек - природа", - центральные в сознании финна. Его защитные механизмы направлены, главным образом, на опасность, исходящую от природного окружения. Поэтому, вероятно, длительное время финны, несмотря на свою относительную многочисленность, не могли защитить себя от военных набегов. "В новгородских летописях постоянно встречаются известия, вроде следующего: в таком-то году новгородцы ходили войной на ямь [финнов-тавастов], села пожгли, скот побили, людей побрали в полон, пришли домой все здоровы" [6, с. 4]. В сознании финна почти отсутствовал образ врага-иноплеменника, то есть некоего племени, которому приписывались бы всевозможные негативные качества. Следовательно, в его сознании отсутствует и готовность к самообороне, которую можно было бы назвать борьбой добра со злом. Представляется затруднительным выделить и специфические защитные механизмы. Здесь можно указать только, что главнейшую причину голода финны видели в летних заморозках и активно боролись с ними единственно доступным им средством - колдовством.

Главная же нагрузка ложилась на неспецифический защитный механизм - картину мира в целом. Это одна из основных особенностей финского сознания. Опасность разлита в природе.

У финна нет персонифицированного образа врага, но нет и персонифицированного образа защитника. Это тоже особенность его сознания. Финн не будет ждать помощи от других. Да он бы и не поверил в ее искренность. Финн не надеется, по существу, и на Бога. С Богом у него скорее договорные отношения. Он верит только в себя. Образ личного защитника отождествляет с самим собой, замыкает на себе. Он сам себе защитник.

Финны любят себя так, как редко какие народы сами себя любят. Вообще, народов, любящих себя, немного, и как раз финны принадлежат к их числу. В сознании большинства народов заложен некий идеальный образ себя, или отнесенный к золотому веку в прошлом, или имеющий эсхатологическую окраску, и остро ощущается собственное несоответствие этому образу. У финнов такой неудовлетворенности почти нет. Финн по существу не нуждается и в высшей санкции, своего исключительного положения в мире он достиг сам. Этим и объясняется удивлявшее многих исследователей подчеркнутое уважение финнов к самим себе. "Финн держит себя с достоинством, никогда не выпрашивает на чай, даже избегает намека на это, хотя он и не откажется взять прибавку, если ему удается, но не заикнется об этом, и, прибавят ему что-нибудь при расчете или нет, он одинаково поблагодарит, получив условленную плату" [3, с].

3. Творение себя и своей страны
Одной из интереснейших особенностей финского сознания является убеждение в том, что себя, свою нацию, свою страну финны создали сами. Точнее, они осознанно создавали свою страну, хорошо рефлексируя процесс. "В Финляндии нет ни богатых памятников искусства [заметки относятся к концу XIX столетия. - С. Л.], ни знаменитых средневековых замков - не имеет эта страна и полной всеобщего интереса политической истории" [1, с. 7]. Этот народ "никогда не играл в истории ведущей роли; рано утративший свою политическую самостоятельность и присоединенный к Швеции, он в течение шестиста лет связи своей с этой страной никогда не делал ни одной попытки к достижению самостоятельного существования, к отделению от Швеции" [9, с. 5]. И у Гельсингфорса, новой столицы (прежняя была Або) совсем нет прошлого. "Это город, возникший по какому-то волшебному мановению, без малейшего остатка старины, без всяких преданий и памятников. Широкие прямые улицы, правильные четырехугольные площади, великолепные здания - все веет новой современной жизнью" [5, с. 257].

Широкое национальное движение возникло у финнов в 40-ые годы ХIХ века. Это был период национальных движений и в Европе, и в Азии. Финское движение по своим внешним формам было вполне обычным: акцент, как везде, делался на язык и школу. Не было только упора на давние исторические традиции и воспоминания о славном прошлом. Напротив, финны осознавали у себя отсутствие такого прошлого. Но это не смущало, напротив, пожалуй, даже мобилизовало их силы. Снельман - виднейший идеолог национального движения финнов, партии финноманов - утверждал, что финской культуры еще нет, что ее еще только предстоит создать.

В Финляндии шли дискуссии о том, как создавать национальную культуру, создавать нацию. Снельман считал, что "национальный дух не есть некая застывшая субстанция, неподверженная изменениям. Он представляет собой результат непрерывной работы, начиная с момента зарождения самого духа. И на определенной ступени развития национального духа рождается патриотизм, воплощающий в себе бытие нации. Следовательно, практическая задача первостепенной важности заключается в формировании в народе чувства патриотизма" (Цит. по: [10, с. 120]). Согласно Снельману, "в судьбах нации активная созидательная роль принадлежит самому индивиду <...> Нация призвана и обладает неотъемлемым правом формировать самое себя, активно определять, что в мире истинно, а что ложно" (Цит. по: [10, с. 104]).

Главным лозунгом Снельмана, который "пронизывал собою всю практическую деятельность финноманов последующих десятилетий, был: "нация должна надеяться лишь на собственные силы.""(10, с. 121]. По тем временам это был не очень обычный лозунг. Большинство народов, ведя борьбу за свое существование, надеялось на чью-либо помощь: на Бога, на единоверцев, на соплеменников. Но у финнов нет образа друга, защитника помощника. Развивая свой лозунг, Снельман позднее сформулировал, что "нации не следует стремиться к тому, чего она не в состоянии достичь и не способна сохранить" (Цит. по: [10, с. 126]). И это в целом достаточно необычно. На первой фазе национальное движение, как правило, преисполнено романтической мечтательностью. Но Снельман не спешил даже к государственности, полагая, что она должна утвердиться лишь с окончательным становлением финской нации - что и будет необходимым основанием политической свободы.

Во второй половине ХIХ века финны вдруг стали утверждать, что Финляндия заключила с Россией добровольный союз. Разгорелись споры о финской государственности и об отношении Финляндии к России: завоевана ли Финляндия, как считают русские, или присоединилась добровольно, как доказывают финны, и, следовательно, автономна. Но о сепаратизме речи вовсе не заходило.

Так финны создавали самих себя и свою страну. "Может быть, немного найдется народов, которые так гордятся своей родиной" [11, с. 212]. Финн, отправившийся на заработки в чужие страны, обязательно "лет через пять-шесть возвращается на родину. Американцы очень ценят выносливых и трудолюбивых финнов, а хороший работник получает у них большую плату <...> Но финны всегда мечтают возвратиться домой и обзавестись собственным земледельческим хозяйством, их мечты обыкновенно сбываются, но ведь они и не жалеют сил для их осуществления" [8, с. 5].

Да, финн очень любит свою страну. Но он, собственно, любит созданную им страну. Творение своих рук. Он любит и природу, но уже покорившуюся ему. Ту природу, которая требовала жертв и крови он не может любить. Через противопоставление человека природе мы можем объяснить и весь приведенный выше этнографический материал.

4. Атрибуты человека
Мы сказали уже, что противоборство человека и природы является первичной характеристикой финского сознания. Все в нем определяется стремлением покорить природу. И трагедия для финна состоит в том, что в этой борьбе со стихией он рассчитывает только на себя. Поэтому он и придает такое значение себе самому, убеждая себя в своих силах. В представлении финна, человек - существо действительно могущественное, призванное покорять стихии. Это мы видим и в " Калевале". Финн чрезвычайно мало зависит от коллектива. Финский крестьянин живет на хуторе. Он не часто общается со своими соседями, замкнут в семейном кругу и не видит особой необходимости размыкать этот круг. "После воскресного обеда хозяин не отправляется в гости. Да и зачем ему бежать из дому? Жена - его лучший друг, дети его уважают " [1, с.7]. Финн почти целиком сконцентрирован на себе самом. " Глаза его, иногда прекрасные и выразительные, смотрят как-то в глубь себя, он замкнут и молчалив " [8, с.5]. Финн выходит на борьбу с природой один на один. Еще в конце XVIII столетия Финляндию называли страной колдунов. " Они сами твердо верили в свое искусство и обыкновенно передавали его своим детям, почему оно и считалось достоянием целых родов. <...> Финны издревле считали величайшей мудростью знание сокровенных сил природы, веря, что слово может заставить природу действовать как вздумается человеку; чем более мудр человек, тем сильнее влияние его слова на окружающую природу, тем более она ему подвластна <...> Финны с глубокой древности перед всеми другими славились своими колдунами " [11, с.226-227]. Финны старались заколдовать природу и таким образом ее покорить. Таково одно из адекватных выражений заложенного в сознании финна содержания. Колдун - как бы сверхчеловек. Он одинок и горд. Он замкнут в себе. Он может выходить на поединок с природой. Цель его - заставить чуждые силы природы покоряться его слову, его желанию. Столкновение с католичеством было, возможно, самой тяжелой страницей в истории Финляндии. Зато лютеранство было принято здесь легко и естественно. Финны стали отменными лютеранами, более того, в Финляндии широкое распространение получил пиетизм - религия почти совершенно без мистики. Отношения с Богом почти договорные. Они упорядочены и предельно рационализированы.

Однако как страна колдунов превратилась в страну пиетистов? Могут ли столь разные, даже противоположные, вещи выражать одно и то же содержание?

Финляндия почти не знала красочных сельскохозяйственных обрядов. Конечно, там и в помине не могло быть поклонения матери земле, доброй и ласковой. Для нас, русских, крестьянский быт фактически немыслим без ярких обрядов, веселых крестьянских праздников. В сознании финна же немыслима связь смеха, радости с плодородием, столь очевидная в наших крестьянских Святках, Масленице. Праздников вообще мало. Финн " не склонен предаваться той живой радости, которую во многих других местах порождают народные праздники и пиры. Только на Святки и в Иванов день заметны некоторые признаки расположенности к веселости " [6, с.28]. Самый примечательный праздник финских крестьян (он же крупный религиозный праздник) - день жатвы. Однако он мало похож на крестьянский праздник в нашем представлении. "Крестьяне и крестьянки наряжаются как можно лучше и целую ночь танцуют шведскую кадриль или вальс. Оркестр составляют одна или несколько скрипок, которые у местных поселян инструмент весьма употребительный. Нужно видеть, с какими уморительными жестами и расшаркиваниями поселяне-кавалеры любезничают и танцуют с разодетыми крестьянками, как они их беспрестанно угощают кофием, а сами себя напитками покрепче" [12, с. 44]. Описание относится к началу ХlХ века!

Знания финских колдунов - эзотерические, они не могут быть воплощены в массовых действиях. Они, по самой сути своей, не коллективны, а индивидуальны. Человек остается наедине со своими тайными знаниями, наедине с природой, которую он в одиночку, с помощью этого тайного знания, должен покорить. Лютеранство - тоже религия сугубо индивидуальная. В ней нет соборности, каждый сам по себе. В ней почти нет мистики. Строги и просты ее предписания. Строг и прост богослужебный обряд. Человек должен трудиться, быть допропорядочным семьянином, растить детей, помогать бедным. Все это финн проделывает с величайшим усердием. Но в самой этой правильности и умеренности сквозит страсть. Сама эта рациональность получает магические черты.

Покорение природы начинает рассматриваться финном как его Божественное призвание. Установка на покорение природы была и осталась основным содержанием сознания финна, и финн продолжает сознавать себя борцом-одиночкой, обязанным всем самому себе и рассчитывающим на собственные силы или Бога, но не на Божью милость и жалость, а на Бога как на надежного сотрудника, с которым финн заключает контракт, обязуясь вести добродетельную жизнь взамен на Его покровительство. Финн соблюдает контракт в точности до мелочей. Его религиозная жизнь очень правильна и упорядочена. Пропустить церковную службу для финна - непростительное преступление. Даже на почтовой станции висела табличка с правилом: "Никто, за исключением крайной надобности, не вправе требовать лошади и отправляться в путь во время богослужения в воскресные дни" [13, с. 83].

Как религиозная обязанность рассматривается финнами умение читать. Ведь каждый лютеранин должен знать текст Священного Писания и уметь его толковать. Поэтому грамотность в Финляндии уже в ХlХ веке была стопроцентной.

5. Магия порядка
В финнах вообще удивляет страсть к порядку и аккуратность. Это начинается с быта. "Дома их деревянные, часто и каменные, содержатся в невероятном порядке<...> В кухне с неимоверной аккуратностью расставлены по полкам блюда, тарелки и прочие принадлежности, везде господствует чистота, порядок и признак неусыпного смотрения. Ни на стенах, ни на полу ни пятнышка <...>" [12, с.42-43]. Финн еще "с молоком матери впитывает в себя любовь к чистоте. Чистоплотность доходит у него до какой-то страсти " [8, с.64]. То же и в общественном быту: " Поражает благоустроенность дорожек, хотя бы они соединяли даже небольшие хуторки" [8, с.57]. То же и в городе: " Все улицы чрезвычайно опрятны. Тротуары и булыжные мостовые отлично выравнены. Чистота их поразительна <...> Торговые площади убираются, например, сейчас же после базара " [8, с.130]. Порядок идеален. Финны с детства привыкают к порядку. " Горожане сознают, что этот порядок не ради чьей-то прихоти, а для их собственного благополучия. Они наблюдают сами за соблюдением правил и лично препровождают случайных нарушителей их в полицейский участок " [8, с.128].

Вообще нарушение общественного порядка здесь страшное преступление. " Если родители или школа не могут справиться с ребенком, то он подвергается наказанию со стороны местной администрации (т. е. порке). К этой крайней мере прибегают только в очень важных случаях. Любопытно, что в числе проступков, заслуживающих такой кары, наряду с воровством, фигурирует нарушение общественного порядка и тишины. То и другое весьма характерно. Ужас финнов перед воровством, выразившийся законом об отсечении рук за него, так велик, что для искоренения этого зла они не могут остановиться перед таким пустяком, как порка. С другой стороны, не объясняет ли необыкновенная суровость по отношению к маленьким нарушителям строгость в исполнении общественного порядка в Финляндии или, конечно, вернее будет сказать наоборот: любовь к порядку вызывает возможность существования такой меры " [14, с.187].

Удивительной была и вера финнов в легитимность. " Здесь навеянная Россией вера в силу и значение паспорта слилась с финским представлением о человеке, стоящем вообще на легальной почве, то есть безупречным во всех отношениях. Они думают, что человек, переступивший нравственный закон, неминуемо оказывается вне покровительства гражданских законов " [14, с.109]. К закону финн обращается во многих случаях жизни: " финну вовсе не надо быть в особенно раздраженном состоянии духа, чтобы настрочить жалобу: сутяжничество - весьма выдающаяся черта его характера, и финский суд завален массой тяжебных дел " [9, с.9].

Очень упорядочена вся жизнь финна. " Строго относясь к чужой собственности, финн также добросовестно смотрит на всякую заработанную копейку. Если только он не пьяница, он считает позором отнять у семьи хоть грош на свои удовольствия. Благодаря такому качеству, а также своему неослабному трудолюбию, он живет весьма порядочно в условиях, при которых другой бы нищенствовал. Так же строго и добросовестно он относится и к общественному капиталу, и к казенным деньгам " [9, с.21]. На честность финнов указывали все, писавшие о них.

Вообще, если можно про какое-либо свойство характера сказать, что финн им обладает, то, значит, он им обладает на сто процентов. Если финн честен, то он честен предельно. Если говорят, что он гостеприимен, то это значит, что он очень гостеприимен. Может быть, только это гостеприимство не совсем такое, к которому привыкли русские. Оно не выразится в радости по поводу прихода гостя, ему не расскажут о всем своем житье - бытье. Финн " весьма недоверчиво относится к постороннему человеку. Никогда не будет с ним болтать ни о своих делах, ни о себе лично " [9, с.18]. Но каждый может смело рассчитывать найти в его доме приют и угощение. "Редко выдается день, в который бы крестьянин, живущий у дороги, не приютил бы одного или нескольких нищих." [8, с.11]. Если финн что-то делает, то он делает это настойчиво, размеренно и расчитанно. " Взявшись за какое-либо дело, финн упорно борется со всеми препятствиями, пока не достигнет намеченной цели " [3, с.6]. "Ходит и работает он медленно, но зато никогда не бросит дело неоконченным, а доделает его до конца " [15, с.17]. " Медлительность в движениях, тяжесть в подъеме, осторожная осмотрительность говорят о его неутомимой силе и неистощающемся терпении " [3, с.50].

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15