Очевидность, что моменты ощущения, момент цвета, момент фор­мы и прочие имманентные определенности действительно принадле-

147Окаймление или бахрома (англ.) — термин У. Джеймса. — Прим. перев.

187

жат единству созерцания как конституирующие его моменты, нельзя отрицать ни в коем случае. Можно их, пожалуй, объявить результатами каких-либо сращений или продуктами, которые хотя и реально (reell) заключают в себе свои составные элементы (Faktoren), но все же неза­метным образом; однако каким бы интересным это ни было в психоло­гическом отношении, в дескриптивных непосредственных данных — в том, что только и принимается во внимание при прояснении понятий и способов познания, — вследствие этого ничего не меняется. Изгнать из теории абстрактные содержания и вместе с ними абстрактные поня­тия означает объявить фиктивным то, что поистине составляет пред­посылку любого усматривающего мышления и доказательства.

Возможно, возразят еще, уступая гиперкритическому сомнению, что distinctio rationis дано только в суждении. [Тогда] на одной стороне находился бы единый феномен, а к нему подступало бы затем высказы­вание, приписывая ему внутренние различия. Однако это не доказы­вало бы, что феномен действительно поэтому имеет внутренние раз­личия. Мы бы ответили: само собой разумеется, когда бы мы ни выска­зывали суждение о переживании, присутствуют оба, переживание и высказывание. Однако высказывание может ведь быть истинным, и оно, пожалуй, таково, если оно наделено очевидностью. Ведь если хотят признать, что имеет место случай, когда действительно да­но и пережито некоторое "содержаться-в" (Enthaltensein), то утвер­ждать, что это так, можно все же только на основе очевидности. И если где-либо очевидность говорит в пользу некоторого "содержаться-в", то она делает это именно здесь. Конечно, нельзя без необходимости су­жать понятие "содержаться" (Enthalten), а именно до понятия расчле­ненности на отдельные куски (Stücke). Если придерживаться этого бо­лее узкого понятия, то слово выпадает, но дело остается ясным.

Примечания. 1. Ход мысли, который только что был нашим предметом, весьма родственен тому, с которым мы уже сталкивались ранее148. Там речь шла о вопросе, можно ли рассматривать виды (Spezies) как предметы, или, не является ли верным то, что на самом деле существуют только единич­ные предметы, которые по-разному упорядочиваются в соответствии со сходством. Напротив, в последних рассуждениях речь шла не о видах, но об их единичных случаях. Отрицают не только то, что можно было бы го­ворить о таком объекте мышления, как "красный" вообще, но также и то, что можно было бы говорить о единичном случае красного, о красном как выступающем здесь и теперь моменте созерцания. Естественно, что наде­ленное очевидностью сознание общего, в котором как бы даны сами виды,

не могло бы образоваться, если бы единичный случай, созерцательная дан­ность которого предполагается для действительного осуществления абст­рагирования, был бы истолкован релятивистски. Так что параллельные ар­гументы сущностью взаимосвязаны.

2. В добавление я замечу, что А. фон Мейнонг в своей ценной работе "О предметах более высокого порядка и их отношении к внутреннему воспри­ятию" (которая, к сожалению, появилась слишком поздно, чтобы быть по­лезной для моих Логических исследований) посвятил несколько рассуждений отношению между очевидным признанием имманентных предметов как таковых и внутренним восприятием (Zeitschr. f. Psych. u. Phys. d. S. , Bd. 21, 2 Abschnitt, S. 205 ff.). Если я правильно понимаю, то, согласно фон Мей-нонгу, первая очевидность совпадает с очевидностью внутреннего воспри­ятия, отнесенного к существованию соответствующего представления. В таком случае, однако, он не мог иметь в виду ту же самую очевидность, ка­кую мы имели в виду в тексте. То, что так называемый имманентный пред­мет не может всерьез считаться предметом в представлении (как это по­лагал еще Твардовский)149, есть, естественно, всецело и мое понимание; на стороне представления не существует ничего, кроме "подразумевать-этот-предмет", ничего, кроме, так сказать, содержания значения представле­ния. Очевидность, однако, что я в представлении "ель" полагаю именно ель, дерево, определенное посредством тех или иных признаков дерева, а не, скажем, майского жука или что бы то ни было еще — нельзя никогда бу­дет приписать простому восприятию, пусть даже восприятию, относящему­ся к простому представлению как переживанию. Скорее речь идет об оче­видности высказываний, комплексная интенция значения которых осуще­ствляется на основе многообразных актов, нескольких представлений, а также соединяющих их идентификаций и различений. И даже если мы не принимаем в расчет акты, которые находятся со стороны интенции, со стороны осуществления мы не обойдемся просто внутренними восприяти­ями. Ясно, что внутреннее восприятие только что названных актов иден­тификации и различения не может возместить очевидность существова­ния тождеств и различий.

§ 38. РАСПРОСТРАНЕНИЕ СКЕПСИСА С АБСТРАКТНЫХ ЧАСТИЧНЫХ СОДЕРЖАНИЙ (TEILINHALTE) НА ВСЕ ЧАСТИ ВООБЩЕ

Скепсису в отношении абстрактных содержаний-частей соответству­ет возможный скепсис в отношении конкретных частей, кусков (Stück). Однородная белая поверхность означает для нас делимый объект, и все

148 Ср. выше первую главу этого Исследования, в особенности § 3 и ел.

188

149 В неоднократно критикуемом выше исследовании, впрочем, весьма тща­тельном и квалифицированном.

189

различимые при действительном делении части мы вкладываем в нее как заранее существующие в ней. Мы распространяем это также и на ощущения. {Содержание,}150 которое актуально переживается при рас­сматривании белой поверхности, содержит куски, которые относятся к совокупному содержанию аналогично тому, как объективные куски по­верхности — ко всей поверхности. Если обратят наше внимание на то, что мы в созерцательном представлении поверхности "позволяем взо­ру скользить по ней" и что мы вследствие этого переживаем многооб­разие различных друг в друга перетекающих содержаний, то это нас не собьет с толку. Мы распространим тогда нашу концепцию на каждое из этих содержаний.

Откуда мы знаем, однако, что содержание есть нечто составное (Kompositum)? Если в единую белую поверхность мы привносим в фан­тазии (hineinphantasieren) разделения, то соответствующее содержа­ние ощущений может действительно выявить некоторое соединение частей; однако из-за этого вклада фантазии первичное содержание не остается ведь неизменным. Данное теперь сложное содержание, разде­ленное разрывами, не тождественно первоначальныму, полностью еди­ному, неразделенному в себе содержанию. "Части, на которые можно, как думают, разложить такое единство, суть вымышленные части"151. Мы осуществляем на основе нераздельного содержания сознания оп­ределенную деятельность фантазии и суждения, и то, что они первона­чально производят, мы вкладываем в само первичное содержание.

Однако нас охватывает далее сомнение, когда мы обращаемся к рассмотрению случая, который вначале был бесспорным, а именно то­го случая, когда содержание созерцания уже обнаруживает разделение. Не доставляет ли нам переживание также и здесь сначала опреде­ленное единое содержание, которое мы впоследствии обозначаем как состоящее из частей, и не осуществляем ли мы новую операцию, кото­рая дает возможность для такого обозначения. Мы обращаем внимание в созерцании, как обычно говорят, сначала на одну, затем на другую, а затем на следующую часть. Но с каждым шагом изменяется и пережи­вание. Из-за склонности смешивать ощущаемые содержания с воспри­нятыми или воображаемыми предметами шаг за шагом подменяется первичное содержание весьма отличными содержаниями; часть, на ко­торую направлено внимание, находится не просто в центре внимания, но буквально в центре видения, и доставляет, таким образом, иные ощущения, чем в том случае, когда эта часть находится на заднем плане.

150 А: {психическое содержание}.

151 F. Schumann, а а О., Z. f. Psych., Bd. 17, S. 130.

Если мы более строго придерживаемся содержаний, то всякий раз со­держание, которому отдается предпочтение, окружено как раз от него не отделенной, но с ним сплетенной, неясной, полностью хаотической массой, некоторой fiinge, некоторым "ореолом", или как еще можно было бы назвать невыразимое. При переходе от части к части положе­ние дел остается в общем тем же, но содержательно все снова и снова раз­личным — и это происходит даже тогда, когда мы не меняем взгляд. Это было бы грубым описанием дескриптивного положения дел, если направ­ленность внимания на ту или иную часть опосредствованно видимого (или соответствующую часть переживания) хотели бы представить так, как будто в тождественном едином содержании была бы заметна только одна-единственная часть и при этом самому переживанию не грозили бы изменения. Генетические основания отсылают нас здесь, точно так же как и при абстрактных содержаниях, к определенным связям опыта, ко­торые делают возможным отдельный акт внимания и которые заявляют о себе в сознании (по своим действиям) также и иным образом. Опо­средствованно видимое служит признаком для чего-либо из эмпирически ограниченной сферы сходств; вместе с выделением посредством на­правленности внимания сразу же дано истолкование, а с ним, как пра­вило, некоторое изменение содержания ("вклад работы фантазии").

Если возразить, что неоднократное воспроизведение пережитых содержаний и их сравнение научают нас тому, что и относительно со­держаний оправданно говорить о разделении, то скептик сошлется, по­жалуй, на постоянные заблуждения, которым подвержены такие срав­нения, на смешение между являющейся вещью и пережитым содержа­нием, между сравнением предметов и сравнением содержаний и т. д.

§ 39. ПРЕДЕЛЬНОЕ УСИЛЕНИЕ СКЕПТИЦИЗМА И ЕГО ОПРОВЕРЖЕНИЕ

Если мы и далее продолжаем идти в этом скептическом направле­нии, то мы должны сомневаться, существуют ли вообще части какого-либо вида; и далее, существуют ли вообще множества из конкретных содержаний, так как в конечном итоге (если мы еще отважимся здесь на суждение) появляющиеся в сосуществовании и последовательности содержания всегда определенным образом едины. Кульминационный пункт скепсиса состоял бы в утверждении: сознание есть абсолютно однородное (Einheitliches), о котором мы по меньшей мере не можем знать, имеет ли оно вообще частичные содержания, развертывается ли оно в какие-либо переживания, будь это одновременные или темпо-рально следующие друг за другом.

190

191

Ясно, что такой скептицизм сделал бы невозможной любую психо­логию152. Каким образом ему следует противостоять, мне не нужно го­ворить после вышеприведенных рассуждений. Любой поток {имманен­тных}153 явлений не отменяет возможность схватить их вначале в смут­ных, хотя полностью ясных (так как непосредственно сформирован­ных на основе созерцания) понятиях и затем на основе этих понятий осуществлять многообразные, хотя предметно весьма грубые, но оче­видные различения, которые совершенно достаточны для того, чтобы психологические исследования были возможны.

Что касается случая с белой поверхностью, то при сравнительном рассмотрении содержания "белая поверхность" (я имею в виду здесь не саму белую поверхность, рассматриваемую как вещь) мы очень хорошо замечаем изменения, но вместе с изменениями все же и равное, тожде­ственное. Привнесенные фантазией границы не создают вначале кус­ки, но только устанавливают их границы (umgrenzen). Очевидно, что эти куски действительно наличествовали в единстве содержания "белая поверхность"; зафиксированное в интенции тождества содержание без [внутренних] границ совпадает с тем же самым (только посредст­вом этой фантазии измененным) содержанием, оно совпадает с ним относительно окаймленных частей. Части были и есть постоянно в целом, только не как обособленные единства в себе. Определенные колебания содержаний и их поток, недостоверность, даже невозмож­ность их полностью тождественной фиксации не уничтожает очевид­ность этих суждений. Они, как и все {чисто дескриптивные}154 сужде­ния, которые {в качестве истинного "выражения" выносятся относи-тельно созерцательно данного}155 действенны внутри определенной сферы возможных колебаний, следовательно, с определенным показа­телем (Index) смутности156. Само собой разумеется, мы принимаем во внимание только те случаи, когда все отношения являют грубые раз­личия, таким образом, действительно находятся в сфере грубых оче-видностей, о которых мы говорили выше.

Очевидность проявляет себя также, если мы, продвигаясь в проти­воположном направлении, полагаем в мышлении наличную раздель­ность на куски ликвидированной. Если поверхность распадается на бе­лый и красный сектор, то в случае чисто качественного изменения со­храняется тождество обеих протяженных частей. Если мы мыслим бе­лизну одного сектора и красноту другого как переходящие непрерывно друг в друга, тогда оба куска сливаются во внутренне неразделимое единство; однако, как бы это ни происходило, очевидно, что результа­том является не абсолютно простое содержание, но однородное един­ство, в котором исчезли только все внутренние разделения. Части, очевидным образом, присутствуют здесь, но хотя каждая из них имеет свое качество и вообще все, что принадлежит конкретности, то все же им недостает выделяющей их качественно разрывности и при этом ха­рактера изолирующей себя отделенности по отношению к переплетен­ным с ними частям.

Если мы преобразовываем эмпирические понятия и отношения в точные, если мы образуем идеальные понятия протяженности, по­верхности, качественного равенства, непрерывности и т. д., то воз­никают априорно точные утверждения, которые разъясняют то, что коренится в интенциях строгих понятий. В сравнении с ними {чисто дескриптивные}157 высказывания суть неточные приближения. Одна­ко, хотя [все] смутное, [вся] сфера сингулярных феноменальных еди-ничностей не принадлежит сфере точного познания (которое опери­рует чисто идеальным), она из-за этого никоим образом не исключает­ся вообще из сферы познания.

Отсюда ясно, как мы должны отнестись к далеко идущим сомнениям, которые в конечном итоге приводят к отрицанию всех частей и разли­чий. В отдельных случаях, пожалуй, возможно сомнение относительно потока чувственных (как и специфически психических) переживаний, однако оно возможно не во всех случаях. Там, где различия грубые, до­стижима очевидность, которая по праву избегает любого сомнения.

152 Если я правильно понимаю, то Шуман в своем самом по себе, конечно,
похвальном стремлении к наивозможнейшей строгости и беспредпосы-
лочности движется в сторону такого скептицизма (ср. выше цитируемую
работу).

153 А: {психических}.
154 А: {эмпирические}.

155 А: {выносятся о психических переживаниях}.

156 Здесь, конечно, требовалось бы более точное исследование.

ПРИЛОЖЕНИЕ СОВРЕМЕННЫЙ ЮМИЗМ

Философия Юма с ее богатством гениального психологического анализа, а также с проведенным повсюду в теории познания психоло-

157 А: {эмпирические}.

192

193

гизмом настолько соответствует господствующим в наше время тен­денциям, что она не может не оказывать живого воздействия. Да, мож­но, пожалуй, сказать, что Юм никогда не имел такого сильного влия­ния, как сегодня, и, принимая в расчет немалое число исследователей, можно было бы говорить прямо-таки о современных юмистах. При этом и здесь можно опять-таки наблюдать, что при расширении исто­рического воздействия в той же степени усиливаются заблуждения, даже почти еще больше, чем преимущества. Что касается в особенно­сти учения о distinctio rationis, то в новейших сочинениях мы нередко наталкиваемся на отдельные высказывания и рассуждения, которые соответствуют радикальному смыслу этого учения158. С особой ре­шительностью и тщательностью выступает оно у Г. Корнелиуса, в Пси­хологии которого представлена попытка на основе современной пси­хологии всесторонне провести психологистскую теорию познания в такой крайней форме, насколько это вообще мыслимо. В той мере, в какой этот труд на самом деле является психологией, он содержит не­которые весьма интересные и стимулирующие отдельные рассуждения; однако в той мере, в какой он являет собой теорию познания, можно, я полагаю, придерживаться утверждения: смешение того, что принадле­жит интенциональному содержанию познания (его идеаль­ному смыслу, тому, что оно имеет в виду (meint) и что вследствие этого и вместе с этим с необходимостью полагается (mitgesetzt)), с тем, что принадлежит интенциональному предмету познания, и эти оба опять-таки [смешиваются] с тем, что в той или иной степени при­надлежит чисто психологическому конституированию познания как переживания (иногда только тому, что просто сопровож­дает интенцию, или ее неосознанной, соответственно, незаметной ге­нетической основе) — я утверждаю, что эти смешения едва ли были осуществлены в литературе в таком объеме и нигде не наложили в та­кой мере печать на весь способ рассмотрения теоретико-познаватель­ных проблем, как в трудах Корнелиуса159. В особенности это выступает

158 Ср., напр., В. Erdmann, Logik, I, S. 80.

159 У Уильяма Джеймса Корнелиус перенял стремление бороться против
"мозаичной психологии", учение ofringes, но не теоретико-познавательную
позицию. Джеймс не модернизирует, как это можно было бы сказать о
Корнелиусе, юмовскую философию. И насколько в малой степени гени­
альные наблюдения Джеймса в области дескриптивной психологии пред­
ставлений как переживаний (Vorstellungserlebnisse) побуждают к психоло­
гизму, можно увидеть из настоящего сочинения. Ибо то продвижение впе­
ред, которым я обязан этому выдающемуся исследователю в дескриптив­
ном анализе, только облегчило мой разрыв с психологистской позицией.

194

в сфере тех вопросов, которыми мы теперь заняты. В интересах дела мы хотели бы на этом задержаться и сделать это явным с помощью не­которых цитат (частью взятых из Психологии, частью — из дополняю­щего сочинения нашего автора). Для того чтобы доказать, что научное течение приняло ложный путь, нет ничего более поучительного, чем изучить те следствия, которые были сделаны его представителями, и при этом убедиться, как теория, завершенность которой они полагали достигнутой, вовлекает их скорее в очевидные несообразности.

Соотносясь с надиктованными текстами (Г.] Е. Мюллера и полно­стью соглашаясь с их содержанием, Корнелиус утверждает: "Различение различных признаков <...> основывается <...> на том, что содержания группируются в соответствии с их сходствами и обозначаются общим именем. Не что иное, как принадлежность содержания к различным группам сходных между собой и поэтому одинаково названных содер­жаний, есть поэтому то, что м ы имеем в виду, когда говорим о различных признаках одного содержания"160. В таком явном виде у Юма этого не прочитаешь, и, возможно, великий мыслитель заколе­бался бы, соглашаться ли с таким утверждением. "То, что мы имеем в виду", — это все же смысл, и можно только на мгновение полагать, что смысл утверждения: этот звук слабый тот же самый, что и смысл утвер­ждения: он принадлежит к одной, как бы ее ни обозначать, группе сходств. Если говорят, что мы, чтобы иметь возможность нечто сказать о слабо­сти звука, с необходимостью должны представить некоторые сходные по слабости звуки, то мы не будем спорить. Пусть будет так. А если мы имеем в виду принадлежность к этой группе, скажем, N объектов? И даже если перед нами могли бы предстать и действительно бы пред­стали бесконечно многие сходные объекты в качестве одной группы, заключался бы смысл рассматриваемого выражения в принадлежности к этой группе? Естественно, выражения звук слабый и он принадлежит совокупности объектов, которые друг другу равны по слабости по значению эквивалентны. Но эквивалентность не есть тождество. Если утвержда­ют, что мы никогда не смогли бы говорить о слабости звука, если бы не бросалось в глаза сходство слабых звуков; если утверждают, далее, что, когда бы мы осмысленно ни говорили о слабых звуках, возбуждается определенным образом остаточная память о таких предыдущих пере­живаниях, определяя в последующем диспозиционном воздействии характер нынешних переживаний, то пусть это будет так. Но как все это соотносится со смыслом, с тем, что мы имеем в виду в нашей

160 Н. Cornelius, "Über Gestaltqualitäten", Z. f. Psychol. u. Physiol. d. Sinnesor­gane, Bd.22, S. 103.

195

речи? Каким бы образом могла возникнуть нынешняя мысль (jetztige Meinung), — она все же есть непосредственно данное и своеобразное переживание с ее очевидным содержанием; что принадлежит ей с не­обходимостью в генетическом аспекте, что физиологически или пси­хологически лежит в ее основе как неосознанное или незаметное — пусть исследовать это было бы весьма интересным. Однако на этом пу­ти искать сведений о том, что мы имеем в виду, было бы бессмыслен­ным. Это ошибка, которая аналогична ошибке популярного материа­лизма, когда нас хотят уверить, что звуки на самом деле суть колебания воздуха, акустические возбуждения и т. д. Также и здесь теоретические предположения для объяснения генезиса данности смешивается с са­мой этой данностью.

То, что у Корнелиуса речь идет не о случайной неточности выраже­ний, показывают дальнейшие рассуждения. Так, мы читаем: "Едва ли следует упоминать о том, что, согласно только что представленной теории, „общие признаки" простых содержаний вообще не могут найти применения для объяснения существующего сходства между этими со­держаниями — так, как обычно сводят сходство одних обоев с другими к одинаковости цвета. Ибо утверждение этой одинаковости цвета, согласно представленной теории, есть не что иное, как у т - верждение сходства обоих содержаний с уже ранее известными иными содержаниями"161. Одно утверждение есть (и слово "есть" выделено Корнелиусом) другое утверждение, это суть тождественные утверждения. По смыслу этого рассуждения выхо­дило бы даже то, что рассматриваемое утверждение равенства для каж­дого имело бы различный смысл, и различный — в различные времена. Он зависел бы от "известных иных", т. е. от ранее пережитых содержа­ний, которые все же меняются от личности к личности и от временной точки к временной точке.

Когда Корнелиус прибавляет162, что "значение предиката не нужда­ется в том, чтобы каждый раз являться в форме отдельных представле­ний, но могло бы быть дано в "рудиментарной ассоциации", то это мало чем может помочь; то, что не может совершить действительная ассоциа­ция, не может и рудиментарная, которая ведь должна функционировать только как эрзац. Корнелиус настолько отходит от фактов в своей тео­рии, что прямо утверждает: выражения абстрактное содержание или аб­страктное представление суть аббревиатуры для представления суще­ствующего сходства одного содержания с другими содержаниями в определенном

161 а. аО., S. 104. !

162 а. аО., Апт. 3.

отношении165. Какие из различных признаков содержания выделяют­ся, в каком направлении и в каком аспекте рассматрива­ется содержание, зависит от того, "какое из различных сходств осозна­ется нами (нами "внутренне воспринимается")"166.

Корнелиус не хочет называть свою концепцию номиналистиче­ской. Тем не менее крайний номинализм всегда мыслил отношение об­щего имени к соответствующему классу как опосредствованное сходст­вом, и точно так же, как у номиналистов, общее имя представляет у Корнелиуса вид простой эквивокации. В соответствии с психологиче­скими основаниями, по смыслу этой теории, применение имени огра­ничено классом, но его значение заключено в пережитых сингулярных сходствах и, таким образом, меняется от случая к случаю. Идеальное единство класса ограничивает, конечно, это многообразие значений, но оно не создает единственное значение однозначного понятия и не может его создать. Каким образом, впрочем, мы должны были бы уз­нать об этом идеальном значении, о группе охваченных сходством объектов, остается на почве этой теории тайной ; теория в своем со­держании уничтожает свои собственные предпосылки.

Определенное чувство, что сознание общего также есть нечто, что делает себя дескриптивно значимым и требует объяснения, обнаружи­вается уКорнелиуса во многих местах. Так, мы читаем, например: "Предикат по своему происхождению и своему значению характери­зует не то или иное содержание и не определенное число отдельных содержаний, но скорее то, что обще всем этим содержаниям: „общее представление", которое ассоциировано с предикатом и обусловливает его значение, есть память о сходстве, которая связы­вает между собой все эти содержания, память, которую не нужно подробнее описывать, но которая каждому непосредственно известна из внутреннего восприятия". Естественно, "то, что нельзя подробнее описать и то, что непосредственно известно из внутреннего восприятия", есть как раз своеобразное сознание значения, акт прида­ния общего значения. С помощью выше цитированных слов это неопи­суемое все же определенным образом описано и, как мне кажется, опи-

163 ааО., S. 108.

164 а а О., S. 107 f.

165 По существу это могло бы быть аргументом Мейнонга (а а О., Z. f. Psych., Bd. 21. S. 235), хотя и в его учении недостает [понятия] идеального единства сознания. Только при принятии в расчет тождественности ин­тенции и ее своеобразной формы возражение Мейнонга будет убедитель­ным.

196

197

сано неверно, так как на место акта с его типологическими свойствами подставляется чувственное содержание, к тому же еще и фиктивное, которое в любом случае не позволяет себя обнаружить фе­номенологически.

Если это место понимать не совсем буквально, если мы поищем бо­лее точное разъяснение уКорнелиуса в его изложении [проблем] психологии, если мы всмотримся в то, как Корнелиус отдает должное типологическому свойству акта — придавать значение, свойство, кото­рое нужно было бы все-таки строго зафиксировать как то, что, собст­венно, следует прояснить, различить его сущностные вариации и в со­ответствии с этими устойчивыми различиями осветить весь генетиче­ский анализ, то мы обнаружим два фундаментальных смешения. Во-первых, смешение объективного факта, что общее имя благодаря ассоциативным связям ограничено определенной сферой сходства, с субъективным фактом, что мы в единичном акте полагаем общее, т. е. относимся в интенции к классу, к неопределенно единичному как члену этого класса, к единому виду и т. д. Это смешение, которым пита­ется крайний номинализм; только оно делает его возможным, с ним оно существует и погибает. Тесно переплетенное с этим смешением, в Психологии Корнелиуса встречается второе смешение, в котором опять-таки перепутаны в корне различные вещи, а именно смешение неточности памяти, или расплывчатости и текучести "темных" репро­дуктивных образов фантазии, с характерной чертой общего, которая принадлежит (сознанию общего как форма его}166 акта, или даже с не­определенностью в содержании той интенции, которая составляет определенное значение "неопределенного" артикля. Для доказа­тельства могут послужить следующие цитаты.

"Чем чаще переживаются сходные содержания, тем менее... их об­разы памяти будут отсылать к темпорально определенным содер­жаниям, тем более они будут обретать характер общих представле­ний и служить в качестве символа любого содержания внутри опреде­ленных границ сходства"167. Рядом мы приводим следующее место: "Ус­лышанное впервые слово не может еще быть понято <...> как только, однако, при вспоминании слова равным образом вспоминается какое-либо из иных содержаний, связанных в свое время с услышанным зву­ковым комплексом, то при этом дано первое значение слова.168

166 А (интенции представления как форма ее}.

167 Psychologie als Erfahrungswissenschaft, S. 58.

168 Становится ли ß "значением" "выражения" а, оттого что а напоминает ß?

Тогда церковь была бы "значением" дома пастора и т. д.

<...> В соответствии <...> с неточностью памяти будет и значение слова сначала неточным: так как присоединенное к слову представле­ние памяти не служит просто символом полностью опреде­ленного переживания, но внутри определенных границ оставляет его свойства неопределенными, то слово посредством присоединения этого представления памяти тоже должно стать многозначным. И наоборот, последующее содержание будет в состоянии, в соответствии с этим, ассоциировать слово, если только его отличие от предыдущего содержания, связанного со словом, не переходит эти границы <...> Та­ким образом, с возникновением значения слова с необходимостью соз­дается абстрактный и многозначный символ, который одинако­вым образом характеризует ряд различных, в определенном отноше­нии сходных содержаний: слово получает понятийное значение пото­му, что благодаря возникновению своего значения"169 оно служит для индивидуума символом совокупных содержаний, которые заключе­ны внутри определенных границ определенного ряда сходств" 170.

В заключении этого раздела мы читаем:

"Мы находим, что не просто слова, но и представления могут быть общими в том смысле (а внутри определенных границ даже каждый раз таковы), в котором утверждает эту общность концептуализм, что эта общность, однако, благодаря приобретенной тонкости различений, ос­тается заключенной в конкретных, определенных границах, в то время как общность слова никоим образом не определяется границами общ­ности ассоциированных образов фантазии".

"В том, что нет никакого представления треугольника, в котором были бы объединены свойства остроугольного и тупоугольного тре­угольника, мы безусловно можем принять сторону Беркли против Лок-ка; однако то, что вкаждом представлении треугольника якобы представлены полностью определенные отно­шения сторон и углов, мы точно так же можем отрицать. Мы точно так же не можем создать образ фантазии треугольника с определенны­ми, совершенно точными пропорциями сторон, как мы не в состоянии когда-либо нарисовать такой треугольник. Названное первым представ­ление невозможно потому, что различия форм остроугольного и тупо-

169 Вслед за этим значение определяется как объем возможного именования — по контрасту с "возникновением значения", которое в каждом отдельном случае относится к живому смыслу слова. Однако различие между значени­ем как смыслом и значением как именованием вообще не получает у Кор­нелиуса достаточной четкости.

170 аа О., S. 62-63.

198

199

угольного треугольника столь велики и столь известны, чтобы мы мог­ли впасть в сомнение относительно какой-либо формы треугольника и его соответствующих свойств. Описанное представление полностью определенного треугольника невозможно по другим основаниям, так как наши различения форм треугольника никогда не могут быть полно­стью точными, но по крайней мере мелкие различия постоянно исче­зают из памяти"171.

Из этих цитат сразу же становятся очевидными отмеченные выше смешения. Символ для единичного, который, вследствие нашего по­стоянного смешения этого единичного с подобными ему единичностя-ми, обозначает любой член ряда сходств, т. е. якобы может вызвать в памяти любой член, уже есть, согласно Корнелиусу, общий символ. Индифферентность общего понятия относительно не принадлежащих его содержанию определенностей предмета понятия отождествляется далее со смутностью образа памяти. И в заключительном пассаже Кор-нелиус полагает, что он может быть посредником в споре между Берк­ли и Локком об общем треугольнике, так как он заменил вопрос о чувст­венной представимости треугольника с несовместимыми свойствами (а именно, локковскую идею треугольника) другим вопросом, можем ли мы создать в фантазии точный образ геометрически определенного треугольника с заданными отношениями или признать созданный об­раз соответствующим геометрическому идеалу и сможем ли мы отли­чить его от тех образов, которые мало от него отличаются; при этом сразу же проявляется смешение неопределенности как смутности и не­точности при экземплификации идеала. Согласно Корнелиусу, воз­можно, чтобы чувственная идея треугольника объединяла в себе не­совместимые свойства, причем бесконечно многие; она только не может объединять такие грубые различия, как свойства тупоугольности и остроугольности. Мы едва ли будем склонны согласиться с этой пси-хологистской реабилитацией локковской идеи треугольника, даже если мы сведем ее к более тонким различиям. Мы не решаемся принять убе­ждение, что психологически возможно то, что бессмысленно логиче­ски и геометрически.

 

171 aaQ, S.66f.

200

ШЕСТАЯ ГЛАВА

ОТДЕЛЕНИЕ [ДРУГ ОТ ДРУГА] РАЗЛИЧНЫХ ПОНЯТИЙ АБСТРАГИРОВАНИЯ И АБСТРАКТНОГО (ABSTRAKT)

§ 40. СМЕШЕНИЯ ПОНЯТИЙ АБСТРАГИРОВАНИЯ И АБ­СТРАКТНОГО, ОТНЕСЕННЫХ, С ОДНОЙ СТОРОНЫ, К НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫМ ЧАСТИЧНЫМ СОДЕРЖАНИЯМ, А С ДРУГОЙ - К ВИДАМ

Теория абстрагирования как внимания предполагает то, что учение о distinctio ratianis отрицает, а именно, что в самих содержаниях су­ществует определенное различие, которое соот­ветствует различию абстрактного и конкретного. По смыслу последнего из названных учений [т. е. dislinctio rationis], дол­жен быть дан только один вид частей — куски, отделимые и отдельно представимые части. Противоположная сторона отличает, однако, от этих "самостоятельных" частей (по терминологии Штумпфа) несамо­стоятельные "частичные содержания" и причисляет к последним внут­ренние определенности содержания за исключением кусков, а среди этих определенностей также и выделяемые в этом содержании (говоря объективно, наличествующие в нем) формы единства, посредством которых их части соединяются в единство целого. По отношению к самому этому различию говорят также о конкретных и а б с т -

рактных содержаниях, или частях содержания172 .

В учениях об абстрагировании, начиная с Локка, проблема абстра­гирования в смысле подчеркивающего выделения этих "аб­страктных содержаний" смешивается с проблемой абстрагирова­ния в смысле образования понятий. В последнем отно­шении речь идет о дескриптивном анализе сущности акта, в котором мы с очевидностью осознаем некоторый вид (Spezies), или о проясне­нии значения общего имени путем возврата к осуществляющему созер­цанию; в эмпирико-психологическом аспекте целью ставится исследо­вание соответствующих психологических фактов в связности челове­ческого сознания, речь идет о генетическом происхождении общих представлений человека в естественном процессе наивной обыденной жизни (Dahinleben) или в искусственном процессе произвольного и

 

172 Более точному исследованию этого различия (с необходимым его рас­пространением на предметы и части предметов вообще) посвящено III Ис­следование.

201

логического образования понятий. Абстрактные представления, кото­рые при этом рассматриваются, суть представления, интенции кото­рых направлены на виды, но не на эти несамостоятельные, или абст­рактные, содержания. Если эти интенции осуществляются интуитивно, то в основе их лежат конкретные созерцания как бы с подчеркнутыми абстрактными частичными содержаниями; однако интендированные виды — это не сами эти частичные содержания, которые, при всем их подчеркивании в сознании общего, сами не становятся интендирован-ными, не становятся объектами собственных актов внимания. И все-таки, как это можно увидеть из настоящего критического исследова­ния, абстрактные, или несамостоятельные, моменты в предмете постоянно смешиваются с видами, соответствующие субъективно пережитые абстрактные содержания — с абстрактными понятиями (значениями определенных имен), и опять-таки, акценты, или акты внимания, направленные на эти абстрактные содержания, — с ак­тами общего представления. У Локка, например, абстракт­ные идеи должны быть общими значениями; однако описываются они как признаки и психологизируются как абстрактные содержания ощу­щений, которые отделяются от конкретных созерцаний. Точно так же теория внимания показывает возможность направленности внимания на такие абстрактные содержания (без их отделения), и при этом эта теория полагает, что она прояснила происхождение общих понятий (как значений). В том же духе некоторые отрицают созерцаемость аб­страктных содержаний173, хотя они, как моменты созерцаний, созер­цаемы вместе с ними; и это происходит потому, что заблуждаются из-за невозможности чувственно созерцать общие понятия. Последние, ко­нечно, нельзя представить в качестве образов. Если абсурдно уже пы­таться рисовать звуки или изображать цвета посредством запахов и во­обще изображать неоднородные содержания посредством неоднород­ных, было бы вдвойне абсурдно пытаться чувственно изобразить нечто по своей сущности нечувственное.

Следует вообще отделять [друг от друга] различные понятия абстракт­ного и абстрагирования, и мы хотим теперь заняться этими различиями.

§ 41. РАЗДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЙ, КОТОРЫЕ ГРУППИРУЮТСЯ ВОКРУГ ПОНЯТИЯ НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНОГО СОДЕРЖАНИЯ

Если мы придерживаемся излюбленного в новейших теориях абст­рагирования термина "содержание", то мы можем сказать:

173 Так, например, в ЛГогмке Хёфлера-Мейнонга (Höfler-Meinong, Logik, S. 25). Также ср. выше критические замечания против Твардовского, прим. к § 11.

202

а) "Абстрактные" содержания суть несамостоятельные содержания, "конкретные" суть самостоятельные. Мы пола­гаем это различие объективно определенным; скажем, так, что кон­кретные содержания, по своей собственной природе, могут существо­вать в себе и для себя, в то время как абстрактные возможны только в конкретных содержаниях или как присоединенные к последним174.

Ясно, что говорить здесь о содержаниях можно и должно в более широком смысле, чем в феноменологическом смысле реальных (reell) элементов сознания. Феноменальный внешний предмет (по крайней мере, если "интенциональный", т. е. просто интендированный, предмет не толкуется ложно как реальная (reell) составная часть того переживания, в котором осуществляется интенция) конкретен как це­лое; присущие ему определенности, такие, как цвет, форма и т. д., при­чем понятые как конститутивные моменты его единства, абстрактны. Это предметное различение между абстрактным и конкретным есть более общее, ибо имманентные содержания суть только особые классы предметов (при этом, естественно, не "вещей"). Поэтому рас­сматриваемое различие было бы более уместно назвать, собственно, различием между абстрактными и конкретными предметами, со­ответственно, частями предметов. Если я продолжаю говорить здесь о содержаниях, то это для того, чтобы не вызывать постоянного затруднения у большинства читателей. В этом различении, выросшем на почве психологии, где наглядность [в созерцании] всегда рассматривает­ся, естественно, на чувственных примерах, слово "предмет" интерпрети­руется преимущественно как вещь, так что обозначение цвета или фор­мы в качестве предмета могло бы ощущаться как вводящее в заблуждение и запутывающее. И все же нужно четко представлять, что речь о со­держаниях никоим образом не ограничивается здесь сфе­рой содержаний сознания в смысле [внутренней] реальности (im reellen Sinne), но охватывает вме­сте с тем все единичные предметы и части предме­тов. Эта сфера не ограничивается даже предметами, которые стано­вятся для нас наглядными. Это различение имеет скорее {онтологиче­ское}175 значение (Wert): возможны все-таки предметы, которые {фак­тически} 176 лежат по ту сторону явлений, вообще доступных любому че­ловеческому сознанию. Короче, это различение касается в неограни-

174 Подробнее об оправданности и содержании (Gehalt) этого определения
в последующем исследовании.

175 А: {метафизическое}.

176 А: {в соответствии со своим родом}.

203

ченной всеобщности всех единичных предметов вообще и находится как таковое в рамках априорной формальной онтологии.

b)  Если мы теперь полагаем в основу объективное (онтологическое) понятие "абстрактных содержаний", то под абстрагированием будет пониматься акт, посредством которого будет "различаться" некоторое абстрактное содержание, т. е. посредством которого оно хотя и не от­ деляется, но все же становится собственным объектом направленного на него созерцательного представления. Оно является в соответст­ вующем конкретном и вместе с ним, оно абстрагировано от конкрет­ ного, однако оно имеется в виду особым образом и при этом не просто имеется в виду (как при "косвенном", просто символическом представ­лении), но как то, в качестве чего оно имеется в виду, оно также созер­цательно дано.

c)  Все же мы должны здесь принять в расчет еще одно важное и уже неоднократно подчеркивавшееся177 различие. Если мы обратим внима­ ние на одну из являющихся нам граней куба, то это есть "абстрактное содержание" нашего созерцательного акта представления. Тем не ме­нее в действительности пережитое содержание, которое соответ­ствует этой являющейся грани, отличается от самой этой грани; оно есть только основа "схватывания", благодаря которой, в то время когда это содержание ощущается, являются грани куба, которые отличаются от [самого] этого содержания. Ощущаемое содержание не есть при этом объект нашего созерцательного акта представления, оно стано­вится объектом лишь в психологической, соответственно, феномено­логической "рефлексии". И все же дескриптивный анализ учит, что оно не просто содержится в [едином] целом конкретных явлений куба, но что оно определенным образом выделено, акцентировано по отноше­нию ко всем другим содержаниям, не функционирующим репрезента­тивно в этом акте представления соответствующей грани. Таким оно остается, естественно, и тогда, когда оно само становится пред­метом направленной непосредственно на него представляющей ин­тенции, только тогда (т. е. в рефлексии) как раз проступает еще эта ин­тенция. Таким образом, абстрагированием можно было бы назвать и это выделение содержания, выделение, которое само не178 есть акт, но дескриптивное своеобразие являющейся стороны тех актов, в которых содержание становится носителем собственной интенции. При этом было бы определено совершенно новое понятие абстрагирования.

177 Ср. VI Исследование, § 15.

178 В строгом смысле, установленном в V Исследовании, § 9 и ел.

204
d) Если допустить, что абстрагирование есть своеобразный акт или
вообще дескриптивно своеобразное переживание, благодаря которому
абстрактное содержание выделяется на своем конкретном фоне, или,
если усматривать в способе выделения как раз сущность абстрактного
содержания как такового, то возникает опять-таки новое понятие абст­
рактного. Различие по отношению к конкретному ищется не в соб­
ственной природе содержаний, но в способе данности; со­
держание называется абстрактным, поскольку оно абстраги­
ровано, конкретным — поскольку оно не абстрагировано.

Можно легко заметить, что склонность характеризовать различия содержаний, возвращаясь к актам, вызвана смешением с нижеследую­щими понятиями абстрактного и конкретного, когда сущность поло­жения дел несомненно заключена в актах.

e) Если под абстрагированием в позитивном смысле пони­
мать преимущественное внимание к некоторому содержа­
нию, а под абстрагированием в негативном смысле — отвлечение
от одновременно данных содержаний, то это слово теряет свое исклю­
чительное отношение к абстрактным содержаниям в смысле несамо­
стоятельных содержаний. Даже в отношении к конкретным содержа­
ниям говорят ведь об абстрагировании только в негативном смысле; на
них обращают внимание, например, "абстрагируясь от фона".

§ 42. РАЗДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЙ, КОТОРЫЕ ГРУППИРУЮТСЯ ВОКРУГ ПОНЯТИЯ ВИДА

Различают абстрактные и конкретные понятия и понимают под по­нятиями значения имен. Этому различению соответствует такое же различение имен, и в номиналистической логике имеют дело только с этим грамматическим различением. Нам удобно исходить из этого различения. Имена могут именовать индивидов, таких, как чело­век, Сократи; или также атрибуты, такие как добродетель, белизна, сходство. Первые называют конкретными, вторые абстрактными именами. Вы­ражения-предикаты, соответствующие последним, такие, как доброде­тельный, белый, сходный, причисляют к конкретным именам. Точнее, однако, мы должны были бы сказать, что они конкретны, когда воз­можные субъекты, к которым они относятся, суть конкретные субъ­екты. Это не всегда так: такие имена, как атрибут, цвет, число и т. п., от­носятся предикативно к атрибутам (как видовые единичности), а не к индивидам; к индивидам во всяком случае только опосредствовано и при изменении предикативного смысла.

205

Позади этого грамматического различения лежит, очевидно, логи­ческое различение, а именно различение номинативных значе­ний, которые направлены на атрибуты, и тех, ко­торые направлены на предметы, в той мере, в ка­кой они распределяются в соответствии с этими атрибутами. Если, следуя Гербарту, все логические представления (т. е., мы бы сказали, все номинативные значения) называют понятия­ми, то понятия этого вида распадаются на абстрактные и конкретные. Если предпочитают говорить о понятии в другом смысле, устанавливая равенство между понятием и атрибутом, то это есть различие между те­ми значениями, которые представляют понятия, и теми, которые пред­ставляют предметы понятий как таковые. Это различие относительно, поскольку, опять-таки, сами предметы понятий могут иметь характер понятий, а именно в отношении к некоторым новым предметам. Одна­ко это не может продолжаться in infinitum, и в конце концов мы прихо­дим с необходимостью к абсолютному различию между понятиями и предметами понятий, которые более не могут функционировать в ка­честве понятий; таким образом, с одной стороны, атрибуты, с другой — предметы, которые "обладают" атрибутами, но сами не есть атрибуты. Так, различию значений соответствует различие в предметной облас­ти, т. е., другими словами, различие единичных и видовых ("общих") предметов. Однако возникает двусмысленность, когда называют "по­нятиями" как общие предметы, так и общие представления (общие значения), точнее, непосредственные представления общих предметов. Понятие красноты есть или сама краснота — когда с этим по­нятием сопоставляются его многообразные предметы, красные вещи — или значение имени "краснота". Оба находятся, очевидно, в том же отношении, как значение Сократ и сам Сократ. Конечно, и слово значе­ние становится двусмысленным из-за смешения этих различий, так что не останавливаются перед тем, чтобы называть значением то предмет представления, то его "содержание" (смысл имени). В той мере, в ка­кой значение означает также понятие, будет, впрочем, двусмысленной и соответствующая речь о понятии и о предмете понятия: один раз речь идет об отношении (до сих пор определяющем) между атрибутом (краснота) и предметом, которому этот атрибут присущ (красный дом); другой раз — о всецело отличном отношении между логическим пред­ставлением (например, значением слова краснота или собственным именем Фетида) и представленным предметом (атрибутом красноты, богиней Фетидой).

b) Различие между конкретными и абстрактными представлениями может быть понято и другим образом, а именно: представление

называется конкретным, если оно представляет единичный предмет прямо, без опосредствования понятийными (атрибутивными)

206

представлениями, и абстрактным — в противоположном случае. Тогда в области значений на одной стороне находятся значения собственных имен, на другой — все прочие номина­тивные значения.

с) Зафиксированным выше значениям слова "абстрактное" соответ­ствует тогда новая сфера значений, если говорить об абстрагиро­вании. Эта сфера будет охватывать акты, благодаря которым возни­кают абстрактные "понятия". Говоря точнее, речь идет об актах, в которых общие имена достигают прямого отношения к видовым единствам; и опять-таки об актах, которые отно­сятся к этим именам в их атрибутивной или предикативной функции, об актах, в которых конституируются такие формы, как некоторое А, все А, некоторые А, S, которое есть А и т. п., и, в конце концов, об актах, в ко­торых предметы, схваченные в этих многообразных мыслительных формах, "даны" нам как схваченные с очевидностью; другими словами, об актах, в которых осуществляются и обретают свою очевидность и ясность понятийные интенции. Так, мы схватываем видовое единство краснота непосредственно, "само", на основе единичного созерцания чего-либо красного. Мы всматриваемся в момент красного, однако осу­ществляем своеобразный акт, интенция которого направлена на "идею", на "общее". Абстрагирование в этом смысле всецело отлично от простой направленности внимания или выделения момента крас­ного; чтобы обозначить различие, мы неоднократно говорили об и д е - ализирующем, или генерализирующем, абстрагиро­вании. Когда традиционно говорят об абстрагировании, то имеют в виду этот акт; в этом смысле, благодаря абстрагированию мы получаем не отдельные единичные черты, но общие понятия (непосредственные представления об атрибутах как мыслительных единствах). В любом случае это распространяется и на понятийные представления отме­ченных сложных форм; в представлении некоторое А, некоторые А и т. д. абстрагируются от всех иных признаков; абстрактное представление А принимает новые "формы", но никакой новой "материи".

207

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7