132

И далее по поводу одного места из Lectures Гамильтона:* "The ra­tionale of this is, that when we wish to be able to think of objects in respect of certain of their attributes — to recall no objects but such as are invested with those attributes, and to recall them with our attention directed to those attributes exclusively — we effect this by giving to that combination of attrib­utes, or to the dass of objects which possess them, a specific Name. We cre-ate an artificial association between those attributes and a certain combina­tion of articulate sounds, which guarantees to us that when we hear the sound, or see the written characters corresponding to it, there will be raised in the mind an idea of some object possessing those attributes, in which idea those attributes alone will be suggested vividly to the mind, our conscious­ness of the remainder of the concrete idea being faint. As the name has been directly associated only with those attributes, it is as likely, in itself, to recall them in any one concrete combination as in any other. What combination it shall recall in the particular case, depends on recency of experience, acci-dents of memory, or the influence of other thoughts which have been pass­ing, or are even then passing, through the mind: accordingly, the combina­tion is far from being always the same, and seldom gets itself strongly associ­ated with the name which suggests it; while the association of the name with the attributes that form its conventional signification, is constantly becom-ing stronger. The association of that particular set of attributes with a given word, is what keeps them together in the mind by a stronger tie than that with which they are associated with the remainder of the concrete image. To express the meaning in Sir W. Hamilton's phraseology, this association gives them an unity in our consciousness. It is only when this has been accom-plished, that we possess what Sir W. Hamilton terms a Concept; and this is the whole of the mental phaenomenon involved in the matter. We have а concrete representation, certain of the component elements of which are distinguished by a mark, designating them for Special attention; and this attention, in cases of exceptional intensity, excludes all consciousness of the others"105.

105 AaO., S. 394 f. [303-304]: "Рациональное здесь в том, что, когда мы хотим мыслить объекты относительно некоторых из их атрибутов — вызывать в памяти только те объекты, которые наделены этими атрибутами, и вспо­минать их, обращая внимание исключительно на эти атрибуты, — мы дос­тигаем этого, придавая этому сочетанию атрибутов или классу объектов, которые обладают этими атрибутами, особое имя. Мы создаем искусствен­ную ассоциацию между этими атрибутами и определенным сочетанием ар­тикулированных звуков, и это гарантирует нам, что когда мы слышим звук или видим соответствующие ему написанные символы, то в нашем уме воз­никает идея некоторого объекта, обладающего этими атрибутами, в кото-

133

§ 14. ВОЗРАЖЕНИЯ, КОТОРЫЕ РАВНЫМ ОБРАЗОМ МОГУТ БЫТЬ ОТНЕСЕНЫ К ЛЮБОЙ ФОРМЕ НОМИНАЛИЗМА

а) Отсутствие дескриптивной фиксации цели

В этих и подобных изложениях нам прежде всего бросается в глаза то, что, несмотря на подробное рассмотрение, совершенно не делается попытки точно обозначить дескриптивно данное и требующее прояс­нения и установить между ними отношение. Давайте повторим наш собственный, несомненно ясный и естественный ход мысли. Пусть нам даны определенные различия в сфере имен, и среди них — различие имен, которые называют Индивидуальное, и тех, которые называют Видовое. Если мы для простоты ограничимся непосредственными именами (собственными именами в самом широком смысле), то такие имена, как Сократ или Афины, противостоят таким именам, как четыре (число четыре как отдельный член числового ряда), до (нота "до" как член гаммы), красный (как имя цвета). Именам соответствуют опре­деленные значения, и посредством них мы относимся к предметам. Ка­ковы названные здесь предметы, это, следовало бы считать со­вершенно бесспорным. В первом случае это личность Сократа, город Афины или иной индивидуальный предмет; в другом случае это

рой лишь эти атрибуты будут живо представляться уму, сознание же осталь­ных частей конкретной идеи будет слабым. Когда имя будет прямо связано с помощью ассоциации только с этими атрибутами, оно, равным образом, само по себе будет способно вызвать их как в одном конкретном сочета­нии, так и в каком-нибудь другом. Какое сочетание оно вызовет в конкрет­ном случае, зависит от новизны опыта, случайных свойств памяти или от влияния других мыслей, которые приходили или в данный момент прихо­дят на ум; соответственно, комбинация атрибутов далеко не всегда одна и та же и редко строго связана с вызывающим ее именем, в то время как ас­социация имени с атрибутами, которые образуют его обычное значение, становится все сильнее. Ассоциация конкретного набора атрибутов с дан­ным словом связывает их в сознании между собой более крепко, чем они связаны с остальной частью конкретного образа. В терминологии сэра У. Гамильтона эта ассоциация сообщает им некоторое единство в нашем соз­нании. Только после того, как этот процесс завершен, мы имеем то, что сэр У. Гамильтон называет понятием, и это целостный ментальный фено­мен, затронутый здесь. У нас имеется конкретное представление, некото­рые составные части которого отмечены знаком, предназначающим их для особого внимания; и это внимание, в случаях исключительной концентра­ции, исключает всякое сознание других составных частей этого представ­ления" (Перев. существенно изменен. — Прим. перев.).

134

число четыре, нота "до", цвет "красный" или иной идеальный (ideell) предмет. То, что мы подразумеваем, осмысленно употребляя слова, и чем являются предметы, которые мы именуем, и в качестве чего они при этом нами рассматриваются, этого никто не может оспо­рить. Таким образом, очевидно, что, если в общем смысле я говорю четыре, как, например, в утверждении четыре есть простое число от­носительно семи, я подразумеваю именно "четыре", с логической точки зрения, я им обладаю предметно, что означает: сужу о нем как о пред­мете (subjectum), однако не о чем-либо индивидуальном. Я не сужу, сле­довательно, о какой-либо индивидуальной группе из четырех пред­метов или о каком-либо конститутивном моменте, о какой-либо части или стороне такой группы; ибо каждая часть как часть чего-либо инди­видуального сама опять-таки индивидуальна. Делать что-либо предмет­ным, делать его субъектом предикатов или атрибутов — это только дру­гое выражение для "представить", и причем представить в том смысле, который является решающим во всей логике (если даже не единственным). Таким образом, для нас очевидно, что точно так же существуют "общие представления", а именно представления о родо­вом, как существуют представления об индивидуальном.

Мы говорим об очевидности. Очевидность относительно предметных различий значений предполагает, что мы выходим за пре­делы сферы чисто символического употребления выражений и обра­щаемся к соответствующему созерцанию как окончательно проясняю­щему. На основе наглядного представления мы совершаем соответст­вующие простым интенциям значения осуществления значений, мы реализуем "подлинный смысл" того, что в них подразумевается (ihre "eigentliche" Meinung). Если мы совершаем это применительно к на­шему случаю, то, разумеется, перед нами витает образ какой-либо от­дельной группы из четырех [предметов], и в той степени, в какой она лежит в основе акта представления или суждения. Однако о ней мы не судим, не ее мы имеем в виду в качестве субъекта представления в вы­шеприведенном примере. Не группа, представленная образно, но чис­ло четыре, видовое единство есть тот субъект, о котором мы говорим, что оно относительно семи является простым. И, естественно, это ви­довое единство не есть, собственно говоря, нечто из являющейся груп­пы, ибо оно ведь было бы опять индивидуальным, некоторым Теперь и Здесь. Однако наш подразумевающий акт (Meinen), хотя он сам есть некоторое Теперь-существующее, не подразумевает все же ни в малей­шей степени некоторое Теперь, он подразумевает "четыре", идеальное, вневременное единство.

135

В рефлексии на переживания актов, в которых подразумевается индивидуальное и видовое — чисто созерцательных, чисто символиче­ских и одновременно символических и осуществляющих свою интен­цию значения — следовало бы провести дальнейшие феноменологиче­ские дескрипции. Они имели бы своей задачей прояснение фундамен­тальных отношений в познании — между слепым (т. е. чисто символиче­ским) и интуитивным (собственным) подразумевающим актом и вы­явить в сфере интуитивного то, каким образом функционирует в соз­нании индивидуальный образ, смотря по тому, направлена ли интен­ция на индивидуальное или на видовое. Это дало бы нам возможность ответить на вопрос, как и в каком смысле в отдельном акте мышления общее может проявляться в субъективном сознании и при определен­ных условиях становиться очевидной данностью и каким образом об­щее может иметь отношение к неограниченной (и поэтому никоим об­разом не представленной в соответствующих образах) сфере ему подчиненных единичностей.

В миллевском критическом анализе, как и во всех ему подобных, нет и речи о простом признании с очевидностью данного и, соответст­венно, о выходе за пределы предначертанного хода мысли. То, что должно было бы стать точкой опоры в рефлективном прояснении, ока­залось отодвинутым без всякого внимания в сторону, и теория не дос­тигает своей цели, которую она уже заранее выпустила из виду или, скорее, никогда четко не фиксировала. То, что она нам говорит, может быть поучительным относительно тех или иных предварительных пси­хологических условий или компонентов интуитивно реализованного сознания общего или относительно психологической функции знаков в управлении единым ходом мысли и т. п. Однако смысла общих значе­ний и той несомненной истины, которая содержится в наших высказы­ваниях об общих предметах (субъектах, отдельных чертах) и в относя­щихся к ним предикатах, непосредственно это совершенно не касается, а опосредствованное отношение следовало бы сначала прояснить. Ко­нечно, концепция Милля, как и любая эмпирическая концепция во­обще, не обращается к этим очевидным исходным и конечным пунк­там, так как для нее весьма важно показать ничтожность того, что эти очевидности позволяют усмотреть как истинно существующее, — а именно, общие предметы, так же как общие представления, в которых такие предметы конституируются для сознания. Конечно, эти выраже­ния: общий предмет, общее представление, вызывают воспоминания о старых, глубоких заблуждениях. Однако какие бы неверные толкования они ни претерпели исторически, все же необходимо дать им нормаль­ное толкование, которое их оправдывает. И этому нормальному толко-

ванию может научить нас не эмпирическая психология, но только воз­вращение к очевидному смыслу положений, которые выстраиваются посредством общих утверждений и направлены на общие предметы как субъекты своих предикаций.

§ 15. ПРОИСХОЖДЕНИЕ СОВРЕМЕННОГО НОМИНАЛИЗМА КАК ЧРЕЗМЕРНАЯ РЕАКЦИЯ ПРОТИВ УЧЕНИЯ ЛОККА ОБ ОБЩИХ ИДЕЯХ. СУЩНОСТЬ ЭТОГО НОМИНАЛИЗМА И ТЕОРИИ АБСТРАГИРОВАНИЯ НА ОСНОВЕ ВНИМАНИЯ

Теория абстрагирования Милля и его эмпиристских последовате­лей совершенно так же, как теории абстрагирования Беркли и Юма, упорно борется с заблуждением "абстрактных идей". Она упорствует в этом, поскольку из-за случайного обстоятельства, что в интерпретации общих представлений Локк пришел к своему абсурдному общему тре­угольнику, она приходит к ложному мнению, что рассуждения об об­щих представлениях, принятые всерьез, требовали бы с необходимо­стью такой интерпретации. [При этом] упускают из виду, что эта ошибка проистекает из непроясненной многозначности слова idea (и точно так же немецкого слова представление (Vorstellung)), и то, что для одного понятия [идеи] абсурдно, для другого может быть возможным и оправданным. И как могли это увидеть критики Локка, если понятие идеи оставалось у них в той же неясности, которая сбила с толку Локка? Вследствие такого положения дел приходят к новому номина­лизму, сущность которого не состоит более в том, чтобы отвергать реализм, но в том, чтобы отвергать (адекватно понятый) концептуа­лизм: отвергают не только абсурдные общие идеи Локка, но также об­щие понятия в полном и подлинном смысле слова, следовательно, в том смысле, который с очевидностью выявляет анализ мышления в со­ответствии с его объективным содержанием значений, и выявляет как такой смысл, который конститутивен в отношении идеи единства мышления.

К этому воззрению приходят из-за неверного понимания психоло­гического

анализа. Естественная склонность направлять взгляд всегда только на первично созерцаемое и, так сказать, осязаемое в сфере логи­ческих феноменов сбивает с пути и ведет к тому, что наличествующие наряду с именами внутренние образы понимают как значения имен. Ес­ли отдадут себе отчет, что значение есть все же не что иное, как то, что мы подразумеваем, или то, что мы понимаем посредством выражения, то этой концепции нельзя более придерживаться. Ибо если бы подразу-

136

137

меваемое [значение] (Meinung) было заключено в единичных

пред­ставлениях, которые "проясняли" бы нам смысл общего имени, тогда предметы этих представлений, и причем просто так, как они наглядно представлены, были бы тем, что подразумевается (Gemeinte), и каждое имя было бы двусмысленным собственным именем. Чтобы при­держиваться этого различия, говорят: единичные наглядные представ­ления, там, где они выступают в связи с общими именами, суть носи­тели новых психологических функций, [причем] таким образом, что они определяют протекание представлений другого вида, иным обра­зом включаются в ход мыслительных процессов или иным образом управляют им.

Между тем ничего при этом не сказано о том, что каким-либо обра­зом относится к феноменологическому положению дел. Мы подразуме­ваем, здесь и теперь, в момент, когда мы осмысленно высказываем об­щее имя, нечто общее, и этот подразумевающий [предметность] акт есть нечто иное, чем в том случае, когда мы подразумеваем единичное. Это различие должно быть обнаружено в дескриптивном со­держании отдельного переживания, в отдельном актуаль­ном осуществлении общего высказывания. То, что к этому каузально присоединяется, какие психологические последствия может иметь ка­ждое переживание, это нас совершенно не касается. Это касается пси­хологии абстрагирования, но не его феноменологии.

Под влиянием номиналистического течения нашего времени гро­зит, разумеется, измениться понятие концептуализма, так что даже в отношении Дж. Ст. Милля, который со всей решительностью объявлял себя номиналистом, хотят оспорить его принадлежность к номина­лизму106. Однако мы не должны считать сущностью номинализма то, что он, намереваясь прояснить смысл и теоретическую действенность общего, теряет себя в слепой ассоциативной игре имен как простых звучаний слов; но что он вообще, и причем нацеливаясь на такое про­яснение, упускает из виду своеобразие сознания, которое, с одной стороны, проявляется в живом ощущаемом смысле знаков, в их непосредственном (aktuell) понимании, в понятом смысле акта выска­зывания, а с другой стороны, в коррелятивных актах осуществления, которые составляют "собственный" акт представления общего, дру­гими словами, в {усматривающей идеации}107, в которой нам дано "са­мо" общее. Это сознание означает для нас то, что оно означает, знаем мы нечто или нет о любой психологии, о психологических основаниях

 

и следствиях, об ассоциативных диспозициях и т. п. Если это сознание общего номиналист захотел бы разъяснить {эмпирически как факт че­ловеческой природы)108, если бы он стал утверждать, что это сознание каузально зависит от тех или иных факторов, от тех или иных предше­ствующих переживаний, неосознанных диспозиций и т. п., то мы не имели бы против этого какого-либо принципиального возражения. Мы бы только заметили, что эти {эмпирико-психологические}109 факты у чистой логики и теории познания не вызывают никакого интереса. Однако вместо этого номиналист утверждает: речь о различии общих представлений как противоположных индивидуальным не имеет, соб­ственно, смысла. Не существует абстрагирования в смысле своеобраз­ного осознания общего, придающего очевидность общим именам и значениям; на самом деле существуют лишь отдельные созерцания и игра осознанных и неосознанных процессов, которые не выводят нас за сферу индивидуальной [предметности] и не конституируют сущест­венно новую предметность, т. е. не приводят к [ее] осознанию или, при определенных условиях, к [ее] самоданности.

Любое мышление как переживание, как и любое психическое пе­реживание, рассматриваемое эмпирически, обладает своим дескрип­тивным содержанием, а в аспекте каузальности — своими причинами и следствиями, оно всегда каким-либо образом вовлечено в процесс жиз­ни и выполняет свои генетические функции. К сфере феноменологии и прежде всего к сфере теории познания (как феноменоло­гического прояснения идеальных единиц мышления, и соответст­венно, познания), относятся, однако, только сущность и смысл: то, что мы вообще подразумеваем, когда [нечто] высказываем; то, что этот подразумевающий акт как таковой конституирует в соответствии с его смыслом; каким образом оно выстраивается, в соответствии со своей сущностью, из подразумеваемых частей (Teilmeinungen); какие существенные формы и различия оно об­наруживает и т. п. То, что интересует теорию познания, должно быть обнаружено, и причем как сущностное, исключительно всамом со­держании переживания значений и переживания осуществления [этих значений]. Если среди этого с очевидностью обнаруживаемого мы находим также различие между общими и нагляд­ными представлениями индивидуального (то, что все же, без сомнения, имеет место), тогда речь о генетических функциях и связях ничего не меняет в этом и даже не способствует прояснению этого различия.

106 Ср. например, А. v. Meinongs Hume-Studien, I, S.А {актуальном абстрагировании).

108А: {генетически}.

109 'А: {генетические}.

138

139

В этом отношении нельзя продвинуться значительно дальше и нельзя избежать наших возражений, если рассматривать, как это делает Милль, исключительную направленность внимания на отдельную атрибу­тивную определенность (на несамостоятельную часть) созерцаемого предмета как имеющий место в актуальном сознании акт, который дос­тавляет имени — в том или ином генетически данном положении дел — его общее значение. Если современные исследователи, разделяющие в этом отношении концепцию Милля (но не его радикальные эмпирист-ские тенденции), называют себя концептуалистами, поскольку ведь на­глядное представление "атрибутов" гарантировало бы наличие общих значений, то все же их учение остается в сущности номиналистическим.

Общее остается при этом делом ассоциативной функции знаков, оно состоит в психологически упорядоченном присоединении "того же самого знака" к "тому же самому" моменту предмета — или, лучше, к мо­менту, который воспроизводится всегда с равной определенностью и от случая к случаю выделяется посредством внимания. Но это общее [как результат] психологической функции совсем не являет­ся тем общим, которое принадлежит интенциональ-ному содержанию самих логических переживаний; или, говоря объективно и в идеальном плане, которое принадлежит значениям и осуществлению значений. Это последнее об­щее номинализм совершенно упускает из виду.

§ 16. ОБЩЕЕ [КАК РЕЗУЛЬТАТ] ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ФУНКЦИИ И ОБЩЕЕ КАК ФОРМА ЗНАЧЕНИЯ. РАЗЛИЧНЫЙ СМЫСЛ ОТНОШЕНИЯ ОБЩЕГО К ОБЪЕМУ

Для того чтобы сделать полностью отчетливым это важное разли­чие между общим [как результатом] психологической функции и об­щим, которое принадлежит самому содержанию значения, следует об­ратить внимание, и это абсолютно необходимо, на различные логиче­ские функции общих имен и значений, и в этой связи — на различный смысл, когда мы говорим об общности этих имен или об их отношении к некоторому объему единичностей.

Мы сопоставляем три следующие формы: некоторое А, все А, А вообще; например, некоторый треугольник (ein Dreieck), все треугольники, треугольник (das Dreieck), интерпретируя последнее в смысле высказывания: треуголь­ник есть вид фигуры'110.

110 "Слово, которое символизирует буква А в таких сочетаниях, должно будет иметь синкатегорематическую значимость. Выражения: лев (der Löwe), не-

140

В предикативной функции выражение некоторое А (ein А) может служить в качестве предиката для неограниченно многих категориче­ских утверждений, и совокупность истинных или в себе возможных утверждений этого вида определяет все возможные субъекты, которым в действительности присуще или могло бы быть присуще — при отсут­ствии несовместимости — быть некоторым А, одним словом, [может служить] истинным или возможным "объемом" "понятия" А.

Это общее понятие А, или общий предикат некоторое А, относится ко всем предметам этого объема (ради простоты мы принимаем, что в этом объеме [все предикаты] истинны), т. е. положения обозначенной совокупности имеют силу, и, говоря феноменологически, суждения со­ответствующего содержания возможны как очевидные суждения. Это общее принадлежит, таким образом, логической функции предика­та. В отдельном акте, в каждом осуществлении значения некоторое А или в осуществлении соответствующего адъективного предиката это общее [само по себе] ничто; оно представлено в этом акте в форме неопреде­ленности. То, что выражает словечко некоторое (ein), есть форма, которая очевидным образом принадлежит интенции значения или, соответст­венно, осуществлению значения, и причем в отношении того, что подразумевает эта форма. Это совершенно несводимый мо­мент, своеобразие которого можно только признать, но не отвергнуть с помощью какого-либо психологически-генетического разъяснения. Гово­ря об идеальном случае: это Некоторое (Ein) выражает первичную ло­гическую форму. Подобное имеет силу и для образования некоторое А, которое точно также представляет первичную логическую формацию. Общее, о котором мы здесь говорим, принадлежит, утверждаем мы, к логической функции предиката, оно существует как логиче­ская возможность утверждений определенного рода. То, что под­черкивается логический характер этой возможности, означает: речь идет об а priori усматриваемой возможности, принадлежащей значе­ниям как видовым единствам, но не психологически случайным актам. Если мы усматриваем, что красный есть общий предикат, т. е. соеди­няющийся со многими возможными субъектами, то подразумеваемое

который лев (ein Löwe), этот лев, все львы и т. д., имеют, конечно, и даже очевидно, общий элемент значений, однако его нельзя взять изолирован­но. Хотя мы можем просто сказать "лев" (Löwe), однако самостоятельный смысл это слово может иметь только в соответствии с одной из этих форм. На вопрос, не содержится ли одно из этих значений во всех остальных, не находится ли непосредственное представление вида А во всех прочих значениях, следует ответить отрицательно: вид А "находится" в этих значе­ниях, но только потенциально, а не как подразумеваемый предмет.

141

не относится к тому, что может существовать в реальном смысле, в со­ответствии с законами природы, которые регулируют появление и протекание переживаний во времени. Здесь вообще не идет речь о пе­реживаниях, но об одном и том же предикате красный и о возможности определенных утверждений, обладающих тем же самым единством смысла, в котором выступает этот тождественный предикат.

Если мы переходим к форме все А, то общее принадлежит здесь са­мой форме акта. Эксплицитно мы имеем в виду ведь все А, к ним ко всем относится наш акт представления и предицирования в универсальном суждении, хотя мы, возможно, не представляем какое-либо отдельное А "само по себе" или "непосредственно". Это представление объема как раз не есть комплекс представлений членов объема, и это тем более так, что, пожалуй, данные нам отдельные представления вообще не принадлежат к интенции значения все А. И здесь это Все указывает на своеобразную форму значения, причем здесь можно отвлечься от того, расщепляется ли она на более простые формы или нет.

Если мы рассмотрим наконец форму (das) А (in specie), то и теперь общее опять-таки принадлежит содержанию самого значения. Однако здесь проявляется для нас общее совершенно другого типа, общее вида, которое находится в очень близком логическом отношении к об­щему объема, однако от него, очевидно, отличается. Формы (das) А и все А (точно так же какое-либо А вообще — безразлично какое) не тождествен­ны по значению; их различие не есть "просто грамматическое" и в ко­нечном итоге всецело определенное звучанием слова. Это логиче­ски различные формы, выражающие существенные различия значе­ний. Сознание видового общего должно выступать как существенно но­вый способ "представления" ("Vorstellen") [как акта], и притом способ, который не просто является новым способом представления (Vorstel­lung) индивидуальных единичностей, но благодаря которому осознает­ся новый вид единичностей, а именно видовые единичности. Каковы эти единичности и как они относятся а priori к индивидуальным единичностям и, соответственно, от них отличаются, это следует вы­вести из логических истин, которые, основываясь на чистых формах, а priori (т. е. в соответствии с чистой сущностью, с идеей) имеют силу для тех и других единичностей и для их взаимных отношений. Здесь отсут­ствуют какие-либо неясности или возможные смешения, если только придерживаться непосредственного смысла этих истин или, что то же самое, непосредственного смысла соответствующих форм значений, интерпретации которых, проведенные с очевидностью, суть как раз логические истины. Лишь ошибочный переход (Metabasis) к психоло­гическому или метафизическому ходу мыслей порождает неясность;

этот переход создает ложные проблемы и ложные теории для их раз­решения.

$ 17. ПРИМЕНЕНИЕ К КРИТИКЕ НОМИНАЛИЗМА

Если мы обратимся опять к номиналистической теории абстраги­рования, то она допускает ошибку, как мы заключили из предыдущего, прежде всего в том, что она совершенно упускает из виду формы созна­ния (формы интенции и коррелятивные им формы осуществления) в их несводимом своеобразии. Отсутствие удовлетворительного дескрип­тивного анализа в этой теории приводит к непониманию того, что ло­гические формы суть не более чем эти формы интенции значения, воз­веденные в сознание единства, т. е. формы, которые сами объективиро­ваны в идеальные виды. И к этим формам относится как раз и общее. Номинализм смешивает, далее, различные понятия общего, которые мы выше разграничили. Он односторонне отдает предпочтение об­щему, которое принадлежит понятиям в их предикативной функции, и причем принадлежит в качестве возможности присоединять предика­тивно одно и то же понятие к нескольким субъектам. Так как он, од­нако, не осознает логически-идеальный характер этой возможности, коренящийся в форме значений, он подставляет на ее место психоло­гические связи, которые чужды смыслу соответствующих предикатов и положений и даже с ним несовместимы. Так как он претендует одновре­менно на то, чтобы посредством такого психологического анализа пол­ностью прояснить сущность общих значений, то такие смешения осо­бенно сильно затрагивают общее в универсальных и видовых представ­лениях, относительно которых мы видели, что они принадлежат со­пряженной со значением (bedeutungsmäßig) сущности отдельного акта самого по себе как присущая ему форма значения. То, что феноменоло­гически принадлежит имманентной сущности отдельного акта, пере­толковывается здесь в психологическую игру событий, которые ничего не могут прояснить, разве что каузально, относительно отдельного ак­та, в котором все же живо совершенно целостное сознание общего.

§ 18. УЧЕНИЕ О ВНИМАНИИ КАК ОБОБЩАЮЩЕЙ СИЛЕ

Последнее критическое замечание не затрагивает, конечно, неко­торых современных исследователей, примыкающих к Миллю (или, ес­ли возвращаться еще дальше, к Беркли), поскольку они выделяют про­блему, каким образом возникает вид как неразличимое [внутри себя] единство в противоположность многообразию, и пытаются разрешить

142

143

ее, не обращаясь к общему [как результату] ассоциативной функции и, соответственно, к общему применению того же самого имени и поня­тия ко всем предметам объема этого понятия.

Ход мысли при этом следующий.

Абстрагирование как исключительная направ­ленность интереса вызывает ео ipso обобщение. De facto абст­рагированный атрибут есть, конечно, только составная часть в явлении индивидуального комплекса атрибутов, который мы называем фено­менальным предметом. Однако в бесчисленных комплексах такого рода может являться "тот же самый" атрибут, т. е. по содержанию полностью равный. То, что отличает воспроизведения того же самого атрибута от случая к случаю — так это только лишь индивидуализирующая связь. Таким образом, абстрагирование как исключительная направленность интереса вызывает то, что различенность абстрагированного, его ин­дивидуализация теряется. Как оборотная сторона концентрированной направленности данное отвлечение от всех индивидуализирующих мо­ментов предъявляет атрибут как нечто, которое в самом деле повсюду есть одно и то же, так как во всех случаях осуществляющегося абст­рагирования он не может предстать как нечто различающееся.

Утверждают, что в этой концепции содержится все, что необходи­мо для понимания мышления общего. Лучше всего мы дадим здесь сло­во епископу Клойнскому, который вдохновил представленные учения, хотя его собственное учение оказало влияние и на другие воззрения, как было уже указано. Он полагает, что вначале кажется затруднитель­ным, "каким образом мы можем знать, что данное предложение истин­но о всех частных треугольниках, если мы не усмотрели его сначала до­казанным относительно абстрактной идеи треугольника, одинаково от­носящейся ко всем треугольникам. Ибо из того, что была указана при­надлежность некоторого свойства такому-то частному треугольнику, вовсе не следует, что оно в равной мере принадлежит всякому другому треугольнику, который не во всех отношениях тождествен с первым. Если я доказал, например, что три угла равнобедренного прямоуголь­ного треугольника равны двум прямым углам, то я не могу отсюда за­ключить, что то же самое будет справедливо о всех прочих треугольни­ках, не имеющих ни прямого угла, ни двух равных сторон. Отсюда, п о - видимому, следует, что для того, чтобы быть уверенными в общей истинности этого предложения, мы должны либо приводить отдельное доказательство для каждого частного треугольника, что невозможно, либо раз навсегда доказать его для общей идеи треугольника, которой одинаково сопричастны все частные треугольники и которая их все одинаково представляет.

144

На это я отвечу, что, хотя идея, которую я имею в виду в то время, как произвожу доказательство, есть, например, идея равнобедренного прямоугольного треугольника, стороны которого имеют определенную длину, я могу тем не менее быть уверенным в том, что оно распростра­няется на все прочие прямолинейны111 треугольники, какой бы фор­мы или величины они ни были, и именно потому, что ни прямой угол, ни равенство или определенная длина двух сторон не принима­лась вовсе в соображение при доказательстве. Правда, что диа­грамма, которую я имею в виду, обладает всеми этими особенностями, но о них совсем не упоминалось при доказательст­ве теоремы. Не было сказано, что три угла потому равны двум пря­мым, что один из них прямой, или потому, что стороны, его заключаю­щие, равной длины, чем достаточно доказывается, что прямой угол мог бы быть и косым, а стороны неравными, и тем не менее доказательство оставалось бы справедливым. Именно на этом основании я заключаю, что доказанное о данном прямоугольном равнобедренном треугольнике справедливо о каждом косоугольном и неравностороннем треугольнике, а не то, что доказательство относится к абстрактной идее треугольника. И здесь следует признать, что человек может рассматривать фигуру просто как треугольную, не обращая вни­мания на определенные свойства углов или соот­ношения сторон. До этих пор он может абстрагировать; но это ни­когда не сможет послужить доказательством того, что он способен об­разовать противоречивую абстрактно-общую идею треугольника. Сход­ным образом мы в той мере можем полагать, что Петр — это человек или Петр — это животное, не образуя [при этом] вышеупомянутой аб­страктной идеи человека или животного, в какой [нами] не прини­мается во внимание все, что воспринимается"112.

111 У Беркли — rectilinear, в нем. перев. — geradlinig. "Прямолинейность" вхо­дит, разумеется в геометрическое определение треугольника. Беркли, одна­ко, ориентируется на восприятие. (Прим. перев.).

112 Berkeley J. А Treatise concerning the Principles of Human Knowledge, Einleitung, §16, nach Überwegs Übersetzung, S. 12-14. (Здесь и далее текст Беркли приводится по изданию: Беркли Дж. Трактат о принципах челове­ческого познания. Перев. // Беркли Дж. Сочинения. М.: Мысль, 1978, С. 163—164; разрядка Гуссерля; перевод последнего предло­жения — наш; У Беркли: In like manner we may consider Peter so far forth as man, or so far forth as animal, without framing the forementioned abstract idea, either of man or of animal, inasmuch as all that is perceived is not considered., в русс, пер.: "когда не принимается во внимание то, что воспринимается" (с. 164) выпущено слово "все"; ясно, однако, что у Беркли речь идет о восприя-

145

§ 19. ВОЗРАЖЕНИЯ. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ НАПРАВЛЕННОСТЬ ВНИМАНИЯ НА КАКОЙ-ЛИБО ПРИЗНАК КАК МОМЕНТ [ПРЕДМЕТА] НЕ ВЫДЕЛЯЕТ ЕГО ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ

То, что мы должны отклонить такую привлекательную вначале кон­цепцию, сразу же станет очевидным, если мы представим себе цель, ко­торой должна служить теория абстрагирования, а именно: прояснить различие общих и индивидуальных значений, т. е. выявить сущность этого различия, коренящегося в созерцании. Мы должны воспроизве­сти те интуитивные акты, в которых простые словесные интенции (символические значения) осуществляются в созерцании, чтобы мы мо­гли видеть, что "собственно подразумевается" посредством выражений и значений. Абстрагирование должно быть, следовательно, актом, в ко­тором реализуется сознание общего как осуществление интенции об­щих имен. Это мы должны постоянно иметь в виду. Присмотримся те­перь, способна ли эта выделяющая направленность внимания достиг­нуть этого только что ясно обрисованного результата, и в особенности при допущении, которое играет в теории существенную роль — а имен­но, что содержание, которое выделяется в абстрагирующем внимании, есть конститутивный момент конкретного предмета созерцания, признак, который ему реально (reell) присущ.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7