Как бы ни характеризовать внимание, это есть функция, которая в своеобразной дескриптивной манере отдает предпочтение каким-либо предметам сознания и различается (отвлекаясь от определенных степе­ней) в том или ином случае только благодаря предметам, которым она отдает предпочтение. Вследствие этого, согласно теории, которая от­ождествляет абстрагирование с направленностью внимания, не может быть никакого существенного различия между актом, в котором под­разумевается (Meinen) индивидуальное, как это имеет место в случае интенции собственного имени, и актом, в котором подразумевается общее, которое присуще именам атрибутов; это различие состоит толь­ко в том, что в одном случае как бы фиксируется во внутреннем взоре весь индивидуальный предмет, а в другом — атрибут. Однако теперь мы спрашиваем, не должен ли атрибут, ибо он все же по смыслу этой тео-

тии, в котором мы можем не обращать внимания на то или другое; Юбер-вег переводит более верно: "не все воспринятое принимается во внима­ние" (nicht alles Perzipierte in Betracht gezogen wird); мы предпочли сохра­нить утвердительный смысл при слове "все", и отрицательный при "прини­мать во внимание". — Прим. перев.).

рии должен быть конституирующим моментом предмета, точно так же быть индивидуально единичным, как и весь предмет. До­пустим, что мы концентрируем наше внимание на зеленом цвете стоя­щего как раз перед нами дерева. Пусть эта концентрация усиливается насколько это возможно, вплоть до допускаемой Миллем неосо­знанности всех других связанных с зеленым цветом моментов. Тогда, говорят, все исходные точки, которые могут быть схвачены нами для осуществления индивидуализирующего различия, исчезают. Если бы внезапно нам представили другой объект точно такого же цвета, то мы не заметили бы никакого различия; зеленое, на которое мы исключи­тельно направляли наше внимание, было бы одним и тем же. Допустим, что это так. Однако действительно ли было бы это зеленое точно таким же, как и то? Может ли наша забывчивость или наша наме­ренная слепота в отношении всего различающегося изменить что-либо в том, что то, что объективно различно, как и прежде остается различным, и что предметный момент, на который мы обращаем внимание, есть как раз этот, существующий здесь и теперь, и никакой другой?

Мы не можем все-таки сомневаться, что отличие действительно су­ществует. Сравнение двух конкретных, отделенных друг от друга явле­ний "того же самого" качества, скажем, "того же самого" зеленого, с очевидностью показывает, что каждому явлению принадлежит свое зеленое. Оба явления не срослись друг с другом, как будто бы они со­обща имели "то же самое" зеленое как индивидуально-тождественное; скорее, зеленое одного явления отделено реально от зеленого другого явления, как отделены и конкретные целостности, которым они при­сущи. Как же иначе существовали бы единые по качеству конфигура­ции, в которых может воспроизводиться то же самое качество, и какой смысл имело бы говорить о распространении цвета на всю плоскость? Каждому геометрическому дроблению плоскости соответствует оче­видным образом дробление единой окраски, в то время как мы, предпо­лагая все же совершенно равную окраску, скажем и можем сказать: "этот" цвет повсюду "тот же самый".

Поэтому эта теория не дает нам никакого разъяснения относи­тельно смысла, в соответствии с которым мы можем говорить об одном и том же тождественном атрибуте, о виде как единстве многообразия. Очевидно, что при этом мы имеем в виду нечто другое, чем предмет­ный момент, который выступает в чувственном явлении как отдельный случай вида. Высказывания, которые обладают смыслом относительно отдельного случая, для видов становятся ложными и прямо-таки абсурд­ными. Окраска имеет свое местоположение и свое время, она имеет свою сферу распространения и интенсивность, она возникает и исчеза-

146

147

ет. Если это применить к цвету как виду, то эти предикаты дают чистый абсурд. Если сгорает дом, то сгорают все его части; индивидуальные формы и качества, все конституирующие части и моменты вообще ис­чезают. Однако сгорают ли соответствующие геометрические, квалита­тивные и прочие виды, или же говорить об этом чистый абсурд?

Резюмируем сказанное. Если теория, согласно которой абстрагиро­вание основано на внимании, верна и если, как она утверждает, на­правленность внимания на весь объект в целом и направленность вни­мания на его части и признаки есть по существу один и тот же акт, раз­личающийся только посредством объектов, на которые он направлен, то для нашего сознания, для нашего знания, для наших высказываний нет никаких видов. Различаем ли мы или принимаем одно за другое, сознание направлено все время на индивидуально единичное, и это единичное присутствует для него как таковое. Так как, однако, нельзя отрицать, что мы говорим о видах в особом смысле, что мы в бесчис­ленных случаях имеем в виду и именуем не единичное, но его идею, что об этом идеально Одном (dieses ideal Eine) как субъекте мы можем точ­но так же делать высказывания, как и об индивидуально единичном, то теория не достигает своей цели; она хочет объяснить сознание общего и отказывается от него по ходу своего объяснения.

§ 20. ОПРОВЕРЖЕНИЕ АРГУМЕНТА ИЗ [ОБЛАСТИ] ГЕОМЕТРИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

Как же обстоит дело с теми выгодами, которые обещает теория для понимания мышления общего? Не является ли верным то, что Беркли проводит с такой настойчивостью: что при геометрическом доказа­тельстве относящегося ко всем треугольникам утверждения мы имеем в виду каждый раз единичный треугольник, треугольник на чертеже, и что мы при этом используем только те определения, которыми обозна­чается вообще треугольник как треугольник, в то время как мы отвле­каемся от всех других определений? То, что мы используем только эти определения, означает, что мы только на них обращаем внимание, что мы только их делаем объектами исключительного внимания. Мы обхо­димся, таким образом, без допущения общих идей.

Последнее несомненно, если мы под этим понимаем идеи в смысле локковского учения. Однако, чтобы избежать этих рифов, нам не нуж­но блуждать по ложным путям номиналистического учения. Берклев-ское рассуждение мы можем в существенном всецело одобрить; однако толкование, которое он полагает в его основу, мы должны отклонить. Он смешивает основание абстрагирования с абстрагированным, кон-

148

кретный единичный случай, из которого сознание общего черпает свою интуитивную полноту, с предметами интенции мышления. Берк­ли говорит так, как будто геометрическое доказательство было прове­дено для треугольника, нарисованного чернилами на бумаге или мелом на доске, и как будто вообще в мышлении общего отдельные объекты, случайным образом представшие перед нами, вместо простой опоры нашей интенции мышления были бы его объектами. Геометрический метод, который был бы направлен в берклевском смысле на нарисо­ван н у ю фигуру, дал бы примечательные, но едва ли обнадеживаю­щие результаты. Для нарисованного в физическом смысле не имеет силу ни одно геометрическое утверждение, так как это нарисованное не есть, собственно, и не может быть вообще какой-либо геометриче­ской фигурой. Идеальные геометрические определенности не нахо­дятся в нем так, как, скажем, в созерцании чего-либо окрашенного при­сутствует цвет. Конечно, математик смотрит на чертеж, и он является ему как один из прочих объектов созерцания. Однако ни в одном из своих мыслительных актов он не полагает этот чертеж или какую-либо индивидуальную отдельную черту в нем; но он полагает, если только он не отклоняется от темы, "прямую вообще". Эта мысль есть субъект его теоретического доказательства.

То, на что мы, следовательно, обращаем внимание, не есть ни кон­кретный объект созерцания, ни какое-либо "абстрактное частичное со­держание" (т. е. некоторый несамостоятельный момент), напро­тив, это есть идея в смысле видового единства. Она есть абстрактное (Abst-raktum) в логическом смысле; и в соответствии с этим в сфере логики и теории познания абстрагированием следует называть не просто выделение некоторого частичного содержания, но своеобразное сознание, которое непосредственно схватывает видовое единство на интуитивной основе.

§ 21. РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ НАПРАВЛЕННОСТЬЮ

ВНИМАНИЯ НА НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ МОМЕНТ

СОЗЕРЦАЕМОГО ПРЕДМЕТА И НА СООТВЕТСТВУЮЩИЙ

АТРИБУТ КАК ВИД IN SPECIE

Было бы небесполезно еще немного проследить трудности оспари­ваемой теории. В выявленной противоположности наша собственная концепция станет более отчетливой.

Сконцентрированное на атрибутивном моменте внимание должно [согласно этой теории] явить собой интуитивное осуществление об­щего значения (того, что в нем "доподлинно" подразумевается), кото­рое присуще имени соответствующего атрибута. Интуитивно полагать

149

виды и осуществлять концентрированное внимание — это должно быть одним и тем же. Но как обстоит дело, спрашиваем мы, в тех случаях, когда мы явно всматриваемся в индивидуальный мо­мент? Что же составляет различие между этими случаями? Если нам бросается в глаза какая-либо индивидуальная черта в предмете, его своеобразный цвет, его благородная форма и т. д., то мы обращаем вни­мание на эту черту и все же не осуществляем какое-либо общее пред­ставление. Тот же вопрос касается и полных конкретностей (Konkreta). В чем заключается различие между исключительной направленностью внимания на отдельную являющуюся статую и интуитивным схватыва­нием соответствующей идеи, которая могла бы быть воплощена в бес­численных реальных статуях?

Противная сторона могла бы, пожалуй, ответить: при рассмотрении единичного в сферу интереса попадают индивидуализирующие момен­ты, при рассмотрении вида они остаются исключенными; "интерес на­правлен только на общее", т. е. на содержание, которого самого по себе недостаточно для различения индивидуального. Вместо того чтобы на­стаивать здесь на вышеприведенном возражении — действительно ли ин­дивидуальность создается направленностью внимания на индивидуализи­рующие определения, а при отсутствии внимания снова уничтожается — поставим лучше вопрос, действительно ли мы при рассмотрении единич­ного, все же обязательно обращая попутно внимание на индинвидуализи-рующие моменты, их также с необходимостью и подразумеваем. Именует ли имплицитно индивидуальное собственное имя также и индивидуа­лизирующие определения, например, время и местоположение (Örtlich­keit)? Здесь находится мой друг Ганс, и я называю его Ганс. Несомненно, он индивидуально определен, ему присуще каждый раз определенное местоположение, определенное положение во времени. Если бы эти оп­ределенности также при этом подразумевались, то имя меняло бы свое значение при каждом шаге, который делал бы мой друг Ганс, и в каждом отдельном случае, когда я его собственно называю. Едва ли будут утвер­ждать что-либо подобное, а также прибегать к уловке, что имя собствен­ное есть, собственно, общее имя: как будто присущее ему общее по отно­шению к многообразным временам, положениям, состояниям одного и того же вещественного индивида не отличалось бы по форме от видового общего вещественного атрибута или от родовой идеи "вещь вообще".

Во всяком случае, Здесь и Теперь при концентрации внимания на части или характерной черте предмета зачастую достаточно для нас безразличны. Мы, следовательно, не обращаем на них особого внима­ния, пока мы не думаем о том, чтобы осуществить абстракцию в смысле общего представления.

150

Возможно, здесь прибегнут к допущению, что на индивидуализиру­ющие определения внимание направляется попутно (nebenbei). Но это нам мало поможет. Весьма многое замечается попутно, однако поэтому оно еще не имеется в виду. Там, где сознание общего интуитив­но осуществляет истинное и подлинное абстрагирование, индивидуаль­ный предмет фундирующего созерцания несомненно со-осознается, хотя совершенно не имеется в виду. Высказывания Милля о неосознан­ности абстрактно исключенных определений есть бесполезная и, гово­ря точнее, даже абсурдная фикция113. Зачастую там, где мы при взгляде на отдельный созерцаемый факт высказываем соответствующее общее, отдельное остается перед нашими глазами, мы не становимся внезапно слепыми в отношении единичного; конечно, это не так, когда мы, на­пример, смотрим на этот цветущий куст жасмина и, вдыхая его запах, говорим: жасмин имеет опьяняющий запах.

Если хотят, в конце концов, найти новый выход из положения [и утверждать], что на индивидуализирующее хотя и не направляется специально внимание, как на то, чем мы преимущественно интересу­емся, а также не направляется к нему внимание и попутно как на нахо­дящийся совершенно вне господствующего интереса объект, но скорее направляется на него внимание имплицитно (mitbe­achtet) как на относящееся к нашему интересу и своеобразно заключен­ное в его интенции, то тогда уже покидают почву этой теории. Она все же претендует на то, чтобы обойтись лишь точечной направленностью взгляда на данный конкретный предмет или на данную в нем особен­ность, и теперь завершает это тем, что предполагает различные формы сознания, от которых она должна была бы избавиться.

§ 22. ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ ПРОБЕЛ В ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОМ АНАЛИЗЕ ВНИМАНИЯ

Это указывает нам сразу же на самый удивительный пункт теории. Он заключен в вопросе: что такое внимание? Мы ставим в упрек тео­рии, естественно, не то, что она не осуществила феноменологическое

113 Легко видеть, что если следовать этой мнимой "неосознанности", то этим воспроизводится абсурдный хюрюцо«; (отделение — перев.) локковской общей идеи. То, что "неосознанно", не может дифференцировать осознан­ное. Если бы исключительная направленность внимания на треугольник вообще была возможна и была такого рода, что из сознания исчезали бы дифференцирующие свойства, то тогда "осознанный" созерцаемый пред­мет был бы треугольником вообще и ничем более.

151

или психологическое исследование внимания, но что она не проясняет сущность внимания в той мере, в какой это требуется для ее целей114. Теория должна была удостовериться в том, что дает слову "внимание" единый смысл, чтобы далее присмотреться, насколько простирается область его применения и каковы каждый раз объекты, которые, в со­ответствии с нормальным смыслом, рассматриваются как предметы нашего внимания. И она должна была себя спросить, как акт внимания относится к акту придания значения или подразумевающему [предмет­ность] акту, который превращает имена и прочие выражения в осмыс­ленные. Такого рода оспариваемая теория абстрагирования становится возможной только благодаря введенному Локком предрассудку, что предметы, на которые сознание непосредственно и собственным обра­зом направлено, и в особенности предметы внимания, необходимо должны быть психическими содержаниями, реальными (reell) собы­тиями в сознании. Ведь кажется совершенно само собой разумею­щимся: акт сознания может непосредственно воздействовать только на то, что в сознании действительно дано, следовательно, на содержания, которые он в себе заключает реально, как свои составные части. То, что вне [в этом смысле] осознаваемого (Außerbewußtes), может быть только опосредствованным предметом акта, и это происходит просто потому, что непосредственное содержание акта, его первичный пред­мет функционирует как репрезентант, как знак или как образ не-осозна-ваемого (des nicht Bewußten)115.

11 4 В А следует в сноске: {А. ф. Мейнонг судит иначе (1877) в своих весьма интересных Hume-Studien (I, 16 [198]): "Если внимание также принадлежит к тем фактам духовной жизни, для прояснения которых психология еще очень мало сделала, то все же мы, благодаря внутреннему опыту, доста­ точно хорошо знаем, что вопрос об абстракции по меньшей мере может рассматриваться как разрешенный, как только он, в чем едва ли можно со­ мневаться, будет сведен к феноменам внимания и ассоциации идей".}.

11 5 Гуссерль различает "осознавать" и "воспринимать". Осознаются, как это видно из дальнейшего, ощущения (см. также V Иссл., § 2), а воспринима­ются (в широком смысле) предметы и их свойства. Для Гуссерля осозна­ются "реальные" (reell) части, которые можно было бы назвать "внутреннереальными" — в этом он как раз близок к Локку, однако, то, что вне этого осознания — смысл, содержание, — не есть, вопреки Локку, опосредство­ванное "реальными" частями акта содержание, первые — это не репрезен­танты последнего. Смысл "нереален", он вне акта с его "реальными" конституентами, однако он не есть нечто "вне сознания". Поэтому неточно переводить Außerbewußtes как "вне сознания", а das nicht Bewußten — как "за пределами сознания", как это сделал Дж. Н. Финдли в переводе на англ.

152

Если привыкают к этому способу рассмотрения, то тогда легко слу­чается, что для прояснения объективных отношений и форм, которые принадлежат интенции актов, смотрят прежде всего на наличествую­щие содержания сознания как на предполагаемые непосредственные предметы, и тогда, введенные в заблуждение кажущейся самопонятно­стью высказываний о репрезентантах и знаках, совершенно оставляют без внимания собственные, якобы опосредствованные предметы актов. К содержаниям незаметно примешивают все то, что акты, в соответст­вии с тем, что в них непосредственно подразумевается (nach ihrer schlichten Meinung), вкладывают (legen) в предмет; его атрибуты, его цвета, формы и т. д. сразу же обозначаются тогда как содержания и дей­ствительно истолковываются как содержания в психологическом смысле, например как ощущения.

Насколько вся эта концепция противостоит очевидному феноме­нологическому положению дел и сколько бед натворила она в теории познания, мы еще будем иметь случай тщательно рассмотреть. Здесь достаточно было бы указать на то, что, когда, например, мы представ­ляем лошадь или судим о ней, то мы как раз представляем или судим о лошади, но не представляем наши соответствующие ощущения или су­дим о них. Последнее мы делаем, очевидно, лишь в психологической рефлексии, а модусы схватывания, в которых протекает эта рефлексия, нельзя отнести к непосредственным фактам. То, что соответствующая совокупность ощущений или фантазм переживается и в этом смысле осознается, не означает и не может означать, что эта сово­купность есть предмет нашего сознания в смысле направленных на него актов восприятия, представления, суждения.

Эта ложная концепция оказывает вредное влияние и на теорию по­знания. Мнимая самопонятность сбивает с толку, и пережитые содер­жания принимают за нормальные объекты, на которые мы направляем внимание. Являющаяся конкретность рассматривается как некий ком­плекс содержаний, сросшихся в один созерцательный образ, а именно [комплекс] атрибутов. И в отношении этих атрибутов, понятых как пе­режитые психические содержания, это означает тогда, что они, вслед­ствие своей несамостоятельности, не могут быть отделены от конкрет­ного и завершенного образа, но только могут быть в нем выделены бла­годаря вниманию. Каким образом посредством такой теории абстраги­рования должны возникать абстрактные идеи тех классов атрибутив­ных определений, которые, хотя и могут быть восприняты, однако, по

(См. указ. во вступительной статье англ. перев., р. 381). Конечно, здесь не идет речь и о "бессознательном". — Прим. перев.

153

своей природе, никогда не могут быть восприняты адекватно или даже быть даны в форме некоторого психического содержания, остается непонятным. Можно упомянуть только пространственный образ трех измерений, в особенности замкнутые поверхности тел или целые тела, как шар или куб. Как обстоит дело с бесчисленными отвлеченными (begrifflich) представлениями, которые могут, пожалуй, реализоваться с помощью чувственного созерцания и которым все же не соответству­ет ни один созерцательный момент как отдельный случай, даже в сфере внутренней чувственности? Здесь, конечно, не может быть и речи о простой направленности внимания на данное в (чувственном) созер­цании, или даже на пережитые содержания.

Прежде всего, в сфере чувственного абстрагирования, кото­рой мы отдаем предпочтение из-за простоты, следовало бы, с точки зрения нашей концепции, провести следующие различия: между ак­тами, в которых созерцательно "дан" атрибутивный момент, и выстро­енными на них актами, которые, вместо того чтобы быть актами про­стого внимания, направленного на этот момент, скорее суть акты но­вого типа; обобщая, они имеют в виду соответствующие виды (Spezies). При этом не играет роли, дает ли созерцание атрибутивный момент адекватным образом или нет. Дополнительно мы бы различили: случаи чувственного абстрагирования, т. е. абстрагирования непосредственно или при определенных условиях адекватно соразмерного чувственному созерцанию, и случаи нечувственного или не более чем частично чув­ственного абстрагирования, т. е. случаи, когда реализованное сознание общего только частично строится на основе актов чувственного созер­цания, а затем, в другой своей части, выстроено на основе нечувствен­ных актов и, таким образом, отнесено к мыслительным (категориаль­ным) формам, которые, по своей природе, не могут осуществиться в чувственности. Примеры первых — это простые понятия внешней или внутренней чувственности, такие, как цвет, шум, боль, суждение, воля, примеры последних — такие понятия, как ряд, сумма, дизъюнкция, то­ждество, бытие и т. п. Это различие должно серьезно занимать нас в последующих исследованиях.

§ 23. ОСМЫСЛЕННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ О ВНИМАНИИ

ОТНОСЯТСЯ КО ВСЕЙ СФЕРЕ МЫШЛЕНИЯ, А НЕ ТОЛЬКО К СФЕРЕ СОЗЕРЦАНИЯ

Общий смысл высказываний об актах внимания так мало требует "содержаний" в психологическом смысле (как предметов, которые мы замечаем), что он выходит за пределы сферы созерцания и охватывает

всю сферу мышления. При этом безразлично, каким образом протекает мышление — функционирует ли оно созерцательно или чисто символи­чески. Если мы теоретически занимаемся культурой Ренессанса, древней философией, развитием астрономических представлений, эллиптическими функциями, кривыми п-ного порядка, законами алгебраических операций и т. д., то мы на все это направляем внимание. Если мы осуществляем мысль формы какое-либо А, то мы направляем внимание именно на какое-либо А, а не на это наличное. Если наше суждение имеет форму все А суть В, то наше внимание направлено на это универсальное положение дел, речь идет о всеобщности, а не о той или иной единичности. И так вез­де. Конечно, каждая мысль, или, по крайней мере, непротиворечивая, может стать интуитивной, когда она надстраивается определенным образом над "соответствующим" созерцанием. Однако направленность внимания, осуществляемая на его основе, на основе внутренней или внешней чувственности, не может означать направленность внимания на феноменологическое содержание этого созерцания, и так же мало — на являющийся в нем предмет. Что-либо определенное или что-либо произ­вольное, все или каждое, и, или, не, если и то и т. п. не есть нечто, обнаружи­ваемое в предмете фундирующего чувственного созерцания, это не есть нечто, что можно ощущать или даже внешним образом изобра­жать и рисовать. Естественно, всему этому соответствуют определен­ные акты; слова имеют ведь свои значения, понимая их, мы осуществ­ляем определенные формы, которые принадлежат предметной интен­ции. Однако не эти акты суть объективное (das Objektive), которое мы подразумеваем, это ведь сами акты, подразумевающие [объективное] (акты представления), они становятся предметными в психологиче­ской рефлексии. Объективное, которое подразумевает­ся в акте (Das Objektive des Meinens), есть, смотря по обстоятельствам, универсальное положение дел все А суть В, об­щее — А (in specie) есть В, неопределенно сингулярное — какое-либо А есть В. Ни созерцание единичного, которое, например, сопровождает мыс­лительные представления, фундируя очевидность, ни типологические свойства актов, которые формируют созерцание или осуществляются интуитивно в сформированном, но мыслительные объекты, ставшие на такой основе в осуществлении актов "разумно-понятными", объекты и положения дел, схваченные так-то и так-то в мышлении, есть то, на что мы направляем внимание. И, естествен­но, "абстрагирование", в котором мы постигаем мыслимое, сообразное значению, вместо того чтобы просто всматриваться в созерцаемое единичное (воспринимать его, направляя на него внимание, и т. д.),

154

155

есть не что иное, как то, что живет в этом усматривающем осуществле­нии мыслительных, то так, то иначе сформированных актов.

Объем единого понятия внимания настолько, следовательно, ши­рок, что он, несомненно, охватывает всю область созерцательного и мыслительного полагания и, таким образом, включает в себя область актов представления в строго определенном, однако достаточно ши­роко понятом смысле, и, равным образом, область актов созерцания и мышления. В конечном итоге, он простирается настолько же широко, как и понятие сознания о чем-либо. {Когда мы говорим, разли­чая, об актах внимания как об определенном предпочтении внутри сфе­ры сознания, то это касается определенного различия, которое не зави­сит от вида, или типа, сознания (от модуса сознания). Мы осуществ­ляем определенные "представления", в то время как мы "сконцентриро­ваны" не на их предметах, но на предметах других представлений.}116

Если акт "замечать нечто" (Bemerken) представляется простым, не поддающимся дальнейшему описанию способом, каким созерцания, связанные друг с другом и протекающие в единстве сознания, осозна­ются как раздельные, способом, каким они перед нами "выявляются" или "обнаруживаются"; если отрицают, в подобном же смысле, все раз­личия в модусе представления и рассматривают внимание как высвечи­вающую и заостряющую функцию, которая господствует в этой об­ласти, то при этом чрезмерно сужают понятия, более широкое значе­ние которых все же нельзя отменить и к которым неизбежно вновь возвращаются. Введенные в заблуждение смешением предмета и пси­хического содержания, упускают из виду, что предметы, которые нами "осознаются", не наличествуют в сознании просто как в коробке, так, что их можно было бы там обнаружить и взять, но что они прежде все­го конституируются в различных формах предметной интенции как то, что они суть и что они значат. Упускают из виду, что от обнаружения психического содержания, т. е. от его чисто имманентного созерцания,

116 А: {Вместо "представить" мы свободно могли бы сказать "заметить" (Be­merken) — притом последнее слово следует брать, соответственно, в широ­ком, совершенно обычном языковом, но не искусственно расширенном смысле. (Опять-таки, синоним этого слова — "сознание", весьма многознач­ное, конечно, слово). Когда мы говорим о направленности внимания (Auf­merken) как определенном предпочтении в пределах сферы актов, в кото­рых мы нечто замечаем (Bemerken), это касается определенного различия, которое не зависит от вида, или типа, представления (от модуса представ­ления). Мы осуществляем определенные представления, в то время как мы "сконцентрированы" не на их предметах, но на предметах других представ­лений.}

156

до внешнего восприятия и воображения имманентно не обнаруженных и не обнаруживаемых предметов, и отсюда до высших формообразова­ний мышления с его многообразными категориальными формами и соразмерными им формами значений простирается сущностно единое понятие; что повсюду, созерцаем ли мы, воспринимая, фан­тазируя, вспоминая, или же мы мыслим в эмпирических или логико-математических формах, имеет место подразумевающий [предмет­ность] акт (Vermeinen), интендирование, которое нацелено на пред­мет, сознание, которое есть сознание этого предмета. Простое присут­ствие содержания в связях психического совсем не есть его существо­вание в качестве того, что имеется в виду (Gemeintsein). Это возникает лишь в "акте подмечания", который, как устремленность к содержа­нию, есть именно представление. Называть простое переживание со­держания его представленностью и, как следствие, именовать все пе­режитые содержания вообще представлениями, это наихудшая фаль­сификация понятий, которую только знает философия. Во всяком слу­чае, число теоретико-познавательных и психологических ошибок, в которых она повинна, легион. Если же мы придерживаемся понятия интенциональности представления, которое является решающим для теории познания и логики, то мы не можем более считать, что все раз­личие между актами представления редуцируется к различиям пред­ставленных содержаний. Напротив, очевидно, что особенно в области чисто-логического (das Reinlogische) каждой первичной логи­ческой форме соответствует особый "модус созна­ния", или особый "модус представления". Разумеется, в той мере, в ка­кой любой новый модус интенционального отношения определенным образом касается также и предметов, а именно конституирует новые формы, посредством которых как раз осознается предметность, можно пожалуй, сказать, что все отличие акта представления заключено в представленном. Однако затем, пожалуй, следует обратить внимание, что различия представленного, различия объективного как раз двойственны: различия категориальных форм и раз­личия "самой вещи" (Sache selbst), которая в многообразии форм может быть осознана как тождественная. Подробно об этом — в последующих исследованиях.

157

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

АБСТРАКЦИЯ И РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ

§ 24. ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КАК ПРИЕМ (KUNSTGRIFF) ЭКОНОМИИ МЫШЛЕНИЯ

Восходящая к средневековому номинализму ошибка заключается в том, что общие понятия и имена хотят представить просто как сред­ство экономии мышления, которое должно нам сэкономить отдель­ное рассмотрение и отдельное именование всех индивидуальных ве­щей. Утверждают, что посредством понятийной функции мыслящий дух преодолевает преграды, которые ставит ему необозримое много­образие отдельных единичностей; благодаря экономии мышления, осуществляемой этой функцией, он опосредствованно достигает тех целей познания, которые непосредственным образом никогда не были бы достижимыми. Общие понятия дают нам возможность рассматри­вать вещи как бы связками, делать высказывания разом для целых клас­сов, следовательно, для бесчисленного множества объектов, вместо того чтобы схватывать каждый объект и выносить о нем суждения.

В философии Нового времени эту мысль проводит Локк. Так выра­жено это, например, в заключительных словах третьей главы III книги Опытов: "... that men making abstract ideas, and settling them on their minds with names annexed to them, do thereby enable themselves to con-sider things, and discourse of them as it were in bundles, for the easier and readier improvement and communication of their knowledge; which would advance but slowly were their words and thoughts confined only to particu-lars"117,118.

Это воззрение должно быть охарактеризовано как абсурдное, если поразмыслить о том, что без общих понятий вообще нельзя осущест-

117 ."Вследствие образования отвлеченных идей и закрепления их в уме вме­сте с относящимися к ним именами люди становятся способны рассматри­вать вещи как бы целыми связками и соответственно говорить о них, стре­мясь к более легкому и быстрому совершенствованию и сообщению своего познания; последнее подвигалось бы медленно, если бы слова и мысли лю­дей ограничивались лишь отдельными предметами" (Локк Дж. Указ. соч., т. 1. с. 477-478). -Прим. перев.

118 Ср. также конец цитаты в §9 настоящего исследования. Среди новей­ших [сторонников этой теории] можно упомянуть Риккерта ("К теории естественнонаучного образования понятий" в Vierteljahrsschrift f. xviss. Phibs. XVIII).

вить никаких высказываний и что на основе лишь непосредственных единичных представлений не может быть и речи об актах мышления, суждения, познания в логически релевантном смысле. Идеальнейшая адаптация человеческого духа к многообразию единичных вещей, дей­ствительное и без труда осуществляемое адекватное схватывание еди­ничного не делало бы мышление излишним. Ибо достижимые таким образом результаты совсем не есть результаты мышления.

На путях созерцания не найти, например, никакого закона. Вполне возможно, что самосохранение мыслящих существ требует знания зако­нов, что это знание с пользой регулирует образование созерцательных антиципирующих представлений, и регулирует с более ощутимой поль­зой, чем это делает естественная склонность к ассоциации. Однако от­ношение функции мышления к самосохранению мыслящих существ, в нашем случае — человека, принадлежит сфере психологической антро­пологии, а не критики познания. То, что дает в результате закон как идеальное единство, а именно как общее значение высказывания, ло­гически включает в себя бесчисленное множество возможных от­дельных случаев, которое не может представить никакое созерцание, будь это даже божественное всевидение. Созерцать — это как раз не мы­слить. Совершенство мышления заключено, конечно, в интуитивном, т. е. "подлинном" мышлении, соответственно, в познании, где интенция мышления, как бы удовлетворенная, переходит в созерцание. Однако уже в соответствии с беглым рассмотрением в прошлой главе мы должны обозначить толкование этого положения дел как в основе своей ложное, если созерцание — понятое в обычном смысле внешней или внутренней чувственности — хотят интерпретировать как собственно интеллекту­альную функцию, для преодоления слишком, к сожалению, узких границ которой необходимо прибегнуть к опосредствованному, сберегающему созерцание вспомогательному средству, что является истинной задачей понятийного мышления. Конечно, логическим идеалом выступает для нас обычно всевидящий дух; однако только потому, что мы ему молчали­во приписываем вместе с всевидением также и всеобъемлющее знание, всеобъемлющее мышление и познание. Мы представляем его поэтому как дух, который осуществляет свою деятельность не просто в (лишен­ных мышления, даже если и адекватных) актах созерцания, но также ка­тегориально формирует и синтетически соединяет свои созерцания, и тогда, в сформированных и соединенных таким образом созерцаниях, находит определенное осуществление своей мыслительной интенции, реализуя посредством этого идеал всеобъемлющего познания. Мы должны будем поэтому сказать: не просто созерцание, но адекватное, категориально оформленное и, таким образом, соразмерное мышле-

158

159

нию созерцание или, наоборот, мышление, черпающее из созерцания очевидность, есть цель, есть истинное познание. Только внутри сферы мыслящего познания имеет смысл, а также свою обширную область "экономия мышления", которая есть скорее экономия познания119

§ 25. МОЖЕТ ЛИ ОБЩАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ СЛУЖИТЬ В

КАЧЕСТВЕ СУЩНОСТНОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ ОБЩИХ

ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

Только что охарактеризованная концепция общих понятий как средств экономии мышления получает более подробную разработку в теории репрезентации: утверждают, что на самом деле имеют ме­сто только созерцательные единичные представления и в них проте­кает все мышление. Из необходимости или удобства на место представ­лений, которые могут быть осуществлены в собственном смысле, мы подставляем определенные другие представления в качестве ихпред-ставителей. Изобретательный прием общей, относящейся к целому классу репрезентации приводит к таким результа­там, как будто постоянно присутствуют собственные представления; или, скорее, к результатам концентрирующих действий, охватываю­щих все вместе отдельные результаты, которые мы могли бы получить на основе действительного представления.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7