Особую группу представляют различные формы фольклора речевых ситуаций, к которым примыкают формулы приветствия и прощания и другие клишированные фразы, часто сопровождающиеся определенными действиями.

В среде субкультуры «эмо» существует корпус текстов, которые ее представители называют эмо-пословицами или эмо-поговорками. Они представляют собой переработанные варианты русских народных пословиц и поговорок, афоризмов и цитат из классической литературы. Исходную форму можно восстановить при анализе синтаксической организации предложений: Береги снапы снову, а чёлку с молодости – перефразированная пословица Береги платье снову, а честь смолоду; Стричь или не стричь – вот в чем вопрос! соотносится с цитатой из трагедии У. Шекспира «Гамлет».

Данные эмо-пословицы и эмо-поговорки имеют шуточную природу, так как носители употребляют их для создания дружеской непринужденной атмосферы. Обмен подобными выражениями среди представителей субкультуры «эмо» является своего рода традицией; конкретного их автора информанты указать не могут. Подобные «пословицы» и «поговорки» публикуются на тематических форумах и воспроизводятся в речи, становясь достоянием широкого круга лиц. Вместе с этим они выполняют интегративную функцию, так как содержат в себе специфическую лексику и отражают реалии, понятные только членам сообщества: снапы, стричь или не стричь.

К этикетным формулам можно отнести слово хой или фразу панки хой, которые являются формой приветствия в среде «панк-движения». Приведенные приветствия не только несут коммуникативную функцию, но и указывают на принадлежность к группе, так как произносятся членами «панк-движения» по отношению друг к другу. Данная фраза, сказанная на улице человеку, который выглядит как «панк», по объяснению респондентов, может стать поводом к знакомству и расширению «тусовки». Алексей (17 лет) сообщает: Идешь по улице, если слышишь «панки хой», а там незнакомый парень стоит, значит свой, и можно запросто подойти познакомиться; Иван (26 лет): Это традиционное приветствие, оно как бы выделяет панка из толпы людей, так панки друг друга узнают и знакомятся. Можешь так обратиться к панку и без проблем с ним пообщаться.

Формы приветствия, прощания, поговорки и афоризмы в среде ролевого движения рождаются в процессе проведения ролевой игры и, как правило, актуальны непосредственно в данной игре, однако некоторые их них закрепляются в речи и воспроизводятся в стереотипных ситуациях. Например, выражение В Праге все спокойно, появившееся в ролевой игре 2007 года, является прецедентным, оно напоминает собеседникам о значимых событиях и людях, связанных с этой фразой.

В стереотипной ситуации общего игрового сбора часто можно услышать фразы: Они не опаздывают, они красятся; Хватит краситься, уже даже эльфы тут, которые произносятся, если одна из команд задерживается. (В процессе ролевой игры команды, отыгрывающие фантастических существ, должны наносить соответствующий правилам грим.) Фразы используются как шуточные, однако расшифровать их комическую природу могут только те, кто знает традицию «ролевого движения». Таким образом, фольклор речевых ситуаций в «ролевом движении», помимо развлекательной и дидактической функций, также является средством самоидентификации, так как он понятен только членам сообщества, для «чужого» же – лишен смысла. Общая черта текстов этой группы – их кодификация; только «свой» может расшифровать текст и раскрыть его смысл, так как они содержат специфические понятия и отображают реалии и отношения, существующие внутри данной группы, неизвестные «чужим». Язык, использующийся внутри субкультуры, отличается от «общего» языка, происходит изменение (пусть и незначительное), языковой картины мира, она обогащается новыми понятиями, символами, афоризмами.

К наиболее продуктивным для раскрытия реализации оппозиции «свой / чужой» в картине мира представителя субкультуры относятся анекдоты и сходные с ними тексты, связанные с жизнью субкультуры и создающиеся внутри нее. Рассмотрим их на примере «игровых анекдотов», бытующих в среде ролевого движения.

Среди «ролевиков» традиция устного рассказа распространена очень широко, это связано с тем, что не все участники способны поддерживать необходимую модель поведения на протяжении всего игрового процесса, однако игровое время должно быть непрерывно, поэтому «пробелы» в нем заполняются бытовыми заботами и общением. В результате интервью и наблюдения нами было собрано более 20 текстов с повторяющимся элементом сюжета: столкновение игрового мира и реальности. В центре таких историй чаще всего встреча «ролевика» (группы «ролевиков») в ролевом «прикиде» с «обычным человеком» или группой людей, которые пугаются «ролевиков» по различным причинам (неопрятный вид, необычное поведение, одежда или грим последних).

На периферии находятся рассказы о встрече неопытного «ролевика», попавшего в трудную ситуацию, с местным жителем, исполняющим функцию «знающего помощника». Дело в том, что в процессе игры происходят частые контакты, например, при покупке продовольствия, с жителями поселков, находящихся поблизости от игровой местности, поэтому ближайшие населенные пункты и их обитатели включаются в локус ролевого мира. В связи с этим по отношению к ним используются притяжательные формы местоимений наши / наш и свои / свой.

Рассматриваемые тексты включают в себя формулы достоверности. Они могут встречаться в начале или в конце текста – Я слышал; Мне рассказывали; Говорят, это было на …, могут быть представлены в виде ссылки на неопределенный источник – Такая ходит байка; это же проявляется при описании «ролевика» или группы «ролевиков», о которых идет речь, особое внимание слушателей обращается на «игровой» внешний вид героев и непосредственно на ситуацию столкновения двух «миров». Описание реакции «обыкновенных» людей при встрече с «ролевиками» происходит подчеркнуто эмоционально. Эти истории имеют, как правило, небольшой объем и неожиданную развязку, часто рассказчик сам определяет их как жанр «игрового анекдота», который, переходя из уст в уста, обрастает подробностями и деталями. Так, в «игровом анекдоте» про «цивила», которого загнали на дерево орки, время, проведенное грибником на дереве, увеличилось от конкретного (час сидел) до неопределенного – сколько он там сидел, не знаю, но смеркалось.

В описании внешности «ролевика» присутствуют такие черты, выраженные повторяющимися словесными формулами: в ролевом прикиде (в прикиде), в полном доспехе, с мечами наперевес, небритый, три дня зубы не чистил, на голове колтуны нечесаные (непричесанный). Несмотря на то, что в процессе игры участники придерживаются правил личной гигиены, образ грязного, неумытого и непричесанного героя характерен для такого рассказа. В качестве героя-«цивила» чаще всего выступает мужчина среднего возраста (грибник, сектант, охотник), которого по некой причине принимают за «своего» (сходство в одежде или поведении с «ролевиком»), что рождает комический элемент сюжета. Происходит «ложная идентификация»: «ролевик» вступает с ним контакт, используя игровую модель поведения, что порождает ошибку коммуникации и создает смеховой эффект. При этом возникают логические несоответствия, которым не уделяется внимание в рассказе (абсурдное поведение игрока или «цивила», неправдоподобные временные и пространственные характеристики текста и т. п.). Несмотря на это они имеют установку на реальность и воспринимаются как достоверный факт. Задачей таких анекдотов является углубление оппозиции «свой / чужой», так как «цивилы» в них предстают глупыми и недалекими людьми, которые залезают на дерево, замирают в испуге, ругаются и т. п. Если же «цивил» реагирует нормально, то позже он оказывается «своим».

Существует еще множество фольклорных текстов, которые не были освещены в данной статье, но, рассмотрев приведенные примеры, мы можем сделать вывод о значимости оппозиции «свой / чужой» в фольклоре субкультуры. Она преобладает в формировании модели мира, поскольку именно принадлежность к «иной» среде и выделяет представителя любой субкультуры в собственных глазах. Способы обособления могут быть различными: создание мифологизированного образа, преподносимого «чужому», сленг и видоизменение привычных речевых клише, стремление «осмеять чужого» в анекдоте, но все они направлены на одну цель – построить между «своими» и «чужими» как можно более высокую стену.

Библиографический список

С. Нарратология стереотипной достоверной прозы. URL: http://www. /Research/veselova_narratolog. php.

Локально-групповые прозвища в традиционной культуре Русского Севера. Функциональность, жанровая система. Архангельск, 2004.

После фольклора // Живая старина. 1995. № 1.

Ю. Семантика фольклорного текста и «знание традиции». URL: http:///folklore/neckludov14.htm.

Фольклор и народная культура. СПб., 1994.

Семейный фольклор в образовательном пространстве (вопросы собирания) // Комплексное собирание, систематика, экспериментальная текстология: материалы V Международной школы молодого фольклориста (Архангельск, 6–8 июня 2001 года) / отв. ред. . Архангельск, 2002.

Модель мира и ее роль в создании (аван)текста. URL: http:///folklore/tcivian2.htm.

[8]

Средства экспликации эмоционального состояния человека

в донских казачьих сказках

Эмоциональная сфера является составной частью культуры любого народа, следовательно, концептуализируется в его языке. «При вербализации эмоций психологическая категория эмоциональности трансформируется в языковую категорию эмотивности» [Шаховский, 1987, с. 31]. Различные эмоциональные переживания, представленные в словах и высказываниях, понятны всем говорящим на данном языке. Это объясняется тем, что эмоции данной языковой общности социологизированы и психологизированы, обобщены видовым национальным опытом данного народа, потому что они не только являются формой оценивания среды обитания того или иного языка, но и составляют значительный фрагмент этой среды обитания и картины мира. В этом плане эмотивность как лингвистическая категория является имманентным свойством языка выражать психологические (эмоциональные) состояния и переживания человека [Шаховский, 1984; 1987]. По мнению исследователей (, , ), эмоции могут быть представлены различными группами лексики языка. Выделяют номинанты эмоций (лексику, обозначающую эмоции), являющиеся собственно эмотивами, ср.: горе, страх великий, тоска; дескрипторы (лексику, описывающую эмоции), ср.: отец насупурился, на сердце сладкое щемление и экспликанты (лексику, выражающую эмоции), которые классифицируются как ассоциативно-эмотивные единицы, ср.: напала кручина, горесть забирает, гореванье на нее навалилось. Такие лексемы, используемые в тексте, позволяют не только выявлять особенности стиля, но и раскрыть определенные характеристики в образах персонажей. Интересны в этом плане сказки о казаках, записанные [Когитин, 1996].

Сказка как жанр представляет собой ориентированное на вымысел произведение устного народного творчества, она несет в себе уникальную информационную составляющую, передаваемую из поколения в поколение. Материалом для сказки служат жизнь народа, его верования и обычаи. Кроме того, сказка является способом выражения и проявления психических аспектов – мыслей, чувств, эмоций. В связи с этим резонно полагать, что казачьи сказки, собранные , представляют собой простор для рассмотрения средств экспликации эмоционального состояния человека.

Материал показал, что чаще всего в казачьих сказках эмоции передаются описательно, посредством глаголов и глагольных сочетаний, ср.: Трясет его тело. Водит, судорогами бьет. То в жар, то в холод бросает; С мальства не плакал, и вот тебе!; Сердце размякло; Насупорился отец, брови нахмарил; Увидел он такие дела, от страха зашелся; от страха заколодило; ужаснулся Оничка; испугалась она. Из-за стола вскочила; так и обмерла от ужаса; слов категории состояния, ср.: Непереносно ему, темно на сердце; Тошно без милого; Полегчало ей на душе; Моркотно мне, аж плакать хочется; Не по себе казаку стало. В пот ударило; на душе у Дрона затомилось; Непереносно ей, темно на сердце; На душе потеплело. В качестве средств выражения эмоций реже встречаются именные части речи или фразеологизмы: ср.: хмурливая; счастливым смехом смеялся; завистливая мачеха; Присела мать на крылечко закручиненная; дрожка по ней пробежала; мороз по коже.

Частотное употребление глаголов (общее количество 62) и слов категорий состояния (53) связано с тем, что они называют определенные действия или состояния человека, следовательно, вербализуются наиболее детально, в то время как «субстантивные единицы соотносятся с абстрактными понятиями» [Григорьева, 2009, с. 71], поэтому их количество невелико.

Среди выразительных средств, реализующих то или иное эмоциональное состояние героев, выделяются

– олицетворения: дрожка по ней пробежала; мурашки по спине поползли; холодная испарина на лбу выступила; язык в пятки ушел; сердце замерло; Продрало барина от страха, волосы дыбом встали; Посмеялся Минька, однако ж встрепыхнулось его сердце; сердце у самого защипало; сердце еще больше заныло; дух зашелся; расцветает у казака душа; душа его криком кричит, стонет, мечется; Наполнилась восторгом Оничкина душа; Душа томится; крепился казак, однако ж изнылась его душа; Зашлось сердце у Завиды от злости; Сомнение в себе появилось. Думы одолевают; Раскаяние Митяя за сердце взяло;

– сравнения: как черная туча ходит по двору; Сердечко бьется часто, как у воробья; не могутно, как рыбе без воды; Заорала омаром, будто ей сатана навес головы сделал;

– метафоры: У барина без вина голова ширится и кругом идет; злая змея на сердце залегла;

– эпитеты: Черные думы одолевают; незнаемое горе; Холодная испарина; Засмеялся Оничка счастливым смехом; тоска зеленая; злая змея;

– оксюморон: защемило у казака сладко на сердце; Старуха на радостях в плач;

– гипербола: Разозлился казак, аж затрясся весь; Работала Аленушка от зари до темна, а по ночам горевала. Не просыхала ее подушка от слез; Так всю ночь и просидела, глаз не сомкнув; а у самого сердце, как заячий хвост, колотится; Страх Иванушке кожу ободрал. До того жутко! Ступил казак в воду, дальше не может, страх забирает.

Единично в текстах употребление перифразы: Заговорило у него ретивое.

Количественное соотношение стилистических средств показывает, что наибольшим числом (около 180 единиц) представлены приемы, которые основываются на переносе каких-либо качеств с неживого предмета на живой объект или на сравнении разных качеств. Это, главным образом, олицетворения (109) и сравнения (68). Остальные стилистические средства – эпитеты (12), метафоры (7), гиперболы (6), оксюмороны (6) – являются менее употребительными.

Анализ фактического материала позволил выявить, что в тексте казачьих сказок часто используются лексемы дух, душа, сердце. Существует устойчивое мнение, что эмоции локализируются в душе, сердце и груди, ср.: все спокойно, так и на душе легко; знать, все в жизни хорошо, коль сердце на месте. Как замечает , «слово сердце в составе идиом обозначает не только орган кровообращения, но и “центр эмоциональных переживаний”, “источник чувств” (например, принимать близко к сердцу, с чистым сердцем и т. д.) [Маслова, 2001, с. 70].

Наиболее детально в тексте сказок представлены отрицательные эмоции. Герои чаще всего попадают в ситуации, когда им приходится испытывать страх (118 единиц) – ни жив, ни мертв; досаду (42) – досада берет; зависть (38) – у самой сердце жмет; ненависть (27). Поэтому в сказках положительные эмоции – радость (12) от радости рот до ушей; восторг (4) – восторгом полон и нейтральные – удивление (3) – не может слова вымолвить от удивления – имеют гораздо менее выраженную лексическую экспликацию, чем отрицательные. Кроме того, это связано с тем, что «“отрицательные” эмоции описываются языком / диалектом гораздо более детально и разнообразно, чем положительные, поскольку вторые тяготеют к норме. <…> единиц, содержащих в своей семантике отрицательную оценочность, в диалекте больше, чем содержащих положительную» [Григорьева, 2009, с. 40].

Безусловно, эмоции являются универсальной составляющей картины мира, однако их освоение, концептуализация, а следовательно, и вербализация будут отличаться в разных слоях культуры и языка.

Репрезентация эмоциональной сферы человека в картине мира казачьего субэтноса также имеет свои особенности. Прежде всего, отметим, что героям сказок присуще проявление широкой гаммы чувств. Учет гендерного признака при анализе репрезентации эмоционального состояния персонажей показывает, что сфера эмоциональной жизни казачки ограничена семьей. Героиня сказок испытывает тоску по мужу, ее охватывает страх потерять ребенка или она переживает чувство любви к мужу. В тех же эпизодах сказок, в которых описывается мужчина, представлен более широкий спектр выражения эмоций: страх, негодование, тоска, восторг, радость и др.

Таким образом, изучение сказок не только является важным источником для выявления средств экспликации эмоционального состояния героев, дифференцированного описания мира чувств персонажей, но и ставит задачи их культурологической интерпретации.

Библиографический список

Григорьева Н.А. Лексико-фразеологические средства вербализации эмоций в донских казачьих говорах: дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2009.

Лингвокультурология: учеб. пособие. М., 2001.

И. Значение и эмотивная валентность единиц языка и речи // Вопросы языкознания. 1984. № 6.

И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. Воронеж, 1987.

Источник

В. Сказки-пересказки. Волгоград, 1996.

[9]

Образ мира эвенков в диахронии и синхронии

Конференция «Лингвистика на исходе ХХ века» (Москва, 1998 г.) отметила, что языки малых народов вымирают быстрее, чем лингвисты успевают их описывать. Язык, как известно, был и остается главным этнообразующим фактором. Лингвистическая проблема исследования национального языка, таким образом, смыкается с проблемой сохранения эвенкийского этноса, который тысячелетиями проживал среди других народов России, смог сохранить не только свой генотип, но и уникальную языковую картину мира, отраженную в его не только вербализованной, но и неноминированной части концептосферы, выраженной совокупностью лексических лакун («пустых клеток» в системе языка).

В деле сохранения любого миноритарного маргинального языка большой интерес представляет концепция, объясняющая существование этносоциальных и биологических групп человечества механизмом передачи информации. Вся информация, циркулирующая в коллективах, представляет собой два потока: синхронная информация и диахронная информация.

Синхронная информация – это знания, которыми говорящие обмениваются друг с другом в любой данный момент; диахронная информация – это знания, передаваемые из поколения в поколение (обычаи, верования, предрассудки, танцы, предметы прикладного искусства и т. д.). Степень интенсивности каждого потока информации различна и может меняться. При общинно-племенном строе диахронная информация была актуальнее, с образованием народностей и особенно наций усиливается роль синхронной информации. Для нации основная информация – синхронная, для этноса – диахронная (, ): бесписьменный народ передавал жизненно важную информацию в неязыковых знаковых системах, например, в элементах орнамента. Для большинства современных представителей эвенкийского этноса она зашифрована и малопонятна, то есть выражена глубокими лакунами, которые мы называем знаковыми.

Значение диахронной информации, закодированной в предметах быта или культа амурских эвенков, убедительно демонстрирует исследователь-этнограф в статье «Передача диахронной знаковой информации на примере эвенкийской коробки муручун» [Мазин, 2002, с. 309–317].

Подобные коробки служили для хранения шаманской атрибутики, святынь семьи и рода, дорогих покупных вещей и украшений. Одна из них хранится в Амурском областном краеведческом музее г. Благовещенска. Коробка округлых очертаний, диаметр – 31 см, высота – 13 см. Каркас изготовлен из прямоугольной березовой дранки, сшит ровдужным ремешком. Низ подшит камусом со лба оленя, по окружности украшен мехом рыси. Бока и верхняя часть на вдержке изготовлены из ровдуги. Довольно сложная методика расшифровки диахронной информации основана на просчетах бокового шва на ровдуге, слева направо против часовой стрелки.

Как утверждает исследователь, в символике коробки муручун отражена, прежде всего, цикличность быта и хозяйственной деятельности эвенков, соответствующая малому солнечному саросу – 6 586 суток. Судя по внесенному малому солнечному саросу, традиционный хозяйственный год велся автохтонами Приамурья по солнечному календарю. Параллельно ему просчитывался и лунный календарь [Там же, с. 313].

Быт и традиционное хозяйствование эвенков отражены в коробке по сезонным циклам трудовой деятельности. Судя по дням солнцестояния, равноденствия и времени проведения общеродовых шаманских обрядов сэвэкан и синкелаун, летоисчисление в рассматриваемой коробке велось по григорианскому календарю, с началом нового года 1 января. Анализируя суммарные признаки кистей на коробке, этнограф, например, просчитывает кисть № 2 = 104 – 14 апреля. Это выход на весенние пастбища оленей для проведения отела. Кисть № 3 = 109 – 19 апреля. Кисть № 9 = 111 – 21 апреля. Время появления первых оленят. Здесь же закодированы сроки массового отела оленей; начало общеродового весеннего шаманского обряда сэвэкан и его завершение; выход на пастбища после отела оленей в высокие поймы, богатые разнотравьем и ягелем; сроки выхода на пастбища с наледями, в высокогорье; завершение охоты на животных с рогами, содержащими пантокрин. Кисть № 8 = 265 – 22 сентября – день осеннего равноденствия и начало массового гона оленей.

Эта же методика просчетов кистей и полос, изображенных на коробке, позволяет установить точные сроки выпаса оленей в высоких поймах и завершение охоты на проходного зверя, день зимнего солнцестояния – 21 декабря; выход на зимние пастбища в предгорья, начало охоты на тропящего соболя, попутный отстрел парнокопытных, переход на зимние, хорошо защищенные от ветров пастбища; день весеннего равноденствия; массовой охоты на копытного зверя по насту; начало перехода оленей на весенние пастбища и т. д.

Третий цикл хозяйственной деятельности эвенков отражен суммой признаков по кистям второго цикла с добавлением 74 черных точек на верхней части коробки, увеличенных на две красные линии, опоясывающие их. Данный блок особое внимание уделяет подготовке оленей к гону; выделен самый активный промежуток гона оленей; указаны сроки их выхода в высокие поймы и на зимние таежные пастбища в предгорья и т. д.

Подводя итог циклов хозяйственной деятельности эвенков по информации, закодированной в коробке муручун, отмечает, что зафиксированные в ней моменты быта и ведения хозяйства имеют, несомненно, оленеводческую направленность. Большое внимание аборигены уделяют подготовке оленей к гону, его проведению, уходу за животными перед отелом и его проведению. Весь хозяйственный год посвящен циклам выпаса оленей по естественным сезонным пастбищам, которые благодаря такому режиму успешно самовосстанавливались [Там же, с. 315].

Особое место в знаковой информации коробки уделялось планетам, сопутствующим Земле. Варьируя заложенными цифровыми блоками, этнограф без труда получает сидерические и синодические периоды Меркурия, Венеры, Марса, синодические периоды Сатурна и Юпитера, что также было важно для оленеводства. Диахронная информация аккумулирована и в шаманской парке, и в оленьей узде – уги [Мазин, 2002; , , 2002а; 2002б].

Данный тип информации дублировался и на синхронном уровне, то есть непосредственно в лексической системе языка и на уровне универсального предметного кода в виде невербализованных концептов, выраженных лексическими лакунами.

Трудно переоценить ту роль, которую играло в недавнем прошлом оленеводство у коренного населения Амурской области. Даже самоназвание свое они ведут от орон (олень) – отсюда – эвенки-орочоны. На сегодняшний день – это один из малоизученных коренных народов Приамурья, многочисленный в прошлом, малочисленный сегодня. С 1994 года наметилась зловещая тенденция к устойчивому сокращению численности амурских эвенков – носителей уникальных говоров – зейского, джелтулакского и селемджинского. С точки зрения антропологии словарная разработанность того или иного языка (то есть наличие / отсутствие лакун в том или другом) является как показателем интересов, свойственных носителям разных локальных культур, так и критерием различий между ними. В условиях длительного дрейфа двух таких культур в Приамурье – русской и эвенкийской – с разной степенью детализации объективировались отдельные концепты, жизненно важные для носителей одного языка и не имеющие такого значения для говорящих на другом. Рассмотрим концепт «олень» и языковые средства его выражения в языке эвенков «в зеркале» русского литературного языка.

В Словаре русского языка словарное гнездо, обозначающее этого жвачного парнокопытного млекопитающего с ветвистыми рогами, представлено следующими лексемами: олень, олений, оленуха (самка оленя), олененок, оленина (мясо оленя как пища), оленеводство, оленевод [Ожегов, с. 363]. Лексикографическое сопоставление двух соответствующих словарных гнезд указанных языков обнаруживает линейные соответствия межъязыковой лексической эквивалентности по половозрастному признаку домашних оленей: одной лексеме русского литературного языка соответствует одна лексема эвенкийского: оленуха – нями (самка оленя), эныкан – олененок (в обоих случаях – обозначение телка обоего пола). Концепт «телок-самка» у русских и эвенков выражен гипонимической лакуной.

Сравнение лексемы, обозначающей самца, – в русском языке – олень, в эвенкийском – орон (олень обоего пола) обнаруживает в первом гиперонимическую, а во втором гипонимическую лакуны.

Сопоставление остальных наименований оленя по указанному признаку выявляет отсутствие русского литературного эквивалента при наличии эвенкийского: племенной бык – сэру, бык до одного года – эныкан, бык до двух лет – ченукачан, бык до трех лет – иктан, бык до четырех лет – неоркана, бык с пяти лет и старше – мотча, мотударан, кастрированный бык – гылга; матка одного года – сачирикан, матка с восьми лет и старше – сандака, матка, скинувшая или родившая мертвого телка, – умири, не рожавшая матка – вангай, рожавшая – важенка.

Эвенкийские названия оленей по хозяйственному назначению также обнаруживают лексические лакуны в русском языке: верховой олень – учак, олень под вьюк – намовон, передовой олень – бречик, пристяжной олень – алгэна, олень, несущий люльку, – намонки, олень, предназначенный для обмена, – дюгатчаран, олень, который не ходит в упряжке, – амнык, олень, у которого седло съезжает вперед, – некото, олень, у которого седло съезжает назад, – бурики, плохо идущий в упряжи олень, – энэлгэ, бугуй, плохо идущий под седлом олень – эмник, олень, плохо несущий вьюк, – эрунэнипки.

Национальные номинанты отражали и особенности экстерьера оленей. Естественно, они отсутствуют в русской лексике, хотя концепты, обозначенные эвенками, прекрасно осознаются и русскими говорящими: олень с длинными ногами – ченчарин, олень с короткими ногами – нэктукан, наптама, олень с приподнятой холкой – мальчима, ниверкэна, олень с прогнутой спиной – чинама, олень с длинным туловищем – гоным, олень с коротким туловищем – урумкан, узкогрудый олень – кипчима. Эвенки различали оленей и по сложению рогов: ветвисторогий олень – сапима, олень с широкими рогами – дармама, олень, у которого рога выдвинуты вперед, – гункима, олень, у которого рога выдвинуты назад, – милай. Как видим, многообразные мыслительные образы оленей, зафиксированные в эвенкийском языке в виде отдельных лексем, имеются и у носителей русского литературного языка, но здесь они в случае коммуникативной релевантности концепта объективируются на уровне синтаксической объективации. Лакуны, таким образом, следует считать пограничным явлением: они существуют (обнаруживаются) в языке, реализуя свое содержание в речи. Лексически не выраженные концепты (лакуны) в такой же степени участвуют в мыслительной деятельности народа, как и лексикализованные, так как «опредмечивание» мира средствами языка происходит на уровне концепта [Бабушкин, 1996, с. 13].

заключает поэтому, что «словосочетание в любом языке выступает как “запасной способ” наименования, компенсирующий недостаток словообразовательных средств» [Гак, 1977, с. 238].

Надо сказать, что слои русского населения, тесно связанные с оленями, создали свои однословные наименования этого животного по важному для них в том или ином отношении признаку. В словарной статье, посвященной видам оленей, , например, пишет: «…олень родится теленком, осенью он неблюй, или пыжик; перегодовав, лопанко и лоншак, а самка сырица; отелившаяся, важенка, матка; яловая, молодая, вонделка, старая, хаптарка; кладеный, ездовой бык; нелегченый, гирвась и кора; в восточной Сибири оленем зовут только северного ездового оленя, а в диком виде он шагжой, шакшой; лань или корова его вязанка. Олень с первою, третьею головою, охотничьими рогами, то есть стольких лет» [Даль, с. 671]. С этой точки зрения было бы интересно исследовать лексику не только пользователей литературного языка, но и диалектоносителей, проживающих в таежной части Амурской области и связанных с анализируемым животным. Таким образом, актуальным на сегодняшний день является как исследование и описание концептосферы эвенков в этнокультурной среде Приамурья, так и расшифровка информации, закодированной в неязыковых знаковых системах автохтонов региона этноса.

Проект по документированию (спасению) стремительно исчезающего уникального языка амурских эвенков в виде трех говоров, проводимый научно-методическим центром лингвистики и межкультурной коммуникации Благовещенского государственного педагогического университета, воплощен в фундаментальных лексикографических трудах – «Словаре джелтулакского говора эвенков Амурской области» [СДГ 1; СДГ 2] и «Словаре зейского говора эвенков Амурской области» [СЗГ]. Продолжается документирование третьего, селемджинского, говора амурских маргиналов.

Библиографический список

П. Типы концептов в лексико-фразеологической системе языка. Воронеж, 1996.

Сопоставительная лексикология: на материале французского и русского языков. М., 1977.

Передача диахронной знаковой информации на примере эвенкийской коробки муручун // Традиционная культура Востока Азии. Вып. 4. Благовещенск, 2002.

, Семантика шаманской парки из поселка Бомнак Амурской области // Рукопись Областного краеведческого музея. Благовещенск, 2002а.

, Символика на оленьей узде – уги из пос. Усть-Уркима Амурской области и ее значение // Традиционная культура Востока Азии. Вып. 4. Благовещенск, 2002б.

Словари

, , Словарь джелтулакского говора эвенков Амурской области. Ч. 1. Благовещенск, 2010. (В тексте – СДГ 1.)

, , Словарь джелтулакского говора эвенков Амурской области. Ч. 2. Благовещенск, 2011. (В тексте – СДГ 2.)

, , Словарь зейского говора эвенков Амурской области. Благовещенск, 2011. (В тексте – СЗГ.)

Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. СПб., 1996.

Словарь русского языка. М., 1989.

[10]

Адаптация фольклорных текстов при переводе

Проблему адаптации текста при переводе можно рассматривать с разных точек зрения. Каждый язык отражает особенности национальной культуры, истории, менталитета того народа, который на нем говорит, а каждый литературный текст создается в рамках определенной культуры. Элементы этой культуры могут быть совершенно незнакомы и непонятны носителям других языков. Поэтому текст нужно адаптировать для того, чтобы он был понятен читателю перевода [Сдобников, Петрова, 2006, с. 391].

Согласно данным «Толкового переводоведческого словаря» доктора филологических наук, профессора , понятие «адаптация» представляет собой, во-первых, прием для создания соответствий путем изменения описываемой ситуации с целью достижения одинакового воздействия на рецептора; во-вторых, под адаптацией понимается обычно разнообразная обработка текста: упрощение его содержания и формы, а также сокращение текста в целях приспособления его для восприятия читателями, которые не подготовлены к знакомству с ним в его подлинном виде; и, в-третьих, адаптация – это приспособление текста для недостаточно подготовленных читателей, например, «облегчение» текста литературно-художественного произведения для начинающих изучать иностранные языки [Нелюбин, 2003, с. 13].

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12