ВГ: Сколько всего томов предполагалось написать в рамках этой серии?

ЛГ: Всего планировались три тома. Первый том – от древности и до начала 20 века. Второй том – от начала 20 века – до 1945 года. И третий – от 1945 года до наших дней. Кстати сказать, все эти три тома изданы. Причем последний том вышел, когда я уже закончила работу в этом институте и ушла на пенсию. Он был издан в 2004 году (Владивосток: издательство «Дальнаука»).

ВГ: Но, помимо коллективной научной работы, Вы также занимались и индивидуальной темой, которая стала потом темой Вашей кандидатской диссертации. Что это была за тема, как она называлась?

ЛГ: Тема у меня была по «культурной революции» - слишком большую роль она сыграла в моей жизни. И мне хотелось разобраться в тех процессах, которые происходили в Китае, начиная с 1966 года, и до середины 1970-х годов. Мне казалось, что что-то недосказанное остается в тех работах, которые публиковались у нас в то время.

ВГ: Недосказанное или недопонятое? Или и то, и другое?

ЛГ: Скорее всего, недопонятое. Я сосредоточила внимание на том, как «перевоспитывались», вернее сказать, психологически обрабатывались кадровые работники (ганьбу) партии и государства во время «культурной революции». Какие инструменты для этого существовали, какой подход использовался. Роль хунвэйбинов. Роль всяких традиционных для Китая психологических приемов, практиковавшихся в КПК еще в 1940-х годах и ранее. Для изучения я использовала провинциальные газеты того времени. Провинциальными газетами тогда в СССР никто не занимался. Они кучей лежали в секторе истории еще молодого Института Дальнего Востока АН СССР, занимавшего всего два этажа здания по улице Кржижановского. Чтобы познакомиться с ними, приходилось летать в командировки из Владивостока в Москву. Во Владивостоке мы получали только центральные газеты «Жэньминь жибао» и «Гуанмин жибао», а нашей задачей было изучение жизни региона. Правда, билеты на самолет тогда стоили очень дешево, но трудно было найти приют в Москве. Получить место в гостинице АН почти невероятно. Мыкались по друзьям и знакомым, причиняя им всякие неудобства, а частная сдача комнат для приезжих тогда не приветствовалась. Но ради провинциальных газет приходилось терпеть. В них не только более откровенно рассказывалось о происходящих в регионах событиях, но и публиковались статьи, которые служили инструкциями – кому, что и как надо делать. На эту особенность я и обратила внимание. К тому же Северо-Восточный Китай оказался плацдармом, где опробовались методы «культурной революции».

ВГ: То есть, был как бы уникальной экспериментальной площадкой.

ЛГ: Да, экспериментальной площадкой, откуда все начиналось. Как говорят в Китае – сначала провести эксперимент в точке, потом превратить точку в линию, а линию превратить в плоскость. То есть, этот опыт распространялся на весь Китай.

ВГ: Какие основные выводы позволило сделать ваше диссертационное исследование? Вероятно, Вы предложили свою оценку сути процессов, которые происходили в годы «культурной революции»?

ЛГ: Главный вывод моей диссертации был такой, что «культурная революция» была направлена на крупномасштабную «перековку» кадровых работников партии и государства, которые под влиянием неудач маоистских казарменно-коммунистических опытов «забрали слишком много воли» и стали сомневаться в правильности линии Мао Цзэдуна. Особой новизны в таком выводе, как будто бы, не было. Но наши исследователи слишком поспешно переносили на Китай суждения, сделанные на основе изучения сталинских репрессий в СССР. «Если враг не сдается, его уничтожают» – так было у нас, и Сталин безжалостно уничтожал кадровых работников. Особенностью репрессий в Китае было то, что «враг» должен был обязательно сдаться. Его массовое уничтожение не предполагалось, так как кадровые работники были самым активным и относительно грамотным слоем населения, притом слишком тонким, чтобы маоистский режим мог функционировать без него. Поэтому ставилась задача не уничтожить, а психологически «перековать» кадровых работников, чтобы использовать их в дальнейшем. И делалось это самыми изощренными методами, свойственными для китайской традиции. «Ганьбу» подвергались моральной пытке, доводились до грани сумасшествия и погибали, только если эту грань действительно переходили. Если же под тяжестью предъявляемых им обвинений они сгибались, на грани сумасшествия им разрешали «выпрямиться», то есть признать свои ошибки и снова постепенно вернуться в строй, приняв ту систему ценностей, которую им полагалось иметь. Грань, разделявшая эти две ступени «перевоспитания» была столь тонкой, что попавший в мясорубку «перевоспитания» не был в состоянии ее самостоятельно различить, даже если механизм обработки хорошо знал. Механизм гарантировал искренность конверсии – по крайней мере, на время. Кадры традиционно занимались «перевоспитанием» местного населения и относительно механизма и его действенности были хорошо осведомлены. Как только появилась опасность им самим оказаться в роли жертв «перевоспитания», они принялись перенаправлять направленные на них удары на другие слои населения, прежде всего, на интеллигенцию. Окружение Мао создало организации хунвэйбинов, а кадры в ответ создали свои. Дело дошло до гражданской войны и массовой гибели населения. Введение в действие армии сломило сопротивление ганьбу. Но они (в основной массе) сумели выдержать «перевоспитание», выжили и остались на своем месте. Принцип «согнешься – уцелеешь, а, согнувшись, выпрямиться недолго», который пропагандировался в китайском марксизме как принцип «отрицания отрицания», вполне оправдался. Это и был самый главный вывод моей диссертации.

ВГ: Когда Вы защитили свою кандидатскую диссертацию, и как она называлась?

ЛГ: Я защитила диссертацию в Москве, в 1981 году. Называлась она – Механизм перевоспитания кадровых работников в период маоистской «культурной революции».

ВГ: Насколько мне известно, в свое время Вы даже опубликовали монографии по этой теме и по новейшей истории Северо-Восточного Китая…

ЛГ: Да, я опубликовала две монографии. Одна из них была как раз посвящена так называемому «маоистскому подходу к воспитанию кадров». А вторая – ходу «культурной революции» в Северо-Восточном Китае. Обе эти монографии были депонированы, то есть, опубликованы в одном экземпляре и хранятся в библиотеке ИНИОН – Института научной информации по общественным наукам. Ученый совет ИДВ АН СССР дважды принимал решение о публикации монографии по моей диссертации. Она даже прошла редактирование. Но дело, в конце концов, решил начальник редакционного отдела ИДВ, настойчиво расспрашивавший меня, как у нас на Дальнем Востоке дела с рыбой. Когда выяснилось, что рыбы у меня нет, он заявил мне, что такую «китайщину», такие подробности психологической обработки не стоит сообщать широкому советскому читателю. Такие были в то время нравы. Тогда я и отдала свои работы на депонирование. Может быть, кто их и прочитал. Я видела цитаты из своей книги в монографии бывшего посла СССР в КНР, который защитил диссертацию по «культурной революции» после меня. У нас был общий научный руководитель. Наверное, и рыбы у него не попросили.

ВГ: В 1970-х и начале 1980-х годов советское китаеведение и историческая наука активно участвовали в антимаоистской пропаганде, в критике маоизма и опыта Китая. Вам, как сотруднику Академии Наук СССР, конечно, тоже приходилось выступать перед населением с лекциями о советско-китайских отношениях и о современном положении в Китае. Как Вы выполняли эту работу в то время, каковы были Ваши подходы?

ЛГ: Разумеется, я активно участвовала в этой работе. В то время у населения практически не было других источников информации, кроме вот такого рода лекций. И у самих лекторов тоже были ограниченные источники информации. Прежде всего, это были новостные бюллетени ТАСС, где публиковались обзоры газет. Но мне повезло в том смысле, что наш институт получал еще китайские центральные газеты – «Жэньминь жибао», «Гуанмин жибао» и др. Я регулярно читала их. Кроме того, мне удалось организовать постоянное обсуждение этих газет в нашем секторе, хотя этому мешало плохое знание китайского языка. Но, все-таки, мы каким-то образом поддерживали эти обсуждения. И могли получать часть информации из этих источников.

ВГ: А провинциальные китайские газеты, о которых Вы говорили, они были в вашем распоряжении?

ЛГ: Нет, провинциальных газет не было. Провинциальные газеты хранились только в синологической библиотеке в Москве. Я уже упоминала здесь, что нужно было лететь с Дальнего Востока на самолете, чтобы читать китайские газеты в Москве!

ВГ: Тем не менее, Вы активно принимали в то время участие в лекционной работе, рассказывали местным жителям о Китае. А как относились в то время к Китаю жители Приморья и Дальнего Востока, если учесть, что и сам Китай называл тогда Советский Союз «врагом номер один», и обе страны держали тогда на границах большие войска?

ЛГ: Дело в том, что я попала на Дальний Восток уже в конце «культурной революции». Меньше чем через год после моего приезда во Владивосток умер Мао Цзэ-дун. И в это время в Китае начались перемены. Сначала никто даже не верил в их возможность. Были большие страхи у нас на Дальнем Востоке в отношении Китая. Ожидали нападения. Отчетливо помню высказывание директора нашего института после ареста «банды четырех»: «Китай в огне. Если там не начнется гражданская война, они кинутся на нас». И нас, как ученых, поощряли к поддержанию этих страхов.

ВГ: Насколько обоснованными были все эти страхи?

ЛГ: Я думаю, что страхи подогревались совершенным незнанием обстановки в Китае, неадекватными ее оценками. Так было не только на «далекой окраине». По моим наблюдениям, те же самые оценки превалировали в центральных китаеведческих институциях, которые должны были предоставлять свои материалы ЦК КПСС и министерству иностранных дел для формирования политики в отношении Китая. Наше китаеведение, зашоренное идеологической борьбой с маоизмом, оказалось неготовым к перемене своих взглядов, уже зафиксированных в многочисленных научных трудах. Поэтому и перемен в изучаемом «объекте» вначале не заметили. На Дальнем Востоке дело осложнялось экономическими трудностями, чрезвычайно плохим снабжением, что в какой-то степени могло выглядеть оправданным в условиях внешней угрозы. Признание отсутствия таковой потребовало бы кардинальных внутренних перемен, к этому тоже никто не был готов. Лично я считала страхи в отношении Китая необоснованными, по крайней мере, сильно преувеличенными. Я была категорически не согласна с тем, когда люди в приграничных районах выходили со слезами после выступлений лекторов из краевого центра. Мне приходилось, и нередко, выступать после таких лекторов. Я старалась успокоить слушателей. Меня некоторые местные деятели упрекали тогда в необоснованном оптимизме. Но я все-таки, в отличие от них, наблюдала за событиями в Китае, хотя и по ограниченному кругу источников, я видела перемены к лучшему, правда, тоже не думала, что они будут столь радикальны, каковыми оказались в действительности. Позже круг источников немного расширился. В Москву (опять же, в Москву!) стали поступать провинциальные журналы, партийные и академические. Тогда я решила, что нужно написать брошюры с обзором политической и хозяйственной обстановки в Северо-Восточных провинциях. Написала, кое-что добавили мои коллеги из своих материалов. И мы издали эти брошюры под грифом нашего института. Особого отклика не ожидали, но потом как-то мне в руки попали брошюры, распространявшиеся среди военных пропагандистов Дальневосточного военного округа. Слово в слово все было списано с наших брошюр, конечно, без ссылок. Я почувствовала удовлетворение: трудилась не напрасно. Надо сказать, что в оценке обстановки в Китае мне очень помогли мои штудии по «культурной революции», вот тут я убедилась, что важно не знание множества фактов, а понимание их взаимосвязи.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10