Литература классицизма: теория и история (стр. 9 )

С противостоянием и сплетением Долга и Чувства (страсти) оказывается тесно взаимосвязана в сумароковских трагедиях и проблема Свободы – Несвободы. Внешний аспект ее – проблема тирана на троне. Например, лукавый царедворец Полоний в сумароковском «Гамлете» так «поучает» Клавдия: «Забудь и светские и божески уставы / Ты царь противу их; последуй правам славы…». Для тирана несвобода политическая (он – узник им же самим избранного строя) оборачивается в итоге и несвободой духовной. Самозванец в одноименной пьесе потому и мечтает «раздвоиться» и терзать самого себя: «И если б было льзя с собою разделиться, / Я стал бы мукою своею веселиться…». Для героев положительных, напротив, даже в условиях тирании превыше всего внутреннее достоинство и внутренняя свобода, которая им видится надежным залогом возвращения и внешних свобод в Отечество. Гамлет в одноименной полемичной пьесе размышляет у Сумарокова так: «…отмсти, отмсти тирану / И свободи граждан…». В «Димитрии Самозванце» все герои по той же внутренней побудительной причине вступают в заговор против тирана, а звук набата в конце пьесы становится условным сигналом к началу восстания. Даже сам советник Самозванца – благородный Пармен – снимает маску притворства и открыто заявляет оскорбляющему Отечество: «Прошли уже твои жестокости и грозы!».

Единственный «ограничитель», который знают идеальные персонажи, - высшее чувство Долга, но и оно в поздних сумароковских трагедиях предстает лишь как верный путь к обретению счастья, а не порок: освобождены Москва и Россия, а влюбленные Ксения и Георгий могут воссоединиться в счастливом браке, на радость новому правителю страны, князю Шуйскому - в «Димитрии Самозванце»; в «Вышеславе» - раскаивается Любочест, и наконец-то могут обрести счастье во взаимности благороднейший заглавный герой и его избранница.

Просвещенная монархия – вот, по Сумарокову, высший эталон власти для всех времен и народов. «Самодержавие – России лучша доля…» - как провозгласил князь Георгий Галицкий в «Димитрии Самозванце». Наиболее полно в этой итоговой трагедии идеалы автора выражает мудрый Пармен:

- культ «высокой мысли», открывающий человеку путь к познанию и преобразованию мира: «Разумный человек о Боге здраво мыслит / … И если изостри нам данные умы, / Что папа <Папа Римский – А. П., А. Р.> ведает, узнаем то и мы…»;

- закон преодоления правителем пороков своей природы и стремления его стать «отцом Отечества»: «И ежели ко злу влечет тебя природа, / Преодолей ее и будь отец народа!»;

- внесословная ценность человека и необходимость не «славы власти», а «славы души»: «Не род, но царские потребны нам дела / … Димитрий ты иль нет, сие народу равно…»;

- добродетель как высший идеал всей жизни : «Наперсником его я был бы верен ввек, / Коль добродетельный он был бы человек, / Но сын Отечества, член росского народа…».

III.4. Проза: очерк истории раннего русского романа

В то время, как для прозы позднего русского барокко рубежа XVII-XVIII веков был наиболее характерен расцвет жанров авантюрной повести – «гистории» и «путевой» литературы, классицизм, при значительном европейском влиянии, выдвинул на первый план жанр романа. Именно в жанре романа русским классицистам уже с 1730-х годов удается соединить три важнейшие просветительские задачи: утопическую, воспитательную и научную. Нередко в обличье «вольного перевода» произведения какого-либо предшествующего европейского автора, первые русские романы одновременно обращаются: к актуальным вопросам естествознания (представления о строении Солнечной системы и Вселенной в «Разговорах о множестве миров» ), к вопросам созидания идеальной личности (психологическая энциклопедия мира человеческих чувств в романе «Езда в остров Любви»). В конечном же итоге это позволяет писателям дать, с характерным для классицизма философским абстрагированием, и картину основных «темных пятен» в жизни современного общества и панораму-утопию предстоящих позитивных изменений в идеальной модели устройства мира.

III.4.1. «Разговоры о множестве миров»

Творческий перевод-переложение философского романа Б. Фонтенеля – «Разговоры о множестве миров» (полное название «Разговоры о множестве миров господина Фонтенелла, парижской академии наук секретаря; с французскаго перевел и потробными примечаниями изъяснил князь Антиох Кантемир…»)[86] был подготовлен Кантемиром в 1730 году.

Сам жанр «Разговоров» восходит в мировой литературе и философии к античным диалогам школы Сократа. В Византии, позднее, были широко известны два подобного же плана произведения-трактата – «Спор души с телом» и «Прение живота со смертью». Непосредственные предшественники были у Кантемира и в России: так, в 1712 году Андрей Белобоцкий выпустил стихотворную «Краткую беседу Милости с Истиною».

Кантемир сразу же ставит себя в гущу актуальных и спорных вопросов естествознания и философии своей эпохи – вот как сформулирована главная задача в «Авторовом предисловии»: «Что всего больше должно бы нас касаться знать, каким образом сделан мир … сей, на котором мы обитаем, и естьли другие подобные ему миры, которые бы также были обитаемы…».

Впервые русская литература познакомилась с приемом изложения сложнейших научных проблем в занимательной форме. Фабула произведения строится на том, что некая любознательная (но – без специальной подготовки) дама – маркиза принимает в своем поместье своего доброго знакомца – кавалера, который на протяжении шести вечеров излагает ей основы мироздания – и, в частности, весьма неоднозначно тогда оценивавшуюся научной общественностью теорию Коперника о гелиоцентрическом строении Солнечной системы. С чисто французской шутливостью собеседники условливаются никому не сообщать о своих ученых разговорах: ведь их целомудренной научности в уединенных вечерних прогулках все равно не поверят… В шутливой разговорной манере изображаются и нравы провинции, причем Кантемиру, к примеру, удается завуалировано создать «портрет» жизни деревенской провинции, поразительно напоминающий российские обычаи: маркиза, признавшись спутнику, что с новыми знаниями она «… так покойно ночь проводила, как бы и сам Коперник», не может не досадовать на назойливых посетителей и гостей. Кавалер рисует это так: «… нашло к ней множество людей, которые пробыли у нея до самого вечера, по скучливому деревенскому обычаю. И еще мы ими довольны были: понеже деревенское житие позволяло им, естьлиб похотели, … продолжать навещание свое хотя до утра…».

Символично в романе место встреч беседующих о высокой науке – это некий «зверинец» во владениях маркизы. Так тогда называли специально отгороженную часть леса / парка, где животные находились в естественных и заповедных условиях. Таким образом, в подтексте прозрачно читается у Кантемира просветительская идея о природном равенстве людей: и меж собой и перед лицом Натуры.

Не менее удивительное в сравнении с учеными лекциями кавалера превращение должно постичь и любознательную даму. Как шутливо предрек Кантемир еще в Предисловии, она «…выходя из пределов особы, неимеющей ни малого знания наук, однакож разумеет то, что ей говорится, изрядно распоряжает в голове своей без помешательства все вихри и миры…».

Самым смелым положением «Разговоров…» стала гипотеза о существовании таких же миров, как земной (и солнечный), причем высказывалось Кантемиром (со ссылкой уже и на труды Галилея!) предположение, что миры эти населены. Например, «Вечер вторый» посвящен занимавшей человечество и в XX веке проблеме о возможной обитаемости Луны. Вот как проповедует кавалер: «…теперь, понеже Солнце перестало, а Земля, которая около его ворочается, начала быть планетою, не столь дико … покажется, есть ли … скажу, что Луна есть Земля такая, какова наша и что потому населена быть имеет». Далее эту научную эстафету блестяще принял Михаил Ломоносов, писавший в «Вечернем размышлении…» о Вселенной: «…Несчетны солнцы там горят, Народы там и круг веков…». Кстати, именно стараниями Ломоносова этот научно-философский роман Кантемира был переиздан в 1761 году. В 1802 году свою вариацию на перевод Кантемира и оригинал Фонтенеля предложила известная писательница и переводчица начала XIX века .

Своеобразным завершением начатого в романе «Разговоры о множестве миров» стал трактат Кантемира «Письма о природе и человеке» (). Опираясь изначально на Б. Фенелона (книга «Доказательство Бытия Бога», 1712), Антиох смело корректирует мировидение француза: опуская, к примеру, опровержение эпикурейского учения и проклятия «обуянным гордыней» атеистам. С иных уже позиций десять лет спустя к тому же произведению Фенелона обратится в своей религиозно-философской поэме «Феоптия».

III.4.2. «Езда в остров Любви»

Творческое переложение романа Поля Тальмана «Езда в остров Любви» () стало первым ярким дебютом Василия Тредиаковского в русской литературе.

Весьма примечательно композиционное построение этого новаторского в разных отношениях произведения. Во-первых, роман представляет диалог-соотношение стихов и прозы: уже в первой, основной сюжетной части, повествование о странствиях влюбленного юноши Тирсиса по загадочному острову сопровождается комментариями – лирическими вставками. Вторая часть произведения – полностью оригинальна и представляет собою первый в русской словесности Нового времени авторский сборник стихотворений – «Стихи на разные случаи». При этом, во-вторых, в композиции романа свободно сочетаются стихотворения на русском и французском языках: Россия, учась, как бы перенимает у своего наставника, Франции, «эстафету» в постижении новой, неведомой «философии любви». В-третьих, что также очень важно, произведение строится на постоянном, явном или неявном, соотношении образов: героя – Тирсиса и автора – поэта. Подобно тому, как герой, в долгих поисках своей возлюбленной Аминты, проходит различные испытания, автор стремится, подводя своеобразный итог, выстроить свою общую «философию любовного чувства» - и, шире, своего видения мира (это раскрывается во второй части – «Стихи на разные случаи»). В-четвертых, еще одно новаторство, касающееся композиционного построения романа, - заключается в том, что герои и их создатель постоянно перемещаются во времени, пространстве и некоем универсальном мире грез / воспоминаний / душевных испытаний. Вот лишь некоторые основные «маршруты» их странствий:

а) пространственно-географическое путешествие по Острову Любви: загадочные города, замки и крепости, неведомые «кущи» и т. д.;

б) причудливое «вхождение» в мир чувств – через постижение Поклонения Женщине. Все места, где побывал по воле судьбы влюбленного Тирсис, - аллегорическое воплощение определенного человеческого чувства: Город Надежды, Замок Досады, «местечко ухаживаний»…;

в) «метафизическое», вне пространства и времени, движение – узнавание высшей силы Любви как богини. Тирсис, руководимый самим Купидоном, время от времени видит избранницу сердца в вещих снах и проходит испытания: в «местечке Малые Прислуги» (зарождение первой робкой симпатии к красавице), в «Объявлении» (первое признание), в замке Молчаливости – под строгим контролем Почтения и его дочери – Предосторожности (испытание первыми трудностями на твердость и узнавание влюбленным не только души своей страсти, но и самого себя: «язык немой» Почтения и Предосторожности – «…хоть без слов всегда он вещает, / Но что в сердце есть, все он открывает…»). Иной путь проходит нежная Аминта: от попыток «наказать» безрассудно влюбившегося юношу (для чего героиня удаляется в пещеру Жестокости, у порога которой струится «поток Любовных Слез») – к испытанию Отчаянием в разлуке с ним – и, наконец, через общение с богиней Жалости в счастливый замок Искренности.

Тредиаковский, и следуя за героями, но и «поднимаясь» над ними, выстраивает, прежде всего – в своих стихотворных «комментариях», «философию любви»:

- Любовь – постоянное сочетание «ужаса», «боли», «мученья» - и вдохновения, высшей радости и счастья: «Любовь всем нам нескучит, / Хоть нас тая и мучит. / Ах, сей огнь сладко пышет!» («Прошение Любве»);

- Любовь – магическое сочетание утрат в реальном измерении мира и обретений в мире памяти / грез: «Что за причина / Тебе едина / Любовь уносит?» («Песенка любовна»), «Увы! с ним <другом сердца – A. П., А. Р.> разделили страны мя далеки, / Моря, леса дремучи, горы, быстры реки. / Ах, всякая вещь из глаз мне его уносит…» («Плач одного любовника, разлучившегося с своей милой, которую он видел во сне»);

- Любовь – сила, способная покорить все другие («Трудно Марса победить было; / … Любовь только едина / Победивши (смешна причина) / Его оковала / Пленным звать стала» - «Стихи о силе Любви») и самую Вселенную («Ах! невозможно сердцу пробыть без печали / … И от всея вечности тако положенной…» - «Плач одного любовника»).

Наконец, в-пятых важным организующим композицию и идеологию романа принципом можно считать принцип сочетания контрастов. Тирсис в первой части романа постигает и муки и счастье Любви, лирический герой «Стихов на разные случаи…» то же способен испытать еще и через мир природы. С гимном Весне в «Песенке … на мой выезд в чужие краи» («Весна катит, / Зиму валит…») сплетается в контрастном единстве первый образец русской пейзажной лирики – «Описание грозы, бывшия в Гаге», на смену умиротворению и гармонии («Поют птички / Со синички, / Хвостом машут и лисички…») приходит «высокий ужас» при виде разгула природных стихий («С одной страны гром, / С другой страны гром, / Смутно в воздухе, / Ужасно в ухе!»).

«Езда в остров Любви» стала и первым произведением Тредиаковского, в котором он апробировал столь любимый им впоследствии прием филологического и философского комментария. Вскоре после своего возвращения в , приятно удивленный ошеломляющим успехом романа, так пишет о своем открытии советнику Академии Шумахеру: «… я первый развратитель русской молодежи, тем более, что до меня она совершенно не знала прелести и сладкой тирании, которую причиняет любовь. … Наши отроки … не являются статуями, изваянными из мрамора и лишенными всякой чувствительности; они читают ее <страсть – А. П., А. Р.> в прекрасной книге, которую составляют русские красавицы…»[87].

Наибольшее новаторство романа оказалось сосредоточено в лирических стихотворениях, которые, в сущности, образуют в итоге самостоятельную, хотя мозаичную, но цельную картину мира в представлениях молодого писателя. Основными открытиями Тредиаковского-лирика на этом этапе следует признать:

- обращение к культивированию «высокой плотской» любви: «Вся кипящая похоть ; / Как угль горящий все оно краснело. / Руки ей давил, щупал и все тело…» («Там сей любовник…»);

- признание, у истоков нового психологизма в литературе, изменчивости и свободы человеческих чувств: «Перестань противляться сугубому жару, / Две девы в твоем сердце вмястятся без свару…» («Перестань противляться…»);

- создание образа лирического героя в контексте открытия феномена автобиографической лирики, при этом – и создание первых образцов в жанре литературной песни: «Песенка, которую я сочинил, еще будучи в Московских школах, на мой выезд в чужие краи»;

- обращение к «философии природы» в новой русской пейзажной лирике: «Описание грозы бывшия в Гаге»:

С одной страны гром,

С другой страны гром,

Смутно в воздухе!

Ужасно в ухе!

Набегли тучи,

Воду несучи,

Небо закрыли,

В страх помутили!

- синтез зарождающихся в русской словесности Нового времени жанров элегии и оды. Особенно важны «Стихи похвальные России» - фактически первая «элегическая ода», о новом чувстве ностальгии по Родине - вдали от нее:

Начну на флейте стихи печальны,

Зря на Россию чрез страны дальны…

………………………………………….

Россия мати! свет мой безмерный!

- подходы к созданию первой целостной модели русской панегирической / торжественной оды – «Стихи похвальные Парижу»: «Красное место! Драгой берег Сенски! / … все держишь в себе благородно, / Бога, богиням ты место природно…»

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

1.  А. Кантемир и русская литература. – М.: Наследие, 1994. – 319 с.

2.  Берков годы литературной деятельности Кантемира / // Проблемы русского Просвещения в литературе XVIII века. – М.; Л.: Наука, 1961. – С.190-220.

3.  Бобынэ воззрения А. Кантемира / . – Кишинев: Штиница, 1981. – 136 с.

4.  Об эстетической позиции и литературной тактике Кантемира / // XVIII век. – Сб.5. – М.; Л.: Наука, 1962. – С.179-205.

5.  Западов XVIII века: А. Кантемир, А. Сумароков, В. Майков, М. Херасков / . – М.: Изд-во МГУ, 1984. – 235 с.

6.  Леонов наследие Кантемира / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Вып.12. – СПб-Самара: , 2006. – С.73-79.

7.  «Зоил в российских градех» (от С. Полоцкого до А. Кантемира) / // XVIII век. – Сб.17. – СПб.: Наука, 1991. – С.17-27.

8.  Николаев Кантемир / // XVIII век. – Сб.19. – СПб.: Наука, 1995. – С.3-14.

9.  Петров взгляды Прокоповича, Татищева и Кантемира / . – Иркутск: Иркутск. книж. изд-во, 1957. – 159 с.

10.  Пумпянский Кантемир / // История русской литературы в 10 т. – Т.3. – М.; Л.: АН СССР, 1941. – С.176-212.

11.  . Его жизнь и литературная деятельность / . – СПб., 1891. – 247 с.

12.  и стихотворная сатира / . – СПб: Гиперион, 2004. – 240 с.

13.  Grasshoff H. A. D.Kantemir und Westeuropa / Н. Grasshoff. – Berlin, 1966. – 389 s.

1.  О просветительской мифологии / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – СБ.11. – СПб-Самара: , 2005. – С.62-73.

2.  Берков литературного направления Ломоносова / // XVIII век. – Сб.5. – М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962. – С.5-32.

3.  Бухаркин «тишины» в одической поэзии / // XVIII век. – СПб.: Наука, 1996. – Сб.20. – С.3-12.

4.  Вомперский учение и теория трех стилей / . – М.: Изд-во МГУ, 1970. – 210 с.

5.  Горячева псалтирная поэзия XVIII века / , . – Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2006 (Глава 4)

6.  Западов XVIII века: Ломоносов, Державин / . – М.: Изд-во МГУ, 1979. – 311 с.

7.  Кулакова взгляды / // Кулакова истории русской эстетической мысли XVIII века. – Л.: Просвещение, 1968. – С.42-69.

8.  Научная поэзия Ломоносова / В. Ларцев. – Самарканд: Самаркандск. ун-т, 1961. – 57 с.

9.  Ломоносов и Елисаветинское время. – Пг, (серия).

10.  Ломоносов и русская литература. – М.: Наука, 1987. – 389 с.

11.  Ломоносов: энциклопедический словарь. – СПб.: Наука, 2000. – 257 с.

12.  и русская культура. – Тарту: Тартусск. ун-т, 1986. – 345 с.

13.  Моисеева и древнерусская литература / . – Л.: Наука, 1971. – 256 с.

14.  Ломоносов и барокко / А. Морозов // Русская литература. – 1965. - № 2. – С.70-96.

15.  Петров историософия / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Выпуск 13. – СПб-Самара: , 2007. – С.101-115.

16.  Пумпянский и немецкая школа разума / // XVIII век. – Л.: Наука, 1983. – Сб.14. – С. С.3-44.

17.  Сиповский деятельность Ломоносова / . – СПб., 1911. – 25 с.

18.  Суворова нормативность и авторская индивидуальность (М. Ломоносов и законы симметрии) / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Сб.12. – СПб-Самара: , 2006. – С.47-56.

1.  «Рассуждение об оде вообще» / // XVIII век. – Сб.20. – СПб.: Наука, 1996. – С.13-22.

2.  Берков -теоретические взгляды Тредиаковского / // Тредиаковский . – Л.: Сов. писатель, 1935. – С.309-322.

3.  и русская литература XVIII-XX веков. – Астрахань: Астраханск. ун-т, 2003. – 321 с.

4.  и русская литература. – М.: ИМЛИ РАН, 2005. – 302 с.

5.  . – СПб.: Наука, 2004. – 342 с.

6.  Гуковский как теоретик литературы / // XVIII век. – Сб.8. – М.; Л.: Наука, 1964. – С.43-73.

7.  и русская поэзия XX века (Вяч. Иванов, В. Хлебников, И. Бродский): Дисс. … к. ф.н. / . – СПб.; СПбГУ, 1998. – 238 с.

8.  О деятельности -просветителя / // XVIII век. – Сб.5. – М.; Л.: АН СССР, 1962. – С.223-248.

9.  Лебедев поэзия / // Русская литература. – 1976. – №2. – С.94-104.

10.  «Езда в остров Любви» Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII века / // Проблемы изучения культурного наследия. – М.: Наука, 1985. – С.222-230.

11.  Николаев Тредиаковский / // Русская литература. – 2000. – № 1. – С.126-131.

12.  Пумпянский и немецкая школа разума / // Западный сборник. – Вып.1. – М.; Л.: Наука, 1937. – С.157-186.

13.  Стрижев Кириллович Тредиаковский (К 300-летию ученого поэта). Указатель литературы / . – М.: МГУ, 2003. – 365 с.

14.  и традиции барокко в русской литературе XVIII века / // Барокко в славянских литературах. – М.: Наука, 1982. – С.239-254.

15.  Шишкин «Псалтири» Тредиаковского / // V. K.Trediakovsij… Psalter 1753. – Paderborn, 1989. – S.519-535.

1.  Абрамзон амплуа Петра Великого в мифологии власти / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. - СПб-Самара: , 2007. – Вып.13. - С.122-132

2.  Бочкарев историческая драматургия второй половины XVIII века / . – Куйбышев: Куйб. пед. ин-т, 1982. – 320 с.

3.  Булич и современная ему критика / . – СПб., 1854. – 290 с.

4.  Аплодисменты в прошлое: Сумароков и его трагедии / И. Вишневская. – М.: Наука, 1996. – 238 с.

5.  Дзюба А. П. / // Русская литература XVIII века: Словарь-справочник. – М.: МГПУ, 1997. – С.200-203.

6.  Долгенко / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – СПб-Самара: , 2006. – Вып.12. - С.79-88.

7.  / // Западов XVIII века… - М.: МГУ, 1984. – С.62-113.

8.  Калганова и характеры в комедиях / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – СПб-Самара: , 2006. - С.88-98.

9.  Кулакова о литературе и искусстве / // Кулакова истории русской эстетической мысли XVIII века. – Л.: Просвещение, 1968. – С.69-88.

10.  Мальцева комедия «Тресотиниус»: текст и контекст / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – СПб-Самара: , 2007. – Вып.13. – С.132-144.

11.  . Его жизнь и сочинения / . – М., 1905. – 124 с.

12.  К вопросу о гражданственности / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – СПб-Самара: , 2005. – Вып.11. - С.104-117.

13.  О художественной структуре трагедий Сумарокова / // XVIII век. – М.; Л.: Наука, 1962. – Сб.5. – С.273-294.

14.  Стенник классицизм и фольклор: Сумароков и его школа / // Русская литература и фольклор (XI – XVIII вв.). – Л.: Наука, 1970. – С.137-179.

15.  Сумароковские чтения. – СПб.: Наука, 1993. – 349 с.

16.  Трубицына и художественные начала русской лирики и драмы в творчестве … / . – Барна6. – 21 с.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Классицизм в западноевропейской и русской литературе:

некоторые параллели диалога

(проект-перспектива)

«Немецкая ученая дружина» (Спарвенфельд, Глюк, Паузе) и начало панегирической / дидактической поэзии классицизма. И. Кунст и Э. Фирст и феномен перевода европейской комедиографии в е годы на русской сцене. Рецепция творчества Мольера.

Сатира как мироощущение-кризис: Ф. Логау и А. Кантемир.

Трагедокомедия: Ф. Прокопович («Владимир») и Корнель («Сид»).

Школы русского классицизма в диалоге с европейской литературной культурой: эмоционально-риторическая школа М. Ломоносова и теория Д. Локка / Малерба, рационально-логическая школа А. Сумарокова и эстетика Н. Буало. Ода: от Малерба к Ломоносову.

«Рассуждения о трагедии» Корнеля и поэтика жанра трагедии в России. Эволюция трагедии: от Расина к Сумарокову. «Комедия характеров» во французском классицизме и бытовая комедия в творчестве А. Сумарокова.

Эпистола в классицизме: «Поэтическое искусство» Буало и «Эпистола о стихотворстве» Сумарокова. Эпистолярная традиция русского «просвещенного классицизма» и влияние поэтики прозы Вольтера / Монтескье.

Английская дидактическая поэма классицизма (Мильтон и его «Потерянный рай») и восприятие жанра в русской традиции («Феоптия» В. Тредиаковского).

Поэтическая риторика в диалоге Германии и России: М. Опиц и М. Ломоносов.

Немецкое пессимистическое барокко и поздний русский классицизм: проблема типологических схождений (феномен «стансовой лирики» – в т. ч.)

Классицизм и журналистика Просвещения: диалог русского классицизма с английской традицией (от Дж. Аддисона и Д. Дефо – к Н. Новикову и М. Чулкову).

«Пасторальная поэтика» от классицизма к сентиментализму и философская система Ж.-Ж. Руссо.

* * *

НЕКОТОРЫЕ РЕКОМЕНДУЕМЫЕ РЕСУРСЫ В СЕТИ ИНТЕРНЕТ:

n  Виртуальная библиотека. Русская литература XVIII века. www. *****/18vek.

n  Сайт Пушкинского Дома (ИРЛИ РАН РФ; СПб) – http://xviii. *****

n  Семинар «Русский XVIII век» - www.18vek. *****

n  www.wikipedia.ru – Энциклопедия «Википедия»

n  www. ***** – Мифологическая энциклопедия

n  www.slovari.ru Электронные словари

[1] Заметим, что Петру Первому к началу XVIII века суждено было создать в России очень близкую в типологическом отношении ситуацию.

[2] Впрочем, противниками классицизма, еще в начале его победного шествия, была отмечена и неоднократно осмеяна и явная уязвимость и алогичность этого правила – так, Тирсо де Молина писал: «Что же касается ваших 24 часов, то что может быть нелепее, чтобы любовь, начавшись с середины дня, кончалась бы к вечеру свадьбой!»

[3] С этой, обобщенно-эстетической, точки зрения расцениваются и те или иные периоды в истории человеческой культуры, в которой времена близости к идеалу чередуются с «эпохами дурного вкуса» (во Франции таково восприятие Средневековья, в России многие классицисты выступали против дурного вкуса в барокко)

[4] В буквальном переводе с французского – «философия чувства»

[5] Буранок литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович / . – М.: Флинта, 2005. – 465 с.; Смирнов классицизма в литературном процессе России XVIII века / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – СПб-Самара: , 2001. – С.38-47.

[6] См.: Смирнов классицизма в литературном процессе России XVIII века / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – СПб-Самара: , 2001. – С.38-47.

[7] См.: Михайлов литературной эпохи / // Михайлов культуры. – М.: Языки русской культуры, 1997. – С.32.

[8] О популярности трактовок такового рода в 80-х годах прошлого столетия пишут и отечественные (Косарева генезис науки Нового времени / . – М.: Наука, 1989. – С.3) и зарубежные (Mousnier R. Que represente le XVII siecle pour un homme du XX? / R. Mousnier // Destin et enjeux du XVII siecle. – P., 1985. – P.62) ученые.

[9]Ср., напр.: «Исходным положением для нас является тезис о нетождественности культурно-исторической эпохи художественному стилю» (, Хлодовский литература зрелого и позднего Возрождения / , . – М.: Наука, 1988. – С.8). Между тем на Западе многие ученые вслед за Вельфлином (см.: Основные понятия истории искусств / Г. Вельфлин. – СПб.: Университ. кн., 1996. – С.22), рассматривают XVI - XVII вв. как периоды, в каждом из которых господствует один стиль (теоретическое обоснование этого можно найти в переведенной у нас статье американского искусствоведа М. Шапиро: «Каждый стиль присущ определенному периоду культуры, и в данной культуре или культурной эпохе существует только один стиль…» – Стиль / М. Шапиро // Советское искусствознание. – 1988. – № 24. – С.387). Резкую полемику с трактовкой единства эпохи как единства стиля ведет П. Брэди (Brady P. Rococo style versus Enlightenment novel. Geneve, 1984).

[10]См., напр.: «Французский классицизм (т. е. упорядоченное барокко)» (Баткин о границах Возрождения / // Советское искусствознание. – 1978. - № 2. – С.116) Среди зарубежных исследователей эту точку зрения разделяет Г. Гатцфельд. Более того, он придает барокко функцию обобщающего термина и выделяет его подвиды: маньеризм, классицизм и бароккизм, или рококо (Hatzfeld H. Estudios sobre el barroco / H. Hatzfeld. – Madrid, 1973. – P 53).

[11]См.: Стиль жизни и стили искусства. Маньеризм и барокко в Испании / В. Силюнас // Искусствознание. – 1999. – № 1. – С.98.

[12]См.: Валери Поль. Об искусстве / П. Валери. – М.: Искусство, 1993. – С.146

[13]См.: XVII век как «эпоха противоречия»: парадоксы литературной целостности / // Зарубежная литература второго тысячелетия. – М., 2001. – С.42.

[14] В статье М. Надъярных указывается по этому поводу: «…ни в XVII, ни в XVIII веке классицизм не знает обобщенного имении своего антипода» ( Изобретение традиции, или Метаморфозы Барокко и классицизма / М. Надъярных // Вопросы литературы. – 1999. – № 4. – С.79). Более того, собственного имени классицизм в это время тоже не знает, поскольку термин появится только в середине XIX века. И отсутствие понятийного самоопределения вполне объяснимо. Ведь классицизм не борется с барокко как с «другим» художественным направлением, он отстаивает принципы не своего, особого типа творчества, а универсальные, вечные законы искусства истинного, совершенного, правильного. Барокко же не столько отрицает эти законы или вырабатывает иные, сколько защищает право быть «неправильным» искусством (см. заявление Теофиля де Вио в его программной «Элегии одной даме»: «Мне не нравится быть правильным, я пишу беспорядочно», Гомбервиля в предисловии к «Полександру»: «Мой ум любит неправильности, или рассуждения героя «Прециозницы» аббата Пюра, различающего « правильных» и «неправильных» прециозниц.

[15] См.: Лихачев садов / . – М.: Наука, 1982. – С.83

[16] См.: Михайлов анализа перехода к реализму в литературе XIX века / // Михайлов культуры. – М.: Языки русской культуры, 1997. – С.60.

[17] См.: , и др. Категории поэтики в смене литературных эпох / , // Историческая поэтика. – М.: Наследие, 1994. – С.26, 27

[18] Избранное: Кризис европейской культуры / А. Вебер. – СПб.: Университет. кн., 1999. – С.412.

[19] Ср.: «Прерывность – то есть то, что иногда всего лишь за несколько лет какая-то культура перестает мыслить на прежний лад и начинает мыслить иначе и иное, - указывает несомненно на внешнюю эрозию…» ( Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / М. Фуко. – СПб.: A - cad, 1994. – С.85).

[20] , Андреев поэтики в смене литературных эпох | , // Историческая поэтика. – М.: Наследие, 1994. – С.26.

[21] Золотов и вольнодумцы / // Советское. искусствознание. – 1978. – № 2. – С.1650.

[22] См.: «…между барокко и классицизмом нет непроходимой стены. Ведь оба стиля возникли как ответы на вопросы, поставленные «вывихнутым временем», и поэтому тема дисгармонии мира звучит как контрапункт и в барочных, и в классицистических произведениях» (Горбунов Донн и английская поэзия XVI-XVII веков / . – М.: МГУ, 1993. – С.90).

[23] Лобанова репрезентации в поэтике барокко / // Контекст-1988. – М., 1989. – С.224.

[24] О новом / Б. Гройс // Утопия и обман. – М.,1993. – С.121.

[25] См. об этом Приложение после раздела.

[26] См. об этом рассуждения Б. Паскаля в «Мыслях» о том, что Платон и Аристотель были не учеными-педантами, а благовоспитанными людьми в кругу друзей, умеющими смеяться.

[27] Козлова / // Литературные манифесты западноевропейских классицистов. – М.: МГУ, 1980. – С.6.

[28] М. Эпштейн. Парадоксы новизны / М. Эпштейн. – М.: Сов. писатель, 1988. – С.289.

[29] О специфике эпикурейства и стоицизма в XVII в., их взаимодействии см.: Косарева генезис науки Нового Времени / . – М.: Наука, 1989. – С.86-91.

[30] Что, впрочем, не помешало некоторым из них очень скоро выступить с резкой критикой «Сида».

[31] Во времена Корнеля Королевская площадь была одним из модных аристократических кварталов Парижа Комедия была поставлена в сезон 1633/34 года.

[32] Стоицизм (по названию портика Stoa в Афинах, где учил философ Зенон) – античное греческой учение, согласно которому задача мудреца – освободиться от страстей и влечений и жить, повинуясь разуму.

[33] Интересно, что пишет: «Но судейская карьера Корнеля была обречена на неудачу: современники в один голос с изумлением отмечали, что этот непревзойденный мастер ораторского стиля в трагедии совершенно не владел им в устной речи, более того, отличался плохой дикцией, нередко портившей слушателям впечатление от первой читки его трагедий» (Сигал / . – М.-Л.: Искусство, 1957. – С. 16).

[34] Среди недоброжелателей Корнеля оказался и всесильный первый министр Ришелье, который лично контролировал полемику, развернувшуюся вокруг «Сида». Роль Ришелье в жизни Корнеля велика и неоднозначна. Не случайно на смерть кардинала Корнель откликнулся следующей эпиграммой: «Ко мне был слишком добрым кардинал, / Дабы о нем сказал я злое слово, / И слишком много он мне сделал злого, / Дабы о нем я доброе сказал...» (пер. ).

[35] , Полн. собр. соч. / . – М.: АН СССР, 1949. – Т. X. – С.775 (перев. с франц.). Это же высказывание целиком повторено в наброске предисловия к «Борису Годунову» (1829) – см. там же: Пушкин . собр. соч. / . – М.: АН СССР, 1949. – Т. VII. – С.734.

[36] Недоверчивое отношение классицистов к этому роду литературы своими корнями уходит в античность, которая дала теоретическое обоснование драме и поэзии, фактически оставив в стороне прозу (Аристотель выработал основы теории драмы, Гораций – поэзии).

[37] См.: Чамеев Мильтон и его поэма «Потерянный рай» / . – Л.: ЛГУ, 1986. – 129 с.

[38] См.: J. Carey. Milton’s Satan / Carey J.  // The Cambridge Companion to Milton. – Cambridge, 1996. – P.131-145.

[39] См.: «Новый человек» в поэме Джона Мильтона «Потерянный рай» / // Барокко и классицизм в истории мировой культуры: Материалы международной конференции. Выпуск 17. – СПб, 2001. – С.39-45.

[40] Ср.: «В конфликтах оппозиционных литературных группировок (баталии «старых» и «новых» авторов во Франции, «старых» и «новых» книг в Англии) предикат классического как совершенного утрачивает семантику «древнего». Он означает теперь образцовость в своем роде и переносится на новейших авторов…» ( Литература и общество. Введение в социологию литературы / Л. Гудков, В. Страда. – М.: Русина, 1998. – С.36-37).

[41] Искусствоведы обращают внимание на то, что, по крайней мере, в художественной среде те, кого мы сегодня именуем «классицистами», назвали себя сторонниками «истинного» стиля. См.: К вопросу о терминологии / // Советское искусствознание. 1987. – № 22. – С.385.

[42] См.: Сочинения: в 2 т. / Ж. Расин. – М.: Искусство, 1984. – Т.2. – С.141.

[43] Подробнее см., из последних работ исследователя: Лотман : термин и (или) реальность / // Из истории русской культуры. – Т.4. – М.: Языки русской культуры, 1996. – Т.123-148.

[44] Западов направления в русской литературе XVIII века / . – СПб.: ИМА-Пресс, 1995. – 80 с; и (К проблеме преемственности в русской литературе XVIII века) / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века: От классицизма к романтизму. – Л.: Изд-во ЛГПИ, 1983. – Вып.5. – С. 63-73; Сионова (К проблеме становления предромантизма в русской литературе второй половины XVIII века): Дис. … канд. филол. наук / . – Елец; Елецк. гос. ун-т, 1995. – 340 с.

[45] Курилов в русской литературе: исторические границы и периодизация / // Филологические науки. – 1996. – № 1. – С.12-22; Курилов и сентиментализм: соотношение понятий / // Живая мысль. К 100-летию со дня рождения . – М.: Изд-во МГУ, 1999. – С.188-204; Курилов , романтизм и сентиментализм (К вопросу о концепциях и хронологии литературно-художественного развития) / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века: межвуз. сб. науч. тр., посв. памяти . – Самара: , 2001. – С.47-55.

[46] Кузьмина как литературно-эстетическое явление рубежа XVIII – XIX веков: Автореф. дис. … канд. филол..наук. / ; Оренбургск. гос. пед. ун-т. – Оренбург, 200с.

[47] О некоторых определяющих закономерностях взаимосвязи классицизма с фольклорной традицией – см. подробнее: Подковкина фольклора и литературы русского классицизма / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. - Вып.11. - СПб-Самара: , 2005. – С.43-49.

[48] Очевидное и органичное наследование мотивов древнерусской литературы: чтение и учение – как уединение и молитва во славу Бога

[49] Столкновение двух подобных образов и ключевой контекст темы истинного и недолжного воспитания встают у истоков плодотворнейшей назидательной традиции в русской литературе: от «Писем к Фалалею» в журнале «Живописец» и знаменитого «Недоросля» – к началу XIX столетия: роман В. Нарежного «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества», «Евгений Онегин»

[50] Сейчас трудно себе даже представить, что столь суровому суду подвергнут… обыкновенный чай!

[51] Еще одна важная языковая новация Антиоха Кантемира – использование слова «смута» в новом, психологическом значении, применительно к душевному состоянию человека – смута как потеря равновесия души!

[52] Имеются в виду труды пращуров во славу Отечества

[53] Вспомним: «Сужденья черпают из забытых газет Времен Очакова и покоренья Крыма…»

[54] Подробнее – см.: Леонов наследие Кантемира / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Вып.12. – СПб-Самара: , 2006. – С.73-79.

[55] Ср. труды

[56] Тихонравов сатира кн. А.Д. Кантемира / // Библиографические записки. – 1858. – Т.1. – № 3. – С.65-69.

[57] Другие варианты наименования жанра, прежде всего – на заре его развития и расцвета в России, – «песнь», «словоприношение», «стихи похвальные» (в творчестве , )

[58] Показательна картина, предложенная Гавриилом Державиным в «Разсуждении о лирической поэзии, или Об оде»: «…поэт схватывает лиру и поет, что ему велит сердце…».

[59] Впрочем, уже к последней четверти XVIII века авторитет Пиндара существенно подрывается, не без «содействия» российских его эпигонов в этом жанре, поэтому Иван Дмитриев в пародийной оде «Чужой толк» и напишет о бездарном «пиите»: «…вот так пиндарил он…»

[60] Подробнее – см.: Погосян русской оды и решение темы поэта в русском панегирике… / . – Тарту: Тартусск. ун-т, 1997. – 159 с.

[61] О влиянии этого явления на одическое творчество Ломоносова – см.: Пумпянский и немецкая школа разума / // XVIII век.- Л.: Наука, 1983. – Cб.14. – С. 3-44.

[62] Подробнее о восприятии русской одической традицией предшествующего античного и европейского контекста – см.: Афанасьева ода XVIII века: истоки и эволюция / . – М.: Эксмо-Пресс, 1994. – 321 с.

[63] См.: Москвичева -композиционные особенности русской элегии XVIII – первых десятилетий XIX века / // Вопросы сюжета и композиции. – Горький: Горьковск. ун-т, 1985. – С.33-50.

[64] О философии истории в поэтике Ломоносова – подробнее см.: Петров историософия / // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Выпуск 13. – СПб-Самара: , 2007. – С.101-115.

[65] Подробнее – см.: Моисеева и древнерусская литература / . – Л.: Наука, 1971. – 256 с.

[66] Подробнее – см.: Бухаркин «тишины» в одической поэзии / // XVIII век. – Сб.20. – СПб.: Наука, 1996. – С.3-12.

[67] Кстати, в одах времени Ломоносова и позднейших, Россию поэты нередко потому и называли еще «Северным Эдемом» (т. е. – райским садом!)

[68] Наиболее ярко и развернуто мы найдем эту «программу» панегирической Ломоносовской метафорики в одах «елисаветинского» цикла, однако, ряд важных подходов к теме был намечен поэтом и ранее. Например, в «хотинской» оде панегирическая гиперболизация и идеализация позволили вознести до «небесного престола» и императрицу Анну – ценнейшие качества «хранительницы Тишины» - императрицы, по Ломоносову, - правда и мудрость: «И правда, взяв перо злато, / В нетленной книге пишет то, / Велики коль Ея заслуги…»

[69] На языке науки: северное сияние может быть, по гипотезе Ломоносова, следствием игры солнечных лучей, преломленных через призму льдов, в частности – в Северном Ледовитом океане

[70] По одной из версий древняя флейта и имела созвучное будущему жанру «имя»

[71] Подробно об этом мы писали выше, в обзорно-теоретическом разделе, посвященном эволюции жанровой системы отечественной словесности х годов

[72] Подробнее – см.: Лебедев поэзия / // Русская литература. – 1976. – №2. – С.94-104.

[73] Закономерен результат: в сводном «Драматическом словаре» (1787) две трети списка (всего – более трехсот пьес) занимали комедии и комические оперы!

[74] Буквальный перевод – «многоговорящий, болтливый».

[75] В том числе среди лидеров оказываются так называемые «прелагательные» пьесы (мировая литературная традиция в которых «перелагается» на русские нравы) Вл. Лукина и П. Плавильщикова

[76] См., к примеру: Стенник -драматург / // Сумароков сочинения. – Л.: Худож. лит., 1990. – С.3-34; XVIII век. История русской литературы / . – М.: «Владос», 2003. – С.128-135.

[77] Отголоском эта традиция сохранится в отечественной драматургии вплоть до начала XIX века, в т. ч. – в творчестве («Притворная неверность» «Горе от ума»).

[78] Сам Тредиаковский, при активной поддержке также задетого в комедии , тут же откликнулся на комедию статьей «Письмо, в котором содержится разсуждение о стихотворении…» (1750), где подверг резкой критике и первые трагедии Сумарокова и его опасное безбожие (в одном из действий «подлой комедии» Оронт, отец главный героини, осмеливался цитировать Евангелие!).

[79] Опять-таки: как тут не вспомнить, для русской литературы – в будущем! – Скалозуба, претендента на руку Софьи Фамусовой, стремящегося всячески дискредитировать своего «ученого» соперника – Чацкого в грибоедовском «Горе от ума»!

[80] «Вывернутый» намек на «Езду в остров Любви» Тредиаковского!

[81] Теоретически Сумароков, кстати, к этому жанру относился крайне негативно, и даже вступил в переписку с Вольтером, стоявшим на сходных позициях

[82] Все это не погнушался тонко «вплести» позже и Фонвизин в канву знаменитого своего «Недоросля»!

[83] В контексте времени вся подобного рода поэтика легко «читается» в «прелагательных» пьесах (как то – «Мот, любовию исправленный» ) – и вплоть до первых комедий Фонвизина (в «Бригадире» внезапное торжество правды в суде спасает Добролюбова!)

[84] См. подробнее: Барсукова трансформация античной «драмы рока» в русской драматургии XVIII-XIX веков: автореф. дисс. … к. ф.н. / . – Омск: Омск. ун-т, 2008. – 14 с.

[85] Подробнее – см.: Смолина трагедия. XVIII век. Эволюция жанра / . – М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. – 208 с.

[86] Первое полное издание вышло позднее – в 1740 году, затем было два значимых переиздания: 1761 и 1802 годов

[87] Оригинал написан по-французски, перевод и комментарии – см.: Новые данные для биографии / А. Малеин // Сборник ОРЯС. – Т. СI. – № 3. – Л., 1928. – С.431-432.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9