Попытка объяснения. Несомненно, собственные мысли рождаются из внимания к чужим и по ходу такого внимания. То есть читая чужую книгу, всегда как-то проясняешь собственные позиции по этому же вопросу и, закрыв последнюю страницу, можешь что-то сказать о том, как сам понимаешь его. Данный текст есть несомненно эксперимент — и состоит он в попытке увидеть и зафиксировать на бумаге, какая именно собственная мысль, которая была б развитием собственных представлений читающего, рождается из внимания именно к какой чужой конкретной мысли, прояснить это рождение, сделать его наглядным, видимым, зафиксировав на бумаге, и сделать такое описывание занятием.

Поскольку тексты читаемой книги тематически примыкают друг к другу, а автор данного исследования и сам думал над подобными же вопросами, то мысли то одного, то другого автора статей последовательно подталкивали делать шаг за шагом в конкретизации собственных представлений.

Гипотеза тут состоит в том что, говоря языком феноменологии, имеет место двустороннее фундирование; то есть что если чтение подтолкнуло того, кто читал книгу (довольно длинной последовательностью вполне просматривающихся по-отдельности толчков) именно к тому пониманию, которое сформулировано в итоге — то в разбираемых статьях действительно содержалась такая интенция, а чтение лишь было ее проявлением. Это, новерно, можно будет узнать по тому, скорее согласятся ли авторы привлеченных работ с представленным итоговым пониманием проявляющего себя в психотерапевтическом процессе действующего начала, как с чем-то, что они «имели в виду», или такое понимание вызовет протесты как «произвольное».

P. s.: Теперь, когда после завершения этого текста прошло пол-года, я должен признать сам опыт неудачным. Сделать ход своей мысли по-настоящему зримым тут мне не удалось. Это и читать-то трудно, тем более за этим следовать. Однако мне самому в итоге представленного движения удалось прийти к чрезвычайно существенным результатам. Настолько, что я считаю поставленную при презентации всего сайта задачу реализованной уже процентов на 70. Результаты эти отражены завершение текста в части, озаглавленной «Систематическое изложение». Однако сами по себе, то есть без объявления, откуда это взялось, они не были б вовсе понятны. Они не могут просто висеть в воздухе; поэтому я представляю-таки терпеливому читателю все движение мысли целиком.

Читая книгу «Психотерапия — новая наука о человеке».

В философии [в отличии от конкретных наук]

вы никогда не имеете права оборвать обоснование – Ф. Вальнер

Коллективный труд, название которого стоит в заголовке, есть воплощение не одной, а нескольких интересных линий. Кроме того, что это обсуждение возможности рассматривать психотерапию в качестве независимой науки, это еще реализация самой концепции ЕАП о возможности мирного сосуществования и сотрудничества представителей разных терапевтических школ — в этом случае собранных, то есть сосуществующих, под одной обложкой. Статьи сборника, таким образом, можно рассматривать как ряд отражений одного и того же феномена «психотерапия» в зеркалах, составленных разными представленными в книге подходами. Но есть и еще одна возможность. Если ЕАП не есть объединение только лишь с тактическими целями (что тоже имело б смысл), то создание этой организации было не просто моментом достижения определенного понимания того, что есть психотерапия сама по себе — а некоторым прямым воплощением того, что психотерапия суть. И, поскольку дальше уже на практике оказалось, что школы, течения и подходы фактически имеют больше объединяющего, чем разъединяющего — то само состоявшееся рождение ЕАП и его последующая жизнеспособность есть указание на то, что психотерапия есть сущностно одно занятие. Мы не знаем чем составлена эта сущность, но объединительные процессы в Европе указывают на существование эйдоса «психотерапия». Тогда можно надеятся различить этот эйдос в совокупности статей — не как в ряде альтернативных или даже дополняющих друг друга описаний, а как в едином тексте. Иначе говоря, можно думать, что сам этот эйдос таков, что его целостное отражение в целостной книге только лишь выглядит для нас как ряд перекликающихся, но вполне разных взглядов.

Лейтмотивом статей «Психотерапия — новая...» является обсуждение того, есть ли у психотерапии как способа помощи страдающей человеческой личности некоторый «действующий элемент», который можно было б обнаружить как всегда присутствующий в действиях разных школ при прочих, часто весьма существенных, различиях в методах и подходах. Такой элемент, выполнение которого обеспечивается всеми терапевтами, на этом основании можно было б тогда признать ключевым моментом самого дела под названием «психотерапия».

Но уникальность этого сборника дает нам и другой шанс. Нельзя ли допустить, что эйдос «психотерапия» именно таков, чтобы сборник в целом был отражением его сущностных особенностей? Тогда в поисках этого эйдоса нам следует осуществить совершенно особенную задачу — искать в статьях не сходство, а различие; не согласующиеся темы, а исключающие одна другую тенденции, и считать, что искомый эйдос таков, что он способен поглотить эти предельные несоответствия. Но и более того: эти различия должны тогда предстать как прямые следствия особенного характера этого эйдоса, и даже как нечто необходимое. То есть чтобы к сущности искомого, как его атрибут, относилось — являть себя нам взаимоисключающими по-видимости способами.

То есть — что представляет из себя эйдос «психотерапия», чтоб он «снимал» даже крайние противоречия, нашедшие отражение в этом сборнике, делал их закономерными и, отдельно от этого, оправданными?

Эта задача может показаться нерешаемой; но в действительности как раз широта охваченных всеми авторами, сообща, тем дает нам множество зацепок. Каков наш эйдос, чтобы равно проявляться и в тех формах, в которых — еще только в виде психоанализа — существовала данная практика в 20-х годах ХХ века, как это показывают Р. Бухман, М. Шлегель и Й. Феттер [1], и в тех формах, которые в этом же тексте обрисованы для 80-х годов? Каков он, чтобы именно давать нам и аргументы «за», и аргументы «против» в вопросе о том, является ли психотерапевтическая практика занятием, которое не смешивается с другими занятиями в конце ХХ века, как это видно по работе Е. Вагнер? Что этот эйдос должен из себя представлять, чтобы психотерапевты могли действовать фактически в обход и того, что медицина до сих пор не может дать никакого определения здоровья, и того, что психологи весьма разными способами понимают сущность «психики», как представлено в статье А. Фильца [14]? Чем он есть, чтобы психотерапию могли бы до сих пор считать своим занятием и часть врачей, и часть психологов и чтобы, при этом же, данное занятие хорошо укладывалось бы в представление об особой активности «экспертов», играющих определенную роль в каждой из сфер современного общества, но совершенно неспецифицируемых по параметру «образование» - Л. Райтер и Е. Штайнер [10]?

Прежде представители разных школ спорили непримиримо — и условному стороннему наблюдателю по ходу прошедшего века становилось все яснее, что есть несомненное единство в этом многообразии, и даже — определенный порядок в этом хаосе. Теперь мы получили в руки плод невиданно, для почти всего ХХ века, согласованных усилий познания, сборник работ решительных сторонников диалога и сотрудничества — и мы видим капитальные противоречия. Но тут и выясняется, что суть их совсем не в том, о чем когда то шел спор.

Это похоже на то, чтобы мы, имея в руках множество отдельных кадриков-позитивов, почти век проспорили бы о том, что же именно в большинстве кадриков повторяется и есть потому главное — а дело было в том, чтоб установить правильную последовательность пристыковки кадриков друг к другу, склеить их в ленту — и посмотреть, чем это окажется в движении.

Если такие кадрики есть теории, или подходы, или терапевтические приемы — то отдельные случаи всех терапевтов и всех подходов такие же кадрики. И все отдельные проведенные сессии тоже. Но, к счастью, нам предстоит не столь большая работа: достаточно ограничится отдельными идеями (представим их для начала как свернутые до размеров тезиса абзацы) разных авторов этого сборника. Какое из них из всех, как из кадриков, можно собрать кино?

Говоря так, мы ужу говорим о герменевтике. Так что, не обосновывая сверх сказанного ее необходимость как метода, нужно еще оговорить процедурную часть. Кажется, что вопрос в том, «что» делать, чтоб продвинуться в намеченном направлении; но в действительности вопрос - «почему». За всеми многообразными формами психотерапии стоит один эйдос. То есть в любом случае, что-бы не говорил пришедший на первую встречу клиент, и что-бы не отвечал ему в рамках своего сеттинга психотерапевт, из застылого перебирания и рассматривания на свет кусочков рассыпавшейся жизни клиент оказывается втянут в динамичный терапевтический процесс, потом обнаруживает самого себя движущимся, активным, и в итоге полнокровно живым. Эйдос «Психотерапия» проявляет себя так. Как нам действовать по отношению к текстам сборника, чтобы и в таком нашем действии проявил себя этот же эйдос — и мы, неизбежно начав с перебирания частей, в итоге безошибочно распознали себя частью целого, и смогли б что-то об этом целом сказать? Могут же всегда сказать нечто свое (и всегда удивительно глубокое) о «целом» жизни, внутри которого они теперь обнаружили себя, наши клиенты на завершающей сессии. То есть как построить исследование совокупности текстов по модели терапевтического процесса? В нем, как сказал еще Фройд, исследование неотделимо от лечения. Как нам исследовать тексты, чтоб в итоге оказалась пусть не вылеченной, но восстановленной наша способность видеть суть всего дела?

В самой психотерапии достаточно подробное рассмотрение того, что уже есть, приводит к рождению импульса движения вперед. Следовательно, мы также проясним для себя наш следующий шаг, если сможем дополнительно опереться на уже сказанное. Мы исходим из того, что эйдос «Психотерапия» стоит не просто за всеми методами, но за методами в их несовместимости — относя сюда и известный поток критических стрел в адрес всех иных методов, непримиримую когда-то уверенность многих ярких теоретиков психотерапии первых двух третей ХХ века в ложности и даже болезненном характере всех других взглядов, кроме их собственного. Не будет очень уж большим преувеличением сказать, что для некоторых из этих мыслителей собственные взгляды и альтернативные им соотносились как здоровье и болезнь. Завершение ХХ века позволило нам предположить, что за всем этим, однако, стоит нечто одно — и оно таково, что надежно обеспечивает именно эту полнейшую несовместимость и взаимоисключаемость частных перспектив. Но не следует ли тогда сказать что, находясь за именованием чего-то как «больного» и «здорового» в пылу спора и конкуренции методов, эта же сила стоит и за здоровым, и за больным действительной жизни?

Для наших задач из сказанного следует (в качестве примера, конечно), что нам надо сгруппировать имеющиеся в разных статьях представления о болезнии, а в широком смысле о том, с чем борется психотерапия и, отдельно от того, представление о ее желательном и даже идеальном итоге. То есть, «полюсе» личностного благополучия, душевного здоровья, интегрированности в окружающий мир. А потом нам предстоит искать такое «целое», внутри которого соответствующие непримиримые противоречия оказались бы сняты. Искать нечто такое, что способно одинаково являть себя, в человеческом существовании, и в желанном для нас обличье «здоровья» и в обличие многообразных человеческих проблем. Это вовсе не означает — не признавать наличного неблагополучия, но означает — совершенно иначе понять его смысл. Пока мы говорим лишь в самом обшем виде; но вид, открывающаяся перспектива таковы: гипостазируемый нами эйдос, придавая жизнь и действительность по видимости взаимоисключающим прихотерапевтическим подходам, точно таким же образом придает не только жизнь, но и действительность столь непохожим для нас вещам, кеак здоровье и болезнь. Каждый практикующий психотерапевт имеет бесконечные возможности удивляться, сколь жизнестойкой бывает болезнь, сколь устойчивой к воздействиям, сколь способной сопротивляться терапевтическим интервенциям; какие значительные дополнительные силы выходят на поверхность, удерживая в неизменности ситуацию, котрую нам представил жалующийся на бессилие клиент, и которую как раз таки призван изменить психотерапевт. Этим (и только этим) болезнь похожа на здоровье. Так не значит ли это, что за устойчивостью настоящего здоровия и за устойчивостью действительной болезни стоит одна сила, вляясь одинаково их стержнем и каркасом?

Иначе говоря, мы получаем возможность думать, что «болезнь» есть только нежелательный способ осуществления того, что само является чем-то совершенно иным (и что конечно нельзя назвать здоровым — но потому, что само оно лежит в основе здоровья, как и в основе ряда уже рассмотренных нами феноменов).

Психотерапевтические подходы в их отдельности, вместе с развиваемыми взглядами на болезнь, здоровье — вот первая из рубрик, по которым нам предстоит разносить положения авторов «Психотерапии — новой…», надеясь увидеть то, что стояло бы одновременно за всем этим. Что же еще? Одним из главных настояний ЕАП является требование стандартизации психотерапевтического образования, а за этим обнаруживается определенное единое представление о том, что значит — учиться психотерапии. Можно думать, что это единое представление есть результат всяческих согласований. Это и было так. Но что лежит в основе самой возможности согласования принципов, причем согласования вопросов как готовить психотерапевтов (то есть, как мы думаем, людей, работа которых будет затем состоять в опоре на интересующий нас эйдос в форме терапевтических процедур, предписываемых им их конкретной школой), осуществленного наиболее опытными и уважаемыми психотерапевтами (всю жизнь, значит, только и действовавшими в опоре на этот же эйдос) в отношении форм обучения, которые сами не принципиально отличаются от собственно терапевтических форм работы? В основе достигнутого соглашения, что считать подготовкой психотерапевта (я говорю сейчас о результате — состоявшийся процесс согласования подходов в обучении обещает оказаться столь же богатым в интересующем нас отношении, то есть способным так же указывать на стоящее за ним; но именно истории согласования методов обучения в материалах сборника уделено совсем немного внимания) можно теперь ожидать увидеть проявление все той же, интересующей нас силы. Если эйдос «психотерапия» вообще существует — то способам обучения психотерапии, к которым мы пришли, к которым мы должны были прийти, к которым только и возможно было прийти (и именно посредством, не меньше, трудных и напряженных согласований) следует быть способами дать этому эйдосу проявить себя в происходящем с обучаемыми.

В более общем виде тут можно говорить об исследованиях в психотерапии, и в целом, о познании. Сам ход обучения, конечно, выверялся и выверяется на основе исследований. Человек, завершивший программу обучения, в какой-то степени подготовлен в таких исследованиях участвовать. Но, кроме того, психотерапевты сталкиваются с феноменами «внешних» исследований, взаимодействуют с теми, кто эти исследования осуществляет (а это представители не только психологии и медицины), как-то реагируют на публикуемые результаты. К этому прибываляется еще впечатление о «внутренних исследованиях», их месте и их результатах — так что в результате не могут не возникать некоторые обобщенные представления. Как же психотерапевты понимают познание и что мы можем тут взять для темы эйдоса?

Наконец, психотерапия — весьма динамично развивающаяся дисциплина. За время терапевтических встречь ситуация клиента (а главное, его личность) получает развитие; именно неспособность к развитию, с позиций какой школы не подойти, есть тревожный симптом. Страх перемен, попытка удержать то, что есть, может означать, что человек нуждается в психотерапии — и еще то, что идентичность, которыю он старается удержать — ложная идентичность. Напротив, в случае успеха терапии он обнаруживает, что самоидентичность не утрачена — но теперь она есть то, что обнаруживается во время изменений и развития, по контрасту с ними. Что думают психотерапевты о развитии в терапии, как выглядят для них взгляды на развитие, выработанные смежными дисциплинами, и удастся ли нам привлечь к нашему рассмотрению еще и подобные взгляды — так, чтобы это добавило что-либо к пониманию интересующего нас главного вопроса?

Стараясь определиться в предмете, мы продвинулись еще и в понимании метода: если считать, что эйдос «Психотерапия» существует и стоит за практическими действиями, предпринимаемыми на сессии представителем любой из школ — то этот же эйдос не может не стоять и за теоретическими размышлениями этих же людей (хотя бы потому, что они зарождались на терапевтических встречах). И потому можно надеятся увидеть «работу» этого эйдоса при рассмотрении того, что же оказалось написанным. Но в рамки его полномочий, как они обозначены выше, уж конечно укладывается и чтение (что подобно слушанию собеседника), и размышление над прочитанным (подобно размышлению об услышанном на сессии). А тогда можно надеятся, что эйдос «Психотерапия» есть нечто такое, что так же способно проявиться в ходе намеченного нами анализа текстов. И метод теперь выглядит так: мы должны группировать материалы, то есть мысли, тезисы, положения авторов сборника, по названным трем разделам, мы должны далее работать над совокупным содержанием каждого из них в поисках возможности удержать противоположное, а не остаться только со сходным, то можно надеятся, что эйдос «Психотерапия» не просто будет направлять и нашу намеченную активность — а окажется именно тем, что действует, в момент, когда мы об этом и пишем.

Следует сказать, что такая программа весьма подобна способу исследования, предложенному в самой «Психотерапии - новой...» Евой-Марией Вольфрам («Феноменологическое исследование психотерапии. Метод получения познания из опыта»), с работой которой автор настоящего исследования знаком — но не имел ее своим ориентиром. И то, что герменевтический анализ возможностей, предоставляемых существаванием зафиксированной на бумаге полифонии голосов, говорящих, как мы надеемся, об одном (включая сюда и само «Феноменологическое исследование...»), все более подводит нас к образу действий, близкому к описанному этим автором — и есть замечательное подтверждение возможности такого пошагового переопределения предмета, когда происходит словно бы сужение поиска и в итоге мы сможем этот предмет назвать, и он будет тем, что проявляет себя в нашей работе сейчас и даже направляет ее, что придает ему черты метода. А то, что мы можем сейчас видеть (заметить сами), что то, что мы делаем (то есть способ, которым мы намерены рассматривать содержание статей, включая сюда и статью Вольфрам), что делаемое есть приблизительно то, о чем писала Вольфрам (то есть предмет ее размышлений, с которыми мы ознакомились при чтении) — нужно понимать как доказательство принципиальной возможности такого «кругового» движения истолкования, которое смещает нас в направлении ситуации, когда рассматриваемое нами и есть действующее сейчас.

Собственно, эта, кажущаяся столь радикальной, мысль не так уж и неожиданна. Слова об искренности могут быть искренними словами, а человек, описывающий свое мышление может думать в этот самый момент, так что описание будет самоотчетом — а это значит, что в обоих случаях происходящее совпадает с описываемым. То есть, в пределе, совпадает совершенно, есть одно. И если сравнить это с ситуацией полнейшего несовпадения, обеспечиваемого намеренно, как например при ролевом поведении, или когда человек действует формально — то мы скажем, что, пусть с некоторым оговорками, психотерапия есть пространство сближения происходящего с обсуждаемым, а не увеличения дистанции между ними.

Но и вне психотерапии, шире, в отношении всякого сознания вообще мы говорим, что непосредственно знать о своем содержании сейчас — есть его неотъемлимая характеристика. А «знать» в данном случае означало бы и «описывать». Таким образом, говоря, что эйдос «Психотерапия» может быть тем, что являет себя в ситуации его описания, мы говорим только то, что речь идет об определенной возможности сознания. Если, как мы допустили уже, за психотерапией вообще стоит некоторый единый способ отнестись к человеку рядом, способ действий в отношении него, способ направленности — то осуществление этого способа и способность именно так происходящее описать есть проявление того фундаментального свойства сознания, которое было названо выше. А эйдос «Психотерапия» и не может быть дан нам иначе, чем в качестве режима сознания — никто ведь еще не видел психотерапии без осуществляющего ее терапевта. Потому осуществлять психотерапию — это находиться в некотором особом режиме сознания, суть которого нам еще предстоит установить, и иметь возможность непосредственно знать о характере этого режима. Именно иметь возможность; мы ведь уже оговорили возможность этому эйдосу осуществляться даже и неузнаваемым образом — являясь тогда стержнем болезни, так что оставаться просто в тени, когда субъект, воплощающий соответствующее содержание в своих действиях, вовсе не описывает себе происходящее так, а описывает совсем иначе, есть нечто вполне вообразимое.

Теперь мы можем перейти к анализу текстов. Однако вместить в данную статью анализ всего материала, то есть всех высказываний авторов «Психотерапии — новой...» по каждой из трех названных выше тем, совершенно невозможно: одни требующие рассмотрения цитаты составили б не менее сотни страниц. Поэтому неполнота, повидимому, будет неотъемлемой чертой намечаемого исследования. Однако мы точно знаем, что в самой психотерапии залог успеха — не совершенство действий психотерапевта и не всеохватность его понимания — а то, ответит ли на его активность ростом собственной активности его партнер по терапевтическим отношениям. В опоре на этот опыт можно сказать, что и для данного исследования успех зависит не от исчерпывающего охвата материала, а от того, вызовет ли оно ответную, и совершенно собственную, активность читателя. И, может быть, оставленные автором пропуски есть место читателю добавить свое?

Часть I. Приключения смысла.

а) Уточнение принципов исследования на основе материала статей.

Проблема состоит, собственно, в очевидной на сегодня невозможности согласовать понимание того, что же есть современная психотерапия. Это так видно всем, что между крайностями решительного отрицания самой возможности создания «...независимой от места, времени, типа наблюдателя и метода универсальной теории человеческих отношений» [2, с.269] и юмористическим отношением к этому же - «психотерапия — это неопределенный метод, предназначенный для неспецифических проблем с непредсказуемыми последствиями. Для этого метода мы рекомендуем строгое образование», приводятся в [7, с.151] слова Виктора Рейми — практически ничего нет. Зато есть вокруг этого — то есть авторы прибавляют к такой картине важные детали, сразу размывающие намеченную было одномерность темы. Мы не можем дать устраивавшего бы все заинтересованные стороны определения оказываемой помощи, как и определения «здоровья» [14] (как противоположности тому, что на психотерапию приводит), не потому, что приложено не достаточно усилий, а из-за какого-то совершенно особого взаиморасположения предлагаемой помощи и возникших проблем. Именно по этой же особенности взаиморасположения — никто, ни прошедшие эффективную психотерапию лица, ни сами психотерапевты, ни выросшие в идеальных, в сегодняшнем понимании, условиях поддерживающей и принимающей семьи лица не гарантированы в будущем от проблем. Что есть эти проблемы, чтобы терапия не помогала «наперед», но помогала бы текущим образом, и чем является, в своей сути, проводимая работа?

Попытки свести воедино пестрое многообразие путем поиска «общего знаменателя», якобы присутствующего в подходах хотя бы большинства школ повторяющегося элемента, через который можно было б хотя бы функционально определить и само занятие, не обнадеживают. Трудно представить внутри хоть какой отработанной в сотнях внутренних дискуссий теории такой слабо привязанный к контексту элемент, чтоб его можно было б поискать и в работе других направлений, расхождение с которыми «в целом» очевидны и устойчивы. Да и вовсе не факт, что по поводу именно такого элемента, найди мы сами что-то на эту роль, консенсус более достижим: что считать «неспецифическим», говорится в [2, с.267], в свою очередь зависит от теоретических интересов исследователя. К тому же если все объясняется влиянием «неспецифического» фактора, то откуда такая нередуцируемость теорий одна к другой, а если каждая имеет еще и свои «специфические» терапевтические факторы, только ею порождаемые и оправдывающие ее существование, тогда роль нашего «общего знаменателя» исчезающе мала. То есть принять существование такого решения можно при удивительном, как должно показаться сейчас, условии: «неспецифический» фактор, если он есть, не работает вне какой либо специфической теории, доказавшей к тому же свою полную автономность от иных объяснительных систем — но роль этой теории состоит в чем-то абсолютно другом, чем указывать точку приложения усилий и давать нам в руки инструмент. Терапевт должен быть полнейшим сторонником некоторой системы воззрений, и только тогда произойдет то, что нужно, и что к этой объяснительной системе в действительности отношения не имеет.

Если же вернуться от этой мысли к задаче выделения такого «фактора» исследователем психотерапии, то вообразима ситуация, что его выводы и рекомендации могут оказаться воплощенными в практике психотерапии и работать. Но работать именно потому, что уже рекомендации эти направляют практику так, чтобы подлинное действующее начало даже еще лучше, чем до внедрения итоговых рекомендаций, проявляло себя — но потому именно, что сами эти выводы, является уточнением некоторой теории и на уже существующую теорию опираясь, теперь даже лучше прежнего направляют внимание действователей совсем не на то, и этим обеспечивают странное обозначившееся тут условие успеха.

Психотерапия не имеет единой теории — но зато имеется множество частных описаний, как минимум по числу школ. Это лишь добавляет трудностей. «Как сформировать самостоятельную профессиональную идентичность психотерапии так, чтобы можно было бы признать позиции ее разнообразнейших направлений?» - приводится в [1, с.102] вопрос из «Хартии».

Но имеются трудности и совсем иного, принципиального порядка. Устоявшиеся научные дисциплины, и прежде всего медицинские науки, не готовы признать автономность нового члена научного сообщества, предпочитая видеть перед собой своего же заносчивого отпрыска пубертатного возраста. Но при этом вполне оформилось, как сказано в [2, с.249], «изгнание субъекта из современной медицины» - а при всех имеющихся различиях представители всякой психотерапевтической школы будут настаивать именно на своем интересе к личности человека.

Философия, напротив, не претендует вроде бы на «сознательное родительство» - но когда в [3, с.374] о последней говорится, что она сегодня «...организуема темами: что делает философия и как она это делает», то эти слова очень точно подходят и к ситуации с психотерапией. Это сродство становится еще более очевидным, когда тот же автор продолжает так - «...философия встречается с предметом на уровне языка... Философия изменяет свой предмет. Тогда возможности предмета видны из того, что он поддался изменениям. И чем более творческой является философия, тем больше возможностей видно» [3, с.375]. В самом деле — сторонники любой из школ, не соглашаясь с альтернативными ихним «специализированными» определениями, при этом охотно бы поставили название своего подхода вместо слова «философия» в приведенных строках. И встреча на уровне языка, то есть обсуждение и интерпретация, в каждом терапевтическом подходе оформлена по-своему; но говоримое кажется просто созданием шанса «предмету», будь то проблема, ситуация или человеческая личность — обнаружить наличие скрытых возможностей, полная вроде бы исчерпанность которых и привели эту личность в кабинет терапевта. Эти возможности не выдаются психотерапевтом, даже самым творческим — а словно бы в пару к его талантам проступают в самом «предмете», непременно как всегда уже бывшие там. Кому из коллег не знакомо некоторое недоумение, почти полагающееся благополучно завершающему психотерапию субъекту. «Да, понятно», говорит он в отношении вещей, которые вы ему не говорили, «хотя вроде бы я ведь это и раньше знал...»

Отмеченное сходство еще видней потому, что, незанятые вроде бы этими темами, несомненно существующие дисциплины имеют свои собственные, и значительные, затруднения с самопониманием. «Традиционные профессии, особенно медицина», говорится в [10, с.209], теперь «натолкнулись на границы своих парадигм». Не связано ли это как-нибудь с «изгнанием субъекта» и с избеганием ими непременно требующей действия в горизонте языка (а не преспокойно пребывающих по отдельности словно бы в пустоте «фактов») упоминаемой в работе [3, с.383] «циркулярной аргументации»? Несомненно существующим занятиям, может быть, пора задуматься, не поступиться ли частью такой самоуверенности в обмен на поразительную широту возможностей, демонстрируемых неочевидной и трудно определимой психотерапией. И, кажется, она даже не доказывала этих возможностей: «Современная психотерапия стала единою службою, которая реагирует на изменения социальных условий, дестабилизацию смыслосозидающих социальных систем и систем веры, сложность мира труда и современности — вот только некоторые социологические причины, которые дали психотерапии неотъемлемую функцию» [7, с.151]. Чем особенна парадигма психотерапии, что на ее границы словно бы принципиально невозможно натолкнуться, как не расширяйся круг тем, где без поддержки такого рода обществу не обойтись; не могут ли другие дисциплины позаимствовать саму такую присущую парадигме психотерапии безграничность — а если же это невозможно, то не согласиться ли им и на саму эту парадигму, приняв ее как свою? Как психотерапия может, спрашивает Т. Слунецко [13, с.337], «... претендовать на то, что является центральным для европейского понимания науки (и научности) — на познание?», но это скорее риторический вопрос. В дополнение к тому, что это занятие трудно определимо, но оно есть и влияние его на общество растет, оно к тому же неизвестно как может «претендовать», но эта претензия все более очевидна.

В текстах сборника возможно обнаружить и некоторые наметки того, как именно следует «претендовать», то есть не в смысле «по какому праву», а в смысле «действуя каким именно образом»? Мы придали уже проблеме некоторый объем — и видим, что рост числа учитываемых сторони есть и рост числа возможностей подойти к этой проблеме. Попробуем и дальше наращивать объем.

Когда в [1, с.133] говорится, что «Мы заявляем про нашу цель создать совместную научную и исследовательскую культуру», то номинально речь идет о прочном союзе между направлениями психотерапии. Но ведь, взятые по отдельности, эти направления обнаруживают почти всякий раз большую близость с неким смежным занятием (экзистенциальная психотерапия с философией, психоанализ с психиатрией, клиентцентрированная психотерапия и гештальт — с «лечебной педагогикой» в рамках воспитательной активности Вальдорской школы, аналитическая психология с темами, числимыми религией в качестве «своих» и т. д.), чем со взглядами других школ. Не значит ли это, что слово «культура» в приведенных словах следует понимать как культуру познания вообще — ведь то, что перебросит мостки между разъединенными подходами, тогда уж тем более поведет нас и дальше, в суверенные пока пространства названных и других смежных занятий?

С другой стороны, единственной всеобщей, в смысле отношения, кажется, к каждому из методов и к ним ко всем, союзницей психотерапии предстала для нас, благодаря словам [3, с.374], современная философия. То есть не обязательно философия языка — но философствование в языке, осознающее себя именно так и дорожащее этим своим путем к «предмету». Философия, более не являющаяся метафизикой. А вот сегодняшним научным дисциплинам природного цикла, так скептически взирающим на субъективность психотерапии и имеющим на сегодня серьезные парадигмальные затруднения, свойственна, как говорит М. Штайнлехнер [17, с.143], «... вера в объективный мир, созданный исключением субъекта» - что как раз таки и есть «успешная метафизика». Успешная в смысле места в обществе, приобретенного стоящем на таком фундаменте познанием, и еще в смысле удовлетворительности для самих ее ученых адептов. Но не следует ли думать, что желанный более обширный, не сдерживающий расширяющееся познание парадигмальный фундамент, этим похожий на (только лишь намечаемый пока нами, мы лишь резервируем для него место) фундамент психотерапии, будет похож еще в двух моментах, перестав быть верой в объективность мира и, если вспомнить приводившиеся выше слова [2, с.249], еще и вновь отведя его законное место изгнанному «субъекту»?

Субъект же, в том смысле, в котором о нем говорится сейчас — никогда не остается один. Самоанализ, о котором думала К. Хорни, следует все же признать невозможным, и в психотерапии участвуют как минимум два человека. Но невозможно сосчитать, сколько человек участвуют при этом в каждом из них — осознаются они в таком качестве или нет. Для представителя природных наук рядом с ним существует пациент, если речь о враче, испытуемый рядом с психологом, непременно критичные коллеги и восторженные ученики окружают физика незримой, но плотной толпой. Говоря о возвращении субъекта, мы по сути готовим место диалогу. И место это сразу оказывается ключевым, потому что прослеживается сразу на многих уровнях. Кроме диалога двух физических особ, имеется диалог субличностей в каждом из них. Просто стараясь понимать своего реального собеседника, нам уже нельзя потерять ни один из таких «голосов». Но и мысль, отдельное высказывание чаще составлено пучком интенций, и за ней стоит сложно организованная мотивация. После Бахтина, наделившего написанное на бумаге всем достоинством собеседующего голоса, а в «Проблемах поэтики Достоевского» показавшего, что текст можно понять только как полифонию множества голосов, изучение научных текстов, что еще до вступления в профессию готовит будущих психотерапевтов к взаимодействию в профессиональном сообществе, нельзя не считать диалогом. Потом этот диалог с написанным (а не только с авторами написанного) уже никогда не прекратится. Исследования и супервизии, в которых принимает участие большинство активно действующих в их профессии субъектов, прибавляют возможностей диалога, и перекликаются с собственно практикой; так, в психотерапии, говорится в [7, с.172], исследования и супервизия имеют «те же самые составные цели и требования». А участвующие в этом терапевты, носители опыта живой работы, неизбежно делают саму терапию третьей стороной разговора.

Мы ищем метод — и мы знаем теперь, что этот метод должен быть диалогом, и в том числе диалогом с текстами, и диалогом сознания с разными голосами одного текста, и данную работу с материалами статей дальше следует понимать именно так.

Внимание в диалоге к человеку, тексту, обществу и природе — так невероятно выглядит теперь «задание» психотерапии; но тут не сказано ничего, что не было б вычитано из написанного все тем же кругом авторов. Словно слыша — тема диалога! — наши сомнения, Е. Вагнер [2, с.248] проясняет их так: «...аж до начала Нового времени медицина понимала себя как одновременно наука и философия, обращалась к миру и человеку как к целостности». Но теперь, в 21 веке, мы можем сказать, что человек и мир не равны в этом ряду: миром интересуется, насколько нам известно, только человек, и к моменту возникновения этого интереса он уже полноправный участник многих диалогов. То есть диалог предшествует познанию мира, а скорее именно готовит его. То есть мы попадем к миру, сосредоточившись на диалоге и углубившись в него. Если не будет преувеличением сказать, что по завершению успешной терапии не имевший своего места нигде страдающий человек обретает мир — то следует сказать также, что на момент начала терапевтических встреч было нарушенным именно его познание мира, на что бы он ни жаловался конкретно. Отсюда берется задача [17, с.149]: «...выяснить, каким образом субъективные структуры смысла и интерпретации», то есть, следует тут подчеркнуть, выясняемое в диалоге и сам его ход, «могут вести к таким возможностям познания мира, которые лишены конфликтов и дефектов». Мы видим, что самим своим ходом развиваемая тема вновь подводит нас к уже затронутым вопросам о познании вообще: представитель природных наук, просто как человек, тоже ведь носитель таких структур, и никак не может перестать им быть. Как тогда, например, упоминавшиеся парадигмальные проблемы могут быть поняты как вид «конфликтов и дефектов» познания мира, существующих внутри длящегося диалога целого профессионального сообщества? То есть — что не так с диалогом и еще с интерпретацией?

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6