Но он так и не был решен. А 22 июня 320-й гаубичный артполк был в числе первых подвергнут бомбардировке с воздуха. Никакого второочередного полка на его базе не было создано.

Обеспечение войск (стрелковых дивизий, стрелковых корпусов) всеми видами артвооружения и боеприпасов производилось в соответствии с планом, спускаемым нам каждый год из ГАУ. Этот план утверждался наркомом, и из него мы могли узнать, какие корпуса, дивизии и отдельные полки будут снабжаться нужным им из центра. И даже до какого процента обеспеченности.

За доставку же этого вооружения и боеприпасов в войска отвечало уже артснабжение округа. Оно отвечало также за организацию войскового ремонта вооружения, за сбережение в отдельных полках, дивизиях и корпусах артимущества, за правильную его эксплуатацию. Кроме того, артснабжение вело учет всего вооружения и боеприпасов, находящихся в войсках округа.

В непосредственном подчинении артснабжения находились и артсклады с боеприпасами. Кроме полутора боекомплектов, которые, как правило, имела каждая стрелковая дивизия в своих НЗ, на артскладах округа, построенных и еще строившихся по указанию Москвы, хранились и продолжали поступать на хранение боеприпасы в количествах, которые на каждый год сообщались в ГАУ. Но предназначения этих складов ни артснабжение округа, ни даже ГАУ не знали. Они отвечали только за сбережение, правильное содержание боеприпасов и их сохранность. Распоряжаться же запасами в этих складах в мирное время имел право только центр. Даже командующий войсками округа не мог вмешиваться в деятельность таких складов.

Конечно, работники службы артснабжения понимали, что в окружных складах накапливается мобилизационный запас боеприпасов для войск, которые в случае войны будут развертываться в данных районах. Но понимать — одно, а знать точно и конкретно — другое.

Кстати, такое положение существовало во всех трех [54] военных округах, где с 1935 года мне довелось служить — в БВО, СКВО и КОВО.

В январе 1941 года Генштаб принял решение о создании артиллерийских противотанковых бригад. Пять из них было приказано сформировать в Киевском Особом военном округе. Мы горячо взялись за это дело, и уже к марту все бригады были сформированы и даже начали боевую подготовку. Каждая из них имела по 120 орудий, являясь мощным средством усиления для общевойсковых армий в противотанковом отношении.

Кстати сказать, это было первой попыткой сформирования артиллерийских соединений, необходимость в которых назрела давно.

И наконец, о положении с укрепленными районами. По роду своей службы в Белорусском и Киевском округах я хорошо знал такие УРы, как Минский, Полоцкий, Мозырский, Новоград-Волынский и Каменец-Подольский. До 1940 года каждый из них имел по нескольку пулеметных батальонов, артиллерийских частей, соответствующие штабы. Войска УРов были подготовлены в общем-то хорошо, имели детально разработанную систему огня, представляли собой слаженные, боеспособные части. Но вслед за освобождением Западной Белоруссии и Западной Украины началось строительство УРов на новой государственной границе, которое к началу войны было далеко не закончено. Большой ошибкой явилось и то обстоятельство, что на старой-то границе к началу войны части, многие годы там находившиеся, были сняты почти со всем своим вооружением (некоторая часть вооружения была все-таки оставлена), а УРы законсервированы.

Конечно, укрепленные районы, как это в свое время имело место и с линией Маннергейма, не непреодолимы и не могут в современных условиях считаться совершенно надежной защитой. И тем не менее можно смело утверждать, что, если бы до завершения строительства новых оборонительных рубежей старые УРы были оставлены в том виде, в каком они существовали до 1940 года, они выполнили бы большую боевую работу по уничтожению вторгнувшегося противника. Наши отходившие полевые войска могли бы быть в этих условиях организованно приняты и развернуты на обводах укрепрайонов.

Сошлюсь хотя бы на один только Перемышльский У Р. Здесь наши части уже в первые дни войны проявили [55] величайший героизм и мужество. И фашисты, уже продвинувшиеся главными силами на восток, вынуждены были еще долго вести бои в этом районе. Вплоть до подрыва дотов, защитники которых предпочли смерть позору плена.

В воскресенье 15 июня 1941 года я занимался вопросами боевой подготовки на большом артиллерийском полигоне вблизи города Яворув, что северо-западнее Львова. Это была часть моей повседневной работы в должности начальника артиллерии Киевского Особого военного округа. В лагерях как раз находились артчасти 6-го стрелкового корпуса 6-й армии, зенитные артиллерийские дивизионы Львовского района ПВО и артиллерийский полк резерва Главного Командования.

Помнится, все находившиеся в тот день на полигоне старшие артиллерийские начальники единодушно высказали опасения о возможном нападении фашистской Германии на нашу страну. Такое их мнение разделял и я. Известное сообщение ТАСС, переданное накануне, нас мало успокоило, так как мы-то имели более чем достаточно разведданных о сосредоточении на нашей границе немецко-фашистских войск. Беспокоили и участившиеся нарушения воздушного пространства самолетами германских люфтваффе.

Словом, все явственнее попахивало порохом. И поэтому настроение у всех нас было тревожное.

Поразмыслив, я под свою ответственность приказал поставить на дежурство (естественно, в «учебных» целях) один дивизион 85-мм и дивизион 37-мм зенитных пушек. Остальные артиллерийские парки потребовал убрать с поля на опушку леса, а затем проверить их маскировку с воздуха. Большего я предпринять тогда не мог.

Вечером мне передали приказание командующего войсками округа, чтобы к утру 16 июня я непременно прибыл в Киев. Поехал в тот же вечер. Утром генерал объявил мне, что я, оказывается, назначен начальником Главного артиллерийского управления Красной Армии. Вот это неожиданность!

Первое, что нашелся спросить, было: а кто будет назначен вместо меня в округ? сказал, что уже завтра, 17 июня, в Киев с должности генерал-инспектора артиллерии прибывает генерал . Он-то и будет начартом КОВО. Ну, а мне после сдачи ему дел, 21 июня, надлежит явиться уже в Москву, где представиться [56] Народному комиссару обороны СССР Маршалу Советского Союза .

Повторюсь: назначение начальником ГАУ было довольно почетным повышением, но очень уж неожиданным. Ведь всю свою службу до этого я прошел строевым артиллеристом и к вопросам, входящим в круг деятельности ГАУ, почти никакого отношения не имел. Кроме, пожалуй, лишь того, что артиллерийское снабжение округа имело двойное подчинение. С одной стороны, в округе, — мне, как начальнику артиллерии, с другой — ГАУ. Но практически же все указания по вопросам артиллерийского снабжения начальник артснабжения округа получал непосредственно из ГАУ. Они и адресовались-то из Москвы всегда лично ему, начартснабу. И поскольку у начальника артиллерии округа было много и своих, строевых дел, а дела артиллерийского снабжения определялись директивами ГАУ и указаниями штаба округа, то в детали этой службы я вмешивался нечасто.

В само же ГАУ за все время службы я попал всего лишь один раз — в 1938 году после одного из сборов, проведенных с нами, начартами округов, начальником артиллерии РККА. Да и то это было короткое, с чисто ознакомительными целями посещение. В трудоемкую и обширную деятельность этого ведомства мы, естественно, не вникали. И вот теперь я сам становился его начальником.

С одной стороны, новое назначение меня обрадовало. Но вот с другой... Как я уже упоминал выше, артиллерия Киевского Особого военного округа по состоянию боеготовности в 1940 году вышла на первое место в артиллерии РККА. Этим я не мог не гордиться. И вот теперь, в преддверии неизбежной войны, мне приходилось оставлять строевую артиллерийскую службу. Уходить от повседневной заботы о ней, менять привычное и знакомое дело на малоизвестное. И это меня беспокоило.

В Москве я тоже никогда не служил. Правда, бывал в ней проездом или же в командировках. Но это — считанные дни. Центрального аппарата, кроме управления начальника артиллерии РККА, не знал. Теперь же нужно было все это познавать, привыкать к новому, столичному ритму работы.

Итак, я стал готовиться к отъезду в Москву. Мне предстояла встреча с бывшим командующим войсками КОВО, а ныне наркомом обороны , с его преемником на этой должности генералом армии , сейчас возглавлявшим Генеральный штаб. Был [57] уверен, что мое назначение начальником ГАУ не обошлось без их непосредственного участия. Поэтому и надеялся, что на первых порах смогу получить помощь с их стороны.

В наркомате было и еще несколько моих сослуживцев по КОВО. Это бывший начальник штаба округа . Сейчас он являлся заместителем начальника Генерального штаба — начальником оперативного управления. В его непосредственном подчинении работал и генерал . До середины 1940 года он занимал в Киеве должность заместителя начальника штаба округа. Мы даже жили с ним в одном доме.

Начальником бронетанковых войск РККА также был наш, «киевский», — . Выходцем из КОВО являлся и , возглавлявший сейчас Центральное финансовое управление, строительством руководил , кипучей энергии человек. Да, все эти товарищи были уже крупными военными работниками. Однако непосредственно в ГАУ они мне мало чем могли помочь.

К 19 июня я уже закончил сдачу дел своему преемнику и почти на ходу распрощался с теперь уже бывшими сослуживцами. На ходу потому, что штаб округа и его управления в эти дни как раз получили распоряжение о передислокации в Тернополь и спешно свертывали работу в Киеве.

21 июня около 14 часов приехал в Москву. Буквально через час уже представлялся наркому обороны Маршалу Советского Союза .

В кабинете наркома как раз находился начальник Генштаба генерал армии . Мы тепло поздоровались. Но не дал нам времени на разговоры. Лаконично предложил с понедельника, то есть с 23 июня, начать принимать дела от бывшего начальника ГАУ Маршала Советского Союза . А уже затем снова явиться к нему для получения дальнейших указаний.

Во время нашей короткой беседы из Риги как раз позвонил командующий войсками Прибалтийского военного округа генерал . Нарком довольно строго спросил его, правда ли, что им, Кузнецовым, отдано распоряжение о введении затемнения в Риге. И на утвердительный ответ распорядился отменить его.

Продолжения этого телефонного разговора я уже не слышал, так как вышел из кабинета наркома и из его приемной позвонил . Тот. согласился начать сдачу дел с понедельника, а пока предложил к 20 часам [58] приехать в ГАУ и неофициально поприсутствовать на совещании, связанном с испытаниями взрывателей к зенитным снарядам.

На совещании собралось около 30 человек военных и гражданских лиц. Для меня все на нем было ново. Примостившись в углу кабинета, я с недоумением осматривал непривычные штатские пиджаки среди гимнастерок военных. И это можно было понять, ведь за моими плечами было почти двадцать пять лет армейской службы с ее известным порядком и формой обращения. А здесь...

почему-то ни с кем меня не познакомил. То ли потому, что, являясь заместителем наркома обороны и Маршалом Советского Союза, не счел удобным это сделать. Ведь он-то, видимо, хорошо понимал, что сдает должность начальника ГАУ вопреки своему желанию. И кому! Какому-то малоизвестному генералу из войск! Поэтому, вероятно, и счел, что ему не к лицу рекомендовать такого преемника.

Но это, как говорится, было его дело. Важно, что я все-таки присутствовал на данном совещании.

вел совещание с заметной нервозностью, но высказывался крайне самоуверенно, вероятно надеясь, что авторитет его суждений обязан подкрепляться высоким служебным положением и званием маршала.

Слушая путаное выступление , я с горечью вспоминал слышанное однажды: что он все же пользуется определенным доверием в правительстве, и прежде всего у , который почему-то считал военачальником, способным на решение даже оперативных вопросов. И думалось: неужели никто из подчиненных бывшего начальника ГАУ не нашел в себе смелости раньше, чем это уже сделано, раскрыть глаза руководству на полную некомпетентность на занимаемом им высоком посту?

Но тут же утешил себя: а все-таки нашлись смелые люди! Справедливость-то восторжествовала!

Была уже глубокая ночь, а совещание все продолжалось. Теперь высказывались военные и гражданские инженеры. Первые давали свои оценки взрывателям, вторые — свои. Спорили подчас довольно остро. не вмешивался, сидел молча, с безразличным выражением на лице. Я тоже вскоре потерял в потоке жарких слов нить обсуждения, да честно говоря, мне в общем-то и не была известна суть дела. К тому же и просто устал. [59] Так проспорили до начала четвертого утра 22 июня. А вскоре последовал звонок по «кремлевке». Кулик взял трубку, бросил в нее несколько непонятных фраз. Со слегка побледневшим лицом положил ее на рычаги и жестом позвал меня в соседнюю комнату. Здесь торопливо сказал, что немцы напали на наши приграничные войска и населенные пункты, его срочно вызывают в ЦК, так что мне теперь самому надо будет вступать в должность начальника ГАУ. И действительно, тотчас же закрыл совещание и уехал.

Я остался один в кабинете начальника ГАУ. Стал думать, что же мне теперь делать, с чего начинать. Никого из личного состава в управлении, кроме дежурных, не было.

Между тем за окнами светало, и, если принять во внимание сказанное Куликом, шла война. А телефоны молчат. Позвонил сам наркому, затем — начальнику Генштаба. Пробовал связаться с , Г. К. Ма-ландиным. Словом, со всеми, кого знал по работе в КОВО. Все в ЦК. Что же делать? И почему Кулик не объявил о начале войны ответственным товарищам из промышленности, в том числе и наркомам, присутствовавшим на совещании? Да и отпустил их, не представив меня...

Ведь если Германия напала на нас, то за ней последуют Италия, Финляндия, Румыния, Венгрия... Еще не известно, как поведет себя Япония... А это уже большая, огромная война. А Москва, столица нашей Родины, спит. А там, на западной границе, уже идут бои. Льется кровь красноармейцев. Фашисты наверняка бомбят наши приграничные города, противовоздушная оборона которых отнюдь не несокрушима...

Вызвал недоумевающего дежурного, объявил ему, что являюсь новым начальником ГАУ, и потребовал от него список руководящего состава управления. Он еще больше смутился, когда я распорядился вызвать на 10 часов своих заместителей. На неуверенное напоминание, что сегодня же воскресенье, резковато подтвердил свое распоряжение. Дежурный вышел.

Ровно в 10.00 ко мне зашли генералы , , комиссар . Объявил им о вступлении в должность, познакомился и передал, что сегодня рано утром немецко-фашистские войска без объявления войны напали на нашу Родину. Это сообщение буквально ошарашило моих заместителей...

Но личные эмоции — потом. Потребовал от генерала [60] , ведавшего организационными вопросами, показать мне план ГАУ. Но оказалось, что этот план хранится в Генеральном штабе у генерала .

Приказав заместителям вызвать весь личный состав на службу, поехал в Генштаб к генералу Ермолину, а затем, вернувшись в ГАУ, вновь собрал заместителей, распорядился, чтобы аппарат управления занимался текущей работой. Сам, попросив набросать мне схему организации ГАУ, углубился в ее изучение.

Одновременно приказал представить данные, какими запасами вооружения и боеприпасов располагает на сегодняшний день ГАУ.

Да, по-разному встретили эту страшную войну советские люди. Одни уже на рассвете 22 июня 1941 года вступили в схватку с наглым врагом. Ну а я, профессиональный военный, генерал-полковник артиллерии, сидел в эти часы в громадном пустом кабинете, пока еще схематично знакомясь с работой вверенного мне огромного ведомства — Главного артиллерийского управления.

* * *

Итак, война грянула. И, как покажет время, — тяжелейшая, кровопролитная война, унесшая 20 миллионов жизней советских граждан.

И здесь предвижу законный вопрос: так неужели же наши партия и правительство действительно недооценивали фашистскую опасность, надеялись на то, что с захватом стран Европы аппетиты Гитлера будут удовлетворены и он не рискнет напасть на Советский Союз? Неужели не было сделано все возможное для укрепления оборонной мощи нашей Родины?

Нет, мы хорошо знали о звериной, агрессивной сущности фашизма. Знали и о том, что социально-политическая основа немецко-фашистской военной доктрины определяла захватнические замыслы, изложенные Гитлером еще в его книге «Майн кампф». С приходом в 1933 году к власти в Германии нацистов эта библия фашизма превратилась в государственную политику, для реализации которой руководство третьего рейха стремилось использовать все средства, и главным образом военные. Гитлеровцы, действуя прежде всего в интересах наиболее хищнических и агрессивных групп германского империализма, выдвинули широкую программу завоеваний, которая в конечном счете сводилась к установлению мирового господства.

Решающим этапом на пути к европейской и мировой [61] гегемонии нацисты считали уничтожение Советского Союза, завоевание «жизненного пространства» на Востоке. Гитлер, например, писал: «...если мы ныне и говорим о новых земельных владениях в Европе, то речь идет прежде всего о России и подвластных ей окраинных государствах». Последовательность этапов борьбы за мировое господство достаточно четко выражена и в следующем заявлении бесноватого фюрера: «Ничто не удержит меня от того, чтобы напасть на Россию после того, как я достигну своих целей на Западе... Мы пойдем на эту борьбу. Она раскроет перед нами ворота к длительному господству над всем миром».

В секретном меморандуме от 01.01.01 года об основных задачах «четырехлетнего плана» рейхсканцлер фашистской Германии обосновывал форсированную подготовку экономики страны к войне неизбежностью «исторического столкновения» с Советским Союзом.

Развивая тезис о «необходимости» разбить СССР любыми методами, Гитлер заявлял, что «потомки не спросят нас», какими методами или в соответствии с какими нынешними представлениями мы действовали, а лишь о том, чего мы добились.

Таким образом, мы были прекрасно информированы о замыслах руководителей фашистской Германии в отношении нашей Родины. И даже подписывая 23 августа 1939 года советско-германский пакт о ненападении, знали: угроза войны против нас не снимается, ее начало лишь отодвигается. На год, на два, но отодвигается. А нам очень нужны были эти мирные годы!

* * *

А теперь рассмотрим вопрос о том, какие же меры принимали наши партия и правительство по укреплению оборонной мощи СССР.

Сразу же отмечу, что одной из самых передовых отраслей в народном хозяйстве, получившей у нас большое развитие в конце второй и начале третьей пятилетки, являлась оборонная промышленность. В 1936—1939 годах ЦК ВКП(б) и Советское правительство осуществили обширную программу строительства новых авиационных, танковых, моторостроительных и других заводов оборонного значения. Больше того, по мере нарастания в мире напряженности все большее количество предприятий народного хозяйства переключалось на производство военной продукции. [62] В 1936 году решением VIII Чрезвычайного Всесоюзного съезда Советов был образован Народный комиссариат оборонной промышленности. А в целях координации всех мероприятий по вопросам обороны страны 27 апреля 1937 года вместо Совета Труда и Обороны при СНК СССР создан Комитет Обороны. 31 января 1938 года при нем была учреждена постоянная Военно-промышленная комиссия, ведавшая вопросами мобилизации и подготовки всей промышленности к обеспечению выполнения планов и заданий Комитета Обороны по производству вооружения для РККА и РККФ.

Но так как объем задач военной промышленности постоянно расширялся, а руководство ею усложнялось, в январе 1939 года Наркомат оборонной промышленности был преобразован в наркоматы: авиационной промышленности, судостроительной, вооружения, боеприпасов. Каждый из этих наркоматов имел подчиненные предприятия и свои главные управления, а также строительные тресты, проектные организации, высшие и средние учебные заведения, фабрично-заводские училища, где готовились квалифицированные рабочие массовых профессий.

Наркоматы оборонной промышленности работали на основе пятилетних планов выпуска продукции, которые предусматривали высокие показатели ее прироста. Так, оборонная продукция заводов первого главного управления Наркомата вооружения должна была составить в 1938 году 177,2 процента по сравнению с 1937 годом. А в 1939 году — 180,7 процента по сравнению с 1938 годом. Вполне понятно, что выполнение такого напряженного плана требовало привлечения в сферу производства большого количества высококвалифицированных инженеров, техников и рабочих.

Что и делалось.

Учитывая возросшие потребности на нужды обороны,

Советское правительство делало Все, чтобы удовлетворить их. Об этом говорит хотя бы такой факт, что уже в 1939 году объем ассигнований на военную промышленность достиг 16 млрд. рублей, превысив показагода более чем в 4 раза.

Не могу не отметить и того обстоятельства, что темпы роста оборонного производства значительно опережали темпы роста других отраслей промышленности. Так, если в 1938—1939 годах ежегодный прирост продукции всей промышленности в среднем составлял 13,9 процента, то в оборонной в 1938 году он равнялся 36,4 процента, а в [63] 1939 году — даже 46,5 процента (в сравнении с предыдущим годом).

Партия и правительство постоянно заботились о всемерном развитии и совершенствовании исследовательской работы в оборонной промышленности. В развертывание перспективного проектирования, научно-исследовательской работы по всем видам вооружения и боевой техники вкладывались все новые средства. Знакомясь позднее с документами, я узнал, что только ГАУ в 1938 году получило для этой цели 60 млн. рублей, а в 1939 году — уже 92 млн. рублей. А это по тем временам довольно большие деньги!

И еще я узнал, что в конце 1937 года был принят план научно-исследовательской и конструкторской работы, который в качестве главной задачи определял создание современного вооружения путем разработки новых образцов и модернизации наиболее перспективных старых систем и боеприпасов к ним. На основных (ведущих) предприятиях вырастали мощные опытные цехи и конструкторские бюро, укреплялись научно-исследовательские институты. Оборонная промышленность пополнялась квалифицированными техническими кадрами. Приведу здесь только одну цифру: в 1938 году в нее было направлено около 5 тысяч молодых инженеров!

* * *

И все-таки я, как артиллерист, остановлюсь прежде всего на производстве артиллерийского вооружения в довоенный период. Еще раз повторюсь: начальником ГАУ меня назначили лишь в июне 1941 года. Поэтому свой рассказ о более раннем периоде я буду вести, естественно, на основе документов, которые мне удалось изучить.

Начну с того, что в 1938 году, выступая на одном из совещаний, говорил буквально следующее:

«Артиллерия, несмотря на появление новых, исключительно важных видов боевой техники (авиации и танков), остается мощным и решающим фактором в войне... На нее должно быть обращено особое внимание». И действительно, производству артиллерийского вооружения придавалось большое значение. Комитет Обороны при СНК СССР, например, рассмотрел и принял постановления о системах артиллерийского и стрелкового вооружения, в которых определялись пути дальнейшего их развития и совершенствования. На размещение и финансирование заказов Главного артиллерийского управления выделялись значительные суммы. Так, если в 1936 году стоимость заказов ГАУ лишь по [64] материальной части артиллерии составляла 505 млн. рублей, то в 1939 году эта цифра достигла уже 1 млрд. 798 млн. рублей! Увеличение, как видим, солидное.

И еще слово цифрам. К началу 1939 года на рассмотрение государственных комиссий были представлены многие новые и модернизированные образцы оружия. В том числе 13 автоматических отечественных винтовок; усовершенствованный карабин и модернизированный ручной пулемет Дегтярева с постоянным приемником; 2 станковых пулемета (Силина и ДС), 12,7-мм крупнокалиберный пулемет образца 1938 года; 15 образцов противотанковых ружей, в том числе 14,5-мм противотанковое (уже тогда!) самозарядное ружье Рукавишникова; 4 миномета (50, 82,107 и 120-мм); 160-мм миномет; 76-мм пушка Ф-22 образца 1938 года.

Как видим, новаторская мысль наших конструкторов работала неустанно. Но вот жаль, что утверждение-то этих новых образцов вооружения проходило подчас слишком уж медленно.

* * *

А теперь — о производстве боеприпасов в довоенный период.

Сразу же отмечу, что это производство было самым трудоемким и дорогостоящим в системе оборонной промышленности, поглощавшим около 50 процентов бюджетных ассигнований на производство вооружения. Наиболее сложным являлось производство артиллерийских выстрелов. К концу 1937 года снарядные корпуса изготовляли 44 предприятия, большинство из которых имело старое оборудование и не вполне современную технологию. Взрыватели и трубки к ним выпускали 6 заводов Наркомата оборонной промышленности и 5 цехов Наркомата машиностроения. Гильзы к снарядам изготовляли 3 оборонных завода и несколько цехов предприятий других наркоматов. Естественно, что этого было недостаточно.

Общее состояние изготовления боеприпасов определяло пороховое производство. А оно-то и было едва ли не самым узким местом в мобилизационном плане. Так, пороховая промышленность в 1938 году имела мощность всего 56 тыс. тонн продукции в год, что, конечно же, не обеспечивало потребностей армии в случае войны.

План 1939 года предусматривал значительное увеличение выпуска снарядов, мин, бомб, патронов, гранат (по сравнению с 1937 годом в 4,6 раза!). И для выполнения [65] такого большого задания принимались соответствующие меры. В первую очередь намечалось расширение промышленной базы Наркомата боеприпасов: строилось 28 заводов и один комбинат, реконструировалось 28 старых заводов. Кроме того, к производству элементов боеприпасов по решению правительства привлекались еще 235 предприятий, из которых добрая половина переводилась на новую технологию.

Однако в производстве некоторых видов боеприпасов оставалось немало трудностей. А это, конечно же, сказывалось как на качестве выпускаемой продукции, так и на ее количестве. План по выпуску мин, например, был выполнен на 46—55 процентов, а зенитных снарядов — и того меньше. Объяснялось такое положение в первую очередь нехваткой тротила, низкой пропускной способностью сушильных камер, большим браком и другими причинами. Не находила надлежащего разрешения проблема наращивания мощностей по нитроглицериновым порохам, на которых почти целиком базировались новые артиллерийские системы, особенно зенитные.

И все-таки, несмотря на трудности и недостатки в деятельности оборонных предприятий и отдельных отраслей военной промышленности, 1937—1939 годы стали переломными в деле оснащения нашей армии разнообразным вооружением, полностью отвечающим требованиям времени. Удалось не только разработать ряд совершенно новых образцов оружия, но и принять их в серийное производство. Советские Вооруженные Силы получили самозарядную винтовку Токарева, облегченный станковый пулемет на треноге, 82-мм миномет, 45-мм противотанковую пушку, 122-мм гаубицу и 152-мм гаубицу-пушку образца 1937 года, 76-мм зенитную, 76-мм горную пушки, 120-мм миномет, 76-мм дивизионную и 152-мм пушки, 37-мм и 85-мм зенитные орудия образца 1939 года.

Огромную роль в этом деле сыграли коллективы, руководимые такими известными конструкторами артиллерийского вооружения, как , , и .

В октябре 1938 года была разработана опытная многозарядная пусковая установка для ведения залпового огня реактивными снарядами по наземным целям. Такие снаряды и установку создала группа конструкторов под руководством ёва, Л, Э. Шварца и . Вскоре и была сконструирована [66] 16-зарядная боевая машина, впоследствии — знаменитая «катюша». Осенью 1939 года она успешно прошла полигонные испытания.

Не могу не отметить и еще одного обстоятельства. Именно в предвоенное время наша наука стала делать свои первые шаги на пути к созданию реактивной авиации, баллистических и межконтинентальных ракет. В Реактивном научно-исследовательском институте (РНИИ) под руководством велась энергичная работа над созданием крылатых ракет и ракетопланера. В декабре 1937 года состоялось первое наземное огневое испытание ракетопланера СК-9 (РП-318), созданного . Было проведено 20 успешных пусков двигателей ОРМ-65, а затем РДА-1-150, специально разработанных для данного аппарата инженером .

В 1939 году заместитель главного конструктора и ведущий инженер подготовили ракетопланер к летным испытаниям, которые были успешно проведены 28 февраля 1940 года.

Вот такой наша Родина вступила в тяжелейшую Великую Отечественную войну. [67]

Глава третья.

Вступаю в должность

Шел третий день войны. Я все еще знакомился со структурой ГАУ, его людьми. И вдруг неожиданный вызов в Кремль, к .

В приемной познакомился с его секретарем . А затем через кабинет Поскребышева и смежную с ним комнату, в которой находились двое людей из охраны, вошел в многократно уже описанный другими мемуаристами кабинет Сталина. Как сейчас помню, посреди кабинета стояли члены Политбюро, нарком обороны , еще кто-то из военных. Разговор велся общий.

Остановившись у двери, стал ждать. До той поры мне никогда еще не приходилось близко видеть . Он представлялся более крупным, чем оказался в действительности. Сталин был сухощав, среднего роста, с небольшими следами оспы на слегка желтоватом лице. Одет в сероватого цвета френч, такого же цвета брюки, заправленные в мягкие сапоги с невысокими голенищами.

Наконец заметив меня, отделился от группы и неторопливо приблизился ко мне. Я доложил, что являюсь начальником ГАУ, назвал свою фамилию.

— Так вы и есть тот самый Яковлев, новый начальник ГАУ? — кивнул Сталин. — Здравствуйте! Как у вас идут дела?

Я ответил, что пока мне все ново, стараюсь поскорее познакомиться с большим ведомством, которое мне доверили. Не скрыл, что есть много неясного в обеспечении войск, данные поступают разноречивые. Устанавливаю связь с промышленностью и, конечно, жду резкого повышения поставок в соответствии с требованиями военного времени. Чувствую, что мне нужна авторитетная помощь кого-либо из членов правительства, так как руководство Генштаба [68] сейчас целиком занято оперативной обстановкой, а я еще не знаю, как быть с заказами на вооружение и боеприпасы.

Сталин выслушал меня спокойно, пожелал поскорее войти в дела ГАУ. Подчеркнул, что нужно быть внимательным, по-хозяйски подходить к заявкам. Обещал подумать о всех моих просьбах. На этом наша первая встреча с ним и закончилась.

В первые недели войны приезжал в Кремль, в свой кабинет, днем. Затем — обычно часам к восемнадцати-девятнадцати. В октябрьско-декабрьские дни 1941 года — то днем, то к восемнадцати часам. В остальные месяцы и годы войны в своем кабинете Сталин находился обычно с восемнадцати до двух-трех часов ночи, после чего он и члены Политбюро или уходили на квартиру Сталина, или уезжали к нему на ближнюю дачу. И там до утра продолжалось обсуждение разных партийно-государственных вопросов.

Следовательно, и заседания Государственного Комитета Обороны, и работа Ставки происходили в одном и том же кабинете. Но я не помню случая, чтобы эти заседания носили в годы войны протокольный характер. Обычно те или иные дела разбирались путем обмена мнениями.

Постановления Государственного Комитета Обороны, как, впрочем, и представления в ГКО, должны были быть всегда лаконичными, краткими, ясно излагать суть вопроса или решения. Иногда проект постановления писался под диктовку Сталина тут же, в кабинете. При этом надо было помнить, что он имел привычку, диктуя, ходить по кабинету, а иногда и подходить сзади, через плечо пишущего читая текст. Не терпел, когда слова были неразборчивы, сердился.

После написания постановление тут же набело перепечатывалось в машбюро у Поскребышева и после подписи без промедления доставлялось фельдъегерями заинтересованным лицам. Словом, оперативность в этом вопросе была на высоте.

Обычно вызывал в Ставку нужных ему лиц через , которому о цели вызова, как правило, не говорил. И Александр Николаевич передавал по телефону одно лишь слово: «Приезжайте». Переспрашивать в таких случаях не полагалось, а спешить было надо, так как при длительной задержке мог последовать вопрос «Где [69] были?» или «Почему так долго не приезжали?». Отвечать нужно было честно, иначе беды не оберешься.

Как-то в 1943 году уговорил меня посетить с ним ЦАГИ. Я там никогда не был. Поехали. В институте оказалось много интересного, и мы пробыли там часов до четырнадцати. Потом Ворошилов предложил еще заехать к нему на квартиру в Кремль и пообедать.

Часов около восемнадцати почувствовал какое-то странное беспокойство и поехал к себе в ГАУ. Дорогой ругал себя за то, что не догадался от Ворошилова позвонить в управление и сообщить, где нахожусь.

У подъезда ГАУ меня действительно ждал дежурный адъютант, и, волнуясь, доложил, что уже три раза звонил Поскребышев. Так вот оно, предчувствие!

Звоню Александру Николаевичу. Тот сердито бросил: «Приезжайте, не мог найти». Приехал. Сталин тоже строго отчитал меня за то, что заставил ждать сорок минут. Спросил: «Где были?» Ответил. И опять получил нагоняй за поездку в ЦАГИ. Мотивировка: «Что, у вас своих дел не хватает, что вы ездите в другие институты?»

А бывали случаи, когда Сталин, наоборот, вдруг спрашивал: «А не оторвал ли я вас вызовом от срочного дела или отдыха?»

Но вернемся к моему вызову. Поясню, что начальник ГАУ нес ответственность перед Ставкой за должное обеспечение армии вооружением и боеприпасами. Вот Верховный Главнокомандующий и счел необходимым разъяснить мне ее объем. Прохаживаясь по кабинету, он неторопливо говорил примерно следующее:

— У нас в армии много чинов. А вы, военные, привыкли и обязаны подчиняться старшим по званию. Как бы не получилось так, что все, что у вас есть, растащат по частям. Поэтому впредь отпуск вооружения и боеприпасов производить только с моего ведома! — При этом Сталин, медленно поводя пальцем в воздухе, добавил: — Вы отвечаете перед нами за то, чтобы вооружение, поставляемое в войска, было по своим характеристикам не хуже, а лучше, чем у врага. Вы — заказчик. Кроме того, у вас есть квалифицированные военные инженеры, испытательные полигоны. Испытывайте, дорабатывайте. Но давайте лучшее! Конечно, наркомы и конструкторы тоже отвечают за качество. Это само собой. Но окончательное заключение все же ваше, ГАУ.

Вы отвечаете за выполнение промышленностью планов поставок, — продолжал далее . — Для этого у вас есть грамотная военная приемка. Следовательно, если в [70] промышленности появились признаки невыполнения утвержденного правительством плана, а вы вовремя через наркомов не приняли должных мер (а в случае, если и приняли, но это не помогло, а вы своевременно не обратились за помощью к правительству), значит, именно вы будете виноваты в срыве плана! Наркомы и директора заводов, конечно, тоже ответят. Но в первую очередь — вы, ГАУ, потому что оказались безвольным заказчиком.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10