Производительность и факторы долгосрочного развития российской экономики (стр. 2 )

Источник: данные Росстата; расчеты авторов.

Обусловленность подъема предшествующим спадом и позволяет говорить о том, что рост в прошедшее десятилетие (с осени 1998 г. по осень 2008 г.) был в значительной мере компенсационным, восстановительным. В этот период мы просто наверстывали то, что до этого потеряли. Как и в фазе спада, темпы восстановительного роста практически не определяются динамикой факторов производства, что мы и видели при обсуждении декомпозиции темпов прироста выпуска.

Это свойство трансформационного спада иллюстрирует и рис. 3, на котором показана динамика ВВП, основных фондов и численности занятых в 1989–2007 гг. В первой фазе (рис. 3а) выпуск снизился существенно сильнее, чем показатели численности занятых в экономике и основных фондов (объем которых даже несколько увеличился)[7]. Во второй фазе переходного процесса (рис. 3б) наблюдалась обратная картина, когда выпуск увеличивался опережающими тем­пами, а показатели основных фондов и численности занятых оставались практически неизменными.

Сказанное выше означает, что динамика выпуска на протяжении всего переходного периода лишь в очень небольшой мере описывается динамикой основных факторов производства. Основной вклад в изменение выпуска может быть отнесен на счет изменения совокупной факторной производительности, которая сначала снижается, а затем растет. Рост СФП во второй фазе в значительной мере обусловлен ее снижением в первой фазе.

Из вышесказанного следует, что при обсуждении перспектив экономического развития ближайших десятилетий в качестве отправной точки следует рас­сматривать итоги всего переходного периода, включающего не только стадию роста, но и предшествовавшую ему стадию спада. Но в этом случае от оптимистичной картины, которую дает табл. 1, не остается почти ничего. Вместе с тем следует критически относиться к сопоставлению показателей советской пла­новой экономики, где выпуск оценивался в государственных ценах и объемах, не соответствовавших спросу, с показателями постсоветской рыночной эконо­мики. Результаты таких сопоставлений могут быть заметно смещены в пользу плановой экономики.

За период трансформационного спада произошли крупные структурные изменения в российской экономике. Они являлись следствием жесткой денежно-финансовой политики, призванной остановить инфляцию после либерализации цен, а также либерализации внешнеэкономической деятельности, которая при­вела к наполнению внутреннего рынка импортными товарами, более конкурентоспособными по сравнению с большинством товаров отечественного про­изводства. В итоге доля промышленности в ВВП за 1990–1998 гг. сократилась с 38,0 до 30,0%; сельского хозяйства – с 16,6 до 5,6%; выросли доли торговли (с общественным питанием с 5,6 до 20,6%), финансовых и других услуг[8]. Оценка доли торговли, по мнению специалистов Всемирного банка, оказалась завышенной из-за реализации в ней части доходов добывающих отраслей через широкое использование трансфертных цен на продукцию ТЭКа. Тем не менее рост веса торговли и финансовой сферы был объективно обусловлен их новой ролью в рыночной экономике, тогда как в плановой экономике их функции были ог­раничены. Таким образом, к началу 2000-х гг. мы уже имели рыночную экономику, соответствующие ей институциональные основы и структуру.

Обсуждая динамику и факторы роста СФП, нельзя обойти вопрос об эффективности вновь вводимых фондов. Есть основания полагать, что она была весьма высока. Если в плановой системе при принятии решений об инвестировании соображения экономической эффективности, как правило, игнорировались, то с переходом к рынку инвестиционные решения начинают все в большей мере приниматься на основе экономических критериев. При этом в условиях острой нехватки средств отбираются наиболее эффективные проекты. Инвестиции направляются на вовлечение в оборот простаивающих фондов и в первую очередь в активную часть основных фондов[9]. Таким образом, в основе экономического подъема последних лет лежит не только увеличение загрузки имею­щихся мощностей, но и интенсивные инвестиционные процессы, приводящие к созданию новых основных фондов или к повышению эффективности функционирования существующих.

Далее, высокий рост производительности предшествовавшего десятилетия начался с очень низкого начального уровня. По уровню производительности труда российская экономика в своей нижней точке, с которой мы и производим сравнения, чрезвычайно сильно отставала от рыночных экономик развитых стран[10]. Это означает, что даже сохранение имевших место высоких темпов роста производительности не позволит в обозримой перспективе ликвидировать наше отставание от передовых стран Запада[11], которые, заметим, тоже не стоят на месте.

Для исправления этой ситуации нам необходим очень длительный, весьма интенсивный и стабильный рост производительности. Речь здесь должна идти не только о грядущем десятилетии, но по меньшей мере о нескольких последу­ющих десятилетиях, т. е. об интервале времени, соответствующем по продолжительности нескольким поколениям. На таких исторических интервалах на пер­вый план выходят факторы долгосрочного развития, которые не учитываются (и даже не упоминаются) при прогнозировании на несколько лет. Среди них образование, наука и инновационная система, здравоохранение, качество институциональной среды, ценности и нравственные ориентиры. Более того, предпосылки, лежащие в основе краткосрочного и среднесрочного прогнозирования, так или иначе основанные на экстраполяции сложившихся тенденций, не могут быть использованы в долгосрочных прогнозах (за исключением демографических моделей). Такое прогнозирование существенно отличается как от «технологических» экстраполяций, так и от получивших достаточно широкое распространение прогнозов, основанных на проектировании институтов[12].

Для решения этой задачи мы должны изменить стиль и горизонт нашего мышления. Надо думать не только о том, что будет завтра или через несколько лет, но и о том, что будет хотя бы через одно поколение после нас. При таком подходе может оказаться целесообразным пожертвовать краткосрочными результатами. На этапе интенсивных институциональных изменений, когда закладывается фундамент будущего долгосрочного развития, невысокие темпы экономического роста едва ли должны нас смущать.

Следует также отметить, что табл. 1 дает излишне оптимистичную картину даже применительно к итогам восстановительного роста. При переходе от анализа годовых данных к данным помесячной динамики хорошо видно, что явные признаки экономического подъема появились еще в начале 1997 г. и на протяжении почти всего 1997 г. рост был весьма интенсивным. Однако в конце 1997 г. он сменился интенсивным спадом, обусловленным последствиями азиатского кризиса. Этот спад продолжался до августа–сентября 1998 г., после чего сменился ростом с исключительно высокими темпами, которые с конца 1999 г. замедлились, хотя именно в это время начался рост цен на нефть. Эту динамику иллюстрирует рис. 4.

Таким образом, можно считать, что переход от трансформационного спада к восстановительному подъему произошел зимой 1996–1997 гг. (точка A на рис. 4), но с конца 1997 г. (точка B) до конца лета 1998 г. (точка C) на тенденцию этого роста наложилась краткосрочная тенденция спада, вызванного азиатским кризисом и его последствиями в российской экономике. За этим последовала стадия восстановительного роста по отношению к этому кризису (между C и D). Поэтому период особенно интенсивного подъема с осени 1998 г. до конца 1999 г. (точка D) можно считать периодом вторичного восстановительного роста. Он является восстановительным не по отношению к трансфор­мационному спаду, длившемуся с рубежа 1980–1990-х гг. до конца 1996 г., а по отношению к кризисному спаду конца 1997 г. – конца лета 1998 г. Поэтому, говоря о темпах восстановительного подъема, не вполне корректно сравнивать уровень осени 2008 г. с уровнем III квартала 1998 г. (точки E и C на рис. 4). Правильнее, по нашему мнению, в качестве нижней точки трансформационного спада рассматривать уровень выпуска, соответствующий рубежу 1996–1997 гг. Другими словами, при обсуждении характеристик сравнительно долгосрочного периода восстановительного роста следует элиминировать влияние более краткосрочных событий – конъюнктурного спада, предшествовавшего кризису 1998 г., и последовавшего за ним вторичного восстановительного подъема. Как показывает рис. 4, в этом случае оценки среднегодовых темпов восстановительного роста будут менее высокими – 5,7% в среднем за год, т. е. на 1,6 п. п. меньше.

Январь 1995 г. = 100%

Рис. 4. Компонента тренда и конъюнктуры индекса
промышленного производства и ее поворотные точки:

A – зима 1996–1996 гг.;

B – конец 1997 г.;

C – август–сентябрь 1998 г.;

D – конец 1999 г.;

E – середина 2008 г.;

F – нижняя точка спада (пока не достигнута)

Источник: данные Института экономики РАН и Института информационного развития ГУ ВШЭ.

Кроме того, совокупная факторная производительность может рассматриваться не только как мера интенсивности экономического роста, но и как мера нашего незнания его причин. В самом деле, если интенсивный рост выпуска был в основном обусловлен не динамикой капитала и труда, даже и с учетом поправок на степень их загрузки, а неким «остатком», то чем же он может быть объяснен?

Как мы уже видели, начавшийся в конце 1998 г. экономический подъем в значительной мере был обусловлен ростом совокупной факторной производительности. Хорошо ли это? С одной стороны, это хорошо: интенсивный экономический подъем, сопровождающийся быстрым ростом производительности факторов, – это именно то, к чему мы должны стремиться. Но, с другой стороны, это же означает, что мы не знаем конкретные источники нашего экономического подъема. Если совокупная факторная производительность рассчитывается как остаток при декомпозиции темпов прироста выпуска, не объясняемый изменениями факторов производства, то, приписывая основную долю темпов прироста выпуска этому остатку, мы признаемся в собственном незнании. Незнании подлинных факторов экономического подъема, о которых можем только догадываться. К тому же этот остаток включает в себя и все погрешности измерения динамики выпуска, объемов используемых капитала и труда.

Конечно, у нас есть гипотезы об относительной важности тех или иных факторов, но эти рассуждения далеко не всегда могут быть подкреплены аргументацией, опирающейся на строгие количественные оценки. Такие рассуждения не могут гарантировать и того, что мы учитываем все возможные факторы и что какие-либо содержательно важные обстоятельства не остались за пределами нашей модели. Хотя мы способны «задним числом» бойко объяснять ход и причины любых экономических событий, убеждая себя и других в собственной компетентности, но многое ли мы можем спрогнозировать? Начавшийся кризис в очередной раз дал отрицательный ответ на этот вопрос. В будущем мы, несомненно, должны стремиться к тому, чтобы детализировать декомпозицию прироста выпуска, вычленяя дополнительные факторы.

Сейчас мы можем лишь утверждать, что в основе высоких темпов экономического роста завершившегося периода подъема в значительной мере лежали факторы, имеющие трансформационную природу и специфичные для периода восстановительного роста.

Обычно, говоря о факторах роста российской экономики в 1998–2008 гг., упоминают девальвацию рубля и повышение цен на энергоносители, которое началось во второй половине 1999 г. Эти факторы, несомненно, позволили отечественным производителям потеснить импорт на внутреннем рынке, разрешить острейший бюджетный кризис, повысить собираемость налогов, избавиться от неплатежей, бартера, денежных суррогатов, поднять уровень монетизации экономики. Начавшийся рост обеспечивался в первую очередь загрузкой уже имев­шихся мощностей в той мере, в какой они могли быть использованы для выпуска продукции, удовлетворявшей спрос. Кроме того, пользуясь открытостью экономики, бизнес стал наращивать инвестиции, прежде всего в наиболее эффективные проекты, добиваясь сравнительно высокой отдачи вложений. При этом началось освоение более эффективных технологий и методов организации производства, многие из которых были импортированы. Можно говорить о восстановлении производственного потенциала в ряде энергетических и добывающих секторов промышленности. Быстро развивались некоторые ранее отсталые или вновь создаваемые отрасли, например телекоммуникации, сектор информационных технологий, финансовые услуги, пищевая промышленность. Торговые сети пришли на смену небольшим магазинам и мелкооптовым рынкам. Тем самым удалось снять самый доступный и наименее капиталоемкий слой «нововведений для себя», основанных на заимствованиях. Важную роль в этом процессе сыграли прямые иностранные инвестиции. Привлечение ресурсов из-за рубежа обеспечило реализацию крупных инвестиционных проектов и увеличение оборотных средств для российского бизнеса. В мировой экономике с 2001 г. также происходило смягчение денежных ограничений, удешевлявшее кредиты и займы, побуждавшие к росту расходов. Если в 2008 г. это стало одним из факторов кризиса, то в самом начале века в большинстве стран, особенно с переходной экономикой, дешевый и доступный кредит считался важным условием экономического развития. Так мы можем представить себе качественное содержание роста СФП в восстановительной фазе переходного периода.

2. Исчерпание потенциала
восстановительного роста

Потенциал восстановительного роста после колоссального трансформационного спада хотя и велик, но не бесконечен. По всей видимости, он либо уже исчерпан, либо близок к исчерпанию. Влияние девальвации 1998 г. окончилось не позднее 2000–2001 гг. Рост цен на нефть и газ завершился в 2008 г. В будущем нефть и газ, по-видимому, снова подорожают, спрос на них, скорее всего, будет расти, равно как и издержки на разведку и добычу. Но вряд ли при этом, как прежде, повысятся темпы роста экономики, для которой это обстоятельство может оказаться даже во вред, убивая мотивы к структурной перестройке и развитию более перспективных наукоемких и креативных отраслей. Затем цены могут вновь внезапно снизиться, причем, как показал опыт 2008 г., наши возможности стабилизировать ситуацию на сырьевых рынках крайне ограничены.

Примерно с 2003 г. стала снижаться активность бизнеса в силу обострения его взаимоотношений с властью. Ухудшился деловой климат, и с тех пор, несмотря на многочисленные проявления готовности обеих сторон идти навстречу друг другу, не произошло реального улучшения обстановки, которая вы­разилась бы в повышении горизонта стратегического мышления предпринимателей, их уверенности в перспективе. Это не позволило в полной мере использовать для роста и модернизации ренту от благоприятных условий внешней торговли и резервы повышения монетизации до уровня, нормального для рыночной экономики. Снизился потолок увеличения денежного предложения, выше которого оно приводило к усилению инфляции. Не является случайным то, что с 1998 до 2003 г. инфляция снизилась с 84 до 12% годовых, а в 2004–2005 гг. она застыла на уровне 11–12%, затем достигла минимума в 2006 г. (9%, единственный с 1992 г. случай однозначной инфляции), чтобы в 2007 г. снова подскочить до 12%. Кризис мы встретили с высокой инфляцией (13% в 2008 г.), что усугубило его трудности для банков и реального сектора экономики, сделав ставку процента по кредитам непомерной для большинства предприятий. Существовавшую все эти годы модель банковского кредитования, в основе которой лежала отрицательная в реальном выражении ставка по депозитам, ныне приходится отвергнуть, поскольку она постоянно грозит набегом вкладчиков на банки и стимулирует долларизацию. Если кризис избавит нас от такой модели, то это будет благом. Вся банковская система должна, наконец, начать работать в об­ласти положительных в реальном выражении ставок, и это является условием ее устойчивости.

При обсуждении перспектив экономического роста следует отметить, что возможности увеличения доли накопления в экономике России будут ограничены по целому ряду причин. Во-первых, частный бизнес предпочитает избегать долгосрочных инвестиций, поскольку рассматривает их как чрезмерно рискованные. Во-вторых, ограничения на темпы экономического роста обусловлены ожидаемым сокращением численности трудоспособного населения. Инвестиции в объекты, предполагающие рост выпуска за счет увеличения объема применяемых факторов производства, как правило, придется исключать, даже при использовании государственных капиталовложений пониженной эффективности. Это актуализирует проблему перераспределения ресурсов в пользу новых и более эффективных предприятий, хотя до сих пор мы сталкивались с объективными трудностями вывода с рынков малоэффективных предприятий. Привлечение дополнительных резервов труда предполагает активизацию трудовой миграции, что имеет свои социальные и политические ограничения. Уже в настоящее время трудовая миграция является важным каналом, обеспечивающим предложение неквалифицированного и малоквалифицированного труда на российском рынке труда. В противном случае миллионы рабочих мест в строительстве, торговле, на транспорте, в коммунальном хозяйстве, в секторе личных услуг оказались бы незаполненными, что отрицательно сказалось бы и на доходах россиян. В ближайшие десятилетия демографические тенденции делают трудовую миграцию критически важным фактором не только экономического роста, но и вообще обеспечения функционирования российской экономики. Пока же импульсивные действия властей, которые в связи с кризисом пытаются решить некоторые текущие проблемы за счет ограничения трудовой миграции, выглядят стратегически недальновидными.

Что касается модернизации на основе внедрения передовых зарубежных технологий, то у нас для этого есть большие возможности. Надо только заметить, что наиболее доступный для освоения слой уже снят, а потому необходимо переходить к комплексным, гораздо более капиталоемким и рискованным проектам, причем не требующим дополнительной рабочей силы. Для поддержки таких проектов могут понадобиться усилия государства, в том числе по страхованию рисков и налоговому стимулированию. Ориентация государственной политики на поддержку не столько создания инноваций, сколько заимствования лучших технологий и их освоения предприятиями, в этот период представляется наиболее эффективной[13].

Темпы экономического спада осенью 2008 г. превзошли темпы падения выпуска зимой 1993–1994 гг., т. е. в период кульминации трансформационного спада. Принято считать, что нынешний спад в российской экономике обусловлен последствиями мирового финансового кризиса. Однако анализ краткосрочных тенденций российской экономической динамики с использованием данных в помесячном выражении определенно показывает, что резкое ухудшение произошло еще зимой 2007–2008 гг. Экономический подъем сначала замедлился, а к середине 2008 г. совсем прекратился (см. рис. 5). В эти же сроки произошло ухудшение тенденций многих других показателей, в частности прекращение роста инвестиций в основной капитал, которые до этого длительное время увеличивались двузначными темпами в годовом исчислении (см. табл. 1). Таким об­разом, резкий спад осенью 2008 г. наложился на эту первую волну уже произошедшего ухудшения тенденций российской экономической динамики. Очевидно, что мировой финансовый кризис может быть причиной лишь второй (осенней) волны ухудшения тенденций, но никак не первой, которая обусловлена внутренними причинами.

То обстоятельство, что явное замедление экономического роста имело место уже зимой 2007–2008 гг., т. е. еще при высоких (и растущих) ценах на продукцию российского экспорта, заставляет предположить, что потенциал экономического подъема уже тогда был близок к исчерпанию. Тот факт, что российский кризис начался до мирового, позволяет предположить, что в его основе лежали внутренние, российские экономические проблемы, накопившиеся за предшествующий период времени. «Наш» спад в конце 2008 г. оказался более глубоким, чем в экономиках развитых стран, в частности в экономике США, яв­ляющейся эпицентром мирового кризиса (см. рис. 6). Ускорение инфляции во второй половине 2007 г. в России было гораздо более сильным, чем в тех странах, в которых оно началось. Если экономика гипертрофированно реагирует на внешние шоки то, видимо, что-то неладно в самой этой экономике.

Таким образом, те факторы, которые обеспечили высокие темпы роста выпуска и производительности на протяжении прошедшего десятилетия, едва ли могут быть основой дальнейшего экономического подъема. Безусловно, повы­шение цен на нефть и газ, увеличение инвестиций смогут и впредь содействовать развитию российской экономики. Но, по всей видимости, прежние темпы окажутся недоступны, по крайней мере, без серьезных изменений в институтах и в условиях ведения бизнеса. При этом лишь «находящихся на слуху» институциональных мер для достижения темпов роста ВВП в 5–7% в среднесрочной перспективе будет недостаточно. Российская экономика должна перейти на рельсы роста, основанного на качественных изменениях факторов производ­ства – в первую очередь человеческого капитала.

3. Производительность
должна расти быстрее

Восстановительный рост 1998–2008 гг., как было показано, в основном только компенсировал трансформационный спад 1990-х гг. Правда, российская экономика при этом претерпела серьезные структурные изменения, став экономикой рыночной, и тем самым обрела перспективу развития. Тем не менее возможности, заложенные в новых для нас институтах частной собственности, свободного рынка, конкуренции и др., были использованы не полностью. Подъем осуществлялся на старой технологической базе и во многом за счет благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры. Новый кризис поставил Россию перед новыми угрозами.

Каких результатов можно будет достичь за посткризисное десятилетие, ориентировочно заканчивающееся в 2020 г.? Демографические прогнозы[14] оп­ределенно показывают перспективы значительного сокращения трудовых ре­сурсов. Согласно оценкам уменьшения населения в трудоспособном возрасте, учитывающим положительный миграционный прирост, население уменьшится к 2017 г. на 9,7 млн. человек по сравнению с 2006 г. В среднем за год оно сокращается примерно на 1,0%. При нулевой миграции сокращение населения в трудоспособном возрасте составило бы 11,5 млн. человек, или в среднем 1,2% в год. Темпы роста основных фондов даже и в годы интенсивного подъема были невысоки, а в условиях кризиса, по-видимому, они будут еще ниже, поскольку финансовые ресурсы в посткризисный период наверняка будут менее доступны.

В этих условиях поддержание темпов прироста производительности труда на уровне последних лет (который, по официальной оценке, за 2003–2006 гг. составил 6,4% в годовом исчислении) приведет к среднегодовому темпу прироста выпуска лишь на 5,4% против 7,3% в предшествующее десятилетие. Для достижения же прежних темпов экономического роста необходимо обеспечить среднегодовой рост производительности труда на 8,3%. Такие темпы, как мы видели, не достигались ни разу даже на протяжении прошедшего десятилетнего периода роста при особо благоприятных внешних обстоятельствах. Будущий же рост едва ли может быть обеспечен источниками, доступными в прошедшее де­сятилетие.

Более того, нам следует ожидать, что темпы роста производительности труда будут ниже, чем они были раньше. Ведь официальная оценка в 6,4% со­ответствует сравнительно короткому периоду 2003–2006 гг., на протяжении которого наблюдалось резкое улучшение условий внешнеэкономической деятельности. Если же рассматривать весь период десятилетнего подъема, то росту ВВП на 7,3% при росте численности занятых на 2,2% соответствует рост производительности труда примерно на 5,1%. В случае сохранения этих темпов мы можем ожидать роста ВВП в лучшем случае на 4,1% за год. Если же учесть, что на эти оценки повлияли и особо высокие темпы вторичного восстановительного подъема после конъюнктурного спада 1998 г., то, как было показано выше, их следует уменьшить еще на 1,6 п. п. Поэтому темпы экономического роста, превышающие 2,5% за год, возможны только при существенном увеличении роста производительности.

Нельзя сказать, что более высокие темпы роста производительности труда в принципе недостижимы. Оценки Японского центра производительности для социально-экономического развития, построенные для переходных и развивающихся стран, дают показатели роста производительности труда, основанные на данных Всемирного банка (см. табл. 3).

Источник: [International Comparison of Labor Productivity, 2008].

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8