Алессандро Верри: недоверие — «ласточка истины»

Алессандро Верри (1741—1816), человек по натуре беспокойный и критически настроенный, нашел наилучшее применение своим качествам в литературе. Из множества его статей в «Кафе» наиболее известна «Отказ нотариусу в Академии Круска». В ней автор

Алессандро Верри 765

восстает против формальной чистоты языка, в пользу непосредственной выразительности: «Английские мыслители пишут с большой заботой о порядке; французы — энергичными и краткими оборотами, показывая мысль в свободном полете; и те и другие не вводят закона, ограничивающего развитие идей; не жертвуют гением ради метода, насыщенностью стиля — ради стерильности. А мы, наоборот, кажется, имеем в наших сочинениях что-то робкое, искусственное. Кто из итальянцев смог бы писать в стиле «Духа законов»?» Критикуя прошлое, Алессандро Верри не обманывается мифом «света». «Человек, — пишет он, — прилагает усилия, чтобы вскарабкаться на утес истины; шатаясь, иногда добирается до ее вершины и резвится там, наверху, как ребенок. Мы уважаем нашу культуру, утешаемся тем, что вышли из гражданского варварства, еще более пагубного, чем дикость; стараемся как можно позднее вновь впасть в новое варварство, но мы скромны и всегда имеем в нашем мозгу клеточку, предназначенную для ласточки истины — сомнения... И знаешь, почему? Потому что причина ошибок всегда — в нас самих... Не стоит удивляться нашему долгому бреду: мы сотворены с самыми разнообразными формами обольщений; ничего другого не остается, как постараться, чтобы они были краткими, редкими и не слишком жестокими».

С прекращением издания «Кафе», Алессандро Верри переехал из Рима в Париж (вместе с Беккариа), а затем — в Лондон. Большой интерес представляет переписка братьев Алессандро и Пьетро Верри. В ней мы находим портрет общества XVIII в., культурного, эстетического и политического характера. Вот, например, письмо Алессандро брату Пьетро из Лондона 21 декабря 1766 г. Оно полно типичных для Просвещения тем: восхищение Англией, духом терпимости. «Здесь уже никто не говорит о религии. В Париже это происходит столь часто, что нагоняет тоску... В Париже огромнейший энтузиазм по отношению к философии, жар души следовать ее истинам — это порождает столкновения и бурные волнения, в них развиваются и проявляются великие качества, великий человек становится величайшим; во всем виден огонь философии, все возвышенно, страсти контрастны и гибки. А в Лондоне что может взволновать кровь? Вы не хотите ничему верить? Вы господин себе. Хотите немножко верить? Ваше право. Хотите верить определенным образом? Поступайте, как вам угодно. Хотите организовать секту? Пожалуйста. Хотите сказать, что король... — Вы абсолютно свободны в вашем выборе. Мой слуга говорит это по сто раз в день».

766 Развитие просветительского разума

Здесь Алессандро Верри признается: «Когда я в Милане, мне так хочется повозмущаться сенатом, магистратами и т. д., но в Лондоне у меня нет никакого желания делать это». Терпимость в правовых отношениях англичан вызывает и восхищение: «Терпимость к мнениям, о которой так кричат философы, здесь — достояние всех, даже грузчиков, и достигает своего апогея в правительстве. Любой англичанин знает эту, в других местах недостижимую, но здесь тривиальнейшую истину: чтобы быть свободным, гражданин должен подчиняться не человеку, а закону; поэтому каждый англичанин говорит: «Мой господин — закон»; и, чтобы узнать, допустимо то или иное действие, он выясняет, есть ли закон, который бы его запрещал. Если такого закона нет, он заключает, что действие разрешено, и это является системой. Эти две кардинальные и важнейшие максимы здесь имеют всеобщее распространение. Из них вытекает много других истин, которые здесь также носят общий характер. Я уж не говорю о заслуживающих особого внимания политике и торговле».

Позднее Пьетро Верри в письме младшему брату Алессандро от 9 февраля 1767 г. пишет о неизбежности триумфа гражданских свобод и философии, он предсказывает осуществление мечты Платона: «Сила государства на сегодняшний день определяется его военной мощью; последняя пропорциональна денежной массе; та, в свою очередь, — торговле; а эта — гражданской свободе. Следовательно: или ослабнуть и быть подавленным внешними силами, или же дать гражданскую свободу народам — вот альтернатива, перед которой находятся европейские государства. Большой вклад в это изменение должна внести философия; в народные массы она проникает в виде проблесков, но когда достигнет зрелости будущее поколение, философы не только не принесут человечеству нечаянного зла, но и установят границы, чтобы оно не совершалось в будущем... все зависит от развития разума». Миланская школа заслужила похвалу Вольтера («Она делает большие успехи»). Пьетро Верри 10 апреля 1767 г. написал: «Я всегда буду считать Д'Аламбера, Вольтера, Гельвеция, Руссо и Дэвида Юма людьми высшего порядка, память о которых останется в веках».

Чезаре Беккариа: против пыток и смертной казни

Кроме братьев Верри к миланским просветителям с мировой известностью относится также Чезаре Беккариа (1738—1794). Его

Чезаре Беккариа 767

сочинение «О преступлениях и наказаниях» (1764) переводилось на разные языки, комментировалось и обсуждалось по всей Европе. Беккариа обратился к жгучей проблеме пыток и смертной казни. «Факт преступления или определен, или не определен; если определен, для наказания достаточно стабильного закона и пытки не нужны, поскольку нет нужды в признании самого обвиняемого; если же факт не установлен, то нельзя мучить невиновного, потому что, согласно закону, невиновен человек, преступление которого не доказано».

Еще более важными были его аргументы против смертной казни. Беккариа исходит из принципа: человек — это личность, а не вещь; люди объединяются в общество на основе договора ради защиты и безопасности; преступления — ущерб обществу в том смысле, что они угражают его безопасности; наказания законны только тогда, когда они препятствуют новым бедам, новому страху и опасности. На основании этих принципов миланский просветитель заключил, что предпочтительнее предупреждать преступления, чем угрожать смертной казнью. Если предупрежденные меры оказались недостаточными и совершено преступление, соразмерное наказание должно последовать немедленно, без каких бы то ни было проволочек.

Смертная казнь, по мнению Беккариа, неприемлема по трем причинам Никто не имеет права лишать жизни и тем более отдавать жизнь на произвол судьи; жизнь — высшее благо, и ее насильственное прекращение не входит в компетенцию общественного договора. Многовековой опыт говорит, что пытки и смертная казнь не устрашает никого и никого еще не удержали от нанесения обществу ущерба; напротив, пример человека, в течение длительного времени лишенного свободы и вынужденного тяжко трудиться, удерживает от совершения преступлений, так как открывает перспективу более мучительную, чем смерть, которая, хотя и насильственна, но мгновенна. Наконец, смерть в соответствии с законом — противоречие по определению. Законы не могут запрещать убийство и одновременно предусматривать его в виде наказания: «Мне кажется абсурдным, что законы как выражение общественной воли презирают и осуждают убийство, но сами допускают его и для отвращения граждан от убийства назначают убийство публичное». Несмотря на эти три аргумента, Беккариа признает, что, по крайней мере, в одном случае смертная казнь неизбежна: когда обвиняемый обладает такими связями, что может угрожать обществу, даже находясь в заточении: «Смерть некоторых граждан необходима, когда нация теряет свою свободу, или в период анархии, когда беспорядки занимают

768 Развитие просветительского разума

место законов». Беккариа воспроизводит старую логику оправдания убийства тирана.

Беккария (тексты)

Против смертной казни

Пытка есть жестокость, освященная практикой большей части наций, тем не менее, в процессе пыток продолжают выбивать признание в совершении преступления. Загоняя в ловушку противоречий, устанавливают соучастников, под видом очищения от позора бесчестия обвиняемому вменяют преступления, к которым он мог быть причастен, но обвинение в которых ему не предъявлено.

Человек не может быть назван преступником, пока это не определено судебным решением. А общество не может лишить его своей защиты, пока решительно не выяснено, что человек нарушил соглашения, им же принятые. Каково же это право, если не право силы, которое уполномачивает судью назначить наказание гражданину при наличии сомнений в том, преступник ли он? Дилемма не нова: факт преступления установлен или не установлен. Если установлен, то не нужно иных мер наказания, чем устанавливаемые законом, тогда бесполезны пытки, поскольку нет надобности в признании преступника. Если факт не установлен, то невиновного тем более нельзя пытать, поскольку, согласно закону, он есть человек, преступления которого не доказаны.

Какова политическая цель наказаний? — Устрашение, дабы другим не повадно. Так как же мы назовем секретные приватные бойни, используемые тиранией для пыток над виновными и невиновными? Важно, чтобы ни одно из явных преступлений не осталось безнаказанным. Не так важно знать, кто совершил преступление, а кто остался в тени. Если зло уже совершено, его нельзя исправить, общество не в состоянии вернуть необратимое. Зло опасно влияет на окружающих, когда оно безнаказанно. Все же большее число граждан уважают законы из страха или из законопослушия, поэтому риск замучить невиновного намного больше, поэтому больше и вероятность, что человека при равных условиях будут скорее уважать, чем презирать.

Чезаре Беккариа (тексты} 769

Неаполитанское Просвещение

Антонио Дженовези: первый итальянский профессор политической экономии

Во второй половине XVIII в. в Неаполе наиболее важные реформы осуществляются под управлением министра Бернардо Тануччи (в период несовершеннолетия короля Фердинанда IV Бурбона, и после изгнания иезуитов в 1767 г). Значительно обновился Неаполитанский университет, где расширились естественно-научные дисциплины, а также изучение права и экономики. Именно в Неаполитанском университете начал преподавать аббат Антонио Дженовези, который в этом же университете слушал лекции Джамбаттиста Вико.

Антонио Дженовези родился в Кастильоне, в провинции Салерно, в 1713 г. (умер в Неаполе в 1769 г.). Ученик Вико, в 1748 г. он написал «Начала теологии» о различии между церковной и светской властью. В них утверждается, что непогрешимость церкви ограничена вопросами веры. Несогласный с антицерковным поведением

Антонио Дженовези 773

просветителей (бесполезно пытаться «изгнать Божественное и религию, если весь человеческий род, вся природа хочет этого, и не по капризу, а по чувству самой природы»), Дженовези твердо убежден, что свобода и независимость разума необходимы для общественного прогресса. Занимаясь метафизическими и этическими проблемами, он понял, что новой наукой, полезной для целей прогресса, станет политическая экономия.

Возглавив первую в Европе кафедру политической экономии в Неаполитанском университете, созданную специально для него, он стал изучать возможности регулирования экономических отношений с помощью законов разума. 4 ноября 1754 г. Дженовези прочел вступительную лекцию. «Огромная толпа слушателей окружила кафедру. Интерес изо дня в день, из месяца в месяц рос, как и число людей, приобретавших книги по политической экономии. Книгопродавцы не успевали заказывать их из-за границы» (Ф. Вентури). Экономическая теория Дженовези затрагивала суть проблемы, заостренной на природе цивилизации и культуры, потребностей роста производительности труда и потребления. «Было бы хорошо, — пишет Дженовези в «Основах коммерции», — чтобы не только люди науки и искусства, но и крестьяне и женщины знали бы кое-что о культуре. Это: 1) Культура комерческих отношений ведет к расширению цивилизации. 2) Экономически она упорядочила бы быт большей части семей; 3) интеллектуально организовала бы многих людей для лучшего употребления талантов, которыми их наградил Господь; 4) усовершенствовала бы искусства, сделала бы их более свободными и более распространенными».

Дженовези чувствовал себя воспитателем народа, скорбя, что большинство преподавателей — обманщики и воры и лишь немногие — справедливы и знающи. В качестве модели он приводил англичан, изобретательных и отважных, противопоставляя их испанцам, вялым и тщеславным. Он советовал ученым положить конец словопрениям и обратиться к культуре и делу, занявшись, к примеру, механикой или сельским хозяйством. Дженовези настаивает на бесполезности любого исследования того, что выше нас, обращая сарказм против метафизиков и диалектиков, «Дон-Кихотов от науки». Ему представляются «пространными и неопределенными» гипотезы Декарта, а идеи Ньютона Бэкона, Галилея, Локка — «доказанными опытом или разумом».

774 Развитие просветительского разума

Его интерес обращен не столько к субстанциям и сущностям, сколько «к нашим обычаям и потребностям» («Люди представляют собой скорее то, что они получили от воспитания, нежели то, что от рождения»). Дженовези — против теории Руссо. Науки и искусства, констатирует он, — «дети потребностей». «Если наш философ [Руссо] называет потребности пороками и преступлениями, он жесток; если считает, что не нужно думать об их удовлетворении, он несправедлив; если верит, что можно свести науки и искусства только к пользе, удалив из них всю красоту, он груб; если же хочет исправить ложь, просочившуюся в них из-за непреодолимых пороков человеческой натуры, он философ». В «Лекциях по коммерции» (1765—1767) Дженовези отмечает «слишком большое число адвокатов, врачей, церковных лиц, собственников-абсентистов, слишком много живущих на ренту бездельников. Предположим, число жителей Неаполитанского королевства — четыре миллиона; сколько среди них тех, кого можно считать производителями? Около четверти». Дженовези — все в тех же «Уроках коммерции» — предлагает следующую альтернативу: «Нужно просвещать и помогать тем, кто работает, чтобы они увеличивали доход быстрыми темпами и усердным трудом»; кроме того, нужно «довести до совершенства механику, удивительную помощницу искусств». В «Лекциях» исследуется также феномен денежного обращения, общественного кредита, инфляции, денег, предоставленных взаймы под проценты; при изучении всех этих вопросов Дженовези продемонстрировал яркую способность рационализировать проблемы, ставшие предметом европейских дискуссий. «Лекции» были вскоре переведены на немецкий, испанский и французский языки; один венецианский просветитель, назвал его «самым славным гением Италии». Другие работы Дженовези: «Философские раздумья о религии и морали» (1758), «Логика» (1766), «Метафизические науки» (1766), «Дицеозина, или Наука о справедливом и честном» (1776).

Фердинандо Галиани: автор трактата «О деньгах»

Близок к Дженовези по обсуждаемым проблемам Фердинандо Галиани. Он родился в Кьети в 1728 г. и умер в Неаполе в 1787 г. Его воспитанием занимался дядя, монсиньор Челестино. «Будучи открыт влиянию, просветительские схемы он дополнил живым чувством истории Вико и Бартоломео Интьери». В возрасте 23-х лет он опубликовал трактат «О деньгах» (1751). Это сочинение в пяти

Гаэтано Фипанджери 775

книгах, где, среди прочего, критикуется меркантилистская доктрина, согласно которой богатство нации заключается во владении драгоценными металлами (к этой и другим идеям впоследствии неоднократно обращался в «Капитале» Карл Маркс).

В первой книге трактата Галиани обсуждает ценность вещей, которая, по его мнению, зависит прежде всего от их пользы и редкостности, а также от количества и качества труда и времени, затраченного на их производство. Ценность, по Галиани, это «соотношение между владением одной вещью и владением другой согласно представлениям человека». Другие книги трактата касаются различных видов обращения денег, их подделки, импорта и экспорта и т. д. Идеи Галиани о денежном обращении весьма интересны; их движение и рост соотносятся с сельскохозяйственной продукцией, промышленным производством и числом населения.

В 1759 г. Галиани послан Карлом III в Париж в качестве секретаря неаполитанского посольства. В Париже, благодаря своим блестящим манерам и остроумию, он оказался в высшем свете. Его связывала дружба с выдающимися представителями французского Просвещения, среди которых — Дидро. До нас дошла его интереснейшая переписка с французскими просветителями.

Гаэтано Филанджери: разумные и универсальные законы должны учитывать состояние нации

Другая выдающаяся фигура неаполитанского Просвещения — Гаэтано Филанджери (1752—1788). Прервав военную карьеру, он посвятил себя занятиям под руководством епископа Тривентского, Николы де Лука. В 1774 г., уже будучи адвокатом, написал «Политические размышления о последнем государственном законе, касающемся управления органами юстиции». В своем сочинении Филанджери присоединяется к защитникам права, полагая, что гражданская свобода опирается на законы, а не на суждения тех, кто их интерпретирует. Вскоре, однако, Филанджери оставил адвокатуру, занявшись наукой. Его «Наука законодательства» (1780—1783), в четырех частях, имела большой успех. Бенджамин Франклин познакомил с ней Америку, а позже Бенджамин Констант написал к ней комментарии.

Основа законодательства — спокойствие и защита граждан; цель — счастье. Законы — разумные и универсальные, и, следовательно, общие для всех наций — нельзя применять без уче-

776 Развитие просветительского разума

та «состояния нации, которая их принимает». Противник феодальных и церковных привилегий и деспотизма, Филанджери считал, что законы должны способствовать увеличению населения, предупреждать обнищание и порчу нравов. Постоянному войску следует предпочесть народную армию. «Промышленность, торговля, предметы роскоши, искусство... раньше ослаблявшие государство... сегодня являются наиболее крепкой опорой процветания народов». Находясь под влиянием Беккариа в том, что касается реформы судопроизводства, Филанджери уделял большое внимание проблемам воспитания, которое он хотел бы видеть «общественным, универсальным, а не рутинным». Нужны «трудолюбивые и изобретательные граждане в мирное время; стойкие защитники во время войны; хорошие супруги и прекрасные отцы, исполненные чувством уважения к законам и собственного достоинства». Соединявшая идеи Монтескье, Гельвеция и Руссо, «Наука законодательства» Филанджери сегодня представляет собой выразительный документ реформистских устремлений Италии XVIII в.

В заключении «Критики практического разума» Кант писал: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне».

Сочинения Канта

Обширная литературная продукция Канта обычно делится на два раздела — докритический и критический. Серия докритических работ заканчивается диссертацией 1770 г., с 1781 г. вызревает доктрина критицизма. Докритический период представляют следующие работы.

1746 «Мысли об истинной оценке живых сил»

1755 «Всеобщая естественная история и теория неба»

1755 Диссертация «De igne» («Об огне»)

1755 «Principiorum primorum cognitionis metaphysicae nova delucidatio» («Новое освещение первых принципов метафизического познания»)

Жизненный путь и сочинения Конто 781

1756 «О причинах землетрясений»

1756 «Теория ветров»

1756 «Физическая монадология»

1757 «План лекций по физической географии»

1759 «Опыт некоторых рассуждений об оптимизме»

1762 «Ложное мудрствование в четырех фигурах силлогизма»

1763 «Единственно возможное основание для доказательства бытия Бога»

1763 «Опыт введения в философию понятия отрицательных величин»

1764 «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного»

1764 «Исследование степени ясности принципов естественной теологии и морали»

1765 «Уведомление о расписании лекций на зимнее полугодие 1765/1766 годов»

1766 «Грезы духовидца, поясненные грезами метафизика»

1770 Диссертация «О форме и принципах чувственного и интеллигибельного миров».

Сочинения критического периода:

1781 «Критика чистого разума»

1783 «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука»

1784 «Идеи всеобщей истории во всемирно-гражданском плане»

1784 «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?»

1785 «Основы метафизики нравственности»

1786 «Метафизические начала естествознания»

1788 «Критика практического разума»

1790 «Критика способности суждения»

1793 «Религия в пределах только разума»

1795 «К вечному миру»

1797 «Метафизика нравов»

1798 «Спор факультетов»

1802 «Физическая география»

1803 «О педагогике»

Духовная перспектива докритического периода

«Мне суждено было влюбиться в метафизику». Так определил свое призвание Кант. Была ли это история счастливой любви? Ведь

782 Иммануил Кант

Жизненный путь и сочинения Конто 785

«Великий свет» 1769 г. и Диссертация 1770 г.

1769 год стал для Канта годом так называемой новой «коперниканской революции» в преодолении рационализма и эмпиризма, догматизма и скептицизма. Революцией в познании обычно называется радикальное переосмысление всей философской проблематики. На конкурс по кафедре логики и метафизики в 1770 году Кант подготовил диссертацию De mundi sensibilis atque intelligibilis forma et principiis («О форме и принципах чувственного и интеллигибельного миров»). Здесь мы находим пропедевтику к метафизике, понятой как наука о принципах чистого разума. Кант устанавливает разницу между познанием чувственного и познанием умопостигаемого. Первая обязана воспринимающей чувственности субъекта, аффекты которого свидетельствуют о существовании объекта. В чувственном познании вещи явлены — uti apparent, а не sicuti sunt, то есть так, как они являются субъекту, а не каковы сами по себе. Это видно из греческого глагола phainesthai (являться) в значении меры проявленности вещи, отсюда термин феномен.

Умом, как правило, постигают нечто, необнаружимое чувствами. Схваченное интеллектом — это ноумены, дающие представление о вещах, как они есть (sicuti sunt) сами по себе (ноумен — от греческого noein — размышлять). Интеллекту мы обязаны такими понятиями как возможность, существование, необходимость (о чем чувства молчат), на этих понятиях основана метафизика. Чувственное познание интуитивно, поскольку непосредственно. Но ведь все чувственное проявлено во времени и пространстве. Так что же такое пространство и время? Ясно, что это не вещная реальность (ведь ньютонианец Кларк назвал их Божественными атрибутами). Это и не просто отношения между телами, как полагал Лейбниц. Пространство и время — формы чувственности, структурные условия переживания мира, нашей воспринимающей способности. Значит, не субъект примеряется к объекту, чтобы познать его, а наоборот, объект (предмет) соразмеряется с субъектом. Это стало новым источником света, прозрением и великой интуицией Канта, движущей идеей его «Критики чистого разума».

786 Иммануил Кант

«Критика чистого разума»

Кант предполагал справиться со всеми проблемами быстро, казалось, «великий свет» и впрямь все прояснит. Но понадобилось целых двенадцать лет неустанных трудов, чтобы «Критика чистого разума» увидела свет. Не сразу работа была понята и принята, и двумя годами позднее, в 1783 г. для облегчения понимания Кант опубликовал «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука». В 1787 г. вышло второе издание «Критики» с важными уточнениями. Канту удалось выяснить, что научное познание по природе есть не что иное, как априорный синтез, поэтому проблема состоит в выяснении оснований, делающих возможным этот синтез. Этого момента в Диссертации 1770 г. не было. От того, насколько обоснован априорный синтез, зависит фундамент математико-геометрических наук, физики, наконец, окончательный ответ на вопрос, возможна ли метафизика как наука, и если нет, то почему разум человеческий упорно преследуют метафизические проблемы.

Начнем с общего плана философии Канта. Научное познание интересуют суждения всеобщие и необходимые, дающие прирост знания. Каковы типы суждений, значимых для науки? Так возникает теория суждений. Суждение состоит из субъекта (А) и предиката (В).

Понятие, исполняющее роль предиката (В), может быть включено в понятие, играющее роль субъекта (А), а значит, в анализе может быть извлечено из А. В этом случае мы имеем аналитическое суждение, как, например: всякое тело протяженно (развернуто в пространстве). В самом деле, понятие «протяженность» — синоним понятия «телесность», и когда мы говорим о развертке тела, то лишь поясняем, что такое тело.

Понятие, представляющее предикат (В), может не быть включенным в понятие, представляющее субъект (А) , тогда перед нами синтетическое суждение, поскольку предикат присоединяет к субъекту нечто, в простом анализе необнаружимое. Например: всякое тело имеет вес — суждение синтетическое, ведь из понятия тела нельзя получить понятие веса. Вспомним, что, начиная с Аристотеля, отмечалось, что некоторые тела — земля, вода, например — тяжелы, а другие легки — например, воздух, огонь — по своей природе.

«Критика чистого разума» 787

Аналитическое суждение формулируется априорно, нет необходимости прибегать к опыту. Оно универсально и необходимо, но не прибавляет нового знания. Именно поэтому наука широко использует эти суждения для объяснения, но никогда не для обоснования своих положений. Априорное аналитическое суждение не типично для науки.

Синтетическое суждение, напротив, наращивает знание постольку, поскольку о субъекте сообщается нечто новое. Основываясь на опыте, мы чаще всего прибегаем к синтетическим суждениям, например, в экспериментальных науках. Хотя синтетические суждения продуктивны и обогащают знание, они не всеобщи и не необходимы: почти все они апостериорны, вытекают из опыта, поэтому не могут быть фундаментом науки. Впрочем, лишенные необходимости, они дают некоторые обобщения.

Теперь понятно, что основанием науки должны стать суждения третьего типа, объединяющие всеобщность и необходимость, априорных, с продуктивностью, апостериорных. Эти суждения получают название априорных синтетических. Все арифметические операции, к примеру, априорно синтетичны. Счет 5 + 7 = 12 не аналитичён: когда мы считаем на пальцах (или на счетах), интуиция подсказывает нам новое число в виде суммы. То же можно сказать и о геометрических суждениях. То, что кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая линия, является синтетической аксиомой, ибо в понятии прямой нет количественного аспекта, а есть только качественный. Понятие «кратчайшее» как качества целиком задано, оно не вытекает из анализа понятия «прямой линии». Помощь интуиции необходима для синтеза.

Сходна ситуация с такой физической аксиомой, которая устанавливает, что «при всех изменениях телесного мира количество материи остается неизменным». Она синтетична, ведь в понятие материи не входит неизменность, мыслимо лишь ее присутствие в пространстве, которое она наполняет собой. Все, что мы к этому добавляем, априорно. Прочие основоположения таковы же. Синтетическими априорными суждениями наполнена метафизика, разница лишь в степени обоснованности.

Мы прибыли к решающему вопросу: можно ли установить критерий обоснованности априорных синтетических суждений, из которых, как мы теперь знаем, состоит научное знание? Лишь при положительном ответе можно всерьез говорить о статусе знания, о

788 Иммануил Кант

законности его предметных сфер, о границах и горизонте, наконец, о ценности. Прежде чем перейти к ответам на эти вопросы, посмотрим, каково основание форм суждений.

Основание аналитических априорных суждений устанавливается без особых проблем: поскольку субъект и предикат равнозначны, эти суждения основываются на принципе тождества и принципе непротиворечия. В суждении «тело не протяженно» сразу очевидно противоречие, как если бы было сказано: «тело не есть тело» (ведь понятие телесности синонимично понятию протяженности).

В основании синтетических апостериорных суждений, очевидным образом, лежит опыт, по определению.

Напротив, априорные синтетические суждения не опираются ни на принцип тождества, ни на принцип непротиворечия, ведь между субъектом и предикатом нет равенства. В качестве априорных они не могут отсылать к опыту как своему основанию. Кроме того, они необходимы и всеобщи, а все, вытекающее из опыта, лишено этих регалий. Так что же такое это непостижимое X, на что опирается интеллект, ищущий вне понятия А некий предикат В, не теряя надежды найти его? Открытие этого инкогнито станет ядром кантианского критицизма.

«Коперниканская революция» Канта

Математика — не эмпирически, а априорно определяющая свой предмет наука — рождена греческим гением. Решительная трансформация сведений и неуверенных попыток древних египтян в упорядоченную систему знания стала настоящей революцией. «Источник света открылся тому, кто впервые доказал теорему о равнобедренном треугольнике (безразлично, был ли это Фалес или кто-то другой). Этот человек понял, что задача состоит не в исследовании того, что можно увидеть в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывающем свойства. Проблема в том, чтобы создать фигуру посредством того, что человек a priori — сообразно своим представлениям — доказал фактом построения. Получается, что геометрия родилась одновременно со счастливой идеей, что она, геометрия,— творение человеческого разума, зависит от него и только от него. Та же революция произошла в физике, когда обнаружилось, что разум находит в природе то, что сам ищет. «Ясность для всех естествоиспытателей пришла тогда, когда Галилей стал скатывать с наклонной плоскости шары с им самим избранной тяжестью,

«Критика чистого разума» 789

«Критка чистого разума» 795

Таблица суждений

Таблица категорий

I. Количество

1. Общие

2. Частные

3. Единичные

1. Единство

2. Множественность

3. Целокупность

II. Качество

1. Утвердительные

2. Отрицательные

3. Бесконечные

1. Реальность

2. Отрицание

3. Ограничение

III. Отношение

1. Категорические

2. Гипотетические

3. Разделительные

1. Присущность и самостоятельное существование (субстанция и акциденция)

2. Причинность и зависимость

3. Общение (взаимодействие активного и пассивного)

IV. Модальность

1. Проблематические

2. Ассерторические

3. Аподиктические

1. Возможность—невозможность

2. Существование—несуществование

3. Необходимость—случайность

ти. Однако, для удержания потенциальной мыслимости их следовало подчинить законам рассудка. Так субъект, улавливая в вещах пространственность и временную последовательность, концептуально упорядочивает их по законам своей мысли.

796 Иммануил Кант

Категории, или чистые понятия становятся условиями мыслимости данных в опыте предметов, явлений и событий также, как пространство и время — условиями чувственной воспринимаемости предметов интуиций. По Канту, есть два пути согласованной мыслимости опыта и работы понятий — либо опыт делает возможными понятия, либо, наоборот, понятия делают возможным опыт. Опыт не может породить категории (даже чистые интуиции, несмотря на чувственную природу, априорны, независимы от опыта). Остается, стало быть, второй путь самопорождения чистого разума (а опыта — из категорий). Рассудок с его категориями воплощает собой предельные основания любого опыта вообще. Кульминацией коперниканской революции стало понятие самосознания, к чему мы, наконец, подошли.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19