С целью вырастить новое поколение добродетельных и патриотичных граждан Французская революция создала первую в мире систему всеобщего образования. Образование стало рассматриваться как долг и главная задача нации. Считалось, что только всеобщее образование может обеспечить единство отечества и объединить граждан. Акценты были перемещены с изучения классики и гуманитарных наук на историю и патриотическое пение, а также (по крайней мере, в теории) на ручной труд и физическую культуру. В порыве обретенной национальной гордости народ хотел превратить свою столицу в центр мирового искусства. В 1793 г. бывший королевский дворец Лувр был преобразован в первый в истории национальный музей. Искусства, прежде всего музыка, больше не должны были служить лишь личным удовольствиям или религиозным чувствам. Они должны были пробуждать национальные чувства. Людей воодушевляла знаменитая патриотическая песня «Марсельеза» в обработке для любимых массами медных духовых инструментов. Национальные праздники задумывались как мощные действа, в которых сам народ не просто участвовал, но играл главную роль. Фестивали и школы также способствовали распространению французского языка по всей территории страны, включая области, где прежде пользовались почти исключительно местными наречиями - в Бретонии и Фламандии, в Басконии и Эльзасе, в Каталонии и Провансе.

До революции в университетах Франции уделяли больше внимания латыни, нежели французскому языку, и классическим авторам — нежели французским писателям. Новый национализм изменил и это. Пожалуй, никто не выразил эти новые чувства лучше, чем Максимилиан Робеспьер ( гг.) в «Отчете Национальному собранию о национальных празднествах» 18 флореаля 1794 г.:

«Да, эта прекрасная земля, на которой мы обитаем, создана для того, чтобы стать домом свободы и счастья... О, мое отечество, если бы волею судьбы мне довелось родиться в чужой и далекой стране, я бы беспрерывно молил небо о твоем процветании; меня трогали бы до слез повествования о твоих героях и твоих добродетелях; моя чуткая душа с неустанным восхищением следила бы за событиями твоей великой революции; я бы завидовал судьбе твоих граждан; я бы завидовал твоим представителям! Я француз, я один из твоих представителей!.. О, возвышенный народ! Прими в жертву все мое существо! Счастлив тот, кто родился в твоей гуще; и еще счастливее тот, кто может умереть за твое счастье».

Новый национализм и война. Французская революция, вначале провозгласившая всеобщий мир, вовлекла Францию и Европу в войну, более продолжительную и разрушительную, чем все, происходившие со времени религиозных войн. В вихрях этой войны исчезали государства, создавались новые связи, впервые повсюду забушевали национальные страсти — от Ирландии до Сербии и России, от Испании и Италии до Норвегии. Войны Французской республики как никогда ранее взывали к национальному сознанию и единству народа. 25 сентября 1792 г. Жорж Жак Дантон ( гг.) требовал:

«Франция должна стать нераздельным целым, она должна иметь единое представительство. Граждане Марселя должны соединить руки с гражданами Дюнкерка. Я требую смертной казни для кого бы то ни было, кто пожелает разрушить единство Франции, и предлагаю, чтобы Национальное собрание декретировало единство представительной и исполнительной власти как основу правления, которое намечается учредить. Не без трепета узнают австрийцы об этой священной гармонии; и тогда, клянусь вам, наши враги погибнут».

Казалось, такая страсть приносит плоды: недавно созданные республиканские армии нанесли поражение своим противникам. На полях битв торжествовали не монархи, а нация. Победа повернула Францию от лояльного монархизма 1789 г. к республиканскому национализму 1793 г., от мирного духа Просвещения XVIII в. к агрессивному динамизму современного национализма.

За первыми победами последовали поражения, тем более опасные, что им сопутствовали внутренние восстания. Среди того меньшинства, которое правило Францией, это вызвало непреклонную решимость собрать все силы для победы в войне и безжалостно ликвидировать любую оппозицию и раскол внутри страны. Террор спас республику, но не способствовал укреплению духа компромисса, соглашения и уважения к свободе в рамках закона в нарождавшемся французском национализме. Робеспьер считал подлинными гражданами только «искренних и добродетельных патриотов»; прочих же следовало заставить быть истинными детьми отчизны. Жан Поль Марат ( гг.) декларировал, что Франция, которой угрожает возврат к деспотизму королей, должна утвердить деспотизм свободы. Лишь диктатура добродетельных людей, посвятивших себя без остатка интересам всей нации и выражающих подлинную общую волю, может спасти отечество. Любая оппозиция такому руководству равносильна измене нации. Все должно быть принесено в жертву отчизне. Вся нация должна быть мобилизована, война должна стать национальной во всех ее аспектах. «Когда отечество в опасности, — объявил Дантон 2 сентября 1792 г., - никто не может отказаться служить ему, или он будет объявлен бесчестным предателем. Подлежит смертной казни каждый гражданин, отказавшийся стать в строй, и кто прямо или косвенно противодействует мерам общественной безопасности».

В XVIII в. в войнах участвовали небольшие военные силы и без особого напряжения. В 1793 г. Конвент поставил на службу нации все и вся, по крайней мере, в теории. Люди подлежали мобилизации, ремесленные изделия — реквизиции, писатели и деятели искусств должны были возбуждать народный энтузиазм. Эти усилия принесли плоды. Вторгнувшиеся во Францию армии были отброшены. Молодая французская нация была спасена. Но поскольку спасительницей была армия, она даже после того, как опасность миновала, осталась в национальном сознании как нечто выдающееся, чего не было в англоязычном мире. Французское национальное государство родилось в военной славе, какой страна не знала при самом могущественном из ее королей. «О, земля воителей! О, Франция! О, моя родина!» — обращался республиканский поэт к отчизне в 1797 г. Популярность армии способствовала восхождению к власти Наполеона Бонапарта ( гг.).

Наполеон. Наполеон взывал к новому французскому национализму, но сам националистом не был. Он завершил создание централизованного национального государства с единой системой законов, бюрократией и системой образования, но сделал это в духе просвещенных деспотов XVIII в. Он был готов использовать национальные устремления в той мере, в какой, по его представлениям, в этом нуждалась его система, не имея в действительности желания удовлетворять их. В определенной степени он поощрял национальные устремления Италии и Польши, однако это было продиктовано сиюминутными интересами его империи и династии.

Наполеон претендовал не на национальное государство, и даже не на расширенное национальное государство, но на возрождение империй Цезаря и Карла Великого. Его орудием был не народ, воодушевленный патриотизмом нового типа, а мощь государства — механизм, созданный князьями эпохи Возрождения и усовершенствованный абсолютными монархами. Наполеон потерпел поражение не только вследствие своих непомерных амбиций; его победила новая сила, которую наполеоновские войны вызвали к жизни за пределами Франции и которую Наполеон не осознал — национализм европейских народов, особенно немцев. Эти народы — немцы, итальянцы, испанцы, русские — восприняли национализм не от Французской революции, дух 1789 г. едва коснулся их; они стали националистами благодаря Наполеону, но этот национализм привел не к личной свободе, а к упоению коллективной силой.

III. Национализм и традиция

В странах, которые образуют современный Запад, национализм, возникший в XVIII в., веке Просвещения, был в первую очередь политическим движением, направленным на ограничение власти правительства и обеспечение гражданских прав. Его целью было создание либерального и рационального сообщества граждан, представляющего средний класс, живущий в духе философии Джона Локка. В результате наполеоновских войн национализм проник в страны Центральной и Восточной Европы, в Испанию и Ирландию, где политическое мышление и структура общества были менее развиты, нежели на Западе. Средний класс был в этих странах слаб, нации были разделены на феодальную аристократию и сельский пролетариат. Здесь национализм вначале стал культурным движением, мечтой и надеждой ученых и поэтов. Этот поднимающийся национализм, как и общественное и интеллектуальное развитие вне Западной Европы, испытывал влияние Запада. Но само это влияние ранило гордость местных образованных кругов, в которых уже зародился собственный национализм; это вело к сопротивлению «чуждым» примерам, прежде всего их либеральному и рациональному мировоззрению, В итоге новый национализм здесь искал свое оправдание и отличие от Запада в наследии прошлого. Нередко древние традиции превозносились как противовес западному Просвещению. Если британский и американский национализм был порожден концепцией личной свободы и представлял народы с четко оформившейся политической жизнью, национализм других народов, не укорененный в соответствующей политической и социальной действительности, не обладал уверенностью в своих силах. Комплекс неполноценности нередко компенсировался самовосхвалением. Германский, российский или индийский национализм — все представляли себя как нечто более глубокое, чем западный национализм, более сложное по проблематике и обладающее большим потенциалом. Для такого национализма характерно стремление к поискам внутреннего смысла, размышления о национальной «душе» или «миссии», и об отношении к Западу.

Иоганн Готфрид Гердер. Национализм Запада основывался на концепции общества как производного политических факторов; в германском национализме юридическая и рационалистская концепция гражданства (по-немецки, Burgerschaft) сменилась гораздо более размытой концепцией «народа» (по-немецки, Volk), которая гораздо легче поддавалась прихотям воображения и возбуждала больше эмоций. Предполагалось, что корни народа уходят в почву отдаленного прошлого; он формируется не в ярком свете рациональных политических целей, а в процессе длительного неосознанного развития. Это был тот самый народ, который Руссо провозгласил подлинным воплощением доброго начала в природе. Гердер ( гг.), немецкий ученик Руссо, развил теорию народной души или национального духа (Volksgeist) и его корней, развивающихся по длинной цепи национальных традиций от древних времен до наших дней.

Гердер рассматривал природу и историю в органическом развитии, как самопроявление Божественного начала в бесчиссленных явлениях жизни, в бесконечном процессе творения, где внимание сосредоточено не на всеобщем, а на индивидуальном и неповторимом. Гердер первым стал исходить из того, что человеческая цивилизация живет не в универсальном, а в ее национальных и особых проявлениях. Творческие силы универсального первоначально индивидуализируются, притом не в отдельном человеческом существе, а в коллективной личности человеческих сообществ. Люди - прежде всего члены национальных общин; только в этом качестве они могут быть подлинно творческими личностями. Они осуществляются через национальные языки и народные традиции. Народные песни и фольклор, пребывавшие до той поры в небрежении, Гердер рассматривал как величайшие проявления неиспорченного творческого духа.

Гердер не был националистом в современном смысле этого слова. Он не выдвигал требований создания национального государства или объединения народа. Для него национальность была концепцией не политической или биологической, а духовной и моральной. Политически он оставался просвещенным гуманистом и пацифистом. Родившись во владениях прусской короны, он ненавидел прусский милитаризм и охотно принял русское правление (Когда жил в Риге в 1764—1769гг.). В 1769 г. он писал: «В землях прусского короля не будет счастья пока они разделены», а обитателей их он охарактеризовал как «слишком невежественных и слишком верноподданных немцев». Он ни в коей мере не был чрезмерно привержен всему немецкому. Для него каждая нация была проявлением Божественного, которое должно не разрушать, а культивировать. Он равно уважал все национальные языки. По Гердеру, каждый человек может быть самим собой, только мысля и творя на родном языке. Он был первым, кто провозгласил право на родной язык высшим правом народа, и это право он признавал и за теми языками, на которых в то время говорили лишь неграмотные крестьяне, и не принято было признавать ни достоинства этих языков, ни возможностей их будущего развития.

Гердер был глубоко убежден, что подлинный национализм способствует укреплению мира. Князья и государства, писал Гердер, могут из политических соображений или ради укрепления своей власти помнить о войне; народы могут думать только о мирном сосуществовании: «Они никогда не омоют руки в крови (по собственной воле), и даже если их вынудят проливать кровь, для них это будет как их собственная кровь». Он был убежден, что добродетельная и цивилизованная народная жизнь более свойственна миролюбивым славянским крестьянским народам, нежели германцам — гордому воинственному народу. Гердер предрекал славянам великое будущее, и его симпатия к славянским народам, языкам и народным обычаям была мощным стимулятором пробуждающегося национального сознания молодой славянской интеллигенции начала XIX в. Теория Гердера о культурно-национальной индивидуальности и ее правах, его высокая оценка роли народных традиций и обычаев глубоко повлияли на националистическую мысль в странах Центральной и Восточной Европы.

Война за национальное освобождение. В XVIII в. интеллектуальная жизнь в Германии, Италии, России, как и во всей Европе, находилась под влиянием французского Просвещения. Рационалистические и универсалистские идеи стали общепринятыми, а французский язык был всеобщим языком европейского образованного общества. Национализм Французской революции и наполеоновские войны изменили положение. Французские победы и французское господство не только пробудили стремление к построению собственных национальных государств по французскому образцу, они привлекли внимание и к французским идеям. Новый национализм в народ не проник, он остался уделом интеллектуалов, да и то не всех. Многие видели в Наполеоне не ненавистного завоевателя, а великого человека, преобразователя, и восхваляли его в прозе и в стихах. Однако в результате продолжительных войн и гипертрофированного французского национализма, национальные чувства повсюду набирали силу и впервые достигли высшей точки в русской Отечественной войне 1812 г., чрезвычайно повысившей самоуважение русских, победивших Наполеона, а также в германской «освободительной войне» 1813 г., приведшей к «битве народов» при Лейпциге в октябре 1813 г. и к вступлению прусских и австрийских войск в Париж в следующем году.

В Италии и Германии Наполеон косвенно способствовал росту национализма уничтожением множества пережитков Средневековья и созданием основ современной системы управления. Его творением было первое в Италии королевство, а французский маршал Иоахим Мюрат ( гг.), который в 1808 г. стал по назначению Наполеона неаполитанским королем, в 1814 г., когда звезда Наполеона клонилась к закату, выступил за единство Италии, Но народная поддержка национальных чаяний была слабой. Пока еще патриотизм был ограничен узким кругом поэтов и писателей. Самыми известными были Витторио Альфьери ( гг.) в сборнике «Мизо-галл», яростно атаковавший французов за дерзостное стремление главенствовать над другими народами в деле цивилизации и свободы, тогда как история и природа отдают здесь пальму первенства итальянцам, и Уго Фосколо ( гг.), который в оде «Гробницы» призывал могучие призраки прошлого Италии восстать из гроба и вновь выйти на битву за родину. После возвращения австрийцев в Италию в 1814 г. Фосколо как убежденный патриот ушел в изгнание, сначала в Швейцарию, а затем в Англию — тем же путем, которым прошел двадцатью годами позже его младший соотечественник Мадзини.

От либерального космополитизма и дружелюбного отношения к Франции повернул к национализму, противостоящему Франции и опирающемуся на традиции, русский писатель и историк Николай Карамзин ( гг.). В молодости он был страстным франкофилом; позднее он написал «Историю государства Российского», которая приобрела широкую популярность и вызвала огромную гордость российским прошлым и древними установлениями страны, прославлявшимися Карамзиным. По Карамзину, «существование каждого внутренне связано с отечеством; благородные чувства, которые привязывают нас к нему, суть часть любви к самим себе. Общая история украшает мир в наших умах; история России украшает отечество — центр нашего существования и нашего восхищения». В 1812 г, Карамзин писал, что он бы желал, чтобы русские его времени, подобно предкам, были убеждены, что православный россиянин — самый совершенный гражданин на земле, и Святая Русь — первое государство. В борьбе против Наполеона, считавшего себя наследником Карла Великого и Цезаря, русские видели своего императора всепреемником римских императоров Константинополя, а Святую Русь — подлинной наследницей христианской Римской империи. В воображении русского народа 1812 г. Наполеон представал антихристом, ведущим призраки еретического Запада на Москву — оплот истинной веры.

Немецкий романтизм. Связь между национализмом и традицией получила наиболее сильное выражение в немецком романтизме. Романтизм как эстетическая революция был движением европейским, убежищем для воображения, которое создало поэзию, эмоционально более глубокую и мощную по воздействию, чем поэзия XVIII в. Однако германский романтизм, творчески бедный, желал быть больше, чем поэзией: он был истолкованием истории и общества, а также человеческой жизни вообще. Эти темы мобилизовали восхищение прошлым на борьбу с идеями 1789 г. Начав как крайние индивидуалисты, немецкие романтики пришли к противоположному — к подлинно гармонической, органичной народной общине, которая включает отдельную личность в неразрывную цепь традиций. Такая идеальная община-народ, по представлениям романтиков, существовала в немецком Средневековьи. Они публиковали средневековые саги и поэмы, народные песни и сказки и восхищались ими. Средневековые замки представали в их воображении памятниками ушедшей национальной славы и красоты. Даже природа становится атрибутом национального — немецкие леса и немецкие реки, особенно Рейн, который представлялся Фридриху Шлегелю ( гг.) «абсолютно верным символом нашего отечества, нашей истории и нашего характера».

Оптимистической идеализации будущего, столь характерной для века Просвещения, романтики противопоставляли подобную же идеализацию национального прошлого. Адам Мюллер ( гг.), политический философ немецкого романтизма, восхищался Эдмундом Бёрком и провозглашал, что британский политик XVIII в. скорее принадлежит немцам, чем британцам, которые, по мнению Мюллера, никогда не понимали его до конца. Однако у немецких романтиков не было ничего от практической мудрости Бёрка, от его уважения к свободе личности и конституционным правам. Для них национальное, или народное, государство не было общественной организацией, основанной на человеческих законах и имеющей целью обеспечение свободы, безопасности и счастья человека, а органической личностью, Божьим созданием, как и сама личность, лишь бесконечно большим и могучим, источником жизни личности. Хотя великий немецкий философ Гегель ( гг.) был не романтиком, а рационалистом, его концепция государства отражала идеи романтиков. Для него Государство было Божественной Идеей в ее земном воплощении.

Ранний немецкий национализм, В ходе войн против Наполеона романтизм во многом повлиял и на характер нарождающегося немецкого национализма. Величайшие умы Германии предшествующего периода были в оппозиции национализму. Философ Иммануил Кант ( гг.) был представителем либерального, индивидуалистического и космополитического Просвещения. Оба величайших немецких поэта Иоганн Вольфганг Гете ( гг.) и Фридрих Шиллер ( гг.) обращались как к источнику возрождения не к средневековому народу-общине, а к индивидуализму античной Германии. Всю свою жизнь, даже во время войн против Наполеона, Гете выражал глубокое восхищение французским языком и французской цивилизацией. «В мрачных старо германских временах для нас можно найти столь же мало, как в сербских народных песнях или в прочей примитивной народной поэзии, — говорил престарелый Гете своему секретарю Эккерману. — Ее, конечно, какое-то время читают, а какое-то время ею интересуются, но только для того, чтобы отложить ее в сторону. Над человечеством уже нависла слишком густая тень его собственных страстей и собственной судьбы, чтобы оно нуждалось в еще большей мрачности, происходящей от мыслей о безрадостных временах примитивности и варварства. Человечеству нужны ясность и спокойствие, ему нужно обращаться к тем эпохам в искусстве и литературе, когда высшие человеческие личности достигали совершенства в культуре, а затем, достигнув примирения с самими собой, могли излить благословения культуры на других».

Гете видел в Наполеоне великое человеческое явление, которое воплощает дух исторического развития, прорывающий все этнические и национальные границы. Но его современник немецкий философ Иоганн Готлиб Фихте ( гг.), как и большинство немецких националистов, видел в прусском государстве оплот культуры и организованной свободы. Когда Пруссия в 1806 г. была разгромлена, Фихте в «Обращении к германской нации», прочитанном в Берлине зимой 1807—1808 г. призвал немцев не только к национальному возрождению, но и к мировому лидерству в области культуры. По языку, мышлению и истории оно уготовано именно немцам. Из цивилизованных народов Европы, доказывал Фихте, только немцы говорят на оригинальном языке, в то время как французы, англичане, испанцы, итальянцы, будучи, хотя бы отчасти, народами немецкого происхождения, обессмыслили свою интеллектуальную жизнь, используя чуждый им производный язык. Фихте был убежден, что из всех современных наций только немцы способны достигнуть высшего совершенства. Поэтому они должны сопротивляться Наполеону, подобно тому как их предки сопротивлялись господству римлян. Если немцы покорятся французам, это будет означать крушение лучших надежд человечества и его культуры.

Сходную позицию занимал Эрнст Мориц Арндт ( гг.), который тоже считал, что немцы превзошли другие народы в сохранении расовой чистоты и в чистоте языка. Гердер верил в равноправие всех национальных языков. Однако новые немецкие националисты провозглашали превосходство их языка над латинским и славянским языками. Арндт особое внимание обращал на язык как фактор формирования нации; все германоязычные народы должны объединиться в общем отечестве. Он был одним из наиболее влиятельных пропагандистов национального восстания немцев против французов. Столь же велико было влияние (гт.) или, как его называли повсюду, «Патера Яна». Он был автором книги «Германская народность» (1810 г.), в которой прославлялась самобытность немецкого народа — божественной творческой силы. Ян оказал огромное влияние на три движения, ставших характерными для националистических течений Центральной и Восточной Европы, а затем распространившихся и на Азию: военные формирования патриотов-добровольцев, гимнастические объединения для тренировки бойцов-патриотов и студенческие союзы, проникнутые националистическим восторгом. Все эти три вида формирований переполнял революционный активизм. Возникшие в ответ на эмоциональные призывы и подчеркивающие свое дисциплинированное служение нации, они странным образом отождествляли все это с понятием «свобода», которое в таком толковании имело мало общего с западной концепцией свободы личности.

В 1813 г. в войне против Наполеона участвовали армии России, Пруссии и Австрии. Тогда еще не существовало общегерманского политического образования. Единственной «германской» силой, участвовавшей в той войне, была группа патриотов-добровольцев в черных мундирах под командованием Адольфа Фрейгерра фон Лютцова. Многие из них состояли членами гимнастического клуба «Турнершафт», который Ян основал в Берлине в 1810 г. Такие гимнастические объединения, которые позднее переняли другие народы (у чехов и других славянских народов они получили название «Соколы»), имели целью не только физическое воспитание, идеалы «честной игры» или принцип «благородного проигрыша». Они готовились к достижению националистических целей и служили им, проходя военную подготовку, соблюдая дисциплину, единство. Это была потенциальная армия, готовящаяся к нетерпеливо ожидаемой битве с врагом. Тот же дух воодушевлял студенческие братства («буршеншафтен»), впервые основанные в Иенском университете в 1815 г. Они приняли черный, красный и золотой как цвета германского единства. Эти молодежные формирования должны были подготовить национальное объединение и независимость будущего национального государства. Ян неустанно призывал немцев оберегать свое мышление, традиции и характер от чуждых влияний. Он был убежден, что герой, который с фанатизмом и страстью объединит нацию и сделает ее могучей, заслужит поклонение народа как спаситель и ему будут прощены все прегрешения, ибо ничто не должно стоять на пути к великой цели — созданию национального государства.

IV. Национализм и революция

Разочарование посленаполеоновской эпохи. Поражения Наполеона в гг. не привели к осуществлению желаний и стремлений националистической молодежи. Во Франции, утратившей имперскую славу, многие националисты с горечью восприняли возвращение территории страны к границам 1790 г., и видели в поражении Наполеона при Ватерлоо национальное унижение. Венский конгресс лишь отчасти удовлетворил национальные чаяния немцев и поляков и ничего не дал итальянцам. Между тем в Германии до 1806 г. существовала Священная Римская империя германской нации, а Польша обладала национальной самостоятельностью вплоть до 1795 г. Но в Италии подобного объединения до тех пор никогда не существовало. В 1815 г. немецкие государства были объединены в конфедерацию под названием Германский союз («Бунд») со слабыми внутренними связями, а большая часть Польши была провозглашена автономным царством с определенными национальными правами в рамках Российской империи. Бывшие австрийские Нидерланды и Голландия были объединены в Нидерландское королевство; Норвегия, ранее составлявшая часть Дании, была объединена со Швецией, но имела собственную конституцию. В целом, однако, территориальное устройство 1815 г. имело мало общего с новыми националистическими устремлениями. После четверти века непрерывных войн и перемен венские миротворцы прежде всего стремились к миру и порядку. Священный союз под руководством императоров России и Австрии, а также прусского короля - главных победителей Наполеона, был призван обеспечить спокойствие в Европе в духе христианской морали и братской солидарности.

Население в целом не так уж возражало против консервативного порядка после многих лет насилия и волнений. Однако молодежь и интеллектуальные круги, возбужденные ожиданиями, которые породила Французская революция, а затем дерзостью Наполеона и страстной эмоциональностью романтизма, противились негероическому спокойствию периода Реставрации, провозглашенной на Венском конгрессе, ненавистными символами которой стали Священный союз и его идеолог - канцлер Австрии князь Меттерних. Патриоты, как они называли себя по примеру начального периода Французской революции, в общей враждебности к Священному союзу императоров чувствовали свою общность, несмотря на национальные различия. Их национализм подчеркивал сотрудничество народов против монархов и стремление к либеральной конституции, которая должна ограничить абсолютизм правителей. Против Священного союза князей провозглашался Священный союз народов. Патриоты каждого народа демонстрировали активное сочувствие патриотам других народов, восстававших против порядков, установленных Венским конгрессом. В ту эпоху, когда в Европе почти нигде, кроме Англии, не существовало свободного общественного мнения и конституционной политической жизни, патриоты создавали тайные общества в надежде, что заговоры и мятежи помогут им достигнуть цели.

Значительные успехи исторической науки в первой половине XIX в. во многом способствовали развитию нового национализма в образованных слоях общества. Повсюду были заняты сбором и публикацией документов прошлого; появился интерес к собственной истории, которая становилась новым источником гордости своим народом. В Германии великий патриот барон Генрих (1757—1831 гг.) начал публикацию серии памятников средневековой истории страны. На каждом опубликованном томе была вытеснена латинская надпись «Нас вдохновляет священная любовь к отчизне». Подобные публикации предпринимали и в других странах, в том числе и в утративших политическую самостоятельность. Здесь следует назвать чешского историка Франтишека Палацкого (1798— 1876 гг.), который по-новому осветил и придал новый смысл почти утраченной исторической памяти своего народа. Увлечение прошлым весьма помогло успеху первого национального восстания той эпохи — греческому восстанию 1821 г. Вся Европа следила за ходом восстания с большой симпатией, ибо греки были потомками Гомера и Праксителя, Эсхила и Сократа, Платона и Демосфена, и независимость Греции знаменовала возрождение древней славы. Огромные надежды, вызванные войной за независимость Греции, были проявлением странного союза историзма и национализма, веры в легендарную непрерывность кровного родства и в мистическое выживание национального гения в течение многих столетий.

Мадзини. Первый пик революционных волнении пришелся на июль 1830 г., когда в Париже была свергнута монархия Бурбонов и Луи-Филипп взошел на французский престол как «король-гражданин». Пример Франции вызвал краткие революционные вспышки в Италии, Германии и Польше. Все они потерпели печальную неудачу, потому что народ нигде не поддержал их. Лишь в Бельгии революция победила. 25 августа в столице Бельгии Брюсселе студенты слушали популярную тогда оперу Д. Обера «Немая из Портичи», в которой прославлялось восстание неаполитанцев против испанского владычества в 1647 г. Возбужденные дуэтом «О, священная любовь к отчизне», студенты вышли на манифестацию, которая стимулировала целый ряд событий, приведших к признанию независимости Бельгии европейскими державами 14 октября 1831 г. В целом революция 1830 г. в Западной Европе прошла успешно. Законы Англии, Франции и Бельгии стали более либеральными, средние классы добились большего влияния, историческое развитие, начавшееся в 1688 и 1789 гг., получило продолжение. Однако в Центральной и Восточной Европе старый порядок остался нерушимым в 1830 г. Восстания были быстро подавлены. Из Италии, Польши и Германии в Швейцарию и Англию устремились потоки беженцев. Среди них был итальянец Джузеппе Мадзини ( гг.).

Идеи Мадзини были типичными для национализма того времени. Он становится неустанным проповедником националистской мысли и действий. Столкнувшись с инертностью народа и с малодушием средних классов, Мадзини воззвал к энергичному руководству «Молодой Италии». «Секрет возбуждения масс, — писал он, — находится в руках тех, кто проявит готовность воевать и завоевывать, став во главе масс». Он призывал молодежь и народ пожертвовать всем во имя создания объединенной, сильной, централизованной нации. Он даже высказывал убеждение, что подлинное искусство может процветать только у такой нации. Он забыл, что великое искусство расцвело в Италии Средних веков и эпохи Возрождисия, когда итальянского государства не существовало, и это искусство вдохновляло человечество, когда еще не было никаких националистических устремлений. Как и многие националисты, Мадзини в своем увлечении допускал неверное прочтение истории. Столь же неверное прочтение допустил он, восхваляя итальянскую революцию, которая, как он полагал, пойдет дальше Французской революции, к которой он относился отрицательно. Французская

революция провозглашала свободы и разрушила старый мир; на его руинах должна подняться новая вера, которая заполнит пустоту, оставленную Французской революцией. Мадзини был убежден, что только итальянцы могут принести положительное послание новому веку и установить единство, которое Рим уже дважды приносил человечеству — в эпоху цезарей и в эпоху пап. Третий, еще более великий Рим — Рим народа — принесет Европе руководство и единство более прочное, чем это могли сделать Рим античной эпохи и Рим средних веков. «Ныне над нашей Италией встает заря новой миссии, — писал Мадзини в 1858 г., — еще более величественной, чем миссии прошлого, ибо итальянский народ в свободной и объединенной стране будет более великим и могучим, чем цезари и папы».

Молодая Европа. В 1831 г. Мадзини основал движение «Молодая Италия». Будучи эмигрантом в Швейцарии, он вдохновил подобные же движения немецких и польских эмигрантов и пытался вместе с ними создать объединение «Молодая Европа». Эти тайные революционные организации не стали подлинными провозвестниками революции. Однако Мадзини сказал новое слово и выдвинул идею, которая отозвалась во всех националистических движениях XIX в., вплоть до движения младотурок и младокитайцев. Мадзини верил в истинное товарищество всех молодых национальных движений. Период между 1830 и 1848 гг. был временем пробудившихся надежд и бурного оптимизма. Мадзини, следуя традициям Руссо и Гердера, верил в добродетель народов, тогда как правительства и государства представлялись ему воплощением разврата. Эти убеждения разделял французский историк Жюль Мишле (1798—1874 гг.), написавший вышедшую в 1846 г. книгу «Народ», воплотившую патриотизм и мессианские страсти того времени. Подобно Мадзини, Мишле верил, что народ — это воплощение нации, и что народы, освободившиеся от деспотизма правителей, создадут мирный европейский союз. Мишле был другом и единомышленником польского поэта Адама Мицкевича ( гг.), который жил тогда в эмиграции в Париже. После поражения восстания 1831 г., в котором он не участвовал, великий поэт стал вождем польского национализма. Своей мессианской страстностью Мицкевич и его соотечественники — поэты-эмигранты поддерживали дух поляков в годы поражения и отчаяния. В мессианском истолковании польское мученичество обретало смысл. Польша была провозглашена Христом народов: безвинно распятая, она воскреснет вновь, и ее освобождение станет освобождением всего человечества от угнетения и войн.

Мицкевич, Мадзини и Мишле, как и вся «Молодая Европа», будучи националистами, были демократами. Они сознавали, что пробуждение наций требует активного участия народа. В промышленных странах Европы той эпохи призывы к рабочему классу нередко имели националистический оттенок: они взывали к патриотическим чувствам и зачастую повторяли лозунги парижан 1792—1793 гг. В Центральной и Восточной Европе главной проблемой, стоящей перед патриотами, было освобождение крестьян. Польское национальное дело потерпело поражение в основном из-за апатии крестьянских масс и их недоверия к повстанцам-шляхтичам. Польские демократы, среди которых самым известным был историк Иоахим Лелевель ( гг.), настаивали на необходимости народного образования и на равенстве всех классов. Однако Лелевель, который был учителем Мицкевича в Виленском университете, подобно многим соотечественникам, провел в изгнании последние тридцать лет жизни и не мог влиять на происходящее на родине. Больших успехов добился датский пастор и поэт Николай Северин Фридерик Грюндгвиг ( гг.), горячий патриот, создававший в Дании народные школы для крестьян; в этих школах поэзия и история составляли важную часть обучения.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5