Люди могут поверить, что Бог передал им Десять заповедей, и общество будет более справедливым и стабильным, если они поверят в это. Наоборот, отсутствие моральных ограничений, вероятно, порождает нестабильность.

Переходное общество подрывает общественные ценности и ослабляет сдерживающие моральные факторы. Общественные ценности выражают заботу о других. Они подразумевают, что личность принадлежит обществу, будь это семья, племя, нация или человечество, интересы которого должны превышать свое­корыстные интересы отдельной личности. Но переходная ры­ночная экономика — это все, что угодно, только не общество. Каждый должен защищать свои интересы, и моральные нормы могут стать препятствием в мире, где человек человеку — волк. В идеальном переходном обществе люди, которые не отягоще­ны мыслями и заботами о других, могут двигаться гораздо лег­че и, вероятно, пробьются далеко вперед.

Необходимо отметить, однако, что даже такое общество не полностью лишено этических и моральных соображений. Внешние ограничители могут отсутствовать, но некоторые внутренние ограничители все же, вероятно, останутся. Даже если люди были превращены в конкурентов, движимых од­ной лишь идеей, это превращение произошло относительно недавно. Более того, люди не рождаются такими: они впиты­вают общественные ценности по мере того, как растут. Поэ­тому вопрос о ценностях в переходном обществе остается от­носительно открытым. Идеального переходного общества во­обще не может быть, но все же мы к нему сейчас ближе, чем когда-либо в истории. Как мы видим, это особенно верно в мировом масштабе.

Два вида ценностей

Что мы можем сказать о разделительной линии между близ­кими к равновесию и далекими от равновесия условиями и о роли общественных ценностей? Для целей настоящего изло­жения мы можем выделить два вида ценностей: фундаментальные принципы, которых люди придерживаются незави­симо от последствий, и практическая целесообразность, ког­да люди полностью руководствуются ожидаемыми последстви­ями своих действий. Люди, верящие в фундаментальные цен­ности, часто полагают, что они происходят от другого источ­ника, а не от их собственного мышления, тогда действенность ценностей не зависит от одобрения или неодобрения конк­ретного человека. Обычно фундаментальные ценности ассо­циируются с религиозными верованиями, хотя эпоха Просве­щения превратила разум и науку в два самостоятельных и вы­соко авторитетных источника. Практическая целесообразность не имеет поддержки со стороны внешнего авторитета; наобо­рот, она часто вступает в конфликт с господствующими в об­ществе правилами, поэтому в голове конкретного человека она может ассоциироваться с чувством неполноценности и даже вины. Те, кто действует из соображений практической целесообразности, постоянно ищут общественную поддерж­ку. Если их действия не находят одобрения у тех, кто имеет для них важное значение, они вряд ли будут считаться прак­тически целесообразными. (Крайний случай — никто не зна­чим.) Когда ничем неограниченное стремление к удовлетво­рению личного интереса и своекорыстия находит широкое одобрение, тогда корысть становится практически целесооб­разной и оправданной.

Дихотомия фундаментальных принципов и практической целесообразности совершенно явно является искусственной, но именно это и делает ее полезной. Обе категории, очевид­но, являются крайностями: между ними что-то должно быть. И на самом деле между этими двумя крайними точками — фундаментализмом и практической целесообразностью — ле­жат близкие к равновесию условия открытого общества, ко­торые я пытаюсь определить и обрисовать. Нам нужны две разграничительные линии: одна отделяет состояние, близкое к равновесию, от состояния статического неравновесия; дру­гая отделяет статическое неравновесие от динамического не­равновесия. Первая линия имеет отношение к фундаменталь­ным принципам, вторая — к практической целесообразности.

Фундаментальные принципы

Открытое общество требует определенного общего согла­сия в том, что такое хорошо и что такое плохо, и люди дол­жны быть готовы делать правильные вещи, даже если это имеет неприятные личные последствия: защищать родину или встать на защиту свободы. И об этом надо говорить. В переходном обществе, в котором господствует практическая целесообраз­ность, люди стремятся избежать неприятных последствий. Но безусловное обязательство соблюдать фундаментальные принципы также может представлять опасность для открыто­го общества, если люди игнорируют тот факт, что их действия имеют незапланированные последствия. Воистину — дорога в ад вымощена благими намерениями. Мы должны быть гото­выми корректировать наши принципы в свете нового опыта. Это требует критического отношения. Мы должны призна­вать, что никто не обладает высшей истиной.

Неспособность признать незапланированные последствия порождает теории конспиративности: когда происходит что-то неприятное, кто-то должен нести за это ответственность. Упорство в абсолютных ценностях порождает то, что я назы­ваю синдромом «или/или»: если оказывается, что определен­ный принцип имеет негативные последствия, конечное ре­шение должно состоять в противоположном ему решении. Эта линия аргументации достаточно абсурдна, но она удивитель­но широко распространена. Это — отличительная черта фундаменталистского мышления (отличного от фундаментальных принципов). Такое мышление может легко привести к край­ним позициям, принципиально удаленным от реальности. Та­кое мышление характерно и для религиозного, и для мораль­ного фундаментализма.

Прежде чем мы оставим надежду определить ту среднюю территорию, где открытое общество может сосуществовать с сильными фундаментальными ценностями, мы должны по­мнить, что совсем необязательно, чтобы все участники при­нимали критическое отношение, для того чтобы господство­вал критический образ мышления. Критическое мышление — само по себе настолько сильное и активное, что не предпола­гает принятия фундаменталистского мышления, пока оно остается на периферии сознания. Ведь критический образ мышления может смягчить фундаменталистские верования на­столько серьезно, что они начнут принимать во внимание су­ществование альтернатив: фундаментальные религии проде­монстрировали тенденцию к большей толерантности по от­ношению к другим верованиям, когда их сторонники вынуж­дены соревноваться за преданность последователей. Но так было далеко не всегда. Некоторые религиозные и политиче­ские движения приобретают сторонников, проявляя крайние формы нетерпения. Если они достигнут на этом пути значи­тельного прогресса, как нацисты и коммунисты в Веймарской республике, открытому обществу будет угрожать реальная опасность; но только когда одно из них завоюет монопольное положение путем подавления альтернатив, мы можем гово­рить о догматическом образе мышления или о закрытом обществе.

Практическая целесообразность

Вторая разделительная линия — между стабильным откры­тым обществом и обществом в состоянии динамического не­равновесия — вызывает больше проблем, хотя она и более точ­но описывает ситуацию, в которой мы сейчас находимся. Если люди отказываются от веры в фундаментальные принципы и стремятся руководствоваться только результатами своих дей­ствий, общество становится нестабильным. Почему это проис­ходит, не так уж и важно, — но важно, чтобы это стало понят­но. Наша способность предвидеть последствия своих действий не является совершенной; поэтому, если бы мы всегда полага­лись на последствия для формирования намерений, то наши ценности должны были бы постоянно меняться. Это само по себе не так уж плохо; но ситуация становится крайне неста­бильной из-за того, что результаты наших поступков не явля­ются надежным показателем действенности нашего мышления.

Рефлексивная связь между мышлением и реальностью определенным образом легализует результаты, достигшие точ­ки, до которой их можно поддерживать. Например, требова­ние более низких налогов может дать людям почувствовать себя богаче, и тем самым они могут начать требовать даль­нейших налоговых сокращений, но этот процесс может про­должаться далее только до того момента, пока важные обще­ственные службы и, возможно, даже само общество не ока­жутся в опасности. Рефлексивная связь может также работать и в обратном направлении: когда цель достигнута, она уже не кажется такой привлекательной, как ранее, когда она была всего лишь далекой целью; успех перестает казаться таким уж сладким после первоначального взрыва энтузиазма, форми­руя кратковременные модные увлечения. Например, успех од­ного поколения в достижении материального благополучия дает детям возможность отказаться от рабочей этики. На фи­нансовых рынках полно примеров, когда следование за тен­денцией становится источником нестабильности. То же рас­суждение справедливо и в отношении общества в целом. Когда фундаментальными принципами широко пренебрегают во имя практической целесообразности, люди теряют ориентиры, и од­новременно усиливается стремление к твердым правилам и же­сткой дисциплине. Нельзя поддерживать стабильность, если люди не придерживаются некоторых фундаментальных прин­ципов, независимо от последствий. Когда успех становится единственным критерием, по которому судят о действиях, нет ничего, что остановило бы рефлексивное взаимодействие от движения на далекую от равновесия территорию.

Как желание принять некоторые фундаментальные ценно­сти предотвращает выход из-под контроля цикла подъем — спад, дестабилизирующего общество? Для ответа именно на этот вопрос может оказаться полезным опыт, приобретенный в лаборатории финансовых рынков. Ответ заключается в сле­дующем: путем сдерживания поведения, выражающегося в следовании за традицией, которое угрожает стабильности в обществе точно так же, как и стабильности на финансовых рынках.

Это — важный момент, но он, возможно, выглядит слиш­ком абстрактно. Он может стать более понятным, если мы рассмотрим ряд практических примеров, взятых из жизни фи­нансовых рынков. В книге «Алхимия финансов» я показал, что движения валют имеют тенденцию к чрезмерном росту из-за спекуляции, являющейся результатом следования за тенден­цией. Мы можем также наблюдать поведение, заключающее­ся в следовании тенденции, на фондовых рынках, рынках то­варов, рынках недвижимости, прототипом чего была голланд­ская тюльпаномания. Такие движения не могли бы достигать крайних точек, если бы участники рынка были более последо­вательны и привержены так называемым основным принци­пам. Проблема состоит в том, что вера в эти основные прин­ципы является, по крайней мере на финансовых рынках, де­монстративно ложной. Я показал ранее, что то, что рассмат­ривается как фундаментальные ценности или объективные критерии, часто является рефлексией, и неспособность при­знать этот факт угрожает процессу развития цикла подъем — спад. Именно такой случай и имел место во время бума кон­гломератов в конце 60-х годов, во время международного кре­дитного бума конца 70-х годов и во время текущего мирового финансового кризиса. Итак, вы обречены, если вы абсолют­но не верите в так называемые основные принципы и подда­етесь желанию следовать за тенденцией, но вы также обрече­ны, если вы верите в так называемые основные принципы, потому что рынки вам докажут, что вы ошибаетесь. У ста­бильности — не так много оснований для надежды!

Теперь мы должны аккуратно дифференцировать ценности, определяющие экономическое поведение, и ценности, господ­ствующие в обществе. Мне удалось показать, что чередование роста и спада деловой активности на финансовых рынках вы­звано верой в так называемые основные показатели, которая оказывается явно ложной. Но это не влияет на фундаменталь­ные ценности в целом. Приравнивать основные показатели на финансовых рынках и фундаментальные ценности — все рав­но, что строить доводы на игре слов. Надо найти более разу­мную основу: можно показать, что в переходном обществе фундаментальные ценности всегда опираются на шаткий фунда­мент. Это звучит менее категорично, чем заявление о том, что фундаментальные ценности явно ложны, это утверждение на­столько категоричное, что может вызвать сомнения в стабиль­ности открытого общества.

Почему, в конце концов, люди должны руководствоваться чув­ством, что нечто хорошо или плохо, независимо от последствий? Почему они не должны добиваться успеха любыми наиболее эф­фективными средствами? Это — законные вопросы, на которые нет простых ответов. Настоящие ответы могут шокировать лю­дей, которых воспитывали правопослушными и высокоморальными гражданами, однако на деле это означает только то, что люди не осознают, что чувство морали — это приобретенное чув­ство. Оно прививается людям обществом — родителями, шко­лой, правовыми институтами, традициями, и оно необходимо для поддержания целостности общества. В кардинально меняю­щемся, переходном обществе первостепенным фактором стано­вятся личностные свойства. С точки зрения личности, для до­стижения успеха необходимо следовать морали; на практике это свойство может быть помехой. Чем больше люди в качестве кри­терия, по которому они судят о других людях, выбирают успех, тем меньше им надо следовать морали. Чтобы выполнять требо­вания морального кодекса, вы должны ставить общие интересы выше личных корыстных интересов. В обществе, где господству­ют стабильные отношения, это составляет гораздо меньшую про­блему, потому что достичь успеха сложно, если вы нарушаете основные социальные нормы. Но когда вы можете двигаться сво­бодно, социальные нормы становятся менее обязательными, а уж когда общественной нормой является практическая целесо­образность, общество становится нестабильным.

Ненадежное среднее состояние

Можно увидеть, что близким к равновесию условиям от­крытого общества угрожают с обеих сторон; открытое обще­ство ненадежно пристроилось между статическим неравновесием закрытого общества и динамическим неравновесием иде­ального переходного общества. Такое положение существен­но отличается от моих первоначальных концептуальных по­строений, когда я признавал только дихотомию открытое — закрытое общество. Эта дихотомия больше соответствовала условиям холодной войны; идея открытого общества, зани­мающего среднее положение между фундаменталистскими идеологиями, с одной стороны, и отсутствием общих фунда­ментальных ценностей, с другой стороны, — скорее всего больше подходит к ситуации наших дней.

Можно, конечно, поставить под сомнение ценность уни­версально действенных концептуальных построений, которые могут быть легко приспособлены к меняющимся условиям, но концептуальные построения не являются ни совершенны­ми, ни действующими бесконечно долго. Они могут, как я указал ранее, не представлять собой ничего, кроме «плодот­ворной ошибки». Это, однако, не освобождает нас от обязан­ности исправлять ошибки, что я и делаю здесь и сейчас. Идея несовершенства ценностей уже присутствовала в моей перво­начальной модели открытого общества, но в то время я рас­сматривал появление закрытого общества в качестве един­ственной альтернативы открытому. Современная история учит нас, что существует по крайней мере еще один вариант: не­стабильность и хаос ведут к краху общества в целом. Это осо­бенно верно по отношению к обществам, находящимся за пре­делами относительно стабильных сообществ Европы и Север­ной Америки.

Рассмотрим несколько конкретных примеров из современ­ной истории. Дезинтеграция Советского Союза создала ваку­ум государственной власти и вызвала крушение права и об­щественного порядка, которые могут составлять точно такую же угрозу свободе, какую в советские времена представляло подавление свободы[16]. Мы стали свидетелями похожих кру­шений государственной власти в 90-е годы в Югославии и Албании, в различных регионах Африки (Сомали, Руанда, Бурунди, Конго и т. д.) и Азии (Афганистан, Таджикистан, Кам­боджа). Если мы посмотрим на мир в целом, то увидим край­не нестабильную ситуацию: наличие мировой экономической системы, но отсутствие мировой политической системы. Я уве­рен, что, описывая нестабильность в качестве еще одной альтер­нативы, я опять упрощаю положение вещей, поскольку не­стабильность может иметь разные формы; но нам необходи­мо упрощение, чтобы увидеть хоть какой-то смысл в крайне запутанном мире. Пока мы понимаем, что мы делаем, кон­цептуальные построения, разрабатываемые мною здесь, мо­гут быть полезны не только в прояснении текущего положе­ния, они могут помочь стабилизировать положение в мире.

Открытое общество всегда в опасности, но в этот момент истории угроза исходит в большей мере от нестабильности, а не от тоталитарных режимов — от недостатка проповедуемых общественных ценностей, а не от репрессивной идеологии. Коммунизм и даже социализм утратили доверие, в то время как вера в капитализм по модели свободного предпринима­тельства laissez faire продемонстрировала нехватку общест­венных ценностей в статусе моральных принципов. Как мож­но защитить открытое общество? Его могут защитить только те люди, кто умеет (или не забыли) выбирать между тем, что такое хорошо и что является практически целесообразным, и кто делает то, что хорошо, даже если это не является практи­чески целесообразным. Это - высший порядок. Его нельзя оправдать узкими корыстными расчетами. Корысть диктует такие мысли, высказывания и действия, которые являются практически целесообразными. Ведь на самом деле все боль­ше и больше людей отдают предпочтение практической целе­сообразности. Они могут продолжать заявлять во всеуслыша­ние о своей приверженности моральным принципам, но толь­ко потому, что это является практически целесообразным. Их позиция была в значительной степени упрощена господ­ствующим предвзятым мнением о признании своекорыстия в качестве морального принципа. Предвзятое мнение проявля­ется, как будет показано во второй части книги, в рыночном фундаментализме, в геополитическом реализме, в упрощенном толковании теории Дарвина и в ряде новых дисциплин, таких, как право и экономическая наука. Это позволило ры­ночному механизму проникнуть в такие аспекты жизни об­щества, которые еще до недавнего времени находились вне сферы его влияния.

Предвзятое мнение и тенденция усиливают друг друга. Уже нет необходимости говорить во всеуслышание о моральных принципах, отличных от своекорыстия. Успехом восхищают­ся больше всего. Политики получают признание за то, что были избраны, а не за принципы, которые они исповедуют. О деловых людях судят по их благосостоянию, а не по их че­стности и неподкупности или вкладу их предприятия в соци­альное и экономическое благополучие. «Хорошо» было заме­нено на «эффективно», и эта замена упростила достижение успеха без учета того, что такое хорошо. Не надо и говорить, что именно в этом я вижу мрачную угрозу стабильности на­шего общества[17].

5

5. ОТКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО

Открытое общество как идеал

Самой большой задачей нашего времени является вы­работка ряда фундаментальных ценностей, которые могут быть предложены мировому обществу, находя­щемуся в большей части в переходном состоянии. Традици­онно фундаментальные ценности исходили от внешнего ав­торитетного источника, такого, как религия или наука. Но в настоящий момент истории нет ни одного источника, авто­ритет которого не был бы поставлен под сомнение. Единствен­ный возможный источник находится внутри самого человека. Прочным основанием для создания наших принципов может стать признание собственных ошибок. Ошибочность сужде­ний и взглядов — универсальное человеческое состояние; по­этому мы можем говорить об ошибочности применительно и к мировому обществу. Ошибочность порождает рефлексив­ность, а рефлексивность может создать условия нестабильно­го неравновесия, или, проще говоря, вызвать политический и экономический кризис. И в наших общих интересах — избе­жать таких состояний. Это то общее основание, на котором можно строить мировое сообщество. Одновременно это озна­чает признание открытого общества в качестве желаемой нор­мы общественной организации.

К сожалению, люди даже не знают о существовании концеп­ции открытого общества; они отнюдь не считают его идеальным обществом. Открытое общество не может выжить без сознатель­ных усилий сохранить его. Это утверждение, конечно же, отвер­гается идеологией свободного предпринимательства laissez faire, в соответствии с которой неограниченное стремление к удовлет­ворению личной корысти приводит к оптимальному положению вещей. Но происходящие ежедневно события опровергают эту идеологию. Уже давно должно стать очевидным, что финансовые рынки не являются самоподдерживающимися и сохранение ры­ночного механизма должно стать основной общей задачей, кото­рая ставится выше корыстных интересов индивидуальных участ­ников рынка. Если люди не верят в открытое общество как в же­лаемую форму общественной организации и не хотят сдерживать свои корыстные интересы во имя поддержания открытого обще­ства, открытое общество не выживет.

Открытое общество, в которое люди могут верить, должно от­личаться от настоящего положения вещей. Оно должно выпол­нять роль идеала. Переходное общество страдает от нехватки об­щественных ценностей. Будучи идеалом, открытое общество могло бы устранить именно эти недостатки. Но оно не могло бы устранить все недостатки; если бы оно смогло добиться этого, оно бы противоречило или отрицало принцип ошибочности, на котором оно само основано. Поэтому открытое общество дол­жно быть особым, или специальным видом идеала — самосозна­тельно несовершенным идеалом. Такой идеал серьезно отличает­ся от идеалов, зажигающих воображение людей. Ошибочность предполагает, что совершенство недостижимо и мы должны до­вольствоваться тем лучшим, что можем иметь: несовершенное общество, всегда открытое совершенству Это — мое определение открытого общества. Может ли оно стать общепринятым?

Относительность универсальных идей

Возможно, самым большим препятствием к принятию от­крытого общества в качестве идеала является сравнительно полный отказ от универсальных идей. Я осознал это после того, как создал сеть фондов, и, честно говоря, меня это удивило. Во вре­мя коммунистического режима и позже, в головокружительные дни революции, было несложно найти людей, воодушевленных принципами открытого общества, даже если они не вполне при­знавали те же концептуальные построения. Тогда я не пытался объяснять, что имел в виду под открытым обществом: это озна­чало общество, противоположное закрытому, — тому, в котором они жили, и тогда они все знали, что это означало. Но отноше­ние Запада вызывало у меня обеспокоенность и разочарование. Сначала я думал, что в открытых обществах Запада люди просто не успевали признать исторические возможности; но в конце концов я был вынужден прийти к заключению, что им просто не было дела до открытого общества как универсальной идеи, поэ­тому они и не предпринимали значительных усилий, чтобы по­мочь бывшим коммунистическим странам. Все разговоры о сво­боде и демократии были не более чем простой пропагандой.

После распада советской системы привлекательность от­крытого общества как идеала стала уменьшаться, даже в ранее закрытых обществах. Люди оказались втянутыми в борьбу за выживание, а те, кто по-прежнему волновался и боролся за об­щее благо, были вынуждены спросить себя, не держались ли они, как и раньше, за ценности прошлого - и зачастую ответ был положительным. У людей начали вызывать подозрения универсальные идеи. Коммунизм был универсальной идеей, и посмотрите, к чему привела эта идея!

Это заставило меня пересмотреть концепцию открытого об­щества. Но в конце концов я пришел к выводу, что эта концеп­ция более адекватна моменту, чем когда-либо. Мы не можем обойтись без универсальных идей. (Стремление к удовлетворе­нию собственных корыстных интересов также является универ­сальной идеей, даже если она не признается в качестве таковой.) Универсальные идеи могут быть очень опасны, особенно если они доводятся до своего логического завершения. К тому же мы не можем отказаться от мышления, а мир, в котором мы живем, очень сложен, чтобы суметь разобраться в нем без руководящих принципов. Эта линия рассуждений привела меня к концепции ошибочности как универсальной идее и к концепции открытого общества, которая также основана на признании нашей ошибоч­ности. Как я упомянул ранее, в моей новой формулировке от­крытое общество не находится в оппозиции к закрытому обще­ству, а занимает ненадежное промежуточное положение, в кото­ром ему угрожают со всех сторон универсальные идеи, которые были доведены до их логического завершения, это — все виды экстремизма, включая рыночный фундаментализм.

Если вы думаете, что концепция открытого общества пара­доксальна, то вы правы. Универсальная идея о том, что универ­сальные идеи, доведенные до их логического завершения, ста­новятся опасны, является еще одним образцом парадокса лже­ца. Это то основание, на котором строится концепция ошибоч­ности. Если мы доведем аргументы до их логического конца, то оказываемся перед выбором: мы можем либо принять ошибоч­ность наших идей, либо отрицать ее. Принятие идеи ошибоч­ности ведет к признанию принципов открытого общества.

Просвещение

Я пытаюсь разработать принципы открытого общества на основании признания ошибочности нашего мышления. Я пони­маю все возможные трудности. Любой философский довод вы­зывает бесконечные новые вопросы. Если бы я попытался начать с самого начала, моя задача стала бы почти не решаемой. Оши­бочность предполагает, что политические и моральные принци­пы не могут быть основаны на предшествующих принципах, — пусть Кант спит спокойно. К счастью, мне не надо начинать с са­мого начала. Философы эпохи Просвещения, и прежде всего Кант, попытались вывести универсальные императивы на осно­вании доводов разума. Их очень ограниченный и далеко не пол­ный успех подкрепляет нашу ошибочность и является основой для формирования принципов открытого общества.

Просвещение явилось гигантским шагом вперед в развитии моральных и политических принципов, господствовавших ра­нее. До того времени моральные и политические авторитеты ис­ходили из внешних источников, как религиозных, так и свет­ских. Предоставление разуму возможности решать, что является истинным и что — ложным, что такое хорошо и что такое пло­хо, явилось в ту эпоху огромным достижением. Это ознаменова­ло начало нового времени. Признаем мы это или нет, но Просве­щение заложило основы наших идей о политике и экономиче­ской науке и всего нашего взгляда на мир. Философов эпохи Просвещения больше не читают, потому что их невозможно чи­тать, но их идеи укоренились в нашем образе мышления. Господ­ство разума, главенство науки, универсальное братство людей — вот лишь некоторые из их идей. Политические, экономические и моральные ценности были удивительно четко отражены в Декла­рации независимости, и этот документ продолжает оставаться источником вдохновения для людей во всем мире.

Просвещение не возникло на пустом месте: его корни лежат глубоко — в Христианстве, которое, в свою очередь, было созда­но на основе монотеистической традиции Старого Завета и гре­ческой философии. Необходимо отметить, что все эти идеи бы­ли сформулированы в универсальных выражениях, за исключе­нием Старого Завета, в котором многие моменты племенной истории смешаны с идеями монотеизма. Вместо принятия тра­диции в качестве высшего авторитета Просвещение подвергло традицию критическому изучению. Результаты вскружили го­ловы. Высвободилась творческая энергия человеческого интел­лекта. Неудивительно, что новый подход был доведен до край­ности! Во время Французской революции традиционный авто­ритет был свергнут, а разум был провозглашен в качестве вер­ховного арбитра. Разум не смог справиться с задачей, и энтузи­азм 1789 г. обернулся ужасом 1793 г. Но основные положения и постулаты Просвещения опровергнуты не были; наоборот, армии Наполеона распространили идеи нового времени по всей Европе.

Современные достижения даже нельзя сравнивать. Научный метод дал потрясающие открытия, а новейшие технологии по­зволили использовать их продуктивно. Человечество стало гос­подствовать над природой. Экономические предприятия стали использовать новые возможности, рынки способствовали установлению соответствия между спросом и предложением, как производство, так и уровень жизни поднялись на высоты, кото­рые даже невозможно было представить в более ранние перио­ды истории.

Несмотря на эти впечатляющие достижения, разум не мог оправдать всех возлагавшихся на него надежд, особенно в об­щественной и политической сферах. Расхождение между наме­рениями и результатами не могло быть ликвидировано пол­ностью; ведь чем радикальнее ожидания, тем больше разочаро­вывают результаты. Это утверждение, с моей точки зрения, применимо как к коммунизму, так и к рыночному фундаментализму. Мне хотелось бы указать на один конкретный случай не­запланированных последствий, поскольку он имеет отношение к ситуации, в которой мы находимся. Когда первоначальные политические идеи Просвещения были осуществлены на прак­тике, они послужили толчком к появлению национального го­сударства. Пытаясь установить правление разума, люди подня­лись против своих правителей, и власть, которую они захвати­ли, была властью суверена. Так родилось национальное госу­дарство, в котором суверенитет принадлежит народу. Какими бы ни были его заслуги, они не возникли из универсальных идей.

Развенчание традиционного авторитета в культуре вызвало интеллектуальное брожение, которое дало толчок развитию ве­ликого искусства и литературы, но после долгого периода вол­нующих экспериментов, когда авторитет был развенчан окон­чательно, во второй половине XX века, стало казаться, что большая часть вдохновения улетучилась. Диапазон возможно­стей стал слишком широким, чтобы обеспечивать дисциплину, необходимую для художественного творчества. Некоторым ху­дожникам и писателям удается создать свой собственный язык, но общая основа, похоже, распалась.

Тот же вид болезни, похоже, затронул и все общество в це­лом. Философы Просвещения, и прежде всего Эммануил Кант, стремились создать универсальные принципы морали, осно­ванные на универсальных же доводах разума. Задача, которую поставил перед собой Кант, заключалась в том, чтобы показать, что разум предлагает лучшую основу для морали, чем традици­онный внешний авторитет. Но в нашем современном переход­ном обществе были подвергнуты сомнению причины необхо­димости существования какой-либо морали вообще. Потреб­ность в какой-либо форме морали по-прежнему существует, и даже, возможно, она ощущается особенно остро, поскольку остается неудовлетворенной. Но уже нет определенности в от­ношении принципов и заповедей, которые могли бы составить это моральное руководство. Зачем беспокоиться об истине, ес­ли предложение не обязательно должно быть истинным для то­го, чтобы быть эффективным? Зачем быть честным, если не че­стность и не добродетель завоевывают уважение людей? Хотя нет определенности по отношению к нравственным принци­пам и заповедям, отсутствует и какая-либо неопределенность в отношении ценности денег. Поэтому деньги узурпировали роль подлинных ценностей. Идеи Просвещения пронизывают наши представления о мире, а благородные стремления той эпохи продолжают формировать наши ожидания, но господствующее настроение — разочарование.

Давно пора подвергнуть разум в той форме, как он толковал­ся в эпоху Просвещения, тому же критическому пересмотру, которому само Просвещение подвергло господствовавшие тог­да внешние авторитеты — как религиозные, так и светские. По­следние двести лет мы живем в Эпоху Разума, т. е. достаточно долго, чтобы обнаружить, что возможности Разума также до­статочно ограничены. Мы готовы вступить в Эпоху Ошибочно­сти. Результаты могут быть также очень вдохновляющими и вскружить голову, но, опираясь на наш прошлый опыт, мы, воз­можно, сможем избежать крайних проявлений, характерных для начала новой эпохи.

Нам надо начать перестраивать мораль и общественные цен­ности, осознав их рефлексивный характер. Это прямо приведет к концепции открытого общества как к желаемой форме обще­ственной организации. Поскольку ошибочность и рефлексив­ность являются универсальными концепциями, они должны предоставить общий фундамент для всех живущих в мире лю­дей. Я надеюсь, мы сможем избежать некоторых ошибок, связанных с универсальными концепциями. Конечно, открытое общество также имеет свои недостатки, но его несовершенство состоит в том, что оно предлагает слишком мало, а не слишком много. Если быть более точным, концепция является слишком общей, чтобы дать рецепт для конкретных решений. Она по­следовательна и предоставляет огромное поле для проб и оши­бок. Это общество может стать здоровой основой для того ми­рового сообщества, которое нам нужно.

Нравственная философия

Кант выводил свои категорические императивы из сущест­вования морального агента, который руководствуется веления­ми разума в такой степени, что исключает корысть и желание. Такой агент имеет трансцендентальную свободу и автономию воли в отличие от «гетерономии» агента, воля которого зависит от внешних причин[18]. Этот агент может признать безусловные моральные императивы, которые являются объективными в том смысле, что они универсально применимы ко всем рацио­нальным существам. Одним из таких категорических импера­тивов является «золотое правило», заключающееся в том, что мы должны действовать так, как хотели бы, чтобы другие дей­ствовали по отношению к нам. Безусловный авторитет импера­тивов исходит от идеи, состоящей в том, что люди являются ра­циональными агентами.

Однако проблема в том, что рационального агента, описанно­го Кантом, не существует. Это - иллюзия, созданная путем аб­стракции. Философы Просвещения любили считать себя обо­собленными и необремененными связями с обществом, но на самом деле они имели глубокие корни в своем обществе - с хри­стианской моралью и чувством общественных обязанностей. Они хотели изменить свое общество. С этой целью они изобрели некоего не связанного ни с чем индивида, одаренного разумом, подчиняющегося велениям своей совести, а не внешнего авторитета. Они не смогли понять, что подлинно ни с чем не связанный индивид не может быть одарен чувством долга. Общественные ценности могут быть усвоены, но они не связаны ни с каким ин­дивидом, пусть даже и одаренным разумом; их корни лежат в общности, к которой этот индивид принадлежит. Современные исследования неврозов пошли еще дальше и выявили индиви­дов, мозг которых был поврежден особым образом, так, что их способности к обособленному наблюдению и размышлению не были нарушены, но было нарушено чувство самосознания. Это состояние повлияло на их суждения, а их поведение стало неус­тойчивым и безответственным.

Таким образом, похоже, ясно, что мораль основывается на чувстве принадлежности общности, будь то семья, друзья, пле­мя, нация или человечество. Но рыночная экономика не явля­ется обществом, особенно когда она действует в мировом мас­штабе; работать по найму в корпорации это не то же самое, что принадлежать к обществу, особенно если руководство корпора­ции отдает предпочтение мотиву получения прибыли, а не дру­гим соображениям, и любой человек может быть уволен без ко­лебаний. Люди в современном переходном обществе не ведут себя так, как будто ими руководят категорические императивы; похоже, «дилемма заключенных» проливает больше света на их поведение[19]. Кантовская метафизика моральных норм соответ­ствовала эпохе, в которой разум должен был сражаться с внеш­ним авторитетом, но сегодня она кажется нерелевантной, по­скольку внешнего авторитета больше не существует. Ставится под сомнение сама необходимость разделять между тем, что та­кое хорошо и что такое плохо. Зачем волноваться, если дей­ствия приводят к желаемому результату? Зачем искать истину? Зачем быть честным? Зачем беспокоиться о других? Кто такие «мы», которые составляют мировое сообщество, и каковы цен­ности, которые должны держать нас вместе? Вот вопросы, на которые надо ответить сегодня.

Однако было бы ошибкой совсем отказаться от нравствен­ной и политической философии эпохи Просвещения только потому, что она не смогла реализовать свои грандиозные амби­ции. В духе ошибочности мы должны скорректировать крайно­сти в нашем мышлении, а не впадать в другую крайность. Об­щество без общественных ценностей вообще не может выжить, а мировое сообщество нуждается в универсальных ценностях, которые поддерживали бы его единство. Просвещение предло­жило ряд универсальных ценностей, и память об этой эпохе все еще жива, даже если она и начала несколько притупляться. Но вместо того чтобы отказаться от этих ценностей, мы должны их модернизировать.

«Обремененная личность»

Ценности Просвещения можно сделать значимыми для на­шего времени путем замещения разума ошибочностью и замены «обремененной личности» необремененной личностью филосо­фов Просвещения. Под «обремененными личностями» я имею в виду людей, нуждающихся в обществе, — людей, которые не мо­гут существовать в прекрасной изоляции, но все же лишенных чувства принадлежности, которое было настолько огромной частью жизни людей во времена Просвещения, что они даже не осознавали этого. Мышление «обремененных личностей» фор­мируется их общественным окружением, их семьей и другими связями, культурой, в которой они воспитывались. Они не зани­мают вневременную, лишенную перспективы позицию. Они не наделены совершенным знанием, они не лишены корысти. Они готовы бороться за выживание, они не изолированы; неважно, насколько хорошо они будут бороться, но они не выживут, по­скольку они не бессмертны. Им необходимо принадлежать чему-то большему и более длительно существующему, хотя, будучи подверженными ошибкам, они могут не признавать этой своей потребности. Другими словами, это — настоящие люди, мысля­щие агенты, мышление которых не свободно от ошибок, а не персонификации абстрактного разума.

Выдвигая идею «обремененной личности», я, безусловно, за­нимаюсь тем же абстрактным мышлением, что и философы эпохи Просвещения. Я предлагаю еще одну абстракцию, основан­ную на нашем опыте, но с их формулировкой. Реальность всегда сложнее, чем наше толкование. Диапазон людей, живущих на земле, может варьировать в бесконечно широких пределах: от тех, кто приблизился к идеалам Просвещения, до тех, про кого едва ли можно сказать, что они живут как личности, — при этом кривая распределения явно отклоняется в сторону последних.

Идея, которую я хочу донести, заключается в том, что миро­вое сообщество никогда не может удовлетворить потребность людей в адекватной принадлежности. Оно никогда не сможет стать сообществом. Оно — такое большое и пестрое, в нем при­сутствует так много различных культур и традиций. Те, кто хочет принадлежать общности, должны искать ее где-то еще. Мировое сообщество должно всегда оставаться чем-то абстрактным — не­кой универсальной идеей. Оно должно уважать потребности «об­ремененной личности», признать, что эти потребности не удов­летворяются, но оно не должно стремиться удовлетворить их полностью, потому что никакая форма общественной организа­ции не может удовлетворить их раз и навсегда.

Мировое сообщество должно осознавать свою ограничен­ность. Это — универсальная идея, а универсальные идеи могут стать очень опасными, если они заводят слишком далеко. И именно мировое государство завело бы идею мирового сооб­щества слишком далеко. Все, что может дать универсальная идея, так это — послужить основанием для правил и институ­тов, необходимых для сосуществования множества обществ, составляющих мировое сообщество. Оно не может дать сооб­щество, которое удовлетворило бы потребность людей в при­надлежности. Но тем не менее идея мирового сообщества дол­жна представлять нечто большее, чем агломерацию рыночных сил и экономических операций.

Принципы открытого общества

Как «обремененная личность» может быть связана с откры­тым обществом или, выражаясь менее абстрактно, как может мир, состоящий из «обремененных личностей», способствовать созданию открытого мирового сообщества? Необходимо при­знание нашей ошибочности, но одного этого — явно недоста­точно. Нужно дополнительное звено.

Ошибочность устанавливает сдерживающие факторы, кото­рые необходимо учитывать при коллективном принятии реше­ний, чтобы защитить свободу личности, но ошибочность дол­жна также сопровождаться позитивным импульсом к сотрудни­честву. Вера в открытое общество как в желаемую форму обще­ственной организации могла бы предоставить такую возмож­ность. В сегодняшней ситуации, когда мы уже тесным образом взаимосвязаны с мировой экономикой, эта возможность дол­жна существовать уже в мировом масштабе. Нетрудно иденти­фицировать ценности, разделяемые всеми. Избежать разруша­ющих вооруженных конфликтов, особенно ядерной войны, за­щитить окружающую среду, сохранить мировую финансовую и торговую системы — мало кто откажется от этих целей. Слож­ность заключается в определении того, что именно должно быть сделано, и в создании механизма для осуществления того, что должно быть сделано.

Сотрудничества в мировом масштабе добиться чрезвычайно сложно. Жизнь была бы гораздо проще, если бы оказался прав Фридрих Хайек, и общий интерес мог бы рассматриваться как незапланированный побочный продукт деятельности людей, действующих в собственных интересах. То же применимо и к коммунистическому рецепту: от каждого по способностям, каждому по потребностям. К сожалению, ни одно из этих пра­вил не действует. Жизнь — куда как сложнее. Конечно, сущест­вуют общие интересы, включая сохранение свободных рынков, которые не обслуживаются свободными рынками. В случае конфликта общие интересы должны стать выше личных, коры­стных интересов. Но в отсутствие независимого критерия не­возможно знать, что является общими интересами. Стремиться к удовлетворению общих интересов необходимо с большой осторожностью — методом проб и ошибок. Претендовать на знание общих интересов также ошибочно, как и отрицать их существование.

Демократия среди участников и рыночная экономика явля­ются важнейшими элементами открытого общества, как и ме­ханизм регулирования рынков, особенно финансовых, наряду с определенными мерами, направленными на защиту мира, за­кона и сохранение правопорядка в мировом масштабе. Нельзя точно определить формы этих мероприятий исходя из первых принципов. Перестройка реальности сверху донизу нарушила бы принципы открытого общества. В этом ошибочность и от­личается от рациональности. Ошибочность означает, что никто не владеет монополией на истину. Фактически принципы от­крытого общества великолепно изложены в Декларации неза­висимости. Все, что мы должны сделать, так это заменить в первом предложении слова «эти истины, как считается, не тре­буют доказательств» на слова «мы согласились принять эти принципы как истины, не требующие доказательств». Это означает, что мы не следуем велению разума, но делаем созна­тельный выбор. На самом деле истины Декларации независи­мости не являются истинами, не требующими доказательств, это — рефлексивные истины в том смысле, в котором все поло­жения — рефлексивны.

Существуют другие причины, почему я верю, что ошибоч­ность и «обремененная личность» составляют лучшую основу для создания открытого мирового сообщества. Чистый разум и моральный кодекс, основанный на ценности личности, явля­ются изобретениями западной культуры; они почти не имеют резонанса в других культурах. Например, конфуцианская этика основана на семье и отношениях, которые не очень стыкуются с универсальными концепциями, принятыми на Западе. Оши­бочность допускает огромное культурное разнообразие. Запад­ная интеллектуальная традиция не должна навязываться без разбора всему миру во имя универсальных ценностей. Западная форма представительной демократии может являться отнюдь не единственной формой правления, совместимой с открытым обществом.

Тем не менее должны существовать некоторые универсаль­ные ценности, которые станут общепризнанными. Открытое общество — согласно самой концепции — должно быть плюралистическим, но в стремлении к плюрализму оно не должно за­ходить настолько далеко, чтобы перестать различать, что такое хорошо и что такое плохо. Терпимость и умеренность также мо­гут быть доведены до крайности. Определить, что же является абсолютно правильным, можно только методом проб и ошибок. Это определение будет меняться во времени и в пространстве. В то время как Просвещение предложило перспективу вечных ис­тин, открытое общество признает, что ценности рефлексивны и в ходе истории подвергаются изменениям. Коллективные реше­ния не могут быть основаны на велении разума; но все же мы не можем обойтись без коллективных решений. Нам нужно, чтобы правил закон именно потому, что мы не можем быть абсолютно уверенными в том, что такое хорошо и что такое плохо. Нам нуж­ны институты, признающие свою ошибочность и предлагающие механизм корректирования своих ошибок.

Открытое мировое сообщество не может быть создано без поддержания людьми основных принципов. Конечно, я не имею в виду всех людей, поскольку многие люди даже не дума­ют о таких вопросах, и это противоречило бы принципам от­крытого общества, если бы те, кто о них думает, могли бы прийти к универсальному соглашению по их сути. Но для того чтобы открытое общество стало господствующим, его принци­пы должны получить безусловную поддержку.

Почему мы должны считать открытое общество идеалом? Ответ — очевиден. Мы не можем больше жить как изолирован­ные личности. Будучи участниками рынка, мы удовлетворяем свою корысть, но если мы будем только участниками рынка, одно это уже не будет удовлетворять даже нашей корысти. Мы должны думать об обществе, в котором живем, а когда дело касается коллективных решений, мы должны руководствовать­ся интересами общества в целом, а не нашими узкими эгоисти­ческими интересами. Объединение узких эгоистических инте­ресов посредством рыночного механизма приводит к неблаго­приятным последствиям. Возможно, самым серьезным факто­ром в данный момент истории является нестабильность финан­совых рынков.

ЧАСТЬ II. НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ В ИСТОРИИ

Система мирового капитализма

Мировой финансовый кризис

Как предотвратить крах

Навстречу открытому обществу

Международный контекст

Перспективы открытого общества

6

6. СИСТЕМА МИРОВОГО КАПИТАЛИЗМА

Теперь мы подошли к самому трудному вопросу: как мо­гут абстрактные теоретические построения, которые я так подробно развивал, пролить некоторый свет на на­стоящий момент в истории? Мы живем в условиях мировой экономики, которая харак­теризуется не только свободной торговлей товарами и услуга­ми, но даже в большей степени свободным движением капи­тала. Процентные ставки, курсы обмена валют, курсы акций в различных странах связаны самым тесным образом, и ми­ровые финансовые рынки оказывают огромное влияние на экономические условия. Учитывая решающую роль, которую международный финансовый капитал играет в судьбах отдель­ных стран, мы вполне можем говорить о системе мирового капитализма.

Система эта очень благоприятна для финансового капита­ла, который свободен идти туда, где выше вознаграждение, что, в свою очередь, привело к быстрому росту мировых фи­нансовых рынков. В результате возникла гигантская система циркуляции, перекачивающая капитал на финансовые рынки и в институты в центре, а потом переносящая его на перифе­рию — либо непосредственно в форме кредитов и инвестици­онных портфелей, либо косвенно — через многонациональ­ные корпорации. Пока эта система циркуляции активна, она подавляет многие другие влияния. Капитал приносит много выгоды, и не только увеличение производственных мощно­стей, но и усовершенствование методов производства, а так­же другие инновации; не только увеличение благосостояния, но и большую свободу. Поэтому страны стремятся привлечь и удержать капитал, а создание привлекательных для капитала условий становится более важным, чем какие-либо другие со­циальные цели.

Но у этой системы есть и серьезные недостатки. Пока ка­питализм остается победителем, стремление к деньгам пере­крывает все другие общественные соображения. Экономиче­ские и политические устройства находятся в беспорядочном состоянии. Развитие мировой экономики не сопровождалось развитием мирового сообщества. Основной единицей поли­тической и общественной жизни продолжает оставаться на­циональное государство. Отношения между центром и пери­ферией также слишком неравные. Если и когда мировая эко­номика все же споткнется, то политическое давление разо­рвет ее на части.

Я привожу критический обзор системы мирового капита­лизма под двумя основными лозунгами. Один из них касается недостатков рыночного механизма. Здесь я говорю в основ­ном о нестабильности, присущей международным финансо­вым рынкам. Другой касается недостатков того, что я вынуж­ден назвать, за неимением лучшего названия, нерыночным сектором. Здесь в основном я имею в виду несостоятельность политики — как на национальном, так и на международном уровнях.

В следующих трех главах я займусь в основном вопросами не­достатков рыночного механизма, хотя я также учитываю отсут­ствие надлежащих регулирующих и политических устройств. После аналитического обзора основных черт системы мирового капитализма я предлагаю рассуждение, основанное на моем ана­лизе цикла подъем — спад деловой активности. Я даю определе­ние господствующей предвзятой идеологии – рыночному фундаментализму — и доминирующей тенденции — международной конкуренции за капитал. Анализу цикла подъем-спад деловой активности будет посвящена следующая глава. В главе 7 я прихо­жу к гораздо более определенному, чем в этой главе, заключению о будущем. Я предсказываю неминуемый распад системы миро­вого капитализма[20].

Абстрактная империя

Первый вопрос, на который необходимо ответить, заклю­чается в следующем: существует ли такое явление, как систе­ма мирового капитализма? Я отвечаю — да, существует, но это не явление. У нас есть врожденная тенденция к овеществле­нию или персонификации абстрактных концепций, это при­суще нашему языку, но может иметь нежелательные послед­ствия. Абстрактные концепции имеют свою собственную жизнь, и легко встать на неверный путь и уйти слишком да­леко от реальности; но все же мы не можем избежать мышле­ния абстрактными категориями, поскольку реальность слиш­ком сложна для ее полного постижения. Именно поэтому идеи играют такую важную роль в истории, более важную, чем мы осознаем. И это особенно верно по отношению к настоящему моменту в истории.

Тот факт, что система мирового капитализма является аб­страктной концепцией, ни чуть не делает ее менее важной. Она управляет нашими жизнями так же, как и любой полити­ческий режим управляет жизнями людей. Систему капитализ­ма можно сравнить с империей, которая является более гло­бальной, чем какая-либо из существовавших ранее империй. Она управляет всей цивилизацией, и как в случае с другими империями, все, кто находится за ее стенами, — варвары. Это не территориальная империя, поскольку она не имеет сувере­нитета и всех сопутствующих ему атрибутов. Суверенитет го­сударств, входящих в эту империю, является единственным фактором поддержания ее власти и влияния. Империя почти невидима, поскольку не имеет официальной структуры. Боль­шинство ее граждан даже не знают, что они подчиняются ей, или, более корректно, они признают, что подвержены дей­ствию неличных и иногда разрушительных сил, но они не по­нимают, что представляют собой эти силы.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11