Вместе с этим, в изучении культуры повседневности преобладает эмпирический подход, отсутствуют системные культурологические исследования культуры повседневности, недостаточно изучена повседневность как объект и контекст художественного текста эпохи; во многих исследованиях, пусть не формулируется, но подразумевается, что культура повседневности не коррелирует с индивидуальными творениями великих людей, как это происходит в специализированных формах культуры (философии, науке, искусстве).

В работе впервые представлен комплексный подход к исследованию повседневности не просто как исторического и культурного пространства, но и как самостоятельного текста, моделируемого символистами.

– Тернарная оппозиция «мифотворчество»/ «жизнетворчество» / «театрализация». Обращение к проблеме личности и текста русского символизма актуализирует достаточно большой пласт научной литературы, посвящённой мифологизации как культурному механизму. Мифотворчество и мифологизация, а также становление неомифологического сознания традиционно включаются в представления о контексте культуры символизма, определяя эти явления как специфические черты жизни и творчества символиста.

В ходе исследования мы обратились к теориям и концептам представителей мифокритики, рассматривающих онтологическую роль мифа в культуре (Р. Барт, А. Голан, Я. Голосовкер, Е. Ермолин, Дж. Кэмпбелл, А. Лосев, Е. Мелетинский, О. Фрейденберг, М. Элиаде, К. Юнг), а также к исследованиям, посвящённым проблемам мифотворчества в истории культуры (Т. Апинян, Н. Богомолов, С. Бойм, М. Виролайнен, Ю. Лотман, В. Полонский, К. Разлогов, Ю. Тынянов, А. Эткинд). Особую значимость представляют для нас исследования, актуализирующие мифологизацию как инвариант жизнетворчества в культуре символизма (Л. Алешина, А. Борисова, З. Минц, Ю. Лотман, А. Кобринский, А. Корин, А. Лавров, С. Гречишкин, В. Сарычев, Г. Стернин), а также исследования, посвящённые театральности и театрализации в культуре русского символизма (Г. Бродская, А. Вислова, Н. Евреинов, С. Клитин, Л. Тихвинская, И. Утехин). В аспекте жизнетворчества и театрализации мы также обращались к игровым концепциям культуры, представленным в работах Э. Берна, Л. Витгенштейна, Т. Злотниковой, Й. Хёйзинги, Н. Хренова.

Несмотря на указанные выше ракурсы изучения культуры символизма, отсутствуют комплексные культурологические исследования, посвящённые феномену тернарной оппозиции «мифологизация» / «жизнетворчество»/ «театрализация» в культуре, а также рассмотрению способов реализации жизнетворчества. В исследовании впервые представлен комплексный опыт рассмотрения жизнетворческого модуса символистов, реализуемого в аспектах мифологизации и театрализации.

- Исследования по культуре русского и западноевропейского символизма. Современное гуманитарное знание накопило достаточно большое количество исследований, посвящённых символизму. Нами были востребованы те работы, которые непосредственно касаются обозначенной в диссертации проблематики.

К ним относятся традиционные по задачам и исследовательским приёмам работы: монографические исследования, посвящённые жизни и творчеству отдельных представителей символизма (Н. Ашукин, Ж. Бло, Н. Богомолов, И. Гарин, В. Демин, Ю. Зобнин, И. Карабутенко, С. Князева, П. Куприяновский, Дж. Малмстад, Н. Молчанова, К. Мочульский, М. Нольман, В. Орлов, М. Павлова, Е. Романова, П. Фокин, Р. Щербаков); литературоведческие исследования, обращённые к изучению поэтики символизма: (С. Аверинцев, Н. Балашов, В. Багно, С. Гречишкин, А. Долгенко, А. Лавров, Д. Максимов, В. Топоров, Г. Обатнин, Д. Обломиевский, В. Полонский, О. Рябов, М. Спивак, Н. Тамарченко, А. Ханзен-Лёве, З. Юрьева); искусствоведческие исследования отдельных видов искусства и их синтеза: (И. Азизян, Л. Гервер, В. Крючкова, М. Неклюдова, А. Образцова, Л. Рапацкая, А. Русакова, С. Стахорский, Г. Стернин).

Особый интерес представляют собой типологические и историко-культурные исследования, посвящённые проблемам философии, эстетики, истории, поэтики символизма (П. Бицилли, Г. Бродская, О. Буренина, В. Бычков, Г. Вагнер, С. Великовский, В. Горбунов, Л. Долгополов, С. Зенкин, Л. Колобаева, Г. Косиков, О. Матич, А. Пайман).

Для нас особенно значимыми являлись весьма немногочисленные исследования, содержащиеся культурологический подход в рассмотрении культуры русского и европейского символизма: Л. Алешина, М. Бахтин, Н. Богомолов, М. Ваняшова, С. Великовский, Н. Грякалова, И. Едошина, А. Кобринский, И. Кондаков, А. Корин, Ю. Лотман, З. Минц, Г. Стернин, Б. Тух, В. Шкловский, А. Эткинд.

Затрагивая с разной степенью глубины и конкретности те аспекты рассмотрения русского символизма, которые изучались и нами, ни одно из названных исследований не предлагало контекстуального изучения комплекса этих явлений и не вводило их в парадигму личности и текста.

Таким образом, данная нами характеристика изученности проблемы позволяет утверждать, что целостного, комплексного, методологически интегративно ориентированного культурологического осмысления текста и контекста личности русского символиста в пространстве творчества и повседневности фактически не проводилось.

Научная новизна работы заключается в следующем:

- на материале русского символизма в ходе интеграции понятий «личность» и «текст» осуществлена верификация дефиниции «текст личности»;

- выявлены особенности творчества (художественного, теоретического, жизнетворчества) символистов как осуществления культурной идентификации и самоидентификации;

- комплексно исследованы особенности русского символизма как явления элитарной субкультуры;

- исследование культуры русского символизма впервые осуществлено в особом ракурсе интерпретации личности символиста в пространстве творчества и пространстве повседневности, причём символист идентифицируется как особый культурно-психологический тип, субъект (и объект) мифологизации, переживающий «быт» и «повседневность» как специфические условия и состояния;

- впервые предложена типологизация текстов русского символизма –вербальные (тексты художественных произведений, теоретические тексты, «документальная» литература) и невербальные (текст повседневности, текст поведения, текст эпохи) - на основе представления о тексте личности символиста как метатексте культуры русского символизма.

Теоретическая значимость исследования:

- личность и текст и рассмотрены как метатекст культуры русского символизма;

- в основу комплексного анализа личности символиста в пространстве творчества и повседневности положены процедуры идентификации, самоидентификации и коммуникации;

- мифологизация, жизнетворчество и театрализация изучены применительно к проблемам идентификации символиста как особого культурно-психологического типа;

- определены особенности культуры символизма как элитарного культурного проекта в русской культуре конца XIX – начала ХХ вв.;

- введена в научный обиход и обоснова культурологическая дефиниция «текст личности», и связанные с нею дефиниции «культура русского символизма», «ментальная модель личности русского символиста», «космополитизм» и «провинциальность» как черты ментальности символиста; «контекст личности символиста».

Практическая значимость исследования определяется возможностью экстраполяции разработанной методологии изучения текста личности в сферу изучения художественного и повседневного опыта отечественной и мировой культур различных эпох.

Возможно продолжение использования материалов исследования в образовательном процессе высшей и средней школы при изучении культурологического цикла дисциплин, в том числе в образовательном процессе Института филологии ГОУ ВПО «ЯГПУ им. ».

Практическое значение работы связано также с возможностью учёта в ходе решения актуальных социально-культурных задач осмысленных в диссертации проблем ментального пространства русской культуры, исследованных механизмов идентификации и самоидентификации в культуре, а также изученных особенностей коммуникационного пространства культуры.

Личный вклад диссертанта заключается в том, что на материале русской культуры конца XIX – начала ХХ вв. раскрыто уникальное значение культуры русского символизма как культурологического феномена; на материале русского символизма осуществлена верификация дефиниции «текст личности» на основе интеграции понятий «личность» и «текст»; сформулированы и обоснованы дефиниции « культура русского символизма», «ментальная модель личности русского символиста», «космополитизм» и «провинциальность» как черты ментальности символиста; «контекст личности символиста»; выявлены особенности творчества (художественного, теоретического, жизнетворчества) символистов как осуществления культурной идентификации и самоидентификации; комплексно исследованы особенности русского символизма как явления элитарной субкультуры; исследование культуры русского символизма впервые осуществлено в особом ракурсе интерпретации личности символиста в пространстве творчества и пространстве повседненвости, причём символист идентифицируется как особый культурно-психологический тип, субъект (и объект) мифологизации, переживающий «быт» и «повседневность» как специфические условия и состояния.

Достоверность результатов диссертационного исследования обеспечивается фундаментальным характером поставленной проблемы и многоаспектности ее решения; определении исходных теоретико-методологических позиций; комплексностью методологии, адекватной задачам работы; системным и целостным изучением культуры русского символизма в аспектах личности и текста; обширной апробацией.

На защиту выносятся следующие положения:

1. В связи с тем, что концепты личности (в философии, психологии, частично – в искусствознании) и текста (в герменевтике, семиотике, филологии) имеют традицию локального изучения, необходимой является процедура обоснования и изучения взаимной интеграции этих концептов и построения соответствующей культурологической парадигмы.

2. Ментальное пространство русского символизма как система характеризуется рядом черт, свойственных ментальности русской культуры в целом и ментальной модели личности символиста в частности. К таким чертам, выявленным на основе классического дискурса русской философии культуры рубежа XIX-XX вв., относятся «кризисность», актуализируемая через дефиницию «смута»; а также «религиозность», «соборность» и «символичность». К специфическим чертам ментальности русского символизма относится дефиниция «самоопределение», актуализируемая в аспекте традиции «присвоения» чужого в русской культуре и реализуемая в процессе осуществления художественной и повседневной практик русского символиста. Особое значение в ментальной модели личности символиста имеют пространственно-временные характеристики ментальности, которые приобретают особый символический смысл в бинарной оппозиции «космополитизм»/ «провинциальность».

3. Культура русского символизма может рассматриваться как метасемиотическое образование, включающее в себя не только тексты, но и метатекст. Метатекстом в контексте русского символизма можно считать личность символиста, которая является основанием типологизации текстов русского символизма. Типология текста в русском символизме представлена вербальными (тексты художественных произведений, теортические тексты, «документальная» литература) и невербальными (текст поведения, текст повседневности, текст эпохи) текстами, метатекстом по отношению к которым является текст личности символиста. В русском символизме текст становится парадигмой формирования контекста личности символиста, в рамках которой происходит моделирование адресата/адресанта культуры символизма и коммуникация в системе «личность-текст».

4. В художественной практике конца XIX - начала ХХ вв. сформировался образ символиста как культурно-психологического типа, который моделировался и интерпретировался текстом личности символиста. Характерной чертой текста личности символиста становится стремление к идентификации и самоидентификации, которые в символизме осуществляются на трёх уровнях: относительно мироздания; относительно художественных традиций; относительно гендера. Важнейшим способом идентификации и самоидентификации является мифологизация личности в культуре русского символизма, которая осуществляется через обращение к античности; мифологизацию романтизма; мифологизацию современности и символизма.

5. Для культуры русского символизма повседневность является не только историческим и культурным пространством, но и текстом, моделируемым символистами; пространством мифотворчества и коммуникативным пространством, способствующим продолжению процессов идентификации и самоидентификации русского символиста. Происходит усложнение бинарной оппозиции «повседневность» - «идеальный мир» путём введения концепта «быт», который интерпретируется в символизме дополнительной бинарной оппозицией: «быт» - «бытие». Помимо тенденций отрицания быта и мифологизации повседневности, для символизма характерна эстетизация быта и бытового поведения, что способствует формированию элитарных черт символизма.

6. Формирование текста и контекста личности в русском символизме является имплицитно вписанным в бытие процессом соединения пространства творчества и повседневности, что приводит к появлению жизнетворческого модуса культурного опыта русских символистов. Жизнетворчество русского символиста становится репрезентативным в аспекте медиативной функции, предполагая снятие бинарной оппозиции «творчество»/ «жизнь». Жизнетворчество реализуется в процессе театрализации поведения в русском символизме, создавая код идентификации и моделируя варианты текста и контекста личности в русском символизме. Жизнетворческий модус также воплощает утопический проект конструирования символического бытия, который, реализуясь на практике, демонстрируют трагичность текста личности и культуры символизма в целом.

7. Текст личности – культурологическая дефиниция, являющаяся специфическим концептом культуры русского символизма, обладающая верифицируемыми чертами и функциями.

Апробация и внедрение результатов диссертационного исследования осуществлялись на заседаниях кафедры культурологии и журналистики
ГОУ ВПО «ЯГПУ им. »; в процессе участия в реализации франко-российского интернет-проекта «Сонотека» (1999, 2001); на международных, всероссийских и региональных научных и научно-практических конференциях: 3-я, 4-я, 5-я, 6-я, 7-я конференции молодых ученых (Ярославль, ЯГПУ им. , 1994, 1995, 1996, 1997, 1998); «Вторые и Третьи Алмазовские чтения: Роль творческой личности в развитии культуры провинциального города» (Ярославль, 2002, 2004); «Чтения Ушинского» (Ярославль: ЯГПУ им. , 2003, 2004, 2006); «Человек в информационном пространстве» (Ярославль: ЯГПУ им. , 2005, 2007); «100 лет после Чехова» (Ярославль: ЯГПУ им. , 2004); «Старый город в новой России» (портал Auditorium.ru, 2004); «Науки о культуре – шаг в ХХI век» (Москва: РИК, 2005); «Повседневность как текст культуры» (Киров: ВятГГУ, 2005); «1000-летний Ярославль. Российские смуты: истоки, последствия, преодоление» (Ярославль: ЯГПУ им. , 2005); Первый и Второй культурологические конгрессы (СПб., 2006, 2008); «Культурное разнообразие в эпоху глобализации/Cultural Diversity in the Epoch of Globalization» (Мурманск: МГПУ, 2006); «Коммуникативные стратегии в культурном поле провинции» (Ярославль: ЯГПУ им. , 2006); «Литература и театр» (Самара: СамГУ, 2006); «Человек, культура и общество в контексте глобализации» (Москва: РИК, 2006); «Декаданс в Европе и России» (Волгоград: ФГОУ ВПО ВАГС, 2007); «Науки о культуре в новом тысячелетии» (Ярославль: ЯГПУ им. , 2007); «Время культурологии» (Москва: РИК, 2007); «Коды русской классики: «провинциальное» как смысл, ценность и код» (Самара: СамГУ, 2007); «Второе Собрание Научно-образовательного культурологического общества» (СПб., 2008); «Синтез документального и художественного в литературе и искусстве» (Казань: КГУ, 2008).

Результаты исследования внедрены в образовательный процесс Института филологии ГОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет им. ».

Основная проблематика диссертации представлена в шестидесяти шести публикациях, в том числе семи, осуществленных в ведущих рецензируемых научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, библиографического списка источников литературы, включающего 496 наименований. Общий объем работы - 395 с.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении обоснована актуальность и описана степень научной разработанности темы исследования; определены цель и задачи, объект и предмет диссертационного исследования; охарактеризованы теоретико-методологические принципы; обозначена источниковая база; сформулированы основные положения, выносимые на защиту; выявлены теоретическая и практическая значимость, научная новизна исследования.

В первой главе «Ментальное пространство русского символизма» обоснованы ментальные характеристики как русского символизма (целостного и многосоставного культурного явления), так и русского символиста (локального и концентрированного субстрата культурных форм и процессов); в контексте динамики русской и европейской культуры обозначен бытийный уровень самореализации русского символиста.

В первом параграфе «Ментальная модель русской культуры: система и компоненты» автор, опираясь на теоретические представления о специфике понятий «ментальность» и «менталитет» в современном гуманитарном знании, акцентирует внимание на личностном аспекте ментальности.

Принимая во внимание, что и менталитет, и ментальность актуализируются как на коллективном, так и на индивидуальном уровнях, автор в аспекте своего исследования считает всё же необходимым акцентировать внимание на ментальности, которая в большей степени, чем менталитет, характеризует личность.

Учитывая представление о менталитете как совокупности характерных признаков, свойственных национальной общности, автор подчёркивает, что проблематика данного исследования опирается на дефиницию ментальности, которая находит выражение на уровне определённого типа культуры (в частности, культуры «Серебряного века») и на уровне субкультуры (в частности, субкультуры русских символистов).

На сегодняшний день существует достаточно большой пласт научной литературы, посвящённый русскому символизму как явлению культуры. Вместе с этим практически отсутствуют работы, анализирующие ментальные аспекты символизма. Автор исследования, осуществляя осмысление символизма как ментальной модели русской культуры, считает возможным ввести в научный обиход концепт «символистская ментальность». Обоснованию данного понятия, а также выявлению его сущностных характеристик посвящён данный параграф.

Ментальная модель русской культуры эпохи символизма имеет свои особенности, связанные с философским и историко-культурным контекстом формирования и самосознания русской культуры данного периода. Опираясь на классический дискурс русской философии культуры конца XIX – начала ХХ вв., автор определяет кризис как первую черту символистской ментальности и рассматривает ситуацию «кризисности» сознания в русской философии, которая совпадает с историческим рубежом веков и культурным «кризисом» (Н. Бердяев).

Проблемы кризисности сознания на рубеже XIX-ХХ веков имеют разные формы выражения. Русская культура традиционно воспринимает ситуацию рубежа веков двойственно: либо как своеобразное «безвременье»; либо как наступающий конец этапа истории культуры (в этом случае, более употребимы понятия «конец» и «начало» века); выделяются культуры, ориентированные на «конец» (это, в том числе – русская культура, Н. Хренов), и культуры, ориентированные на «начало».

В качестве конкретного (социально-психологического) и метафизического (духовно-творческого) состояния, характерного для русской художественной культуры этого периода, можно назвать «смуту». Последняя определяется нами в данном контексте как актуализируемое в художественной культуре основание ментальности, включающее в себя представление о том, что переживаемый кризис есть «окончание истории» и «начало новой эры», что после него должно последовать установление идеального порядка и что будущий путь должен противостоять общеевропейским историческим дорогам (Ю. Лотман). В ходе исследования автор подробно останавливается на осмыслении феномена «смуты» как явления русской культуры, обозначая специфические характеристики и проявления этого феномена в ментальном аспекте в русской культуре конца XIX – начала XX веков.

Вторая из обозначенных в исследовании характерная черта символисткой модели ментальности - религиозность.

Религиозность понимается достаточно локально и определённо - как христианство, но понятие это приобретает в русском символизме особое значение. Синтезируя опыт мировой культуры, символисты акцентируют внимание на дихотомичности культурной традиции человечества, когда сам термин «религия» трактуется максимально широко.

Религиозные ценности рассматриваются не только как компонент мировой куль­туры, но как средоточие определённой культурной традиции, наиболее значимой в Рос­сии. Религиоз­ность, в понимании символистов (Д. Мережковский, Вяч. Иванов), - это специфическая черта русского менталитета. Именно в русской культуре она при­обретает особое значение: русский человек переживает её более глубоко, чем европеец, обострённо, она становится центральной проблемой существования, осознания мира, обретает наряду с иррациональными эмоционально-чувственные проявления. Таким образом, религиозность лежит в основе мировоззрения художника-мыслителя рубежа веков и становится в том или ином аспекте чертой ментальности символиста.

Во многом созвучна религиозности, воспринимаемой и переживаемой символистами в бытийном и личном опыте, и третья черта символистской модели ментальности – соборность.

В контексте русского символизма идея соборности, по нашему убеждению, приобрела наиболее законченное выражение в мировоззрении Вяч. Иванова, хотя широко представлена и у других философов.

С точки зрения ментальных характеристик важно подчеркнуть, что, по мнению Н. Бердяева, «соборность» - это не только «излюбленный его лозунг», но и принцип жизни, общения, который и позволял поэту быть в центре русской культуры, объединять самые разные идеи, создавать особую атмосферу общения. Символизм же для философа – «первая попытка синтетического творчества в новом искусстве и новой жизни», поэтому соборность оказывается необходимым аспектом самосознания, принципом понимания и восприятия символизма.

Для символистского культурного проекта в России соборность - это ключевая дефиниция, так и не воплощённая на бытийном уровне жизни человечества в той адекват­ной форме, которая соответствовала бы её идеальной основе. При этом, как известно, соборность имеет свой аналог и в русской философии конца XIX начала ХХ веков – философии всеединства, ставшей интеллектуальной базой русского символизма (В. Соловьев, Е. Трубецкой, С. Булгаков, П. Флоренский, С. Франк, Л. Карсавин).

Четвёртой чертой модели ментальности русского символизма является (и это не тавтология, а значимый содержательный акцент) символичность.

В контексте жизненных установок художественной элиты и символистского творчества особую роль приобретает категория символа, которая рассматривается творцами не только в качестве онтологически детерминированной дефиниции художественного течения, но и онтологической основы ментальности.

Символ принимается за основу творчества, становясь мыслимым феноменом структуры мироздания. Символ сверхиндивидуален и существен как квинтэссенция самосознания, ибо во­площает идею соборности, единства бытия и сознания. Символ субъективен, хотя содержит в себе нечто большее, чем чувства и ас­социации отдельной личности. Символ объективен, так как укоренен изна­чально в мироздании, и поэтому способствует соединению (а не дифференциации) бытия и сознания (Вяч. Иванов). Символ изначален и всеобъемлющ, благодаря чему ста­новится частью творчества, искусства. Символ при этом лежит в основе общения, но выражает не личностное самоопределение, а единую объективную сущ­ность, то есть обращается к трансцендентному.

Символ содержит в себе надмировой, объективный смысл, существуя независимо от человеческого представления о нём, как объективная данность, и одновременно он - проявление индиви­дуального сознания, субъективной данности каждого.

Именно эти особенности дефиниции «символ», систематизированные в теории Вяч. Иванова, позволяет впрямую соотнести его со спецификой символист­ской ментальности.

Категория символа тесным образом связана с культурой не только в её актуальном бытии, но и в генезисе (А. Белый), ибо именно символ стано­вится единым началом, приближающим человека к истокам бытия, а также является конечной целью мироздания. Символ - основа творчества и познания, он призван стать реально­стью бытия, но призвание это неосуществимо на уровне повседневности.

Во втором параграфе «Традиция «присвоения» чужого в ментальном опыте символистов» раскрываются такие специфические черты ментальности русского символизма, как «самоопределение» и «синтез».

Проблема синтеза в мировоззрении, эстетике и искусстве символизма достаточно разносторонне рассматривалась в работах, посвящённых культуре символизма.

«Самоопределение» в русской художественной культуре данного периода имеет особое значение. Проблема самоопределения, потребность в самопознании, стремление к нему рассмотрена в настоящем параграфе как особая черта российского менталитета.

В истории русской культуры вопрос заимствований и национальной самобытности является одним из актуальных и спорных вопросов. Анализ историко-культурного развития России свидетельствует о существовании определённых периодов культуры, когда заимствования становились неотъемлемой частью русской культуры, порождая динамические процессы и способствуя кардинальным сдвигам в культуре России.

Именно в такие, рубежные эпохи, в частности, на рубеже двух предыдущих веков, обозначились важные особенности механизма заимствования, позволяющие говорить о появлении определённой традиции «присвоения» чужого опыта в политике, экономике, религии, художественной культуре, искусстве.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6