Радикальная республиканская программа касается формирования условий, необходимых для того, чтобы дать возможность людям самим контролировать свою жизнь и создавать сообщества, основанные на идеях равенства, общественного блага и гармонии с природной средой обитания. В глазах многих радикальных республиканцев агенты трансформации должны найтись среди таких современных (критически настроенных) социальных движений, как движения в защиту окружающей среды, феминистские движения и движения в защиту мира, которые порицают руководителей государств и международных организаций, а также традиционные определения «политического». Проводя политику сопротивления и одобрения, эти новые социальные движения играют, как представляется, такую же важную роль в мировой демократизации, какую играли в борьбе за национальную демократию такие традиционные социальные движения, как профсоюзы. Эти новые движения вовлекаются в транснациональные коалиции на условиях солидарности в борьбе с грядущими глобальными кризисами в сфере экологии, экономики и безопасности. В основе этих программ лежит преданность делу достижения социального и экономического равенства, созданию условий, необходимых для самостоятельного развития, и образованию самоуправляющихся сообществ. Поощрение и развитие в гражданах чувства принадлежности к взаимопересекающимся (локальным и глобальным) сообществам, объединённым интересами и чувствами, составляет основную цель политической деятельности новых социальных движений, равно как и поиск новых моделей и форм социальной, политической и экономической организации, совместимых с республиканским принципом самоуправления.

Радикальная республиканская модель представляет собой теорию «глубинной» демократизации и цивилизации мирового порядка. Это – нормативная теория «гуманного управления», которая опирается на факт существования множества «сообществ с общей судьбой» и социальных движений, в отличие от индивидуализма и призывов к рациональному эгоизму, свойственных либеральному интернационализму.

Радикальный республиканизм выражает сильную приверженность к теориям прямой и представительной демократии. Ибо демократия рассматривается как неотделимая от созданных условий для эффективного участия и самоуправления, включая, среди всего прочего, достижение социального и экономического равенства. Кроме того, это объединение с гражданской республиканской традицией, до настоящего времени, считает Д. Хелд, что реализация индивидуальной свободы должна быть «…встроена в пределы и поддержана (сильным) значением политического сообщества и общественной пользы»[120].

В космополитическом проекте сделана попытка точно определить принципы подотчётности тех центров и форм власти, которые функционируют сегодня за пределами сферы демократического контроля, и разработать соответствующие институциональные устройства. Согласно этому проекту, в грядущем тысячелетии каждый гражданин государства должен будет научиться быть «гражданином-космополитом», то есть человеком, способным быть посредником между национальными традициями, сообществами с общей судьбой и альтернативными формами жизни. Гражданство в демократическом государстве будущего, утверждают сторонники этой программы, должно, по-видимому, привести к росту роли посредничества. Будучи погружено в диалог с чужими традициями и дискурсами, это посредничество имеет своей целью расширение горизонта собственной смысловой структуры и расширение области взаимопонимания. Политические агенты, которые могут «рассуждать с точки зрения других», будут лучше решать – причем решать справедливо – новые и перспективные трансграничные проблемы и координировать процессы, которые порождают «взаимопересекающиеся сообщества с общей судьбой». Кроме того, космополитическая программа утверждает, что если современные формы власти должны стать подотчётными и если многие влияющие на нас сложные проблемы локального, национального, регионального и глобального характера должны демократически регулироваться, то люди должны будут иметь доступ в различные политические сообщества и быть их членами[121]. Иначе говоря, в новом тысячелетии демократическое политическое сообщество превратится в такой мир, граждане которого будут иметь гражданство многих стран. Столкнувшись с «взаимопересекающимися сообществами с общей судьбой», они вынуждены быть гражданами не только собственных обществ, но и более широких регионов, более широкого мирового порядка. Институты, разумеется, должны развиваться, чтобы отражать различные проблемы, вопросы-задачи, связывающие людей воедино безотносительно к тому, в каких национальных государствах они родились или выросли[122].

Исходя из этого, сторонники космополитического подхода утверждают, что демократия должна быть переосмыслена как «двусторонний процесс». Под двусторонним процессом, или процессом двойной демократизации, включающим дальнейшую постепенную демократизацию государств и гражданских обществ, подразумевается не только углубление демократии в рамках национального сообщества, но и расширение демократических форм и процессов, происходящих независимо от национальных границ. Защищая «двойную демократизацию» политической жизни, сторонники космополитической демократии стремятся вывести демократию за пределы государства, расширяя распространение демократии на публичную сферу между и помимо государств. В этом отношении транснациональная демократия и территориальная демократия рассматриваются как взаимно усиливающиеся, а не конфликтующие принципы политического правила. Космополитическая демократия в действительности требует политического порядка в демократических объединениях, городах и нациях, так же как и в региональных и глобальных сетях[123].

Демократия должна позволить гражданам-космополитам получить доступ к разрывающим и трансформирующим границы их традиционного политического сообщества социальным, экономическим, политическим процессам и потокам, а также быть посредником между этими процессами и сделать их себе подотчётными.

По сути, этот подход разрывает традиционную связь между легитимной политической властью и постоянными границами и ограниченными территориями и, более того, осмысляет этот разрыв как неотъемлемый признак основных демократических соглашений или демократической конституции, которая в принципе может быть укреплена и использована в различных автономных объединениях, начиная от городов и субнациональных регионов и кончая национальными государствами, регионами и более широкими глобальными структурами. Очевидно, что процесс такого отделения уже начался, поскольку политическая власть и легитимные формы власти распространяются «вниз» и «вверх» в рамках национального государства, а также «около» него. Но приверженцы космополитической программы выступают за радикальное расширение этого процесса, насколько позволяют обязательства, выполнять которые необходимо даже при наличии самых широких демократических прав и обязанностей. Это предполагает ряд кратко - и долгосрочных мер при условии уверенности в том, что геополитические силы в процессе прогрессивного и углубляющегося развития превратятся в демократические организации и институты.

Если глобализация касается этих процессов, подводя фундамент под трансформацию организации человеческой деятельности, сплачивая и расширяя эту деятельность таким образом, что образуется каркас межрегионального и межконтинентального изменения и развития, то многие заветные политические идеи, раньше сфокусированные на национальных государствах, должны быть переосмыслены и переработаны. Необходимо рассмотреть эти нормативные и институциональные проблемы чуть более подробно.

Однако раз мы живём в мире, характеризующемся глобальной политикой и многоуровневым управлением, то эффективность национальных демократических и правовых традиций весьма сомнительна. Каким бы точным и подробным ни было изложение этой проблемы, оно неизбежно основано на признании, во-первых, взаимосвязанности сущности и характерных черт демократии в рамках отдельного сообщества и сущности и характерных черт демократических отношений между сообществами. И, во-вторых, того, что для процветания демократии и самих политических сообществ должны быть созданы новые правовые и организационные механизмы. Но было бы совершенно неправильно заключить отсюда, что политика локальных или национальных демократических сообществ будет или должна быть полностью вытеснена новыми силами политической глобализации. Допустить это означало бы неправильно понять довольно сложное, многообразное и неравномерное влияние различных региональных и глобальных процессов на политическую жизнь. Разумеется, некоторые проблемы и политические решения останутся полностью на ответственности локальных правительств и национальных государств. Другие будут признаны находящимися в ведении отдельных регионов. Третьи же проблемы – такие, как состояние окружающей среды, обеспечение глобальной безопасности, вопросы мирового здравоохранения и экономическое регулирование – потребуют создания новых институтов, которые и будут заниматься их решением[124].

Как считает Э. Макгрю[125], единственная заслуживающая внимания попытка критики некоторых положений, присущих как космополитическому, так и радикальному демократическому проекту, может быть обнаружена в работах по вопросам «совещательной демократии» и в связанных с ней концепциях «стейкхолдинг» демократии[126]. Вместо того чтобы предлагать новое конституционное урегулирование глобальной формы правления или создание альтернативных структур глобального управления, защитники совещательной демократии увлечены объяснением «возможностей демократизации управления, действительно, существующих в международной системе, а не в государственном управлении»[127]. Сторонники концепции совещательной демократии интересуются дискурсивными источниками существующих систем глобального управления и ролью транснационального гражданского общества в установлении совещательного демократического контроля над условиями политического дискурса и действиями управления в международной системе. В действительности, их интересуют принципы и необходимые условия создания подлинной транснациональной публичной сферы демократического дискурса. Эти принципы включают недоминирование, участие, общественное обсуждение, ответственное управление и право «участия всех» в принятии публичных решений, которые затрагивают их благосостояние или интересы. Поэтому профессор политологии Австралийского государственного университета Джон Драйзик утверждает, что реализация транснациональной демократии зависит от признания того, что «сущность демократической законности обнаруживается не в голосовании или представительстве… А скорее в обсуждении»[128].

Хотя защитники совещательной демократии не умаляют ценность либеральных достижений институциональной реформы глобального управления или космополитического требования демократической конституции для мирового порядка, оба эти видения рассматриваются сами по себе как недостаточные для основания транснациональной демократии. Вместо этого идеалы «дискурсивности» рассчитывают на создание «ассоциации, делами которой управляют члены общественного обсуждения»[129]. Это влечёт за собой, как утверждают её защитники, культивирование транснациональных общественных сфер, в которых может быть установлен искренний диалог между учреждениями общественного управления и затронутых ими решениях и действиях. Рациональное и информационное обсуждение среди всех затронутых, а не просто декларативных интересов в рассматриваемом вопросе, в конечном счёте, связано с реализацией общественного блага.

Этот вывод существенно отличается от того, что предлагает концепция либерально-плюралистической демократии, в которой достижение согласия среди выраженных интересов и предпочтений граждан или организованных интересов взято в качестве превалирующих в принятии общественных решений. Кроме того, общественные власти, как ожидается, объяснят свои поступки: то есть находящийся под влиянием должен иметь право оспорить такие действия, потому что управление расценивается как демократическое только «…до такой степени, когда люди индивидуально или все вместе наслаждаются постоянной возможностью оспорить то, что решит правительство»[130]. Соответственно, совещательная демократия нуждается в информированных и активных гражданах, а также в энергичном поощрении тех прав и условий, которые необходимы для реализации их полномочий.

Защитники совещательной демократии утверждают, что предлагается ряд принципов, на которых может быть построена всеохватывающая, отзывчивая и ответственная транснациональная демократия. Всё больше ортодоксальных вариантов стремятся особо подчеркнуть её реформистские амбиции, поскольку обсуждение задумано в качестве механизма увеличения демократической легитимации принятия общественного решения как на локальном, так и на глобальном уровне. В отличие от этого более радикальные проявления придают большое значение потенциалу, поддающемуся трансформации до такой степени, что возникает озабоченность соревнованием глобальных институциональных программ, бросающих вызов необъяснимым участкам транснациональной власти, и уполномочиванием прогрессивных сил транснационального гражданского общества[131]. Эта напряжённость между скорее процедурной, в противоположность субстантивной, интерпретацией совещательной демократии возникает из её эклектичных философских истоков, которые включают традиции критической теории, дискурсивный анализ, республиканизм, партиципативную и прямую демократии.

Критики совещательной демократии утверждают, что это не дискретная модель демократии, чтобы быть механизмом для разрешения и легитимации публичных решений. Эта критика обоснована, если является сфокусированной только на транснациональной, местной или национальной демократии.

Кроме того, несмотря на данный акцент, в дискурсе, как это ни парадоксально, имеется тенденция упускать проблемы, в которых язык и культурное многообразие являются основой для конструирования подлинной транснациональной совещательной публичной сферы. Для этого недостаточно только желания, наоборот, возникают серьёзные вопросы о роли языка и культуры в определении условий возможности подлинного политического обсуждения[132]. Действительно, акцент на самоорганизации гарантирует, что процедурные требования и установленные условия эффективного обсуждения останутся несколько неопределённо обусловленными. Наконец, есть значительное безмолвие в отношении того, как антагонистические конфликты интересов или ценностей могут быть решены без умышленного обращения к некоторым внушающим авторитет решениям. В этом отношении совещательная демократия может быть представлена в качестве крайней ценности, имеющей дело со многими из самых неотложных глобальных дистрибутивных проблем или проблем безопасности (от ослабления долговой нагрузи до гуманитарной интервенции соответственно), которые фигурируют в мировой политической повестке дня.

3.3. Транснациональная демократия:

предпочтительна или желательна

Безотносительно к интеллектуальным достоинствам любого специфического проекта транснациональной демократии серьёзный скептицизм был высказан по поводу предпочтительности и желательности этой идеи. Коммунитаризм, реализм и некоторые другие радикальные критические направления выступают против многих важных оснований, защищаемых сторонниками транснациональной демократии: теоретических, институциональных, исторических и этических.

Представителей политического коммунитаризма, например канадского политолога Уилла Кимлики[133], не убеждают космополитические предпосылки, составляющие теории транснациональной демократии. Демократия, утверждает У. Кимлика, должна корениться в общей истории, языке или политической культуре, которые являются существенными особенностями современных территориальных политических сообществ. Все эти особенности более или менее отсутствуют на наднациональном уровне. Несмотря на путь глобализации, связывающей судьбу сообществ воедино, действительность состоит в том, что «единственный форум, в котором встречается подлинная демократия, находится в пределах национальных границ». Даже в пределах Европейского Союза транснациональная демократия не больше, чем элитарный феномен. Если нет никакой эффективной морали в сообществе вне государства, то там и не может быть подлинной нации.

Конечно, защитники транснациональной демократии утверждают, что политические сообщества трансформируются глобализацией так, как закреплена идея нации, что территориально разграниченная единица больше не является надёжной. Однако проблематизирующие таким образом нацию скептики ставят критический вопрос о том, кто или какое учреждение решает, как нация должна быть конституирована и на каком основании? Без такой определенной спецификации принципов, из которых должна быть составлена нация, трудно представить, каким образом транснациональная демократия могла бы быть институциализирована или обязательно обеспечивала бы базис для более представительного, законного и ответственного глобального управления. Будучи не в состоянии ответить на этот вопрос теоретически строгим или убедительным аргументом, предложенным скептиками, защитники транснациональной демократии ставят под сомнение правдоподобие их проекта[134].

Для политических реалистов суверенитет и анархия представляют собой наиболее непреодолимые барьеры для реализации демократии вне границ. Хотя могут существовать элементы международного сообщества государств, в которых на глобальном уровне признаётся господство права и согласованность международных норм и порядка. Поэтому предложения реалистов остаются скорее случайными, чем устойчивыми. Конфликт и сила всегда присутствуют и обыденны во многих регионах мира. Но это не есть условия, при которых любой независимый демократический эксперимент является возможным для процветания, так как функционирование демократии настойчиво требует отсутствия политического насилия и господства права. В отношениях между суверенными государствами всегда возможны и организация насилия, и господство права, в значительной степени выраженные в реальной политике. Международный порядок – это всегда порядок, установленный наиболее сильными государствами для самих себя. В этом отношении глобальное управление является просто синонимом западной гегемонии до тех пор, пока международные учреждения остаются пленниками доминирующих сил. Государства действуют стратегически в отношении поощрения международного управления только там, где увеличивается их автономия или обходится внутреннее рассмотрение чувствительных проблем, образующих политическbй императив, наносящий ущерб демократизации глобального управления[135]. Короче, условия реализации демократической гегемонии, или некоторых альтернативных форм мировой федерации демократических государств, культивирующих транснациональную демократию, следовательно, являются теоретически и фактически невероятными. Некоторые суверенные демократические государства, возможно, будут разменивать национальное самоуправление в пользу более демократического мирового порядка, тогда как авторитарное государство даже не рассматривало бы это как проект. Таким образом, транснациональная демократия остаётся для реалистов просто утопическим идеалом.

Даже если бы транснациональная демократия была более предпочтительным идеалом, многие скептики сделали бы вывод, что её достижение с политической и этической точек зрения нежелательно[136]. В основе теорий транснациональной демократия содержится неразрешимый конфликт между нормативным обязательством в эффективной национальной демократии и желанием демократии вне государства. Во многих «зрелых» демократических государствах эта дилемма разрешается при помощи конституционных механизмов, но на международной арене они отсутствуют. Выразительной иллюстрацией этой дилеммы является «демократическое» вмешательство Европейского Союза в австрийскую политику после избирательного успеха в начале 2000 года. ЕС всем угрожал отказать в официальном признании любого коалиционного правительства, в котором присутствовал бы господин Йорг Хайдер лидер националистической партии «Австрийская партия свободы», несмотря на демократически выраженное предпочтение австрийского электората.

Опуская этическую сторону этого специфического случая общий смысл заключается в том, что «транснациональная демократия имеет потенциал, способный погасить эффективное самоуправление на локальном или национальном уровнях»[137]. Без эффективных гарантий, которые в отсутствие глобальной конституции не могут быть институционально обоснованы, опасность транснациональной демократии состоит в том, что она восприимчива к побуждениям грубого большинства, которое способно отрицать законные демократические права и желания (национальных) меньшинств. Наоборот, без установленной способности придавать силу демократическому желанию большинства против закрепленных интересов великих держав день становления транснациональной демократии просто становится заложником интересов самых могущественных геополитических сил. Именно в этом заключается, как кажется, парадокс транснациональной демократии, а именно: само существование такой способности создаёт реальную возможность для тирании транснациональной демократии, таким образом, ставится под сомнение желательность демократического идеала.

Это происходит отчасти по тем причинам, что более радикальные или прогрессивные убеждения одинаково скрывают существенные сомнения в желательности транснациональной демократии. Среди некоторых радикальных критиков сама идея транснациональной демократии рассматривается как скрытый новый инструмент западной гегемонии[138]. Как и с философией «хорошего управления», провозглашённой правительствами «Большой семёрки» и многосторонними учреждениями, принимается во внимание, прежде всего, преобладание Запада. Другими словами, есть несколько конструкций транснациональной демократии, которые обнаруживаются среди угнетенных в Африке, Азии и Латинский Америке[139]. Для большей части человечества это – отвлечение от самых неотложных глобальных проблем: СПИДа, голода, опустынивания территорий и бедности. В этом контексте транснациональная демократия может быть полностью несоответствующей и неуместной, но дающей ответ: как критическая проблема может гарантировать, что глобальные рынки и глобальный капитал будут работать в интересах большинства народов мира, не разрушая естественную окружающую среду[140].

Демократизация глобального управления, даже если это было бы выполнимо, может быть более предпочтительной для усиления и легитимирования гегемонии глобального капитала, чем для оспаривания захвата рычагов глобальной власти. Историческое свидетельство передовых капиталистических обществ, утверждают скептики, указывает на то, как императивы капитализма превосходят действия демократии[141]. Именно там находится предполагаемая судьба транснациональной демократии. Ускоряющееся глобальное неравенство и вырисовывающаяся экологическая катастрофа просто не могут быть решены дозированным применением транснациональной демократии. Напротив, как предлагает П. Хирст, необходимы мощные и эффективные, а не демократические, глобальные организации, которые могут поставить под сомнение укоренившиеся интересы глобального капитала, продвигая общее благосостояние – социальную демократию – на глобальном уровне[142]. Наоборот, разрушение глобального управления и передачи власти к самоуправляющимся, устойчивым местным сообществам – это стратегия, одобренная радикалами. И политические, и этические основания скептичны по отношению к прогрессивному взгляду, полагающему, что транснациональная демократия будет некорректным проектом. Соответственно, этическое предпочтение для многих радикальных критиков усиливает существующие системы социального демократического управления и новые формы партиципативной демократии в сферах, не регулируемых государством[143]. Поэтому реальная демократия для этих скептиков всегда является региональной (национальной) демократией.

Есть серьёзные причины критически осмыслить релевантность, предпочтительность и желательность транснациональной демократии. Доля различных скептических аргументов указывает на то, что смысл транснациональной демократии заключается в том, что ни один ответ на глобализацию или проект глобализации, как предполагают её защитники, не являются этически и теоретически убедительным. Напротив, это чревато теоретическими недостатками и практическими опасностями. Но нет, как предлагает Р. Даль, наименьшей является опасность общественного контроля вопросов экономической жизни и военной безопасности. Кроме того, развитие национальной (территориальной) демократии было настоятельно связано с силой и насилием, поэтому история современной демократии иллюстрирует её, даже в пределах контекста разделённой политической культуры, как отчетливо хрупкую систему правил. В мире культурного разнообразия и растущего неравенства возможность понимания транснациональной демократии, поэтому должна быть оценена как незначительная без любого её убедительного навязывания любым соглашением демократических государств или мягкой демократической гегемонией. Не удивительно, что для большинства скептиков самоуправление в пределах государств (демократических или недемократических) считается этически предпочтительным для возможной тирании более демократического глобального правления.

3.4. Можно ли отвергнуть транснациональную демократию?

Защитники транснациональной демократии обвиняют скептиков в слишком поспешном отклонении теоретических, этических и эмпирических аргументов, составляющих их проекты демократии без границ. Более определенно, утверждают они, обесцениваются важные политические преобразования, вызываемые усиливающейся глобализацией и регионализацией; скептики особенно неправильно истолковывают возможности значимых политических изменений по отношению к более демократическому мировому порядку. Эти трансформации, в конечном счёте, изменяют условия, которые делают возможными суверенные, территориальные, самоуправляющиеся политические сообщества, поскольку в мире глобальных изменений локальное и глобальное, внутренне и внешнее в значительной степени неразличимы. Отрицать такие обстоятельства означает утратить способность оценивать с точки зрения вечности сущность концепции современной государственности и политического сообщества и игнорировать её историческую и социально построенную природу[144].

Современные политические сообщества являются историческими и социальными конструкциями. Их специфическая форма, совпадающая с территориальной досягаемостью «предполагаемого сообщества» наций, является продуктом специфических условий и сил. Эта форма определяет метрическую систему, по которой измеряется единица современной демократии. Исторически государство было первичным инкубатором современной демократической жизни. Но, как замечает профессор международных отношений университета Уэллса Эндрю Линклетер, политические сообщества никогда не были статическими, неизменно созданными, а всегда находились в процессе конструкции и реконструкции[145]. Поскольку глобализация и регионализация стали усиливаться, современные политические сообщества начали испытывать существенную трансформацию: появляются новые формы политических сообществ.

Хелду, национальные политические сообщества сосуществуют сегодня рядом с «пересекающимися судьбами сообществ», определяемых пространственной досягаемостью транснациональных сетей, систем гражданства и проблем. Они могут быть задуманы как «тонкие» сообщества, в противоположность «толстым» сообществам локального типа и нациям-государствам. Тем не менее национальные сообщества представляют собой необходимые этические и предварительные политические условия для культивирования транснациональной демократии. В основном они перекрывают судьбы сообществ, определяемые как новые возможные транснациональные направления развития наций.

Как отмечено, критики транснациональной демократии обвиняют её защитников в том, что они предпочтительнее применяют неопределённую концепцию народа. Это обвинение, однако, не учитывает недетерминированный и сконструированный характер современного народа (нации) самого по себе. Линклетер предлагает, вопреки скептическому аргументу, что нация не является некоей преобразуемой политической сущностью, которая предшествует демократическому развитию, но, напротив, она самостоятельно конституируется благодаря процессам демократизации. Начиная с классической греческой демократии, конституирование народа является всегда проблематичным и случайным[146]. Этот аргумент внушает доверие утверждениям защитников транснациональной демократии, что неопределённая природа народа в их планах не ослабляют правдоподобие или теоретическую последовательность их проекта.

Не рассматривая «космополитическую нацию» как единичную, предопределенную и универсальную сущность – унифицированную мировую нацию, литература по транснациональной демократии подчёркивает комплексную, подвижную и многослойную конструкцию, ясно сформулированную в разнообразии наборов отношений к множеству участков глобальной власти и структуры глобального управления. Такая концепция, как подтверждено опытом Европейского Союза и федеративных государств, является, конечно, исторически беспрецедентной. К тому же так называемая загадка народа в теориях транснациональной демократии не является фатальным недостатком, как хотелось бы многим скептикам.

Центральным пунктом в учреждении политических сообществ вне государства является рост институционализации транснациональных общественных сфер, как некоторые утверждают, благодаря росту конституционализации мирового порядка[147]. Накопление многосторонних, региональных и транснациональных мер (которые развились в последнее пятидесятилетие), создало неписанную конституцию глобального государства. В поисках управления и регулирования трансграничных проблем государства стремились упорядочивать соответствующие полномочия и власть через соглашения и другие меры. При этом они институционализировали сложную систему правил, прав и обязанностей для управления их общими делами. Дальше всего это пошло в Европейском Союзе, где появилась эффективная квазифедеральная конституция. Но в другом случае, как в ВТО, власть национальных правительств пересматривается: управление торговыми спорами становится подчиненным правовым нормам[148].

В пределах сообщества государств были разработаны и укреплены некоторые существенные демократические принципы, cвязанные с институционализацией [149]. Таким образом, самоопределение, народный суверенитет, демократическая законность, юридическое равенство государств стали ортодоксальными принципами международного общества. Как комментирует профессор международных отношений университета Кембриджа Джеймс Майал, происходило «укрепление не только непосредственно демократии, но и демократических ценностей, как стандарта из законности в пределах международного сообщества»[150]. В последние годы эта демократизация международного сообщества также ускоряется в ответ на процессы глобализации, действия межнационального гражданского общества и социальной динамики расширяющегося сообщества демократических государств. Несмотря на её неравномерность и недолговечность, она предстаёт объединённой с конституционализацией мирового порядка «подгонкой» необходимых исторических условий – создание «зон мира» и господства права – для культивирования транснациональной демократии.

Дальнейшее свидетельство этого процесса демократизации должно быть обнаружено в возрастающей политической реакции многих правительств и учреждений транснационального гражданского общества на последствия экономической глобализации[151]. Такие ответы достаточно чётко демонстрируют не только разнообразные пути, но и общее стремление прогрессивных политических сил и являются системой ответственного, отзывчивого и прозрачного глобального управления. Наряду с ростом осознания, что власть ускользает от демократических государств и избирателей и переходит к неизбранным и фактически неподотчётным глобальным органам (например, ВТО), прибавилось увеличивающееся политическое давление на правительства «Большой восьмёрки», чтобы привести в соответствие хорошее управление с глобальным управлением[152].

Конечно, демократия включает больше, чем просто прозрачное и ответственное принятие решений. Кстати, любопытно отметить, что споры, касающиеся этой «реформы», явно описывают несколько направлений транснациональной демократии, указанных выше (демократическая межгосударственность, совещательная, радикальная и космополитическая демократии). Например, в контексте ВТО язык «стейкхолдинг» весьма очевиден; хотя удивительно, что и в правительстве США, и в гражданском обществе предлагают его реформу[153]. Но безотносительно непосредственных результатов текущего процесса реформы, подобное положение твердо закрепило проблему демократических мандатов международного управления на глобальной повестке дня. При этом транснациональная общественная сфера была создана в пределах, в которых соединились серьёзное политическое размышление и дебаты по законности глобального управления.

Конечно, для скептиков типа Р. Даля эти события не лишают законной силы нормативный аргумент, касающийся того, что международные учреждения не могут быть действительно демократичными. Всё же, как указывают защитники транснациональной демократии, это должно полностью игнорировать существенные примеры международных или сверхгосударственных учреждений, от Европейского Союза до Международной организации труда, чьи установленные проекты отражают новые комбинации традиционных межправительственных и демократических принципов. Европейский Союз представляет собой выдающуюся институционализацию, форму, отличную от демократии вне границ, однако это ни в коем случае не является уникальным. Например, Международная лейбористская организация институционализировала ограниченную форму «стейкхолдинг» через трехстороннюю систему представительства, соответствующего государствам, деловым и трудовым организациям. Как считает профессор университетского колледжа Оксфорда Нгайра Вудс, вне этих более новых международных функциональных учреждений, типа Международного фонда сельскохозяйственного развития и глобальной экологической системы, воплощаются принципы «стейкхолдинг», как средство, гарантирующее представительное принятие решения. Кроме того, виртуально все главные международные учреждения стали открытыми для формального или неформального участия представителей гражданского общества[154]. Даже ВТО имеет созданный гражданский общественный форум.

Скептическое суждение, что эффективное международное управление просто несовместимо с демократическими методами, кажется несколько преувеличенным в свете исторических описаний глобального управления. Напротив, в определённых отношениях основные демократические принципы созданы из существующих глобальных и региональных систем управления.

Наконец, по вопросу ценности транснациональной демократии социалистические критические анализы поднимают серьёзную проблему, касающуюся того, можно ли доверять демократии в реализации большего глобального социального правосудия. В отношении либеральной демократии в национальном контексте историческое свидетельство проявляется несколько смешано. В противоположность, защита транснациональной демократии начинается с отличительного понимания (исторического и концептуального) отношений между капитализмом – выступающим основным двигателем глобального неравенства и несправедливости – и демократией. Подобное понимание осознаёт неизбежные противоречия между логикой капитализма и логикой демократии. Вследствие этого происходит уклонение от фатализма многих структурных марксистских и радикальных критических анализов в утверждении, и на теоретических, и на исторических основаниях, того, что транснациональная демократия – необходимое требование реализации глобального социального правосудия.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7