Политические сообщества находятся в состоянии трансформации. Конечно, трансформация – явление не новое: история политических сообществ изобилует изменяющимися формами и структурами: от империй и национальных государств до появляющихся региональных структур и организаций, осуществляющих глобальное правление[64]. Всё более и более регулярно человеческие сообщества стали контактировать друг с другом почти во всех регионах мира лишь в последние несколько сотен лет, и общие судьбы человеческих сообществ переплелись окончательно.

Осознание совокупности изменений в различных социально-экономических сферах, которые объединяются для образования исключительной по своей широте и интенсивности формы региональных и мировых взаимосвязей, приводит к пониманию того, что эта совокупность изменений содержит ряд преобразований, которые могут быть поняты как глубокие и показательные структурные изменения. Они включают в себя эволюцию таких явлений, как режимы защиты прав человека, которые способствуют тому, что один только суверенитет становится всё меньшей гарантией признания того или иного государства легитимным с точки зрения международного права[65]. Интернационализация безопасности и транснационализация огромного количества программ обороны и обеспечения, подразумевают, в частности, что некоторые основные системы вооружения производятся на базе комплектующих, изготовленных в нескольких странах. Изменения состояния окружающей среды, прежде всего истощение озонового слоя и глобальное потепление, накладывают всё больше ограничений на политику, проводимую исключительно в интересах того или иного государства[66]. Революции в сфере коммуникационных и информационных технологий, которые резко увеличили эластичность и интенсивность всевозможных политических и социально-экономических структур как внутри государств, так и между ними. Дерегулирование рынков капитала, усилившее власть капитала, финансового и не только, в тех аспектах, где он связан с трудом и государством, приведшее в итоге к международному финансово-экономическому кризису и т. д.

Все эти весьма значительные перемены способствуют изменению сущности политического сообщества, а также и его перспектив. В основе этого процесса лежит рост приграничных и трансграничных политических проблем и спорных вопросов, которые стирают различия между внутренними и внешними делами страны, внутренними политическими проблемами и внешними спорными вопросами, тем, что находится в компетенции суверенного национального государства и тем, что подлежит международному рассмотрению. Действительно, то, что национальные политические сообщества во всех основных сферах правительственной политики участвуют в различных региональных и политических процессах, создает для них острые проблемы трансграничной координации и контроля. В том, что касается эффективного руководства и ответственности политической власти, понятие политического пространства больше не связано с национальной территорией, имеющей определённые границы. Увеличение числа трансграничных проблем ведёт к образованию «пересекающихся сообществ с единой судьбой, то есть к положению, при котором судьбы и перспективы отдельных политических сообществ всё больше и больше сливаются друг с другом»[67].

Сегодня политические сообщества в той или иной степени вовлечены во множество процессов и структур, которые по-разному их ранжируют и по-разному в них проявляются. Более того, национальные сообщества, решая такие проблемы, как регулирование сексуальной жизни, здоровья и состояния окружающей среды, принимают то или иное решение, выбирают тот или иной политический курс и устанавливают, что является оправданным и подходящим отнюдь не только для их граждан.

Предположение, что сущность политического сообщества и его возможности можно объяснить простой ссылкой на национальные структуры и механизмы политической власти, представляется сегодня, безусловно, анахронизмом[68]. Хотя было бы ошибкой на основании видимого изменения современных структур взаимосвязей делать вывод, что политические сообщества сегодня не имеют чёткого разделения или географического разграничения, но они сколько-то времени тому назад были сформированы многочисленными структурами взаимосвязей и властными системами, а потому и продолжают существовать, будучи более мощными. Таким образом, возникают вопросы как о перспективе политического сообщества, так и о соответствующем фокусе артикуляции политического блага. Если некто, находящийся в центре современного политического дискурса, будь то индивид, группа или правительство, вовлечены во множество взаимопересекающихся сообществ и сфер полномочий и компетенции, то подлинное «место обитания» политики и демократии становится очень сложной для разрешения проблемой.

Наиболее очевидно подобное положение дел в Европе, где развитие Европейского Союза породило горячие дискуссии относительно будущей независимости и суверенитета отдельных национальных государств. Но эти вопросы важны не только для Европы и для Запада, но и для стран в других частях света – например, для России, Китая, Японии и Южной Кореи. Эти страны должны осознать появляющиеся новые проблемы, в частности проблемы, касающиеся миграции и новых вызовов безопасности, экономическому процветанию и миру во всём мире, которые распространяются невзирая на государственные границы. Кроме того, страны Восточноазиатского региона, как показывают современные события, развиваются в контексте растущей взаимосвязанности основных регионов мира. Эта взаимосвязанность отмечена в целом ряде сфер человеческой жизнедеятельности, начиная с защиты прав человека, торговли, финансов и состояния окружающей среды и кончая проблемами международной безопасности. Другими словами, Восточная Азия является непременной составной частью мирового порядка, и она вовлечена во множество центров власти и политической активности, которые формируют и обусловливают её дальнейшую судьбу.

Глобализация сильно изменила наше представление о политическом сообществе и в частности о демократическом политическом сообществе как о чём-то таком, что нередко разделяется на «внутреннюю» и «внешнюю» сферы политической жизни. А ведь, как известно, «качество» демократии определяется тем, насколько процесс принятия политических решений зависит от граждан данного сообщества, но также и от доступа их к процессу обсуждения принятых государственными органами тех или иных решений. Однако сегодня считается общепринятым, что «качество» демократии зависит от сложных процессов, посредством которых граждане получают или не получают доступ к ресурсам и механизмам политической сферы – доступ, который отражает сложную модель, состоящую из экономических факторов, культурных процессов и участия в социальной жизни[69]. До сих пор редко ещё признается, что характер, форма и перспективы политических сообществ затемнены различными взаимосвязями между ними. Хотя ввести у себя национальную демократию стремятся всё больше стран. Мощные силы, определяющие наше социальное, экономическое, культурное благополучие, а также благополучное состояние окружающей среды, выходят сегодня за пределы границ национального суверенитета. В связи с этим возникают фундаментальные вопросы о смысле демократии.

В современных либеральных демократиях доверие граждан правительству и легитимность правительственной деятельности зависят от электоральной политики и «активности у избирательной урны». Однако представление об этом доверии как о чём-то таком, что делает государство легитимным, и об избирательной урне как о механизме, посредством которого граждане как единое целое периодически предоставляют государству полномочия принимать те или иные законы и регулировать экономическую и общественную жизнь, становится проблематичным, как только встает вопрос о природе «релевантного общества»[70]. Что такое настоящий электорат и что такое подлинная сфера юрисдикции, если речь идёт о проведении политики в отношении таких связанных со здоровьем проблем, как СПИД, наркотики, контроль за ядерными отходами, военная безопасность, вырубка тропических лесов, положение коренного населения, эксплуатация невосстановимых ресурсов нестабильность мировых финансовых рынков, применение генной инженерии, манипулирование животными и людьми? Национальные границы традиционно служили тем основанием, по которому индивиды допускались к процессу принятия решений, затрагивающих их жизнь, и отстранялись от участия в нём. Но если многие социально-экономические процессы и последствия решений, принимаемых по поводу этих процессов, выходят за пределы государственных границ, последствия этого оказываются серьёзными не только для таких категорий, как «доверие» и «легитимность», но и для всех важнейших демократических идей.

Под вопросом оказывается природа политического сообщества: какие границы должны быть очерчены для него в рамках более регионального и глобального порядка? Кроме того, могут возникнуть вопросы относительно значения представительства (кто кого должен представлять и на какой основе?) и настоящей формы и сферы политического участия (кто должен участвовать и каким образом?). Поскольку фундаментальные процессы правления ускользают от описания их в категориях национального государства, традиционные национальные решения ключевых вопросов демократической теории и практики кажутся всё более устаревающими.

Идея правительства или государства (демократического или недемократического) больше не может защищаться просто как идея, применимая к отдельно замкнутому политическому сообществу или национальному государству. Представление о политическом сообществе с единой судьбой, то есть идея самоопределяющейся общности, больше не может быть сколько-нибудь значимым образом определена в рамках границ одного государства-нации. Некоторые из наиболее значимых сил и процессов, обусловливающих характер жизненных возможностей внутри политических сообществ, теперь находятся за пределами сферы влияния национальных государств. Система национальных политических сообществ, разумеется, продолжает существовать. Однако сегодня она осмысливается и переосмысливается в рамках сложных экономических, организационных, управленческих, правовых и культурных процессов и структур, которые ограничивают и сдерживают её эффективность. Если эти процессы и структуры не признаются и не привносятся в политическую сферу, то они, как правило, стремятся проигнорировать или как-то обойти традиционные механизмы политической подотчётности и регулирования. Поскольку эффективная политическая власть не может больше признаваться за национальным правительством, то эффективная власть формируется и меняется под влиянием различных сил и факторов на национальном, региональном и глобальном уровнях, которые и ведут за неё борьбу. Другими словами, мы должны признать, что политическая власть репозиционируется и в значительной степени трансформируется под влиянием роста значимости других, в меньшей степени территориально обусловленных, систем власти.

Таким образом, мы живём в сложном взаимосвязанном мире, где обширность и острота проблем (экономических, политических, социальных) и оказываемое ими влияние заставляют задумываться о том, кому их уместнее адресовать. Если наиболее мощные геополитические силы не должны решать многие вопросы исключительно в своих собственных интересах и на основании своей мощи, то современные институты и механизмы подотчётности должны быть пересмотрены. В самом деле, их переосмысление уже началось как в практическом, так и теоретическом плане.

2.2. Глобализация управления и трансформация

политической власти

Сегодня фактически все национальные государства постепенно переплелись с функциональными частями более крупной модели глобальных преобразований и глобальных потоков. Межнациональные структуры и отношения охватили фактически все сферы человеческой деятельности. Товары, капитал, люди, знания, связь и оружие, так же как и преступления, загрязняющие вещества, моды и верования, быстро пересекают территориальные границы. Из состояния «изолированных цивилизаций», или просто международного сообщества государств, мир превратился в глобальную, внутренне взаимосвязанную систему с интенсивными моделями обмена и отчётливыми моделями власти, иерархии и неравенства[71].

Чтобы понять преобразования, которые воздействовали и продолжают воздействовать на государственное и политическое принятие решений, необходимо уточнить некоторые понятия, в частности такие понятия, как «глобальная политика», «глобальное управление», «международный режим». Без ясного представления о том, что означают эти термины, трудно понять многочисленные глобальные процессы и структуры, которые изменили природу политики и, в особенности, природу современного политического объединения, по той причине, что с их помощью можно установить показатели глобализации политики.

«Глобальная политика» – термин, характеризующий протяженность политических отношений в пространстве и времени, а также распространение политической власти и политической активности за пределами современного национального государства[72]. Политические решения и действия в одной точке мира могут довольно быстро отразиться во всём остальном мире. Кроме того, центры политического действия или принятия решений могут, благодаря современным средствам коммуникации, превращаться в сложные системы совместного принятия решений и политического взаимодействия. Подобного рода «дальнобойность» часто способствует «углублению» глобальных политических процессов, так что в отличие от древних и современных империй «события, происходящие вдалеке» оказывают более интенсивное воздействие на социальную жизнь и состояние умов тех или иных мест или политических сообществ. Вследствие чего события, происходящие на глобальном уровне, часто приводят к почти мгновенным локальным последствиям, и наоборот.

Идея «глобальной политики» меняет традиционные представления о различии между внутригосударственной и международной, внутренней и внешней, территориальной и не территориальной политикой. Эта идея проливает свет на богатство и сложность взаимосвязей, которые в условиях глобального строя выходят за рамки государств и обществ. Хотя правительства и государства всё ещё остаются мощными действующими единицами, они теперь делят глобальную арену с массой других властных институтов и организаций. Государству «противостоит» огромное число международных правительственных организаций, международных властных институтов и структур, которые действуют независимо от расстояния посредством квази-наднациональных институтов, таких, например, как Европейский Союз. Негосударственные участники или транснациональные образования, подобные многонациональным корпорациям, транснациональным группам давления, межнациональным профессиональным ассоциациям, социальным «движениям» и т. д., – также принимают активное участие в глобальной политике. И так же поступает множество субнациональных акторов и национальных групп давления, действия которых часто выплёскиваются на международную сцену.

Глобальная политика ориентируется сегодня не только на традиционные геополитические интересы, включающие в себя оборону и военные отношения, но также и на множество разнообразных экономических, социальных и экологических проблем. Загрязнение окружающей среды, наркотики, права человека и терроризм находятся в числе всё возрастающего количества межнациональных политических проблем, которые не вписываются в рамки юрисдикции, действующей на определённой территории, нарушают сложившийся баланс глобальных политических сил, требуют международного сотрудничества для своего эффективного разрешения. Таким образом, оборона и проблемы безопасности не должны занимать первого места в списке основных глобальных проблем. Понятие «глобального управления» помогает сформулировать и осмыслить эту проблему.

Под глобальным управлением понимаются не только официальные институты и организации, которыми создаются и поддерживаются (или не создаются и не поддерживаются) правила и нормы, управляющие мировым порядком – государственные институты, межправительственное сотрудничество и т. д., но также и все те организации и группы влияния – от многонациональных корпораций, транснациональных социальных движений до множества неправительственных организаций, которые преследуют цели и задачи, достижение и решение которых зависит от транснациональных правящих и властных институтов. Понятно, что Организация Объединённых Наций, Всемирная торговая организация и множество мероприятий национальных правительств входят в число главных компонентов глобального управления, но ими список ни в коем случае не исчерпывается. Если из понятия глобального управления исключить социальные движения, неправительственные организации, региональные политические ассоциации и т. д., то нельзя будет вполне адекватно понять его формы и динамику.

Увеличение числа новых форм политического воздействия и организаций отражает быстрое распространение транснациональных связей и возникающее у большинства государств желание иметь дело с коллективными политическими проблемами. Кроме того, это отражает и растущее давление неправительственных образований, способствующее развитию новых форм подотчетности в международной политической жизни. Чтобы уловить некоторые из скрытых изменений в этой области, важно понять, что такое «международный режим».

Международный режим может быть определён как «неявные или явные принципы, нормы, правила и процедуры принятия решений, по поводу которых в данной сфере международных отношений предполагается общее согласие»[73]. Режимы являются не просто временными или ad hoc (специально для данного случая выработанными) соглашениями, скорее их можно считать «промежуточными переменными» между основными властными и экономическими структурами международной системы, с одной стороны, и определёнными результатами – с другой. Например, как считает профессор С. Крайснер, неудача рынков в регулировании поставок и распределении товаров и услуг или при решении неотложных транснациональных проблем может стать для государств и политических деятелей побудительной причиной установления особых режимов. Режимы могут устанавливать систему правовой ответственности, использовать доступную информацию, сокращать согласованную стоимость сотрудничества и обеспечивать некоторую степень предсказуемости отношений. Международные режимы – следствие необходимости найти новые формы сотрудничества и регулирования общих проблем. Международные режимы создают формы глобального управления, отличающегося от традиционных понятий правления, которые предполагают наличие определённых центров суверенной политической власти.

Говоря о глобальной политике, глобальном управлении и международных режимах, нужно сделать одну серьезную оговорку. Оценивая их влияние, особенно их отношения с государствами и мировым порядком, важно не упустить две проблемы. Первая состоит в том, что национальное государство лишается части своего суверенитета лишь тогда, когда на его месте возникает другая – «более высокая», более независимая территориальная и более функциональная форма власти, которая сокращает правовую основу принятия решений, руководствуясь только национальными интересами. Ибо, как уже отмечалось ранее, национальный суверенитет включает в себя, помимо всего прочего, и право осуществлять властные полномочия на ограниченной территории, и политические руководство в рамках сообщества, которое имеет право определять систему правил, инструкций и соответствующей формы правления. Вторая проблема, с которой сталкиваешься, размышляя о воздействии глобализации на национальное государство, связана с тем, что необходимо различать суверенитет и государственную автономию – способность государства независимо формулировать свои политические цели и достигать их[74].

Соответственно, важным представляется такой вопрос: сохраняет ли национальное государство весь свой суверенитет, если меняются пределы его автономии, или же оно действительно лишается части суверенитета в результате глобализации политики? Тем временем важно подчеркнуть следующее: исследуя глобализацию политики, не обязательно исходить из того, что современное национальное государство увядает, или что его суверенитет существенным образом разрушен, или же что автономия государства резко сокращается.

Две мировые войны привели к пониманию того, что международная система правления не может рассчитывать на равновесие сил, если не будут объявлены вне закона наиболее экстремальные формы насилия над человечеством и не будет осознана растущая взаимосвязь между нациями и их зависимость друг от друга. Постепенно всё – и содержание, и сфера действия, и сама суть Вестфальской концепции международной регуляции, особенно её концепция международного права, – были подвергнуты сомнению. Полезно поэтому рассмотреть некоторые из основных юридических преобразований, которые произошли, поскольку они показательны для основополагающих изменений в глобальной политике.

Во-первых, было отвергнуто учение, согласно которому международное право, по словам Л. Оппенгейма, признавалось «действующим только и исключительно между государствами»[75]. Индивиды и группы были признаны субъектами международного права на основе таких инновационных соглашений, как устав Международного военного трибунала, на основе которого происходили Нюрнбергский и Токийский процессы над военными преступниками (1945), Всеобщая декларация прав человека (1948), Соглашение о гражданских и политических правах (1966) и Европейская конвенция по правам человека (1950).

Во-вторых, было отвергнуто представление о том, что международное право занято, в первую очередь, политическими и геополитическими проблемами. Согласно новой концепции, международное право в большей степени связано с координированием и регуляцией экономических, социальных и коммуникативных проблем, а также проблем, связанных с охраной окружающей среды. В связи с существенным увеличением числа организаций, участвующих в мировой политике, таких как Организация Объединенных Наций, Международный банк, Международный союз электросвязи, Продовольственная и сельскохозяйственная организация и Всемирная организация здравоохранения, появилось множество препятствий на пути к расширению сферы действия международного права[76].

В-третьих, было подвергнуто сомнению распространенное в правовой науке представление о том, что подлинным источником международного права являются только соглашения между государствами, будь то соглашения зарегистрированные или подразумеваемые. Сегодня целый ряд источников международного права добиваются признания. В их число входят традиционные источники, такие как международные договоры и соглашения, которые признаны государствами, международная традиция или распространенная практика, предполагающая очевидность общепринятого правила или свода правил, и основополагающие принципы права, признанные «цивилизованными народами». Однако наряду с этими источниками теперь можно найти и «волю международного сообщества», которая при определенных условиях может обрести «статус закона» или лечь в «основу международного правового обязательства». Это мнение представляет собой опасный принципиальный разрыв с требованием, согласно которому необходимым условием создания международных норм и обязательств является их официальное признание со стороны отдельного государства.

В результате изменений, происшедших в международном праве вследствие глобализационных процессов, индивиды, правительства и неправительственные организации оказались в новой системе правового регулирования. Международное право признает дееспособность и принуждение, права и обязанности, которые в ряде важных аспектов ограничивают принцип государственного суверенитета.

Таким образом, политические сообщества и цивилизации больше не могут рассматриваться как чисто «дискретные миры»; они вплетены и встроены в сложные структуры взаимодействующих сил, отношений и движений[77]. Очевидно, что нередко среди них царит неравенство и иерархия. Но даже самые могущественные из них (в том числе и самые могущественные национальные государства) не остаются не затронутыми меняющимися условиями и процессами усиления регионализации и глобализации. Учитывая всё вышеизложенное, можно отметить пять центральных пунктов, которые помогут охарактеризовать меняющиеся отношения между политической глобализацией и современными национальными государствами. Критериями являются увеличение экстенсивности, интенсивности, скорости и степени воздействия политической глобализации, а также важные моменты, касающиеся развития демократического политического сообщества.

Во-первых, отныне средоточием дееспособной политической власти нельзя считать национальное правительство – эффективная власть раздроблена и разделена между различными силами и органами, действующими на национальном, региональном и международном уровнях.

Во-вторых, представление о «политическом сообществе с общей судьбой» – самоопределяющейся общности не может больше иметь смысла, если локализовать его в границах какого-нибудь одного национального государства[78]. Некоторые из наиболее фундаментальных сил и процессов, от которых зависит проведение внешней и внутренней политики, находятся теперь вне границ отдельных национальных государств. Система национальных политических сообществ, конечно, по-прежнему существует, но сегодня она связана со сложными экономическими, организационными, административными, правовыми и культурными процессами и структурами, которые её ограничивают и проверяют на эффективность.

В-третьих, суть данного исследования состоит не в том, чтобы доказать, что сегодня национальный суверенитет, даже в регионах с интенсивно взаимодействующими и разделенными политическими и властными структурами, был полностью ниспровергнут, – вовсе нет. Хотелось бы, показать, что существуют важные сферы жизни, где сталкиваются представления о верности, вступают в конфликт истолкования прав и обязанностей, правовые и властные структуры и т. д., которые заставляют отказаться от понимания суверенитета как неограниченной, неделимой и исключительной формы общественной власти. Функционирование государств в условиях всё более усложняющихся региональных и глобальных систем сказывается как на их автономии (изменяя затраты на политику и выгоды от неё и влияя на установление её первостепенных задач), так и на суверенитете (изменяя равновесие между национальными, региональными и международными правовыми структурами и нормами административного управления). Хотя высокая концентрация власти по-прежнему остаётся особенностью многих государств, она всё чаще оказывается разделённой между разными сферами политического управления, которыми и осуществляется.

В-четвёртых, последняя треть XX в. отмечена возникновением целого ряда принципиально новых «пограничных проблем»[79]. Мы живём в мире «взаимно пересекающихся сообществ с общей судьбой», в котором пути всех стран переплетены сильнее, чем когда-либо прежде. При этом возникают пограничные проблемы нового типа. В прошлом, конечно, национальные государства решали разногласия по поводу границ, руководствуясь главным образом своими интересами и в конечном счёте силовыми методами. Но подобная логика власти оказывается совершенно неадекватной и неподходящей для решения многих сложных проблем, от экономической регуляции до истощения природных ресурсов и ухудшения экологической обстановки, которые ведут – со скоростью большей, чем когда-либо прежде, – к взаимному сплетению «национальных судеб». В мире, в котором могущественные государства принимают решения, затрагивающие интересы не только их собственных народов, но в равной мере и народов других стран, в котором транснациональные механизмы и силы действуют, так или иначе минуя границы национальных сообществ, – в таком мире вопросы, кто и перед кем должен нести ответственность и на каком основании, не имеют однозначных ответов.

В-пятых, различия между «своими» и «чужими» делами, внутренними политическими проблемами и внешними вопросами, суверенными делами национального государства и международными соображениями в наше время провести не так просто. Правительства сталкиваются с такими проблемами, как наркотики, СПИД, использование невосстановимых ресурсов, захоронение отходов атомной промышленности, распространение оружия массового поражения и глобальное потепление, отнесение которых к той или иной из вышеназванных категорий не имеет никакого смысла. Более того, такие проблемы, как арендная и инвестиционная политики многонациональных корпораций, регуляция глобальных финансовых рынков, опасность исчезновения базы налогообложения, угрожающая отдельным странам и возникающая в результате глобального разделения труда при отсутствия эффективных средств контроля, – всё ставит под сомнение непреходящую ценность некоторых из главных инструментов национальной экономической политики[80]. Фактически во всех основных областях политики участие национальных политических сообществ в региональных и глобальных потоках и процессах включает их систему интенсивной, не знающей границ координации и регуляции. Политическое пространство, на котором осуществляется эффективное правление и существует подотчётность власти в географическом отношении, больше не совпадает с политической территорией, имеющей чётко обозначенные границы. Современные формы политической глобализации предполагают исключение территориального признака из понятия политической власти, хотя точный ответ на вопрос о том, как далеко зашёл этот процесс, остаётся за рамками исследования.

2.3. Будущее свободы и кризис демократии

в условиях глобализации

Глобализация по-новому оценивает и измерят характер и пределы свободы. Свобода как некая имманентно присущая человеку ценность под влиянием процессов глобализации трансформируется: размываются границы личной, индивидуальной свободы, превращая её в космополитический и наднациональный феномен[81].

Обладает ли большими или меньшими свободами человек нового глобального общества по сравнению с человеком традиционного общества? Возможно, вопрос лишён смысла, столь различны эти общества и столь несравнимы объективно определённые свободы. Если говорить о свободах-способностях, то очевидно, что сегодняшний человек располагает большим объёмом ресурсов, идёт ли речь о возможности сменить место работы и жительства или просто переместиться, без особого труда преодолевая границы национальных государств, из одной точки земного шара в другую. Однако человек по-прежнему встроен в производственную систему, включён в сеть обязательств, является узником коллективной рациональности.

Каково же будущее свободы?

Во-первых, демократия в нынешних условиях гораздо более эффективна как форма контроля над властью, реализующей политику конституционного либерализма, чем как инструмент выборов тех, кто будет реализовывать эту власть. Различия между англо-американской и континентальной моделями общественного устройства, которые многие исследователи склонны сводить лишь к различиям в системах права и судопроизводства, на деле оказываются более глубокими и фундаментальными. Излишний «этатизм» континентальной системы отчасти обусловлен тем, что европейцы раньше осознали, что никакой «кодекс чести» не может стать надёжной защитой от искушений демократии.

Во-вторых, в этой связи высказывается мнение в пользу расширения полномочий и сфер компетенции организаций, которые, нередко будучи формально недемократическими, на деле служат проводниками в жизнь политики конституционного либерализма, который оказывается более важным гарантом свободы, нежели демократия. Подобным примером, считает главный редактор «Newsweek International» Фарид Закария, может служить Европейский Союз, базовые институты которого выступают (или должны выступать) гарантами прав и свобод европейских граждан, а также структуры, эффективно способствующие развитию справедливых торговых отношений, так необходимых для экономического прогресса. Те, кто критикует подобные структуры, утверждает Закария, по-видимому, не осведомлены о проблемах, делающих необходимыми невыборные институты, и не замечают того факта, что эти органы чутки к пожеланиям своих демократически избранных хозяев. Хотя с этим тезисом Ф. Закарии можно и не согласиться, и он, кстати, позднее в работе «Постамериканский мир»[82] пересмотрит эту позицию. Однако данное положение находит убедительное подтверждение в том факте, что итоги многих демократических выборов последнего времени оказались крайне спорными.

В-третьих, свобода невозможна без толерантности, в то время как демократия не только может легко без неё обходиться, но порой эффективно эксплуатирует не самые лучшие человеческие черты и наклонности. В той же степени, в какой демократия есть форма народовластия, она есть и инструмент борьбы за власть, а в этой борьбе слишком часто участвуют люди, считающие, что цель оправдывает средства. Именно поэтому в новых демократических обществах тенденция к обострению конфликтов обескураживает своим постоянством. Причина здесь проста: когда общество открывается, и политики начинают бороться за власть, они обращаются к избирателям, хватаясь за то, что оказывается самым простым и доходчивым, а именно: групповую солидарность в противостоянии с некоей другой группой. Ф. Закария с сожалением отмечает, что демократия, если она не избавится от своих недостатков, «может лишиться своей опоры – нашей лояльности»[83]. Это, конечно, звучит красиво, но парадокс демократии заключался и поныне заключается в том, что наша лояльность к ней обусловлена использованием ею, пусть и в ограниченном и допустимом масштабе, нашей нелояльности к себе подобным, а это гораздо хуже нелояльности к абстрактным принципам, какими бы благородными они ни были.

В последнее время высказывается всё больше сомнений в самоценности демократии, в её способности удержать общество от расколов и дисбаланса, в ответственности политиков, стремительно забывающих о былых традициях и кодексах, безжалостно отбрасывающих опыт прошлого, готовых беспринципно отстаивать собственную выгоду и не слишком озабоченных судьбой будущих поколений.

Демократией очаровывались многие; но, пожалуй, не меньше было и тех, кто post factum подводил неутешительные итоги «демократизации демократии». Ф. Закария стал одним из первых авторов, кто предпринимает достойную самых высоких оценок попытку проанализировать её недостатки до того, как они проявятся в социальных конфликтах и катаклизмах. Его вывод о том, что широко применявшееся в первые послевоенные десятилетия понятие «свободный мир» более адекватно отражает сущность западного сообщества, чем понятие «мир демократии», заслуживает самого пристального внимания. Пришла пора признать, что прогресс свободы сегодня не тождественен успехам демократии. Но именно свобода сделала Запад Западом, именно борьба против грубой силы, в том числе и против силы большинства, обеспечила торжество закона и права, вызвала к жизни сложные и громоздкие, но при этом эффективные и справедливые, структуры гражданского общества.

«Все люди рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах» – записано в ст. 1 Всеобщей декларации прав человека. Но не в способностях, верованиях, принципах, страстях и стремлениях. Исторический опыт свидетельствует, что наиболее быстро и гармонично развивались те общества, в которых не попирались права граждан, но и не ограничивались возможности для реализации их способностей. Сегодня демократия не может обеспечить такой гармонии. Демократизация ведёт к предпочтению известности – славе, богатства – справедливости, заискивания перед невежеством – поиску истины, пресмыкания перед посредственностью – возвышению над толпой. Лидеры всё чаще прибегают к тому, чтобы не убеждать общество в своей правоте, а манипулировать им, проникаясь психологией большинства и незаметно для себя перенимая не только его способ мышления, но и меру его невежества. Демократия действительно обеспечивает людям равные права, и с этой точки зрения она представляется великим историческим достижением. Но она также провоцирует в людях претензию на равенство способностей, и с этой точки зрения оказывается мощным тормозом исторического прогресса[84].

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7