После Отечественной войны, в конце х гг. появляется значительное число работ по истории мусульманских регионов России. К этому времени уже устоялась марксистская, в советской трактовке, концепция развития исторического процесса, рассматривающая все явления и события с классовой позиции, как борьбу угнетенных народных масс с господствующими слоями общества[84].

В 70–80-е гг. XX в. исследования по исламу и истории мусульман представлены работами Н. Аширова[85], А. Ахмедова[86], [87]. Н. Аширов в своих работах рассматривая, прежде всего историю кавказских и татарских мусульман, уделяя внимание попыткам российской администрации во второй половине XIX в., выработать новую систему духовного и судебного управления мусульманами страны. А. Ахмедов, в своих трудах по социальной концепции ислама, подробно остановился на проблеме царской власти на мусульманских территориях, проанализировал особенности и структуру мусульманской правовой системы. М. Вагапов преимущественно исследует семейное право мусульман в ряде регионов Российской империи, в том числе Северо-Западном Кавказе.

Положение в отечественной историографии начало меняться на рубеже 1980–1990-х гг. Очевидный рост напряженности в области национальных отношений в СССР и особенно появление на Востоке феномена «исламского бума» привлекли историков к анализу политики самодержавия по отношению к своим мусульманским подданным в дореволюционный период.

Первым такого рода исследованием стали работы о национальной политике российского правительства в XIX – начале XX вв.[88]. На основе значительного количества источников, впервые введенных в научный оборот, автором проанализированы основы этно-конфессиональной, в т. ч. мусульманской политики, а также показана ее эволюция, происходившая под влиянием менявшейся общественно-политической обстановки. констатировал, что, несмотря на некоторые либеральные обещания и шаги власти по отношению к мусульманам, к 1917 г. потерпели неудачу и официально-охранительная и «имперско-либеральная» линии в национальном вопросе.

Проблему взаимоотношений царского правительства с отдельными нерусскими народами и регионами рассмотрели авторы коллективной монографии «Национальная политика России: история и современность»[89]. Авторы, сравнивая положение и права мусульман в Российской империи и других странах, где те также не являлись титульной нацией и религией, назвали отношение самодержавия к исламу «терпимым» в прямом смысле этого слова[90].

Наиболее дискуссионным в последние годы является вопрос об основах и характере отношения самодержавия к неправославным, в том числе и мусульманским подданным. На этот счет в литературе существует несколько точек зрения. Сторонники первой во многом придерживаются традиционных взглядов и оценок национальной и конфессиональной политики империи, относя ее к категории «колониальной», направленной на русификацию и русоцентризм. В качестве обратной стороны такой позиции обычно преподносится национальная и социальная дискриминация нерусских народов, сознательное якобы уничтожение режимом их культурного своеобразия[91].

С другой стороны, в последнее время в рамках цивилизационного подхода отечественными специалистами проведен цикл исследований истории многонациональной Российской державы. Авторы рассматривают Россию как самостоятельную локальную цивилизацию. По их мнению, она «выработала такой тип межнациональных отношений, который учитывал интересы инородческих этносов и способствовал многовековой, относительно мирной совместной жизни народов различных расовых, религиозно-конфессиональных и этнических ориентаций»[92].

Основным смыслом национальной политики в России признается этатизм – укрепление общей для империи государственности. Обычная для империй идеология требовала, в первую очередь, преданности монарху, исполнения обязанностей перед ним, вне зависимости от национальности и вероисповедания. Все мероприятия из области национальной политики, таким образом, проходили в русле объективной тенденции к выработке единого стандарта подданства и управления, а не объяснялись зловещим умыслом удушить остатки этнической самобытности подданных. Подвергается сомнению применение, казалось бы, традиционных терминов «русификация», «христианизация» в рамках Российской империи[93].

После распада СССР резко возрос интерес к проблеме межконфессиональных отношений, в том числе и в историческом аспекте. Особенно это относилось к Кавказскому региону и событиям, связанным с боевыми действиями в Чечне. Появляется бум на научно-публицистические работы о Кавказской войне XIX в. и отношений с мусульманами России в это же время. Особенно активно региональный аспект разрабатывается историками и философами Татарстана[94]. Особо обращает на себя внимание тот факт, что представители национальных исторических школ северокавказского и среднеповолжского регионов расставляют акценты на исключительно негативную роль центральной российской власти в регионе и героизацию любого сопротивления ей. Большое внимание уделено фигуре Шамиля, который представляется как национальный герой без каких-либо недостатков[95].

Важный вклад в изучение политики Российской империи по отношению к мусульманам внес , в поле зрения которого находились взаимоотношения русского народа и российского мусульманского мира с древности и до современной эпохи[96]. Исследователь поддерживает концепцию неоевразийства .

Среди исследователей, занимавшихся, в целом историей ислама выделим [97], всесторонне показавшего ислам в истории и культуре России. Наиболее интересными и основательными исследованиями по «мусульманскому вопросу» является кандидатская диссертация , где обстоятельно рассмотрен весь спектр взаимоотношений государства и последователей ислама в Российской империи во второй половине XIX в. – 1917 г [98].

Отношение мусульман Северо-Западного Кавказа к религии показано в исследованиях и [99].

Определенный интерес представляет работа [100]. В работах [101] и [102] затрагиваются проблемы, связанные со становлением системы управления мусульманами Северного Кавказа и Кубанской области.

Несомненно, важный вклад в исследование темы внесла публикация профессором МГУ основных законодательных актов, архивных документов, статистических материалов и публицистических произведений, касающихся мусульман империи[103], а также его монография. Как представляется, в рамках данной концепции происходит поступательное движение к научному познанию взаимоотношений самодержавия и мусульманства. Следует также отметить и работу [104], где дается анализ роли исламского фактора в государственном строительстве России, проанализированы изменения в вероисповедной политике российского государства относительно ислама, исследованы перемены в социально-правовом статусе отдельных слоев мусульманского населения Российской империи.

Наиболее заметным из новейших исследований представляется монография швейцарского историка А. Каппелера, получившая высокую оценку многих специалистов[105]. Отказавшись от характерного для большинства историков «русоцентрического» подхода, А. Каппелер проследил эволюцию мусульманской политики, проводимой самодержавием и определил ее как политику «гибкого прагматизма»[106].

Религиозная жизнь в казачьих регионах Юга России исследуется в работах епископа Майкопского и Адыгейского Пантелеймона[107], митрополита Гедеона[108], [109], [110], [111], диссертациях , [112]. В работе митрополита Гедеона, помимо исследования ранних этапов распространения христианства на Северном Кавказе в контексте истории Кавказской епархии, приводятся статистические сведения о наличии церквей и приходов, о штатах священнослужителей и прочих.

наряду с изучением кубанского фольклора и других форм духовной культуры выявила роль русской православной церкви в организации духовной жизни кубанского казачества[113].

В 2009 г. под редакцией опубликован труд об очерках истории и православия на Кубани. Автор изучив военную и хозяйственную деятельность казачества приходит к выводу, что состояние веры у городского и сельского населения Кубани и Черноморья глубоко проникли в повседневную жизнь, в домашнюю обстановку и менталитет[114].

Историю развития христианства на Ставрополье исследовали и , опубликовавшие ряд статей, в которых раасматриваются основные этапы строительства церквей в крае[115].

Различные аспекты миссионерской деятельности РПЦ, а также взаимоотношения РПЦ с другими конфессиями рассматриваются в публикациях архимандрита [116], в статьях и кандидатской диссертации [117].

Особенности конфессиональной политики Российской империи в горских обществах Центрального Кавказа отмечены в диссертации [118] Автор, на наш взгляд, справедливо отмечает, что в политике России выработалась и отчетливо прослеживалась изменчиво-прагматическая конфессиональная терпимость. Привлечение местной аристократии, в том числе мусульманской, в высшие государственные круги также являлось характерной особенностью российской политики. Вместе с тем, в ней находил свое выражение и стереотип «христиане-союзники, мусульмане-враги», который сопровождал весь процесс интеграции региона в Россию.

В работе З. В.  Кануковой и «Религия в истории и культуре полиэтничного города»[119] рассматривается деятельность православных храмов и их служителей в городе Владикавказе. Среди работ представляющих большой интерес, в которых анализирутся вопросы межнациональных и этноконфессиональных отношений, а также внутренняя политика на юге России, необходимо отметить исследования А. А.[120] и .[121]

Отличительной чертой современной исторической науки стало появление новых обзорных трудов по истории церковно-государственных отношений, охватывающих весь синодальный период или большую его часть (1700–1917 г.)[122], среди которых системностью изложения и хорошим знанием историографии выделяется, например, работа проф. [123].

В центре работ , занимающегося историей Русской Православной Церкви (далее РПЦ) в 1905–1907 гг., находятся внутрицерковные процессы, начавшиеся после появления царских указов от 01.01.01 г. («О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка») и от 01.01.01 г. («Об укреплении начал веротерпимости»). Автор делает вывод о том, что данные акты поставили священнослужителей РПЦ в невыгодное положение по сравнению с духовенством других конфессий: последние оказались наделены правами свободы совести, а клирики господствующей Церкви остались связанными бюрократическими узами с аппаратом обер-прокуратуры, учрежденной еще в XVIII в.

в своих работах проанализировал происходившие в России в начале XX в. процессы разрушения православной основы государства, постепенной демократизации духовенства и десакрализации в общественном сознании царской власти. Автор показывает место Православной Церкви в политической системе Российского государства, анализирует проблемы церковно-государственных отношений. Исследуя многочисленные церковные акты 1905–1918 гг., ученый сделал вывод об общем кризисе церковно-государственных отношений накануне революции 1917 г.

Характеризуя взаимоотношения государства и РПЦ в начале века, многие историки полагают, что в то время следовало сократить влияние императора на церковные дела. Другими словами, для РПЦ было бы желательно «отдалиться» от государства, но сделать это нужно было так, чтобы государство, с одной стороны, по-прежнему выполняло все прежние политические, финансовые, охранительные и другие функции, обязательства перед РПЦ, а с другой – чтобы наряду с существенным распространением прав Церковь получила и полное самоуправление в форме патриаршества.

Известный историк и религиовед в своей монографии[124], посвященной исследованию основных этапов истории русского православия XX в. отмечает, что государственная церковная политика со времени Первой российской революции переживала состояние кризиса. Автор также исследует отношение к церковному вопросу различных политических партий и делает вывод о безрезультатности борьбы Государственной думы четырех созывов за вероисповедные реформы и о недовольстве духовенства РПЦ сложившимися отношениями с обер-прокурорской властью, хотя церковные власти и не выступали в качестве оппозиции к власти политической[125].

В статьях [126] показано значительное влияние духовенства на общественное сознание граждан России на рубеже веков во время различных юбилейных торжеств. Автор отмечает, что проведение всевозможных юбилеев преследовало цель успокоить общество, понизить накал революционных страстей и объединить народ вокруг трона и Церкви.

Необходимо отметить тот факт, что в современной историографии возникло и новое направление исследований, связанное с изучением имевшего место весной и летом 1917 г. достаточно уникального для России явления – так называемой «церковной революции». Данное явление рассматривается, например, в статьях Б. Бакулина, , и др.[127] В них авторы исследуют борьбу рядового духовенства против самовластия иерархии и за немедленное проведение реформ, направленную на широкую демократизацию внутрицерковной жизни и достижение социальной справедливости в духовной среде, а также внутрицерковные кризисы весны-лета 1917 г.

История протестантских церквей на территории Российской империи, правительственная политика в отношении лютеранского и реформаторского духовенства, гражданские права подданных протестантского исповедания, в отличие от католической темы, мало интересовали в XIX в. отечественных историков. Скорее всего, это можно объяснить тем, что данная тема не затрагивала болезненного национального вопроса, а также не требовала обоснования политических интересов Российской империи. Исследования, посвященные догматическим вопросам протестантизма, убедили современников в политической лояльности лютеранской и реформаторской церквей[128]. Все данные работы были основаны на интерпретации богословских книг и церковного права.

В конце XIX в. Г. Дальтон[129] впервые опубликовал документы законодательного, распорядительного и делопроизводственного характера, раскрывающие политику властей в отношении лютеранской церкви. Изложенный им материал позволил говорить о целенаправленных действиях российских властей по усилению контроля над протестантскими церквями. Необходимо также отметить монографию «Протестантство в России»[130], где последовательно излагаются сведения об истории расселения лютеран на территории Российской империи, об организационном устройстве общин, их структуре и т. д. К сожалению, в монографии мало сведений о других, кроме лютеранской, традициях протестантства.

На рубеже XIX–XX вв. становятся актуальными исследования по проблемам истории и особенности вероучений отдельных религиозных течений. Например: изучение раскола и сектантства (по терминологии того времени) светскими исследователями ХIХ в. изначально осуществлялось под руководством МВД, в число функций которого входил контроль над конфессиональной ситуацией в стране. Чиновники МВД, занимавшиеся вероисповедными вопросами, явились первыми авторами сочинений, посвященных как истории религиозного сектантства в России, так и анализу положения отдельных сект. Такие труды, как правило, издавались ограниченным тиражом, обычно в форме докладов или служебных записок[131]. Учитывая тот факт, что на Северном Кавказе христианские религиозные движения появились позже, чем во внутренних губерниях Российской империи, светские исследователи лишь в начале XX в. обратили свое внимание на этот регион. В начале XX в. небольшим тиражом была издана записка [132], в которых раскрывались некоторые факты из истории баптизма и адвентизма, предпринималась попытка выявления причин широкого распространения баптистского учения в Кубанской области.

В работах церковных авторов важное место отводилось обличению и осуждению «заблудших». Однако, несмотря на это, некоторые труды представляют научное значение. Нужно отметить работы , К. Кутепова, епископа Алексея (Дородницына) и др.[133]

В спектре публикаций можно отметить следующие направления: первое – официально-православное: к нему относятся монографии священника А. Рождественского[134], директора народных училищ Таврической губернии, магистра богословия С. Маргаритова[135] и чиновника МВД [136]. В указанных работах авторы ставят во многом схожие задачи: рассмотреть историю появления и причины распространения в Российской империи различных религиозных движений; изучить их внутреннюю структуру, особенности богослужения и вероучения, отношение к государству и обществу. Однако, несмотря на публицистический характер, в данных работах содержатся обширный фактологический материал, имеется достаточно объективный анализ причин распространения рационалистических религиозных идей и сект не только на Юге страны, но и в Российской империи в целом. В исследовании священника [137] помещены сведения о более чем 200 религиозных движений, существовавших в XIX в., 32 философских и религиозных учениях «противных христианству и православию», а также информация о «западных христианских верованиях». Одной из первых серьезных, крупных работ по истории старообрядчества, в которых затрагивались вопросы государственных мер, стала изданная в 1855 г. «История русского раскола, известного под именем старообрядчества»[138] епископа Винницкого Макария Булгакова. В данной работе впервые предпринята попытка систематизации раскольнического движения и определения основных характеристик его главных толков.

Из работ, посвященных непосредственно истории реализации государственной политики по отношению к старообрядчеству в Российской империи, следует выделить восьмой том «Истории Министерства внутренних дел»[139] чиновника особых поручений , посвященный оправданию действий правительства, направленных на борьбу со старообрядчеством.

Второе направление – либерально-демократическое, к нему относятся работы -Бородаевской[140] и [141], в которых авторы отмечают необходимость введения в Российской империи свободы вероисповедания. Общей темой для исследователей является отношение к сектантству. , занимавшийся проблемами старообрядчества и сектантства, указывает на связь идей старообрядцев и сектантов с экономическим и правовым положением народа. Эти ученые видели в русском религиозном инакомыслии явление самобытное и положительное, призванное изменить к лучшему существующий порядок народной жизни[142].

Третье направление – марксистское, представленное -Бруевичем. В монографии были использованы изданные под его редакцией «Материалы по истории старообрядчества и сектантства»[143], в которых содержатся интересные сведения о деятельности различных религиозно-общественных движений в Российской империи. Автор в своих работах всячески пытался оправдать сектантов и защитить их от различных нападок. В монографиях, написанных в досоветский период, освещаются вопросы, связанные с деятельностью секты Новый Израиль на Кубани, а также упоминается о наличии в регионе приверженцев «духовного скопчества»[144].

Характерно, что проблематику, связанную с историей русского староверчества, изучают исследователи самых разных стран: И. Грек-Побисова (Польша), М. Моц (Румыния), Р. Моррис (США) и др.

По предположительной оценке , в конце XIX – начале XX в. старообрядцев в России насчитывалось не менее 20 млн. чел.[145]

«Русский раскол![146] Возьмите его… писал в 1905 г., - и вы имеете значительную массу, равную Испании. Сама эта численность уже заслуживает внимания. Потом подумайте, как широко его действие. От Риги до Казани, до Ледовитого океана, до Черного моря и Кавказа, а потом почти до границ Китая»[147]. Формально староверы считались подданными Российской империи. Однако фактически они были настоящими изгоями, так как упорно отказывались подчиняться преобладавшей в стране «синодальной» государственной церкви.

В имперскую эпоху среди отечественных историков, активно разрабатывавших данную тематику, преобладали сторонники охранительного, консервативного направления. Авторы стремились обосновать и оправдать жесткую позицию государственной власти и официальной церкви, т. е. РПЦ, по отношению к неугодной конфессии. Публикации данного периода перенасыщены резкой бранью и преисполнены откровенной враждебностью в отношении старообрядцев. Так, например, И. Нильский профессор Санкт-Петербургской духовной академии утверждал, что «раскол» является первым и самым сильным противником государства». А самих старообрядцев он именовал «религиозными фанатиками»[148]. Историк, богослов, владыка Филарет Гумилевский также считал старообрядчество «болезнью», «диким наростом», которое «упорно препятствовало ходу дел преобразования России. Вместе с тем староверческое массовое движение ему представлялось все-таки своеобразным «гражданским бунтом»[149]. Авторы, рассматривая старообрядчество, ставили перед собой конкретную задачу – сформировать и закрепить в общественном сознании антистарообрядческие стереотипы. Во всех изданиях XIX в. старообрядчество именуется не иначе как «секта», «ересь», «антигосударственное зло» и т. д. В целом, главный смысл работ всех авторов сводился к апологетическому оправданию репрессивно-полицейских методов «борьбы с расколом» как исключительно «богоугодного явления». Однако при этом следует иметь ввиду, что понятия «секта», «раскол», «ересь» на рубеже XIX – XX вв. еще не имели точных дефиниций в российской «богословской науке» и государственном законодательстве.

Во второй половине XIX в. ряд работ служившей фундаментальной основой «нового взгляда» на старообрядчество. Один из видных дореволюционных исследователей старообрядчества – народник – видел коренные причины раскола православной церкви также в отмене земских прав и свобод, в закрепощении крестьян дворянами-помещиками и в резком усилении центральной государственной власти[150]. «Старообрядчество, - доказывал , - самое выдающееся, самое яркое явление умственной, нравственной, интеллектуальной жизни нашего народа»[151]. Почти похожую характеристику старообрядчеству давал : «Еще в то время, когда почти вся масса русского крестьянства костенела в полном невежестве, мы уже видим в старообрядчестве несомненные признаки и проблески умственного развития и просвещения»[152]. О положительной роли старообрядчества говорила -Бородаевская: «Старообрядцы никогда не были врагами России, напротив, они всегда заявляли себя активными деятелями в делах благотворения и помощи родной земле»[153].

Либеральные реформы 60-70 гг. XIX в. способствовали формированию демократического направления, которое рассматривало старообрядчество как следствие движения земской оппозиции, вызванного процессом централизации государства.

Дореволюционные работы, затрагивающие аспекты политики правительства в отношении казаков-старообрядцев Северного Кавказа, не были комплексными и носили описательный характер.

В советский период вероисповедная политика не являлась объектом всестороннего исследования. Старообрядчество рассматривалось историками, в том числе и кавказоведами, с позиций классовой борьбы и представлялось формой, религиозной оболочкой антифеодального протеста[154]. Действия правительства, направленные на борьбу с «расколом», соответственно, расценивались как «угнетение народных масс». По мнению , старообрядчество являлось идеологическим обоснованием борьбы крестьян и посадских низов против самодержавия[155].

В контексте атеистической установки, старообрядчество привлекает внимание как главный противник имперской инквизиционной церкви[156].

С 70-х годов XX в. стали выходить отдельные работы, ставшие «фундаментом» последующей исторической науки в вопросах о роли старообрядчества в России[157]. Основные выводы этих исследователей опровергают сложившийся в историографии стереотип так называемой политики либерализации государства по отношению к расколу.

Крупный вклад в изучение начального периода староверия внес [158], рассматривавший раскол как противостояние социальных групп: остатков боярской знати, стрелецкого служилого сословия, а позднее – посадских людей и крестьянства. Автор считает данные социальные группы населения враждебными дворянскому государству, а уход в старообрядчество, таким образом, - борьбой с господствующей церковью и государством.

Для советского периода в историографии данного вопроса характерна концепция «осуждения политики имперской власти в отношении старообрядчества». Религиозная составляющая при этом уходит на второй план, уступая место социальной доктрине.

Господство одностороннего взгляда на исторический процесс существенно ограничивало исследователей в поисках новых исследовательских подходов. Политическая окраска «старообрядческого вопроса» досоветского периода потеряла свою актуальность. Движение «старой веры» фактически перестало быть реальной силой, требующей внимания в системе государственно-правовых задач.

Современный период является качественно новым этапом изучения проблемы. Об этом свидетельствует возросшее количество исследований, проведенных за последние годы, в которых авторы обращаются к слабоизученным аспектам взаимоотношений государства и старообрядчества. Переживают возрождение некоторые дореволюционные направления историографии, в частности церковное, разрабатываются новые методологические подходы изучения конфессиональной политики. В историографии используется термин «феномен старообрядчества»[159]. Особое внимание уделяется государственным структурам, таким, как МВД, рассматривается их роль в формировании правительственной позиции по отношению к старообрядцам, систематизируется и изучается законодательная деятельность государства. В решении этих вопросов необходимо отметить работы [160]. В то же время обобщающих работ, посвященных правительственной политике в отношении северокавказского старообрядчества, до сих пор не появилось, что требует восполнения указанного пробела.

Из числа монографий, посвященных истории российского религиозного сектантства[161] нужно выделить монографии , и др. Данные работы содержат большой фактологический материал (в том числе сведения по Северному Кавказу), который и был использован при написании монографии. Из публикаций по истории старообрядчества, сектантства и единоверия, отметим работы [162], [163], [164], [165] и др.

В целом можно констатировать, что основная масса работ, выпущенных до 1917 г., по своей направленности соответствовала господствующему в верхних эшелонах власти мнению о необходимости сохранения целостности и неделимости Российской империи. Все этому препятствовавшее должно быть поставлено ему на службу, что напрямую касалось и взаимоотношений с католичеством в рамках Российского государства. Другого подхода от власти того времени нельзя было ожидать, потому что и во всех европейских странах правительства поступали подобным же образом.

Несмотря на многообразие работ, проблема государственно-конфессиональных отношений на Северном Кавказе требует дальнейшего изучения. Политика государственной власти империи в отношении Русской Православной церкви, инославных конфессий и нехристианских вероисповеданий должна изучаться, по глубокому убеждению автора, в её преломлении на местном уровне. Необходимо убедиться в том, что тот или иной вероисповедный закон, то или иное решение государственных властей в «вероисповедной сфере» работали, что они применялись на практике. В данном случае речь идет о Северном Кавказе.

Часть использованных архивных материалов впервые выявлена автором в ходе подготовки диссертационного исследования, ранее не привлекалась к исследованиям и не публиковалась. Проанализированная выше литература по исследуемой научной проблеме подтверждает интерес большого количества исследователей к вопросу о государственно-конфессиональной политике Российской империи на Северном Кавказе в конце XVIII – начале XX вв. и, вместе с тем, приводит к выводу о явно недостаточной изученности данной проблемы.

Во второй главе «Религиозный фактор в политике Российской империи» отмечается, что для вероисповедной системы Российской империи в рассматриваемый период были характерны: активное вмешательство государства в жизнь религиозных организаций; юридическое неравенство конфессий; сильное влияние религиозной идеологии на правосознание российского общества; наделение религиозных учреждений функциями государственных и судебных органов; тесное взаимодействие религиозных и правовых норм; недопущение законами вневероисповедного состояния граждан и права свободного религиозного самоопределения; регулирование правом основных внутрицерковных и межконфессиональных отношений, а религиозными нормами многих внецерковных отношений.

В первом параграфе отмечается, что являясь подсистемой общества, религия занимает в нем определенное место и выполняет соответствующие функции.

Во втором параграфе рассматривается процесс формирования Российской империи как полиэтничное государство, в котором проблема межконфессиональных отношений была связана, в том числе, с интеграцией присоединенных народов в состав империи. В ХIХ в. основные принципы отношений государства с конфессиями были отражены в проводимой властями национальной политике. В эпоху Николая Ι вероисповедной политике самодержавия реализовывался в полной мере принцип вмешательства во внутреннюю жизнь религиозных объединений, во внутрицерковную деятельность существовавших в России конфессий, а также принцип правовой иерархии конфессий и их неравенство в правах, привилегиях и ограничениях.

На Северном Кавказе не имела успеха практика распространения единоверия, чему способствовали частная смена миссионеров, недостаточное финансирование единоверческих церквей, низкая грамотность духовенства, военная обстановка и установление имамата Шамиля, геополитическая ситуация в регионе. Во второй четверти столетия была продолжена и значительно расширена практика переселения на Кавказ старообрядцев и вредных сектантов из центральных районов страны, что явилось еще одной причиной увеличения здесь старообрядческого населения и формирования на территории линейных станиц особенного конфессионального курса. В связи с продолжающимся ростом территории Российской империи вероисповедная политика государства была направлена, с одной стороны, на сохранение жесткого контроля за конфессиями и религиозными объединениями, с другой, - на реализацию принципа выполнения вероисповедным законодательством роли регулятора национального вопроса, поскольку конфессиональные различия в основном совпадали с национальными.

В третьем параграфе отмечается тот факт, что реформы во многом носили половинчатый характер. Русская Православная Церковь не отделялась от государства, равно как и не предполагалось отделение «терпимых» исповеданий. Статус Православной Церкви как «первенствующей и господствующей» объявлялся незыблемым. Внеисповедное состояние граждан не допускалось. Для всех исповеданий ограничения оставались в силе, кроме православного, в праве распространения и пропаганды своих религиозных учений. Одним словом шел поиск оптимальной модели взаимоотношений государства и вероисповеданий в России.

Расширение веротерпимости в государстве приравнивалось к идее уравнивания церквей и верований перед государством. Таким образом, реализовывался принцип равенства признанных религиозных обществ перед законом. Надо заметить, что речь в данном случае не идет о непризнанных религиозных обществах; законодательством они игнорировались и поэтому не имели никаких прав.

Говоря о принципе равенства признанных религиозных обществ перед законом, следует назвать и еще один принцип - принцип лояльности, означавший лояльность власти в обмен на лояльность населения.

На всем протяжении истории Российской империи её вероисповедная политика руководствовалась принципом непризнания религиозной свободы. Законодательство включало дискриминационные и репрессивные меры, направленные на ограничение религиозных свобод и религиозного плюрализма.

17 октября 1905 г, Николай II подписал Высочайший Манифест в котором, наконец-то, провозглашается принцип свободы совести. 

В четвертом параграфе отмечается, что правовое регулирование государственно-конфессиональных отношений развивалось по двум направлениям: 1) самодержавие стремилось закрепить православную церковь в качестве элемента государственной системы, 2) вводятся элементы толерантности в отношении других конфессий, вследствие территориального расширения Российской империи и активизации миссионерской деятельности Русской Православной Церкви.

Исповедание православной веры закреплялось имперским законодательством как мерило политической благонадежности, а таинства церкви становились средством полицейского контроля.

Инкорпорирование Русской Православной Церкви в систему государственной бюрократии окончательно осуществляется в XIX веке, что получает идеологическое обоснование в доктрине «самодержавие, православие, народность».

Сфера правового регулирования государственно-конфессиональных отношений оказалась целиком в уголовном законодательстве XIX в., которое отличалось значительной степенью суровости в отношении раскольников и сектантов, при этом внеисповедное состояние законодателем не допускалось.

Манифесты и законы гг. установили в России свободу вероисповедания и содействовали ослаблению тенденций огосударствления церкви, способствуя переходу к европейскому пониманию принципов свободы совести.

Законодательство XVIII – начала XX вв. изменило правовой статус и юридическую основу административной и судебной деятельности инославных церквей. В праве Российской Империи XVIII – начала XX вв. были зафиксированы основные принципы правительственной политики по отношению к инославным исповеданиям. Сам факт упоминания инославных церквей и конфессий в российском законодательстве свидетельствовало об их признании субъектами действующего права и наделении их особым качеством – право дееспособностью, в результате получения которой они могли вступать в соответствующие правоотношения. Общие законоположения о католицизме и лютеранстве в России в соответствии со Сводом законов, определявшим обязанности священников, предписывавшим порядок проведения богослужений, предусматривавшим внутреннее строение церквей, устройство и управление общин и др., провозглашали полную свободу исповедания католической и протестантской веры и совершения богослужений.

В начале ХХ в. правовое положение церквей вновь трансформировалось. Причинная обусловленность его изменения достаточно сложная: иным стал статус самого государства – из абсолютизма формировалась конституционная монархия, поэтому и правовой статус церквей очищался от политического догматизма, нивелировалась апологетика православия. Правовое положение стало более адекватно отражать реалии того времени, ориентируясь на принципы свободы совести, веротерпимости и равенства конфессий. Однако законодательные акты начала ХХ в. по вопросам религии и церкви несли на себе печать поспешности, содержали правовые коллизии, противоречили истинному положению вещей.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5