Однако, однажды обвиненный в шовинизме и национализме (прежде всего – из-за претензий к западной демократии, высказанных в «Саге о носорогах»), В. Максимов до конца дней своих нес этот крест, поначалу пытаясь отрицать и разоблачать ложные наветы, но затем – махнув рукой и смирившись. В среде третьей эмиграции он прослыл наряду с Солженицыным ярым борцом с так называемой русофобией (слово, пущенное в оборот И. Шафаревичем).

К примеру, отвечая на статью В. Максимова «В кривом зеркале», опубликованную в «Русской мысли» 11 октября 1979 года, Е. Эткинд в рамках «свободной трибуны» газеты писал: «В. Максимов решил обрушить свои громы на русофобию, но неудачно выбрал объект нападения. Может быть, русофобы и существует не только в его воображении, где вероятно они воют и топчут копытами вместе со стадами носорогов; но их еще надо найти. Читатель хочет понять, почему В. Максимов избрал объектом атаки текст, опубликованный полгода назад им же в «Континенте», посвященный Солженицыну и принадлежащий мне? Пусть возьмет журнал «Синтаксис» № 5 и прочтет там мою статью, которая озаглавлена «Наука ненависти» и посвящена максимовской «Саге о носорогах». Максимова – косвенный ответ на мою. А то, что он цитирует мои строки, не называя автора – что же, таков его излюбленный прием: в «Саге о носорогах» тоже никто не назван, иначе автору никаких дотаций не хватило бы на уплату судебных издержек». Эткинд подчеркивал, что Герцен смотрел на резко критическую книгу Маркиза де Кюстина о России положительно, что не мешало ему любить свою родину и быть истинным патриотом. «В этом споре, возобновившемся через полтора века, я – с Герценом. А с кем В. Максимов? Неужели с Николаем I, Гречем, Булгариным, Бенкендорфом и Дубельтом, а также с советскими цензорами?» 16

Видя уже сложившуюся и открытую вражду внутри третьей эмиграции, Андрей Амальрик спустя месяц писал: «Цель моей статьи – не осудить национализм, со всем, что в нем есть хорошего, и не прославить демократию, со всем, что в ней есть дурного, но подчеркнуть необходимость политического баланса уже сейчас, если мы не хотим нового тоталитаризма в будущем. Поэтому было бы важно либерально-демократическому крылу эмиграции создать независимую организацию. Создание нескольких политических групп в эмиграции сможет способствовать не расколу – ибо раскол уже налицо, но сотрудничеству – ибо для организаций оно легче, чем для отдельных людей. Основа сотрудничества – наша историко-культурная общность, сознание, что все мы дети одной страны, и как бы взгляды одних не были чужды взглядам других, не следует называть друг друга разными звериными именами вроде бегемотов или гиппопотамов»17. Как видим, В. Максимов не назван, но подразумевается именно он и его «Сага о носорогах». Недаром писатель, давая интервью К. Померанцеву для «Русской мысли», уже в 1978 году говорил как о чем-то свершившемся, неизбежном по отношению к себе самому: «И, может быть, меня, как это уже делалось, снова обвинят в мессианизме, в том, что я поклонник «Третьего Рима»…»18.

Втянутая во внутренние распри третьей эмиграции, «Русская мысль» в конце 1970-х годов неоднократно касалась причин конфликтов между В. Максимовым и А. Солженицыным – с одной стороны, и супругами Синявскими, Е. Эткиндом, кругом журнала «Синтаксис» - с другой. Однако газета всегда абсолютно твердо и осознанно поддерживала неоспоримый для нее авторитет Александра Солженицына. Характерна в связи с этим полемика между Е. Эткиндом и А. Солженицыным и ее отражение на страницах издания. В конце декабря 1979 года «Русская мысль» помещает заявление «От редакции», которое мы приведем целиком:

«Публикуя ответ профессора Эткинда на статью «Персидский трюк» (РМ № 000), мы считаем нужным дать нашим читателям возможность ознакомиться с той частью интервью, данного проф. Эткиндом немецкой газете «Ди Цайт», на которую ссылается Солженицын в своей статье.

Эткинд:… Нет двух Россий, есть только одна Россия. Когда уезжаешь из России и знаешь, что то, что говорят здесь, менее важно, чем то, что можно сказать там, то только и можешь справедливо счесть, что надо оставаться там, где слово твое – более важное оружие и имеет больше веса.

Журналист: Для Вас лично это – горький вывод, раз Вы сейчас здесь в Париже. Говорили ли Вы об этом с Солженицыным здесь, на Западе?

Э.: Да. Да.

Ж.: Приходит ли он к такому же горькому заключению?

Э.: Солженицын построил себе идеал. Это идеал некой святой Руси с новым царем и православной церковью во главе страны.

Ж.: По сути дела, идея сталинистская.

Э.: Не знаю, я бы не сформулировал это так (извините меня) примитивно. Скорее это – идея ленинская: кто-то управляет страной, и в то же время есть церковь, создающая идеологию страны. Правительство и церковь: это ведь существовало и во Франции во времена Людовика ХIII. У Вольтера была одна идея: заменить кардинала – философом. А Солженицын не хочет философа. И не хочет кардинала. Он хочет Аятоллу» (Ди Цайт 28» 19.

Известно, что А. Солженицын воспринял финал этого интервью как прямое оскорбление (что он и есть Аятолла Хомейни, жестокий тиран и диктатор) и навсегда разорвал отношения с Е. Эткиндом, хотя в России их связывали близкие дружеские отношения.

Весной 1980 года в «Русской мысли» появилась обстоятельная работа Бориса Парамонова (постоянного автора журнала «Континент»): «Религиозная правда и либеральный миф. О статьях Е. Эткинда против А. Солженицына, опубликованных в «Новом Русском слове» 13.12.1979 и в «Русской мысли» от 01.01.2001». Солженицына, Б. Парамонов писал: Культура – не догма, она подлежит осознанию и критике, тем более это относится к такой ее сравнительно узкой области, как политика и ее деятели. Кстати, у Эткинда в число этих неприкосновенных вместе с Милюковым попадает и Парвус. Почему? Что ему Гекуба? Исторический суд, по Эткинду, из недавних наших деятелей допустим только над Сталиным (интересно, что о Ленине – умолчано). Эткинд допускает многообразие мнений, он осуждает только нетерпимость. Я бы добавил к условиям демократической дискуссии еще и точность. Где у Солженицына можно найти призыв к православной или какой-либо иной теократии, который приписывает ему Эткинд? Пусть он укажет это. Темы, поднятые творчеством Солженицына, не могут быть предметом газетной полемики, они выходят за пределы политической злобы дня. Смешными кажутся попытки приклеить тот или иной политический ярлык к художнику, тем более такого масштаба»20.

Так вызревала острая межличностная и межпартийная борьба представителей «третьей волны» эмиграции. Объединенные на родине общей ненавистью к Софье Власьевне (советской власти) и Галине Борисовне (Госбезопасности), в эмиграции они оказались не просто в расколе, а в жесточайшем противостоянии. Это противоборство сопровождалось взаимными подозрениями в тайном сотрудничестве с КГБ. 18 июня 1981 года в редакционной колонке «По поводу споров в эмиграции» В. Рыбаков писал: «Всем известно, например, что в нашей эмиграции орудуют работники КГБ, и об этом надо говорить; нужно быть начеку и разоблачать их разнообразную деятельность. Но необходимо это делать, соблюдая железную логику, не погружаясь в трясину шпиономании, не путая подозрения и доказательства. Или же, можно и нужно разбирать ошибки первой, второй и третьей эмиграцией, поскольку такое исследование дает на всем возможность избежать их в будущем. Но этот разбор, в котором неизбежны и нужны споры, должен не разъединять эти эмиграции, а, наоборот, объединять их.

Легко поддаваться своим страстям и создавать в эмиграции свой искусственный мир, со своими ценностями, врагами и друзьями. С этой легкостью и нужно прежде всего бороться»21.

В 1980-е годы следы явного противоборства в среде третьей эмиграции практически исчезают со страниц издания, газета просто перестает об этом писать. И лишь весной 1993 года в «Русской мысли» сразу в нескольких номерах (№№ 000, 3969, 3970 и 3973) вновь развернется весьма ожесточенная дискуссия по поводу причин и истоков возникновения непримиримых лагерей внутри третьей русской эмиграции. В полемике примут участие Ирина Иловайская, Зинаида Шаховская, Ефим Эткинд, Александр Гинзбург и другие.

В середине 1970-х – 80-е годы В. Максимов постоянно выступал на страницах «Русской мысли» как публицист. В конце марта 1978 года в связи с лишением гражданства Г. Вишневской и М. Ростроповича от имени редколлегии в газете был помещен следующий текст: « Дорогие Слава и Галя! <…> Совершенный советскими правителями позорный акт окончательно отлучает их от принадлежности к тому, что мы называем Россией. Их сегодняшнее географическое местопребывание уже никогда не сможет изменить этого непреложного факта. Живя в собственной стране, они являются куда большими эмигрантами, чем все их изгнанники вместе взятые, ибо порабощенный ими народ вычеркнул этих живых мертвецов из списка своих соотечественников и сограждан»22. Спустя неделю В. Максимов уже от себя лично опубликовал открытое письмо Г. Вишневской и М. Ростроповичу. Близкое по пафосу предыдущему, оно было еще более личным и заканчивалось так: «От себя же еще добавлю, что близкая дружба с вами, какой я неизменно горжусь, и сделалась для меня той средой, где я чувствую себя т а м, д о м а, в Р о с с и и. Эмиграция – удел побежденных, мы же – не побеждены, а поэтому в полном праве переадресовать этот удел своим гонителям»23.

Особенно активен был В. Максимов-публицист в конце 1980-х годов, когда заинтересованно и ревниво следил за происходящими на родине переменами. В статье «Кто кого и когда покинул?» писатель открыто выражал свое возмущение: «Вконец изолгавшийся Евтушенко пеняет в «Огоньке» коллегам-изгнанникам за то, что они-де бросили страну в самые трудные годы ее существования, и ставит себя и своих московских приятелей в пример как героев, разделивших с нею все её победы и горести последних лет.

Георгий Владимов сказал мне недавно по этому поводу: «Это не мы, а они бросили страну в самую лихую для нее пору.<...>. От себя могу добавить: бросили ради собственного благополучия, этой единственной родины, во имя которой они готовы на все.

Мы же никогда не покидали своей родины, ибо мы всегда видели свой долг в том, чтобы говорить ей в лицо правду о ней самой, где бы мы ни находились – там или здесь. Поэтому в ответ на снисходительное похлопывание по плечу моих бывших коллег из Советского Союза могу повторить лишь слова героя поэмы Бориса Пастернака «Лейтенант Шмидт»:

Я тридцать лет вынашивал

Любовь к родному краю,

И снисхожденья вашего

Не жду и не желаю.

Пусть меня поймут правильно, я отнюдь не сторонник бойкота представителей советской культуры, приезжающих к нам на Запад. Я только против того, чтобы они выступали здесь с позиции моральной правоты и определяли, кто тут из нас достоин их внимания, а кто нет»24.

Борясь со штампом советской публицистики «плохой Сталин – хороший Ленин», В. Максимов писал в статье «Внимание: новая ложь!»: «Рано или поздно клубок придется разматывать до конца. И тогда на свет Божий будут вытянуты все большие и маленькие соучастники этих вакханалий: «ленинская гвардия» - виновница бессудных расстрелов и основательница института заложников, красные маршалы, заливавшие невинной кровью Крым, Тамбов и Кронштадт, жертвы «культа личности», и за страх, и за совесть укреплявшие этот самый культ, в рядах которых, к слову сказать, далеко не последними числились отцы многих интеллектуальных радетелей нынешней перестройки»25. Наконец, желая разоблачить полуправду советских перестроечных публикаций, В. Максимов написал в конце 1988 года еще одну статью на эту тему: «Изнанка комфортного мифа. Культ личности или пороки системы?». «На страницах советской печати набирает силу прямо-таки священная война против сталинского культа личности и его последователей, - отмечал публицист. - Разоблачения следуют одно за другим и одно другого хлеще. Войну эту можно было бы только приветствовать, ведь она врачует одну из самых болезненных язв нашего общества, если бы при этом ее участники не ссылались на гуманистические идеалы большевистской революции, якобы преданные Сталиным и его камарильей. Заклинания о попранных ими «ленинских нормах» не сходят со страниц советских средств массовой информации. <…> Согласитесь, разрушать памятники одним палачам, чтобы тут же воздвигнуть монументы другим, далеко не лучшее средство для восстановления «белых пятен» в нашей истории»26.

Как видим, В. Максимов был не только писателем, редактором «Континента», но и заметным, темпераментным публицистом «Русской мысли». Страстным полемистом, втравливающим газету в дискуссии, провоцирующим недовольство не только советских властей, но и западной «прогрессивной» интеллигенции. Однако задиристость этого автора воспринималась, очевидно, как «бродильные дрожжи», необходимые для нормальной, живой и полнокровной жизни издания. Именно поэтому «Русская мысль» довольно регулярно публиковала интервью с В. Максимовым, в том числе и как с редактором «Континента». И всякий раз Максимов говорил: «Если журнал потеряет ориентир, который я называю Россией, он потеряет смысл своего существования» 27. На страницах «Русской мысли» В. Максимов высказывался не только по политическим вопросам: примечательно в этом отношении интервью с Н. Горбаневской «Только о литературе» (№ 000 от 01.01.2001), где речь шла о писательском даре и писательском мастерстве, о духовной традиции русской словесности.

Подобно журналу «Континент», «Русская мысль» середины 1970-х – начала 1980-х годов была весьма плотно связана не только с культурной жизнью третьей русской эмиграции, но и с важными явлениями культуры на родине, в советской России. Например, 17 мая 1979 года (№ 000) на страницах еженедельника была помещена очень сочувственная, положительная рецензия В. Максимова на неподцензурный альманах «МетрОполь», запрещенный в СССР и изданный в США («Ардис»,1979). Речь шла о художественной новизне текстов, составивших знаменитый альманах.

В апреле 1981 года в «Русской мысли» был помещен проникновенный, личностно окрашенный некролог «Памяти Юрия Трифонова». Высоко оценивая роль этого писателя и масштаб его таланта, В. Максимов подчеркивал: «Он не мыслил себя вне страны, поэтому заранее отметал всякую мысль об эмиграции. Но, тем не менее, ему и в голову не приходило покупать себе душевный комфорт ценою беспринципных компромиссов или гражданского конформизма. Трифонов, правда, не пошел против течения, но и не пошел по течению, он, если можно так выразиться, стоял против него – этого течения, что в условиях нашей системы тоже подвиг»28, - писал В. Максимов.

Искренне поддерживая новые литературные издания в эмиграции, в июне 1979 года высоко отзывался о журнале А. Глезера «Третья волна». «Последние номера четко выявили перед читателем эстетическое лицо и общественную позицию журнала, - писал В. Максимов в «Русской мысли». - Это прежде всего заинтересованное освещение проблем нашего неофициального искусства, а также связанных с ним литературы и демократического движения. Журнал намеренно ограничивает свою полемику лишь самозащитой от тех, кто пытается разложить плодотворный процесс русского нонконформизма, противопоставить одних другим по принципу «разделяй и властвуй», и в этом, на мой взгляд, активно проявляется его общественная толерантность в подлинном смысле этого слова»29.

В статье «Вечная ткань культуры», появившейся в «Русской мысли» в июле 1981 года, В. Максимов обращал внимание читателей на политизацию, социализацию и вульгаризацию культуры в современном мире. При этом писатель настаивал, что свобода «должна быть основана на культуре, и только на ней». «Если же каждый из нас не найдет в себе силы и мужества преодолеть в себе смертельное забытье духовного опыта истории и культуры, то я, следом за Артуром Кестлером, - писал В. Максимов, - могу спросить себя и своих современников: какого черта мы называем себя интеллигенцией? Нам нет прощения, потому что наш долг знать, а главное – хотеть знать!» 30. В дальнейшем В. Максимов еще не раз обращался к важной для него теме «социальной бесовщины» и «духовной нищеты» человечества.

О Владимире Максимове-прозаике, авторе известных в ту пору романов «Заглянуть в бездну», «Прощание из ниоткуда», широко писала западная и русскоязычная пресса. В 1984 году в «Русской мысли» к десятилетию приезда писателя на Запад была опубликована (в №№ 000 – 3506) развернутая статья «Страждущая русская земля и русская душа в творчестве Владимира Максимова». Молодой французский писатель и литературовед Жан-Пьер Морель подчеркивал: «В прозе Максимова есть подлинная укорененность веры. Нельзя понять этого писателя, не увидев, что вся его работа с первой же строки пронизана верой во Христа. Максимов-мистик не устает утверждать: Бог в сердце каждого человека. Утверждение это из романа в роман принимает все возможные интонации, в зависимости от того, кто из героев открывает для себя эту истину. Преображение земного бытия светом, пришедшим извне, - это, в сущности, сюжет всех романов Максимова»31.

В начале 1990-х годов, в период правления Б. Ельцина, В. Максимов воспринял происходящие в России события как крайне разрушительные и опасные для страны. В те годы он был очень близок с А. Зиновьевым и полностью разделял мнение философа по поводу распада СССР и радикальных экономических реформ на родине, приведших к обнищанию большинства населения: «Целились в коммунизм, а попали в Россию». В это время в Москве была издана небольшая книга статей и интервью В. Максимова «Самоистребление», пафос которой почти никто в эмиграции не мог понять и разделить. Именно в начале 1990-х имя В. Максимова исчезло со страниц «Русской мысли». Редактор газеты И. Иловайская совершенно иначе (с либерально-демократических позиций) оценивала и фигуру Б. Ельцина как лидера страны, и трагические события октября 1993 года. В. Максимов поссорился тогда со многими давними друзьями, единомышленниками и оказался практически в одиночестве. Тем не менее, когда в 1995 году Владимир Максимов умер от скоротечного рака, «Русская мысль» посвятила его памяти целую полосу. К девятому дню кончины газета поместила прощальное слово сразу нескольких литераторов «третьей волны». Одна из них – Наталья Кузнецова (литературный критик, супруга Георгия Владимова) – написала так: «Для меня во всех максимовских прозаических вещах, и сильных, и проходных, слышится сигнал SOS – «спасите наши души!». Это и делает их уникальными и не позволяет забыть»32.

Примечания

1. Русская мысль. Париж. № 000, 5.С.2.

2. Русская мысль. Париж. № 000, 7.10.1982. С.3.

3. Там же. С.4.

4. Помнить о том, что нас объединяет. // Русская мысль. Париж. № 000, 7.10.1982. С.13.

5. Русская мысль. Париж. № 000, 20.03.1987. С.8.

6. Русская мысль. Париж. № 000, 15.07.1988. С. 12.

7. Русская мысль. Париж. № 000, 4.11.1988. С.10.

8. Русская мысль. Париж. № 000, 15.02.1979. С.12.

9. Русская мысль. Париж. № 000, 19.07.1979. С.11.

10. Русская мысль. Париж. № 000, 16.08.1979. С.3.

11. Русская мысль. Париж. № 000, 1.11.1979. С.15.

12. Там же. С.14.

13. Русская мысль. Париж. № 000, 8.11.1979. С.13.

14. Время и мы. Нью-Йорк-Иерусалим. 1986, № 88. С.181.

15. Русская мысль. Париж. № 000, 30.01.1976. С.4.

16. Кто с кем? // Русская мысль. Париж. № 000, 1.11.1979. С.6.

17. Возможно ли и нужно ли объединение эмиграции? // Русская мысль. Париж. № 000, 15.11.1979. С.12.

18. Русская мысль. Париж. № 000, 8.06.1978. С.5.

19. Русская мысль. Париж. № 000, 20.12.1979. С. 14.

20. Русская мысль. Париж. № 000, 3.04.1980. С.8.

21. Русская мысль. Париж. № 000, 18.06.1981. С.6.

22. Русская мысль. Париж. № 000, 30.03.1978. С.10.

23. Русская мысль. Париж. № 000, 6.С. 5.

24. Русская мысль. Париж. № 000, 13.05.1988. С.7.

25. Русская мысль. Париж. № 000, 15.07.1988. С.13.

26. Русская мысль. Париж. № 000, 18.11.1988. С.15.

27. Русская мысль. Париж. № 000, 21.05.1981. С.14.

28. Русская мысль. Париж. № 000, 9.04.1981. С.4.

29. Конференция «Третьей волны» // Русская мысль. Париж. № 000, 7.06.1979. С. 12.

30. Русская мысль. Париж. № 000, 16.07.1981. С.8.

31. Русская мысль. Париж. № 000, 1.03.1984. С. 15.

32. Русская мысль. Париж. № 000, 6-12.04.1995. С. 17.

Глава 5. СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ – РЕДАКТОР «НОВОГО АМЕРИКАНЦА»

К истории взаимоотношений С. Довлатова с А. Седых («НРС») и В. Максимовым («Континент»)

Только в последние пять лет стали появляться материалы, позволяющие достаточно ясно представить работу Сергея Довлатова в газете «Новый американец» и его отношения с редакторами двух крупнейших изданий русской эмиграции – газеты «Новое русское слово» и журнала «Континент». Среди наиболее значительных назовем здесь книгу: С. Довлатов. «Речь без повода… или Колонки редактора»1, изданную в 2006 году, а также публикацию переписки Сергея Довлатова с Виктором Некрасовым в журнале «Звезда» 2. Несколько писем, относящихся к этой теме, удалось обнаружить и нам в архиве журнала «Континент», хранящемся в Бременском университете (ФРГ). Ранее неизданные материалы из наследия С. Довлатова тем более важны, что подшивки газеты «Новый американец» нет ни в одной российской библиотеке, да и в Нью-Йорке, у самих участников событий, имевших отношение к выпуску «Нового американца», остались лишь случайные, разрозненные номера. Похоже, что полный комплект газеты сохранился только у Елены Довлатовой, вдовы писателя.

О том, что Андрей Седых – главный редактор «Нового русского слова» - относился к журналистской деятельности С. Довлатова очень настороженно и ревниво, было известно и раньше, но теперь, из собранных вместе «Колонок редактора» «Нового Американца», вырисовывается вполне подробная и ясная картина. В частности, в № 21 еженедельника от 29.06-4.года С. Довлатов сетует на то, что «самая популярная русская газета в Америке», «процветающее коммерческое учреждение с миллионными оборотами», «Новое русское слово» не только не поддержало «молодое издание», но и «отказалось дать условия подписки», то есть сделать элементарный шаг навстречу. После этого, пишет С. Довлатов, «всем авторам «НРС» было объявлено: «Тем, кто содействует новой газете, печататься в «НРС» запрещается!»… В общем: либо – либо! Кто не с нами, тот против нас! Долой инакомыслящих, к стенке, на рею!» 3. Постепенно конфликт с А. Седых (или – как склоняли в эмиграции – с Седыхом) разрастался и приобретал личные черты. Конечно, главной причиной здесь была боязнь конкуренции со стороны активных молодых людей, недавно приехавших из СССР. Но не стоит забывать и о том, что А. Седых раздражала сама шутливо-саркастическая интонация, с которой С. Довлатов рассуждал в своих «Колонках редактора» о вполне серьезных вопросах эмигрантской жизни и даже о животрепещущих политических проблемах. Это было не только идейное, но и стилистическое расхождение, в котором сказались, в том числе, общие претензии «первой волны» эмиграции – по отношению к третьей. Ибо «третья волна» принесла с собой и принципиально иной менталитет (сформированный советской властью), и принципиально новый словарь, раздражавший представителей «первой волны» излишней грубостью и вульгарностью.

В середине мая 1981 года Сергей Довлатов помещает в «Новом американце» «Открытое письмо главному редактору «Нового русского слова». Это не только ответ на статью А. Седых «Кому это нужно?», появившуюся в «НРС» 28 апреля того же года, но и своего рода манифест молодого поколения эмиграции. Подчеркивая, что статья А. Седых написана не свойственным тому языком (в частности, С. Довлатов поименован в ней «вертухаем»), редактор «Нового американца» задается вопросом: «Что так неожиданно вывело из равновесия умного, интеллигентного, пожилого господина? Что заставило его нарушить обет молчания? Что побудило его ругаться и топать ногами, опускаясь до лагерной «фени»? Чем мы так досадили Вам, господин Седых?» И тут же отвечает: «Мы досадили Вам фактом нашего существования» 4. «Возникли новые оценки и новые кумиры, - продолжает С. Довлатов. - И Вы, господин Седых, забили тревогу <...>. Теперь Вы хитроумно объявляете себя жертвой политической критики. А нас – советскими патриотами и функционерами КГБ. Это – уловка. Политическая репутация «НРС» - безупречна. Мы не подвергали Вашу газету идейной критике. Мы вообще не критиковали общую позицию «НРС». Мы критиковали недостатки газеты. Ее неуклюжий и претенциозный язык. Консервативность в оформлении. Ее прекраснодушие и бесконфликтность. Тусклую атмосферу исторических публикаций»5. Как видим, Сергей Довлатов высказывает претензии А. Седых как редактор – редактору, и при всём уважении к мэтру эмигрантской печати (о котором не раз упоминает и в этом письме) настаивает на независимости и значимости собственного издания. Констатируя, что «заговор молчания» вокруг «Нового американца» наконец-то нарушен, Сергей Довлатов пишет: «Я надеюсь, разговор будет продолжен. Честный и доброжелательный разговор о наших эмигрантских проблемах. Мы готовы к этому разговору. Готовы ли к нему Вы, Андрей Седых?

Докажите на практике, что Вы – за объединение трех эмиграций. Засвидетельствуйте это не словами, а делом.

К этому обязывает Ваша репутация» 6.

Этот страстный публицистический текст характеризует С. Довлатова как человека принципиального, отчаянно смелого, дерзкого и уверенного в себе. Учитывая многолетний авторитет газеты «Новое русское слово» и ее редактора, а также почтенный возраст А. Седых, можно легко представить реакцию старших поколений эмиграции на эту перепалку: «Ах, Моська, знать она сильна…», - именно так реагировала старая русская эмиграция на выступления «одной еврейской газеты» (название предпочитали даже не упоминать).

Казалось бы, Андрей Седых мог реагировать на деятельность и журналистские выступления С. Довлатова вполне индифферентно. В самом деле: какая серьезная угроза ежедневному «Новому русскому слову» могла исходить от материально нестабильного, на честном слове выходящего еженедельника «Новый американец»? И тем не менее раздражение Андрея Седых было велико. – редактор «Континента», ведущего журнала русской эмиграции в е годы, приветствовал появление «Нового американца» в первом номере этой газеты, А. Седых выразил В. Максимову свое неудовольствие. Это видно из ответного письма В. Максимова – А. Седых, которое хранится в архиве журнала «Континент» в Бремене (ФРГ) и было опубликовано нами в «Континенте» № 000 за 2006 год. «Убежден, что нам с Вами беспокоиться не о чем, - писал В. Максимов 9.года. – Я действительно дал напутствие новой газете, с пожеланиями учиться у старших и не соперничать, а сотрудничать с другими русскими изданиями за рубежом. <...>. Всякое новое издание, на мой взгляд, при всей недолговечности большинства из них, в какой то степени ослабляет внутриэмигрантское напряжение, отводя от нас с Вами злобу и ненависть многих несостоявшихся гениев и графоманов. Так пусть себе тешатся, а получится у них – дай им Бог. Абсолютно убежден, что ни мне, ни Вам ни одна из этих скороспелок ничем не грозит»7.

Снисходительная интонация по отношению к изданиям-скороспелкам выдает здесь абсолютную уверенность В. Максимова в прочных позициях собственного издания и привычку к роли ключевой фигуры в среде третьей русской эмиграции. Седых и В. Максимова в журналистике русского зарубежья х годов, в эмигрантской среде этих лет вполне сопоставимы. Вполне логично возникает вопрос и о взаимоотношениях С. Довлатова с В. Максимовым.

Прежде всего вспомним, что в «Континенте» в 1977 году, когда С. Довлатов жил еще в СССР, был опубликован его рассказ «По прямой» (№11), затем – «Юбилейный мальчик» (1979, № 19). Так что заочно редактор и молодой прозаик были к моменту эмиграции С. Довлатова уже знакомы. Будучи инициатором еженедельника «Новый американец», С. Довлатов сообщил В. Максимову о своем начинании в личном письме, и главный редактор «Континента» тут же вполне искренне откликнулся: «Как говорится, безумству храбрых! Действительно, чтобы начать газету на свой страх и риск, в чужой стране, в знакомой, но неизученной еще среде, нужно, помимо всего прочего, отменное мужество. Но я убежден, что побеждают лишь те, кто не боится рисковать. Уверен, что ваш профессиональный и человеческий уровень (а в газете это тоже немаловажно) окажется на уровне вашей смелости»8. Такая поддержка дорогого стоила, и С. Довлатов не мог ее не оценить. Однако в дальнейшем переписка становится односторонней. Сергей Довлатов отсылает Владимиру Максимову еще 10 писем в период с 1980 по 1?) год (к сожалению, большинство этих писем нуждается в точной датировке, писатель почти никогда не обозначал год), но ответа, по-видимому, не получает. Во всяком случае, в Бременском архиве отпуски писем В. Максимова – С. Довлатову нам обнаружить не удалось. Хотя и какого-то явного разрыва в их отношениях, судя по всему, не было. В 1980-е годы в «Континенте» были опубликованы рассказы С. Довлатова «Представление» (1984, № 39), «Встретились, поговорили» (1988, № 58), а также «Соло на ИБМ» (1989, № 61). Да и все письма С. Довлатова – В. Максимову написаны в уважительном, вполне дружественном тоне.

Что же происходило в отношениях С. Довлатова и В. Максимова? С одной стороны, Сергей Довлатов был искренне благодарен В. Максимову за публикации своей прозы, за поддержку «Нового американца» в момент его зарождения. Он не раз публично и печатно высказывался в том смысле, что «Континент» - лучший русский журнал»9. Однако в названном выше «Открытом письме Андрею Седых» в мае 1981 года позволил себе очень резкие высказывания о редакторе «Континента» и его человеческих качествах: «Владимир Максимов – талантливый, сильный, искренний человек. При этом – чудовищно нетерпимый и деспотичный. Открытая дискуссия с Александром Зиновьевым не предвещает ему триумфа. Полемика с Абрамом Терцем и вовсе гиблое дело. Максимов (как и Вы, - обращается С. Довлатов к А. Седых) предпочитает либо не замечать своих оппонентов, либо унижать их» 10. Разумеется, такая оценка не могла не обидеть Владимира Максимова: тем более со стороны человека, которому он старался помогать.

Очевидно, аналогичные высказывания были допущены С. Довлатовым и ранее, поскольку уже в письме от 6 января 1981 года Виктор Некрасов урезонивает Сергея Довлатова: «Я весь ваш – не делайте только глупостей, опрометчивостей etc… Помирились же с Орловым и Меттером – помиритесь же и с Максимовым. Он ведь очень хороший человек, но жуть какой ранимый. Вы его где-то цапнули, а он до сих пор истекает кровью…»11. Чуть позднее, в марте того же года, В. Некрасов сообщает С. Довлатову, что В. Максимова «страшно задела» статья Янова «Конформизм и эмиграция», опубликованная в № 52 «Нового американца»12. «А он (Максимов – Е. С.) – немыслимо ранимый, не то что раны, а жалкие царапины расчесывает и превращает в гнойники. Я все это перерос и на все плюю. А он – нет…<...>. Очень меня огорчает, что пробежала между вами - или еще бежит – кошка… Черкните ему что-нибудь – хуже не будет …». Завершает это письмо Виктор Некрасов с грустной самоиронией: «Голубь мира, малость уже общипанный, жмет Вашу руку» 13. В ответном письме В. Довлатов сообщал 28 марта 1981 года: «Максимову написал. Возможно, не то, что следовало. Извиняться и каяться нет причины. Уважение и любовь к Максимову – безусловны»14. А спустя две недели объяснял Виктору Некрасову свою редакторскую стратегию и позицию: «Готова небольшая и корректная статья против Янова. Это – полемика. Обычное явление в нашей газете.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6