Ну почему же «не разрешила» - есть многочисленные способы доставлять себе щекочущие острые ощущения – различные «экстремальные виды спорта», поощряемые властями половые извращения, сайты в Интернете, где можно посмотреть на реальные избиения и издевательства, сайты педофилов и т. п. Современные «либеральные демократии» предоставляют своим гражданам множество безопасных «отдушин».

Вопрос однако в другом. Фукуяма вновь заставляет читателя сделать выбор между двумя типами людей – человеком Ницше и буржуа, но этот выбор некорректен в силу того, что на самом деле этот предлагаемый выбор типов не являются полным, а оба предложенные типы, которые рекламируется как варианты «последнего человека» до этого уровня не дотягивают.

Ну и, наконец, мысль, что: «самые великие идеалы уже, по существу, реализованы на земле» поражает своей «оригинальностью» - она с завидным постоянством повторяется молодыми людьми всех поколений, беспокоящимися за то что на их долю не досталось подвигов и приключений. Как писал один из таких досадовавших в молодости на «реализованность великих идеалов»:

«В дни моей зеленой юности ничто так не огорчало меня, как то обстоятельство, что я родился в такое время, которое стало эпохой лавочников и государственных чиновников. Мне казалось, что волны исторических событий улеглись, что будущее принадлежит только так называемому "мирному соревнованию народов", т. е. самому обыкновенному взаимному коммерческому облапошиванию при полном исключении насильственных методов защиты. Отдельные государства все больше стали походить на простые коммерческие предприятия, которые конкурируют друг с другом, перехватывают друг у друга покупателей и заказчиков и вообще всеми средствами стараются подставить друг другу ножку, выкрикивая при этом на всех перекрестках каждое о своей честности и невинности. В пору моей зеленой юности мне казалось, что эти нравы сохранятся надолго (ведь все об этом только и мечтали) и что постепенно весь мир превратится в один большой универсальный магазин, помещения которого вместо памятников будут украшены бюстами наиболее ловких мошенников и наиболее глупых чиновников.»

Увы, подвигов и приключений хватало пока на все поколения и не видно причин, чтобы этот порядок вещей вдруг изменился. Да, кстати, автор приведенных выше строк Адольф Гитлер25.

«С другой стороны, природа постарается сохранить существенную степень мегалотимии даже в нашем эгалитарном и демократическом мире. Ибо Ницше был абсолютно прав в своем мнении, что некоторая степень мегалотимии есть необходимое условие для самой жизни. Цивилизация, лишенная тех, кто желает быть признанным выше других, которая не подтверждает каким-либо образом здравость и добрую природу такого желание, будет бедна литературой и искусством, музыкой и интеллектуальной жизнью. Ею будут править некомпетентные, потому что мало кто из качественных людей выберет службу обществу. В смысле экономического динамизма от нее тоже многого ждать не приходится: ремесла и промышленность будут в ней косны и неизменны, а технология — второго сорта. И что, наверное, самое важное, она не сможет защитить себя от другой цивилизации, зараженной мегалотимией в высокой степени граждане которой будут готовы расстаться с уютом и безопасностью и не побоятся рискнуть жизнью ради господства. Мегалотимия остается, как и раньше, морально неоднозначным явлением: она рождает и добро, и зло одновременно и неизбежно. Если либеральная демократтия будет когда-нибудь подорвана мегалотимией, это произойдет потому, что мегалотимия нужна для либеральной демократии, а на основе одного только универсального и равного признания ей не выжить.

И потому неудивительно, что современная либеральная демократия вроде Соединенных Штатов допускает заметную свободу для тех, кто желает быть признанным более великим, чем другие. Усилия демократии по изгнанию мегалотимии или ее превращению в изотимию в лучшем случае неполны. И действительно, долговременное здоровье и стабильность демократии можно считать находящимися в прямой зависимости от того, какие отдушины для мегалотимии доступны ее гражданам. Эти отдушины не только отводят латентную энергию тимоса и направляют ее на полезные цели, они еще служат проводами заземления, сбрасывающими избыточную энергию, которая иначе разорвала бы общество на части.»*

Долго растекался Фукуяма мыслию по древу и наконец-то дошел до нужного ему вывода – до идеи необходимости демократии без равенства! Забота об обществе приводит его к мысли, что нужна такая демократия, которая на самом деле не демократия. Т. е. она как бы и демократия, но по сути – нет, потому что принцип равенства ей отброшен, как опасный (исключительно для блага общества, конечно же!).

Первая и самая важная из этих отдушин в либеральном обществе — это предпринимательство и иные формы экономической деятельности. Работа выполняется прежде всего и главным образом для удовлетворения «системы потребностей» — желаний, а не тимоса. Но, как мы видели ранее, она быстро становится и ареной тимотической борьбы: поведение предпринимателей и промышленников трудно было бы понять просто как дело удовлетворения собственных потребностей. Капитализм не просто позволяет, но положительно требует некоторой подконтрольной и сублимированной мегалотимии в борьбе предприятий за то, чтобы стать лучше соперников. На том уровне, на котором действуют такие предприниматели, как Генри Форд, Эндрю Карнеги или Тед Тернер, потребление не является существенным мотивом: человек может заиметь лишь сколько-то домов, машин и жен, а потом потеряет счет. Конечно, такие люди «жадны» и желают получать все большие суммы денег, но деньги здесь скорее знак или символ их умелости как предпринимателей, а не средство приобретения товаров или личного потребления. Эти люди не рискуют жизнью, но они рискуют своим состоянием, положением и репутацией, преследуя некоего рода славу; они работают до и изнеможения и отказываются от маленьких удовольствий ради больших и нематериальных, их труд часто воплощается в изделиях и машинах, показывающих поразительное господство над суровейшим из господ — природой, и хотя они не одержимы гражданственным духом в классическом смысле слова, они по необходимости участвуют в жизни гражданского общества. Поэтому классический капиталист-предприниматель, описанный Йозефом Шумпетером, не является последним человеком Ницше.»*

Фукуяма приходит к выводу, что обществу нужна аристократия нового типа и именно экономика должна, по его мнению, поставлять новых аристократов. В общем-то он не выдумывает ничего нового, описывая уже сложившуюся систему олигархической псевдодемократии, власть в которой принадлежит олигархам, а демократическая оболочка используется для придания этой власти легитимности в глазах народа.

«Сама структура демократических капиталистических стран вроде Соединенных Штатов манит наиболее талантливые и честолюбивые натуры в бизнес, а не в политику, в армию, в университет или в церковь.»

Понятно – всем хочется быть аристократами. В одном утопическом проекте Средневековья предполагалось давать названия королей и князей чистильщикам отхожих мест. Думаю, если одновременно с этим им давались бы еще реальные аристократические права и демократическое равенство на эту категорию лиц не распространялось бы в той же мере, как описанное Фукуямой нераспространение демократии на новую экономическую аристократию, то «талантливые и честолюбивые натуры» гурьбой ринулись бы соревноваться именно за эти должности.

«И это кажется не так плохо для долговременной стабильности демократической политики, что экономическая деятельность может занять такие честолюбивые натуры на все время жизни. Это не просто потому что такие люди создают богатство, распределяющееся по экономике в целом, но и потому что этих людей удерживают подальше от политики и армии. В этих профессиях дух исканий привел бы их к попыткам предложить новации во внутренней или авантюры во внешней политике — с потенциально катастрофическими последствиями для гражданского устройства. Именно такую ситуацию, конечно, и планировали первые основатели либерализма, которые надеялись противопоставить интересы страстям. Древними республиками вроде Спарты, Афин и Рима много восхищались за порожденные ими патриотизм и гражданственность: они рождали граждан, а не буржуа. Но дело в том, что до промышленной революции у этих граждан выбор был невелик: жизнь торговца или ремесленника, не предусматривающая славы, динамизма, новизны или господства, человек продолжал то же ремесло или торговлю, которыми занимались его отец и дед. Неудивительно, что честолюбивый Алкивиад пошел в политику, где, отвергнув советы благоразумного Никия, вторгся на Сицилию и навлек крушение на афинское государство. Основатели современного либерализма понимали, что, в сущности, алкивиадову жажду признания лучше было бы направить на создание первой паровой машины или микропроцессора.»

«Демократическая политика также дает отдушину для честолюбивых натур. Электоральная политика — это тимотическая деятельность, поскольку человек конкурирует с другими за общественное признание на основе конфликтующих точек зрения на то, что правильно и неправильно, справедливо и несправедливо. Но создатели современных демократических конституций вроде Гамильтона и Мэдисона понимали потенциальную опасность мегалотимии в политике и знали, как тиранические амбиции уничтожали древние демократии, а потому последовательно окружили лидеров демократий современным изобилием институциональных ограничений власти. Первым и наиболее важным из них является, конечно, суверенность народа: современный руководитель считает себя первым министром, то есть первым среди слуг народа, а не господином народа. Руководитель обращается к страстям людей, будь эти люди низки или благородны, невежественны или информированы, и должен делать много унизительных вещей, чтобы быть избранным или переизбранным. В результате современные лидеры редко правят: они реагируют, организуют, рулят, но при этом институционально ограничены в возможности действовать, а потому им затруднительно оставить свой личный отпечаток на народе, которым они якобы управляют. Более того, в самых передовых демократиях главные вопросы относительно общественного управления уже решены, и это еще больше сужает и без того узкие политические различия между политическими партиями в Соединенных Штатах или в других демократиях. Не очевидно, что те честолюбивые натуры, которые в прежние времена стремились бы стать господами или государственными деятелями, так же охотно пойдут заниматься демократической политикой.»*

По Фукуяме политики не представляют собой самостоятельных фигур, они не входят в полной мере в показанную им новую аристократию – это слуги народа, а точнее слуги новых аристократов, для деятельности которых народ представляет собой всего лишь плохо прорисованный фон на заднем плане.

«Но в первую очередь во внешней политике демократические политики могут еще достичь определенной степени признания, невозможной практически в любой из остальных областей общественной жизни, ибо внешняя политика традиционно является ареной важных решений и столкновения больших идей, даже если масштаб таких столкновений сейчас уменьшается благодаря победе демократии. Уинстон Черчилль, проведший свою страну через Вторую мировую войну, показал умение господствовать ничуть не менее великое, чем у государственных деятелей додемократических времен, и за это получил признание всемирного масштаба. Война Америки в Персидском заливе в 1991 году показывает, что политик вроде Джорджа Буша, непоследовательный и ограниченный во внутренних вопросах, может тем не менее создать в мире новую реальность, пользуясь своим конституционным мандатом на власть как глава государства и главнокомандующий. Хотя из-за многих неудачных президентств за последние десятилетия блеск этой должности сильно полинял, такой успех президента, как победа в войне, приносит широкое публичное признание, абсолютно недоступное самому преуспевающему промышленнику или предпринимателю. Так что демократическая политика будет по-прежнему привлекать к себе людей, которые хотят получить признание выше, чем у других.»*

Нужны ли в политике «непоследовательные и ограниченные люди»? Тем более обуреваемые «жаждой признания»? Думаю как раз людей с таким набором качеств следовало бы держать от политики на расстоянии пушечного выстрела. Впрочем, примерно об этом пишет Фукуяма в предыдущей цитате.

«Помимо экономического царства и политической жизни, мегалотимия все чаще находит отдушины в таких чисто формальных видах деятельности, как спорт, альпинизм, автогонки и тому подобное. Спортивное соревнование не имеет «смысла» или цели иных, кроме как сделать одних победителями, а других — проигравшими — иными словами, удовлетворить желание быть признанным в качестве высшего. Уровень или вид соревнования совершенно произволен, как и правила спортивных игр.»

Фукуяма представляет положение дел так, что «чисто формальные», то есть реально бессмысленные, не несущие обществу никакой пользы, виды деятельности созданы для того, чтобы канализировать социально опасную энергию честолюбцев. Здесь можно, однако, возразить, что за немногими исключениями, вроде упоминаемого им в этом контексте альпинизма, в спорт приходят не взрослые люди, обуреваемые «жаждой признания», а дети, которым эта «жажда признания» прививается в процессе занятий спортом. Таким образом вместо отвода избыточной энергии честолюбцев и гордецов происходит насаждение честолюбия и гордыни среди детей, которые до этого их, по большей части, не имели.

«Для большей части постисторической Европы Кубок мира заменил военную конкуренцию в качестве главной отдушины для националистического стремления стать первыми. Как однажды сказал Кожев, его цель — восстановить Римскую империю, но на этот раз — в виде многонациональной футбольной команды. И, наверное, не случайно в одном из самых постисторических штатов США, Калифорнии, так распространены весьма рискованные виды отдыха, не имеющие иной цели, как вытряхнуть участника из комфорта буржуазного существования: скалолазание, скайдайвинг, полеты на дельтапланах, марафонский бег, бега «железных людей» и так далее. Потому что там, где невозможны традиционные формы борьбы вроде войны и где всеобщее материальное процветание снимает необходимость в борьбе экономической, тимотические личности начинают искать иные виды бессодержательной деятельности, которые принесут им признание.»

Не могу согласиться с тем, что удел человека будущего «бессодержательная деятельность», скорее это удел человека прошлого, волею судеб оказавшегося заброшенным в настоящее. Фукуяма вообще с трудом представляет себе человека постмодерна, человека постисторического, он подставляет на его место то буржуа, то ницшеанского «зверя с красными щеками», но оба этих типа – это люди прошлого, а никак не будущего.

«Таковы отдушины для мегалотимии в современных либеральных демократиях. Тяга быть признанным выше других не исчезла из жизни людей, но место и степень ее проявления изменились. Мегалотимические личности ищут признания не тем, что завоевывают чужие народы и земли, но пытаются победить Аннапурну, или СПИД, или технологию рентгеновской литографии. Фактически единственной формой мегалотимии, недозволенной при либеральной демократии, остается та, которая ведет к тирании. Разница между демократическим обществом и предшествовавшим ему аристократическим состоит не в том, что мегалотимия изгнана из жизни, но в том, что она загнана, так сказать, в подполье. Демократическое общество привержено утверждению, что все люди созданы равными, и господствующий Этос для них — этос равенства. Хотя никому не запрещено законом хотеть быть признанным выше других, никого к этому и не поощряют. Таким образом, уцелевшие в современном обществе проявления мегалотимии существуют в некоторых натянутых отношениях с публично сформулированными идеалами общества.»

Сделаю следующий вывод, который опять же будет несколько отличен от того, что был сделан Фукуямой, - в настоящее время авантюристы, которые захотели бы искать в политике возможность для взращивания своей гордыни, вытеснены из этого вида деятельности. Связано это с тем, что политика занята. Места политических лидеров вообще недоступны для «людей с улицы» вне зависимости от их управленческого и интеллектуального потенциалов, они, эти места, зарезервированы под заранее приготовляемых для них, гораздо более управляемых, гораздо более покладистых профессионалов от политики, каждый шаг которых заранее известен для их ставленников. Такие профессиональные политики гораздо более безопасны – они прекрасно осознают, что какая-либо самодеятельность, или проявление амбиций - губительны и для них самих и для интересов тех, кто привел их в политику и стоит «за ними» или «над ними», - тех серьезных людей – новых аристократов по Фукуяме, интересы которых обслуживают современные политики.

Теперешние хозяева жизни не могут позволить, чтобы амбиции какого-то современного Наполеона, Александра Македонского или Гитлера помешали им в их стремлении к «Сияющей Цифре». Реальная власть в нашем обществе принадлежит не политикам, а стоящим над ними олигархам (новым аристократам) и поэтому для реализации амбиций у современных Наполеонов остается лишь спорт и прочие виды либо «формальной» либо «бессодержательной деятельности» - кому что более по душе.

Новые господа чужды авантюризма – во первых, им, в отличии от наполеонов прошлого, есть что терять, а во-вторых их власть не единолична.

В отличии от наполеонов прошлого, готовых «все поставить на карту», новые господа довольны собой и власть нужна им не столько для того, чтобы чего-то добиться (хотя своего они не упустят), но в большей степени для того, чтобы ничего не утерять. Им нужны не столько завоевания (хотя и от них они не откажутся при случае), сколько защита уже имеющегося. Ни один из современных аристократов от бухгалтерии не в состоянии удержать власть в одиночку и в результате этого к власти приходят кланы. Клановый характер власти делает ее мало склонной к авантюрным решениям. Помимо этого правящие кланы должны учитывать интересы других кланов, которые, хотя и не находятся непосредственно у власти, тем не менее способны на нее влиять и имеют достаточный вес, чтобы обеспечивать свои интересы. Все это делает современную либерально-демократическую систему правления инерционной и не заинтересованной в резких поворотах и переменах.

Глава 9. К вопросу трудовой этики

«Много неясного в Странной Стране

Можно запутаться и заблудиться

Даже мурашки бегут по спине

Стоит подумать, что может случиться»

В. Высоцкий, песенка к спектаклю «Алиса в Стране Чудес»

В Странной Стране действительно очень много неясного и запутаться и заблудиться в ней легче легкого. Нечто подобное произошло и с Фукуямой, да впрочем, не с ним одним. «Это многих славный путь», как сказано в другой песне. Во многих местах своей книги автор оказывается в «умственном тупике» не в силах объяснить то или иное явление. К примеру, он постоянно недоумевает по поводу противоречия между демократическим курсом и отсутствием процветания в странах Латинской Америки, хотя, напомню – именно он сам сформулировал (и это показано мной в более ранних главах данной работы), важнейший принцип несовместимости демократии и модернизации. Но, сформулировав этот принцип, автор, по рассеянности, свойственной, как утверждают, многим великим людям, позабыл про него и принялся «измышлять сущности сверх меры», по которым неплохо было бы пройтись «бритвой Оккама».

«Если учесть сильную корреляцию между развитой индустриализацией и демократией, то способность стран к продолжительным периодам экономического роста кажется весьма важной для их способности создавать и сохранять свободное общество. И все же, пусть даже большинство наиболее успешных стран с современной экономикой являются капиталистическими, не любая капиталистическая экономика является успешной — или, во всяком случае, такой же успешной, как другие. Как есть резкие различия в способностях формально демократических стран поддерживать демократию, так есть столь же резкие различия в способностях формально капиталистических стран к экономическому росту.»

Автор обнаруживает, что не все демократии, являющиеся таковыми по формальным признакам, являются демократиями по сути, равно как и то, что не все капиталистические общества способны обеспечивать своим гражданам нормальное существование. Он приходит к такому выводу:

«И все же возникает чувство, что различия в политике — это только одна сторона дела и что культура тоже влияет на экономическое поведение определяющим образом, как она влияет на способность народа поддерживать демократию. Это нигде не проявляется так очевидно, как в отношении к работе. Согласно Гегелю, работа есть сущность человека; трудящийся раб создает человеческую историю, преобразуя естественный мир в мир, обитаемый человеком. Если не считать горстки праздных господ, все люди работают; и все же есть потрясающие различия между их манерой работать, их усердием в труде. Обычно эти различия обсуждаются под рубрикой «трудовая этика».

«В современном мире считается неприемлемым говорить о «национальном характере»: такие обобщения этических привычек людей не могут, как утверждается, быть измерены «научно», а потому подвержены созданию грубых стереотипов и злоупотреблениям, поскольку обычно основаны на эпизодах. Обобщения относительно национального характера также противоречат релятивистскому и эгалитарному характеру нашего времени, потому что они почти что содержат неявно оценочные сравнительные суждения о рассматриваемых культурах. Никому не понравится утверждение, что его культура способствует лени и нечестности, и, конечно же, подобные суждения вполне дают почву для значительных злоупотреблений.

И тем не менее любой, кто жил или путешествовал за границей, не может не заметить, что отношение к работе весьма сильно определяется национальной культурой… Такие различия предполагают, что экономическая эффективность не определяется исключительно средой, например, наличием или отсутствием экономических возможностей, но связана и с различиями в культуре самих этнических групп.»

Не сумев найти очевидного, им же самим намеченного решения этой интереснейшей проблемы, Фукуяма скатывается на позиции социал-дарвинистского предпочтения одних культур другим. Тем более, что путь этот проторен множеством предшественников.

«Труд в западной либеральной экономической традиции понимается как неприятная по сути своей деятельность, предпринимаемая ради удовлетворения потребностей человека или облегчения его страданий. Но в некоторых культурах с сильной этикой труда, такой, как у протестантских предпринимателей, создавших европейский капитализм, или у той элиты, которая модернизировала Японию после реставрации Мэйдзи, работа совершается также ради признания. До нынешних времен трудовую этику в некоторых странах Азии поддерживают не столько материальные интересы, сколько признание, которое дает работа в тех перекрывающихся социальных группах — от семьи до страны, — которые составляют общество. Это наводит на мысль, что либеральная экономика преуспевает не только на основе либеральных принципов, но требует еще и иррациональных проявлений «тимоса»

Ответ на этот вопрос, полагаю, связан не с некоей абстрактной «трудовой этикой», которая якобы у разных наций различна и одни нации ленивы и неспособны к труду, а у других сплошь рождаются мастера с золотыми руками и с мотором в «пятой точке». Полагаю, такой подход является редукционистским и на самом деле различие в отношении к труду у одних общин и у других проистекают не от национальных характеров, а из других предпосылок. Отношение к труду для разных обществ определяется тем, на какой стадии цикла «мобилизационный рывок – застой» находится данное общество. Если общество находится на стадии мобилизационного рывка, то люди этого общества будут поражать своим трудолюбием и мастеровитостью, если же общество уже прошло этап мобилизационного рывка или еще не достигло его, то его люди произведут иное впечатление. Однако, можно сделать вывод, что к национальному характеру экономическая активность и эффективность отношения никакого не имеют. Они зависят исключительно от тех целей, которые стоят перед обществом в целом.

В этом плане достаточно интересно наблюдать, как люди из одного общества адаптируются в другом. Если они попадают из более активного общества в менее активное, то некоторое время живут в своем ускоренном темпе, но, в конечном итоге, подчиняются общему ритму. Если наоборот – из менее активного общества в более активное, то какое-то время уходит у них на «раскачку» и разгон, после чего они также входят в общий режим.

Часто мы можем видеть общества, которые существуют «параллельно», т. е. на одной территории, но в разных режимах. Люди таких обществ часто относятся друг к другу с непониманием, иногда с сочувствием, иногда со злостью, но если происходит переход людей из одного такого общества в другое, то, в подавляющем большинстве случаев, человек, совершивший переход, через некоторое время подчиняется ритму нового общества.

Таким образом, полагаю и это положение Фукуямы ошибочным.

Все остальные положения, которые Фукуяма развивает, ссылаясь на авторитет Вебера, также выглядят неубедительными. Если у общества нет значительной цели, потуги попавшего в него работоголика окажутся нелепыми, если у общества имеется значительная цель, то лентяй не сможет оставаться в таком обществе лентяем – он может скатиться на социальное дно такого общества или вылететь из него в некое внеобщественное пространство), но чаще всего он оказывается вынужден соответствовать общему ритму. Человек может выбирать общества с разным темпом, но этот выбор лежит обычно в достаточно узких общих рамках, потому что разные подобщества в рамках большого объединяющего их государственного общества обычно зависят от некоего среднего уровня активности.

Поэтому все попытки Фукуямы и прочих исследователей объяснить эффективность одних обществ и неэффективность других религиозными корнями, народным менталитетом и всем прочим подобным, я полагаю лишенными основания. Самый спешащий торопыга не сможет торопиться, оказавшись в едущем лифте, самый большой лентяй оказывается вынужден бежать бегом, опаздывая на значимую для него встречу и никакие религиозные корни, никакой народный менталитет в подобных реально значимых обстоятельствах не будет играть никакой значимой роли. А вся наша жизнь складывается именно из таких очень жестких, хотя и не всегда столь драматичных ситуаций, когда мы оказываемся должны сделать то-то и то-то и не можем позволить сделать того-то и того-то. Нас захватывает общий поток событий и наша скорость зависит в основном не от нашего желания, а от общей скорости потока. Можно пойти против него, мешая многим людям, или стараться идти быстрее него, расталкивая впередиидущих, но основная масса людей придерживается средней скорости и это наблюдение будет верным для людей любых религиозных корней, любого менталитета и любой трудовой этики.

«Например, японская культура (как многие другие в Восточной Азии) ориентирована в основном на коллективы, а не личности. Эти коллективы, начиная от самых малых и непосредственных, то есть семьи, расширяются с помощью различных отношений «патрон-клиент», возникающих при воспитании и образовании человека, включают корпорацию, на которую он работает, и так до самого большого коллектива, имеющего значение в японской культуре: до нации. Индивидуальность личности очень сильно размывается в коллективе: человек работает не столько ради своей ближайшей выгоды, сколько ради благосостояния более широкой группы или групп, и которые он входит. И статус его определяется в меньшей степени его личными заслугами, чем заслугами группы. Его приверженность группе носит поэтому в высшей степени тимотический характер: он работает ради признания, которое дает ему группа, и ради признания своей группы другими группами, а не просто ради ближайшей материальной выгоды, которую даёт ему зарплата. Если группа, признания которой он хочет добиться, представляет собой всю нацию, возникает экономический национализм. И действительно, в Японии экономический национализм куда сильнее развит, чем в США. Он выражается не в открытом протекционизме, а в менее явных формах, например, наличием сетей традиционных отечественных поставщиков, которые поддерживаются японскими производителями, и волей платить пусть более высокую цену, но за японский продукт.»

Тезис о «в высшей степени тимотическом характере» труда японцев о их стремлении к статусу в группе, к признанию и прочему выглядит несколько странным – такое стремление к признанию в своей группе не может быть главным стимулом движения вперед японского общества. На примере быстро движущейся толпы мы можем заметить, что человек, оказавшийся в ее центре, тоже будет стремиться к некоторому своеобразному «признанию» - он постарается идти вместе со всеми, не толкая передних, не тормозя задних и стараясь не раздражать тех, кто по бокам. Это правильная стратегия – иначе его просто затопчут. Но говорить о том, что толпа движется с большой скоростью из-за того, что каждый человек в ней стремится к признанию своих соседей – неверно. Толпа движется либо из-за того, что ее подгоняют сзади, либо из-за того, что ее что-то манит впереди, а оказавшиеся в ней люди волей-неволей вынуждены соблюдать ее среднюю скорость движения, попутно стараясь «получить признание» соседей, а на самом деле стремясь не столько «получить признание», сколько не получить их непризнания.

Япония просто находится в состоянии большей экономической нагруженности, у нее большие цели, поэтому ее общества более активны и эффективны. Люди вынуждены соответствовать завышенной скорости потока, в котором оказываются волей-неволей (скорее неволей). Фукуяма сам пишет о том, что работу на износ, которая практикуется в японском обществе нельзя объяснить никакими благами, которые такие работники могут получить в результате своей работы.

«Экономический либерализм, как и политический, не является полностью самоподдерживающимся, но зависит до некоторой степени от иррационального тимоса.»

Отчаявшись рационально объяснить преимущества либерального общества, Фукуяма пытается сделать это за счет обращения к иррациональным, мистическим источникам.

«Постоянное и, похоже, неустранимое положительное сальдо Японии в торговле с Соединенными Штатами сейчас является более следствием культурных факторов, таких как высокая норма сбережений или замкнутый характер отношений с поставщиками в Японии, чем какого-либо законодательного протекционизма.»

Не очень понятно, о каких таких культурных факторах может идти речь, если подобное же положение у США вообще со всеми странами. Вот что пишет по этому поводу Тодд:

«Миру приходится все больше производить, чтобы обеспечить американское потребление. Никакого равновесия между американским экспортом и импортом достичь не удается. Автономная в первые послевоенные годы, с объемом производства, превышавшим собственные потребности, Америка пре­вратилась в сердцевину системы, в которой ее призванием стало потребление, а не производство.

Список стран, с которыми у США торговый дефицит, впечатляет, так как в нем фигурируют все крупные стра­ны мира. Перечислим их по состоянию на 2001 год: с Китаем дефицит составлял 83 млрд. долларов, с Япо­нией — 68, с Европейским Союзом — 60, в том числе с Германией — 29, с Италией — 13 и с Францией — 10 млрд. долларов. Дефицит в торговле с Мексикой составил 30 млрд. долларов, с Кореей - 13 млрд. долларов. Даже Израиль, Россия и Украина имели положительное сальдо в торговле с Соединенными Штатами: 4,5, 3,5, 0,5 млрд. долларов соответственно.

Как можно догадаться, исходя из списка стран, имею­щих положительное сальдо, импорт сырья не является главной причиной американского дефицита, что было бы нормальной ситуацией для развитой страны. На нефть, являющуюся стратегическим наваждением американцев, приходится 80 млрд. долларов дефицита, тогда как сто­имость остальных товаров, в основном готовых изделий, составляет 366 млрд. долларов.

Если мы соотнесем американский внешнеторговый дефицит не с национальный продукт (внп)" href="/text/category/valovoj_natcionalmznij_produkt__vnp_/" rel="bookmark">валовым национальным продуктом в це­лом, включающим сельское хозяйство и услуги, а только с промышленным производством, то получим ошеломи­тельный результат: Соединенные Штаты зависят на 10% своего промышленного потребления от товаров, импорт которых не покрывается национальным экспортом. Этот промышленный дефицит составлял в 1995 году лишь 5%. Не следует полагать, что он состоит главным образом из товаров низких технологий, тогда как Соединенные Штаты будто бы концентрируются на производстве пере­довых, самых благородных товаров. Американская инду­стрия действительно остается лидером в некоторых областях: наиболее очевидно это в области производства компьютеров, можно было бы добавить медицинское оборудование, авиастроение. Вместе с тем мы видим, что с каждым годом опережение Соединенных Штатов во всех областях, включая передовые отрасли, сокращается. В 2003 году «Аэробус» произведет столько же самолетов, сколько «Боинг», хотя достижение абсолютного равенства в стоимостном выражении ожидается в годах. Положительное сальдо американской торговли товарами передовых технологий сократилось с 35 млрд. долларов в 1990 году до 5 млрд. в 2001 году, а в январе 2002 года и в этой области сальдо оказалось отрицательным (U. S. Trade Balance with Advanced Technology //U. S. Census Bureau. http://www. census. gov/foreign trade/balance/c 0007.html).»

Впрочем, это к слову. Зато ясно, что и здесь никаких следов «культурных факторов не прослеживается».

«постоянные культурные различия между явно либеральными, демократическими, капиталистическими государствами искоренить оказалось гораздо сложнее.

Эти культурные различия в отношении к работе в Японии и в Соединенных Штатах кажутся положительно ничтожными, если сравнивать с культурными различиями, разделяющими, с одной стороны, Японию и Соединенные Штаты, с другой — любые страны третьего мира, где не удалось заставить капитализм работать. Экономический либерализм открывает оптимальный путь к процветанию любому народу, желающему им воспользоваться. Для многих стран вся трудность в том, чтобы усвоить рыночно ориентированную политику. Но на самом деле политика — это лишь необходимое предусловие для высоких темпов роста. «Иррациональные» формы тимоса — религия, национализм, способность ремесел и профессий поддерживать стандарты работы и гордость трудом, — все это продолжает оказываться на экономическом поведении бесчисленными способами, дающими свой вклад в богатство или нищету нации. И устойчивость этих различий может означать, что международная жизнь будет все больше рассматриваться как конкуренция не между соперничающими идеологиями — поскольку почти все экономически преуспевающие государства будут организованы примерно по одним чертежам, — но между различающимися культурами.»*

Отсюда вывод, который можно сделать, продолжая рассуждения Фукуямы – если общество в определенных условиях имеет преимущество за счет своей внутренней организации, то общемировое уравнивание идеологии оказывается ему выгодно чисто экономически, поскольку позволяет реализовать свои преимущества. Если для конкретной культуры такие общепринятые условия не ведут ее к процветанию, а наоборот позволяют другим обществам с помощью таких общих правил преимуществ, оказываться в заведомо выигрышном положении, то со стороны проигрывающих глупо соглашаться на такие правила. Чемпион по шахматам, конечно же, проиграет посредственному боксеру, если согласится играть по его правилам. Не следует забывать о том, что речь идет не об абстрактном соревновании, а о в высшей степени ответственных решениях, за которыми стоят судьбы множества людей. Поэтому, если для каких-то народов общие правила являются заведомо проигрышными и невыгодными, то требовать от них присоединения к таким правилам значит обрекать их на экономический провал. Для таких народов следует признать, что они не готовы к игре по новым жестким правилам и что для перехода к таковым им нужно время для предварительной подготовки и планомерной перестройки. Совершенно необязательно отказываться от общих правил и закрывать свою экономику от мира, однако еще более необязательно очертя голову бросаться в пучины мирового экономического соревнования с более опытными противниками. Нужно постараться сделать такой переход к новым правилам максимально безболезненным и постараться извлечь из игры по новым правилам максимальную пользу. Для этого нужно отказаться от эмоциональных реакций и делать все шаги максимально взвешенно, обдуманно, хладнокровно и без ненужной спешки. Мы должны ясно видеть свои преимущества и свои недостатки, а также преимущества и недостатки наших друзей-противников, и исходя из этого выстраивать свою стратегию.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6