С неимоверным усилием мне удалось заставить себя улыбнуться, когда я вошла в кают-компанию и села за стол. Предложение съесть что-нибудь более существенное, чем традиционный французский завтрак, я отклонила, сказав, что утром пью только кофе. Я отхлебнула два глотка и под понимающими взглядами моряков сравнительно спокойно вышла на палубу – и почти бегом бросилась в каюту, где после соответствующих такому состоянию действий мне стало несколько легче.

Ко мне снова постучали в каюту, сказали, что пришло время отправляться на батискаф и что через десять минут меня ждут на палубе. В связи с отсутствием «элементарных условий», проще говоря, туалета на батискафе, главной целью экипировки перед спуском было разумное утепление, не мешающее движениям, но и сохраняющее тепло при любых возможных об­стоятельствах. Утеплившись, я отправилась на палубу, которая продолжа­ла «ходить ходуном» под моими ногами.

Примерно на расстоянии сотни метров от корабля качалась прикреп­ленная к нему буксировочным канатом подводная лодка с развевающимся на ее носу французским флагом и встроенной в ее нижнюю часть гондолой – обитаемой сферой батискафа. В этой сфере диаметром два метра должны были как-то разместиться наш пилот Жерар де Фробервиль, сотрудник Института Физики Земли и я – сотрудница Института Физики Земли Академии Наук СССР. Жерар уже находился в батискафе.

Наступила моя очередь прыгать с корабля на скачущую по волнам вблизи его борта резиновую лодочку, на которой меня доставили моряки к батискафу. Легко себе представить, что в разгулявшемся море батискаф тоже то нырял носом в волны, то переваливался с борта на борт. Неожиданная для меня трудность возникла, потому что никаких перил, никаких ступенек, по которым можно было бы забраться на палубу аппарата, просто не было. Нужно было изловчиться и попасть ногой в некое отверстие в борту батискафа, который, разумеется, в «такт» с резиновой лодчонкой не качался... Мне повезло, я каким-то образом не только попала ногой в отверстие, но и успела пробежать по палубе и «ввинтиться» в люк, ведущий внутрь, не будучи окаченной волнами. Это было очень важно по той же причине, по которой я старательно утеплялась. Бедняга Эдуард, следовавший за мной, при его пробежке по лодке был с ног до головы покрыт обрушившейся на него волной... Пройдя внутри легкого корпуса батискафа в его нос, мы пролезли через узкий люк, герметично закрывающийся крышкой, внутрь прочной сферы и разместились – каждый на своей маленькой подвижной скамеечке. Я разглядывала внутренность батискафа, который на всех стенках сферы прочного корпуса был заполнен самой разнообразной аппаратурой.

Жерар, закрыв люк, вел последние переговоры с кораблем. Мы проверяли наши приборы, слышались постукивания команды техников по корпусу батискафа, что-то проверявших перед спуском. Батискаф швыряло из стороны в сторону, и меня по-прежнему мучило мое отвратительное состояние. Я крепилась из последних сил. Жерар, с участием взглянув на меня, сказал: «Начинаем спуск, трос, связывающий нас с кораблем, отцеплен, мы переходим на автономное существование, а батискаф, слегка вращаясь, будет «тонуть». Это означало, что специальные камеры в аппарате будут заполняться водой, сам батискаф, становясь тяжелее, начнет погружаться, или, как образно сказал Жерар, «тонуть». Очень скоро, буквально после погружения не более чем на десяток метров, к моему огромному облегчению прекратилась качка. Почти сразу же мое состояние и настроение начали улучшаться. Я оживилась и попросила Жерара включить прожектора с тем, чтобы наблюдать, что происходит в проходимых нами водных толщах. Работа на нашей аппаратуре требовала полной неподвижности и могла начаться только тогда, когда лодка достигнет дна.

Из всех событий, происходивших во время погружения на 2500 метров и подъема, расскажу более подробно о любопытной рыбке, о землетрясении во время спуска, веселом ленче на дне моря и нескольких пережитых тяжких минутах, когда батискаф, не слушаясь многочисленных команд о подъеме, не мог оторваться от дна и вообще сдвинуться с места...

По мере прохождения разных водных слоев менялось их «население», однако, как правило, оно не проявляло к нам ни малейшего интереса, ни страха. Меня поражали разнообразие и яркость причудливо распределенных красок на теле встречавшихся нам существ. Ведь за бортом было совершенно темно, – зачем им такой яркий наряд?

Вдруг, довольно большая и красивая, как мне показалось, рыба уткну­лась носом в мой иллюминатор, стала дружественно, как собачка, вилять хвостом и, не отрываясь, внимательно смотреть на меня. Казалось, что она испытывала удовольствие от мирного контакта с таким чудовищем, каким ей, видимо, представлялся батискаф. Она сопровождала нас очень долго. За давностью лет мне трудно вспомнить, до какой глубины продолжался этот милый эскорт, но тогда он казался мне проявлением своеобразного гостеприимства.

Последствия второго события – землетрясения – оказались неожиданны не только для меня, но даже и для нашего бравого пилота. Как ни странно, обнаружение того, что не все в порядке, было сделано мной. Продолжая смотреть в иллюминатор я с удивлением заметила, что полностью исчезла видимость. Батискаф погрузился в облако мутной, непрозрачной воды. Повернувшись к Жерару, я спросила: что это значит? Он с удивлением посмотрел на меня, не понимая вопроса. Я сказала: «Ведь ничего не видно, сплошная муть вокруг батискафа!» Жерар бросился к иллюминаторам, затем что-то лихорадочно колдовал с приборами, все время повторяя: «Этого не может быть, этого не может быть...» Из быстрого об­мена мнениями между Эдуардом и Жераром я поняла, что такая ситуация может возникнуть лишь при приближении к грунту, с которого поднимается ил, создающий мутное облако... В таких случаях обычно резко снижают скорость погружения во избежание удара батискафа о дно... Мне стали понятны причина волнения Жерара и его действия, приведшие к тому, что батискаф завис в толще воды. Однако, спустя некоторое время, непрерывно следя за приборами, он несколько успокоился и сказал нам: Приборы устойчиво показывают, что до дна осталось 800 метров. Мы продолжаем спуск. – И добавил: «Что за чертовщина происходит, что привело к потокам мутной воды вокруг нас? Я просто не понимаю... Такую ситуацию я наблюдаю в первый раз».

С нескрываемой озабоченностью, он, не отрываясь, смотрел в один из иллюминаторов, что-то недоуменно бормотал и, как мне показалось, тихо во французской ругани отводил душу. Такая «непрозрачная» ситуация продолжалась еще в течение десятка минут, после чего мы вновь очутились в прозрачных, спокойных водах Средиземноморья. Как выяснилось впоследствии, эти мутные потоки были вызваны землетрясением в районе одного из островов.

Тем временем мы приближались ко дну моря и к намеченной глубине – 2500 метров. Приземление было на редкость мягким, а весь спуск занял около двух часов с небольшим. Я с любопытством смотрела на, как мне ка­залось, девственную равнину дна моря. Вдруг с искренним изумлением я увидела на дне несколько пустых бутылок из-под кока-колы. Это зрелище ошеломило меня, ведь это было истинное святотатство, совершаемое человеком. Мы находились на глубине 2,5 километра, посреди моря, и даже здесь оказался зародыш помойки...

Жерар обратился с вопросом ко мне: «Валери, хотите совершить прогулку по дну, прежде чем приступить к измерениям?» – «Конечно», – отве­тила я, не очень понимая, что это значит. Жерар включил моторы лодки, обеспечивающие ее движение, и, смотря в иллюминатор, я увидела, что батискаф медленно заскользил по дну, представлявшему собой песчаную мертвую пустыню, как бы ожившую в свете прожекторов... Ощущение необычайности, нереальности всего происходящего пронизывало мое сознание, и я испытывала состояние, близкое к эйфории... Мое любопытство вызывали появлявшиеся время от времени маленькие круглые «дыры» на дне. Непонятным образом они имели четкие, ухоженные края, что представлялось возможным только при их постоянном «использовании». То есть в них должен был кто-то жить... Мы постояли около одной из них, надеясь, что кто-нибудь вылезет из нее, но никого не дождались.

Выключив прожектора, так как надо было беречь энергию, мы приступили к измерениям малых колебаний – пульсаций электрического и магнитного полей Земли. Задача состояла в обнаружении сигналов, источники которых заведомо расположены в толще Земли. Эти сигналы на поверхности трудно отличить от сигналов, приходящих из космоса либо от технических помех. Позднее я поняла, что нам обидно не повезло, – будь мы на дне моря немного раньше, и наши приборы были бы задействованы во время землетрясения, возможно, мы бы и обнаружили слабые сигналы, предшествующие землетрясению...

Поиск таких сигналов, к сожалению, безуспешно, ведется на поверхности Земли уже много лет, и помехи естественного и искусственного происхождения являются серьезной трудностью в этих исследованиях. Однако и сами наблюдения малых электромагнитных сигналов на дне моря представляли как научный, так и практический интерес. Это и было основной задачей эксперимента. Наша работа продолжалась до святого для французов времени – полуденного второго завтрака. Жерар скомандовал: «Перерыв» и начал со всей добросовестностью, знанием дела, и, наконец, предвкушением приятного церемониала раскладывать взятые с собой припасы. На маленьком раскладном столике появились салат, знаменитый паштет с трюфелями, цыпленок, багет (французский батон), бутылка розового Божоле и разные приправы. Я с удовольствием уплетала эту пищу, только к этому моменту почувствовав, как голодна. Мы очень веселились за этим завтраком. Я вспомнила ряд отличных грузинских тостов, мои спутники напевали старинные французские песенки. Маленькие подвижные скамеечки, на которых каждый из нас сидел, позволяли осуществлять самые разные движения, буквально чуть ли не танцевать сидя! То, что мы завтракали на дне моря, было совершенно забыто – до подъема... Вскоре, однако, мы вновь приступили к измерениям, которые продолжались до момента, когда Жерар сказал: «Мы находимся на дне уже 9 часов. По целому ряду показателей мы должны без промедления начать подъем». Он дал нам 15 минут на завершение наблюдений и принятие мер по предохранению приборов во время подъема. После каких-то манипуляций с системой управления он сообщил нам: «Подъем начат!» Это означало, что из специальных бункеров по определенной программе выбрасывались порции свинца, который закладывается в бункеры перед погружением. Естественно, это облегчало вес батискафа, и он начинал подниматься вверх, к поверхности моря.

Прошло примерно четыре-пять минут. Я сочла, что уже можно попросить Жерара включить прожектора. Он любезно это сделал, я взглянула в иллюминатор и спросила: «Сколько времени должно пройти, чтобы лодка отошла от дна при этой программе выброса свинца?» Он небрежно отве­тил: «Это же очевидно – одновременно с началом выброса свинца, начинается медленное движение батискафа вверх». – «Но ведь, мы все еще стоим на дне,» – уже с тревогой заметила я. Жерар, убедившись, что мы действительно никуда не движемся, начал по очереди включать моторы, которые обычно позволяли аппарату совершать движения вперед – назад, вправо – влево, вверх – вниз. То есть он раскачивал батискаф, пытаясь оторвать его от грунта, к которому он видно «присосался». Наш режим необычен для исследований, проводящихся на батискафе, – мы все время стояли в одной точке, как того требовали измерения. В других исследова­ниях, например биологических, аппарат обычно часто перемещался. Жерар явно волновался и все время повторял: «Да что же такое с этим батискафом, да почему же аппарат не движется... Ведь я уже выбросил несколько порций свинца... Все двигатели работают исправно... и ни с места... С ожесточением, уже не понижая голоса, он повторял: Мерд, мерд, мерд (типичное французское ругательство).»

Я внезапно почувствовала щемящее чувство беспомощности, мелькнула мысль о возможной безнадежности нашего положения, но как-то не хотелось верить, что это конец... Эти минуты полной неподвижности батискафа на глубине 2500 метров, недоступной в то время каким - либо спасательным средствам, были, пожалуй, одними из самых жутких в моей жизни. С быстротой молнии в моей памяти промелькнули дорогие мне люди, знаменательные события разных лет, короче вся жизнь...

А батискаф продолжал лежать на дне... И приборы показывали ограниченность системы жизнеобеспечения в аппарате. Тогда, отчаявшись, Жерар серьезным, деловым тоном произнес: «У нас нет другого выхода, кроме рискованного выброса большого количества свинца, – затем, помолчав немного, пояснил: «Мы обычно выбрасываем свинец постепенно, в течение всего подъема, регулируя его скорость и обеспечивая безопасность. В такой ситуации, как сегодня, я вынужден принять решение выбросить сразу большое количество свинца, что в случае успеха резко оторвет аппа­рат от грунта. Время подъема сократится, и при подходе к поверхности моря батискаф как бы выпрыгнет из него». Мы молча выслушали его и стали ждать, удастся ли эта попытка...

Примерно через минуту аппарат резко оторвался от дна, и мы стали быстро подниматься вверх. Подъем продолжался вдвое быстрей, чем спуск, – всего один час. Мы действительно, как мячик, выскочили из моря. Слава Богу, акватория в которой происходил наш эксперимент, была закрыта для всех видов судов, поэтому никаких столкновений не предвиделось. Наш корабль, с которым вскоре была налажена связь, находился недалеко, море было спокойно, и вскоре за нами пришла шлюпка, которая доставила нас на корабль. Капитан Уо с беспокойством смотрел на нас, и мои первые же слова были им прерваны, почти грубым приказом – «после туалета»...

В Тулон корабль пришел поздно вечером. После веселого ужина меня отвезли в прелестную гостиницу, расположенную в центре города. Ложась спать, я с удовлетворением вспоминала события прошедшего дня и дружеский прощальный вечер на корабле».

Мнение легендарного капитана Уо насчет женщин на корабле – конечно, старый предрассудок. Но ведь и невиданный ранее присос батискафа к грунту, и подводное землетрясение, с которыми раньше никогда не встречался опытнейший пилот Жерар Фробервиль, произошли именно во время погружения !

Безусловной рекордсменкой по продолжительности работы под водой является еще одна наша замечательная соотечественница – Ирма Корнелиевна Гордеева – гидронавт и ученый из Севастополя (рис. 106). После окончания университета Ирма работала в Институте биологии южных морей, стала опытным альгологом – специалистом по водорослям. Когда в Севастополь пришли первые подводные аппараты и стали набирать «науку» для работы на них, она, не задумываясь, перешла в новую организацию – Севастопольское экспериментальное конструкторское бюро по под­водным исследованиям.

: «Во время работы в Институте биологии южных морей я изучала очень интересную черноморскую водоросль – филлофору. Кстати, за это пристрастие меня называют в шутку Ирмой Филлофоровной... Первый спуск на дно, конечно же, запомнился на всю жизнь. Прошла специальную подготовку на курсах гидронавтов. С волнением ждала дня погружения. И вот я в «Бентосе-300». Закрыли люк. А когда через несколько минут подошла к иллюминатору и заглянула в него – глазам своим не поверила. Оказалось, мы уже на дне. Потом состоялось «крещение» – сто граммов забортной воды и поцелуй кувалды (сто граммов спирта, предшествующего морской воде, Ирме вероятно предложить не решились прим. авт.). Чего не сделаешь ради того, чтобы быть принятым в круг подводников! Но главное – конечно, твоя работа. Что ни говори, а исстари считается: женщина на судне приносит несчастье. Развеять это представление мне помогла кулинария. Я ухитрилась испечь под водой пирожки – и с яблоками, и со сливой. Даже торт приготовила. Двенадцать членов экипажа потеряли дар речи – много ли наговоришь, объедаясь пирожками... В общем, в братство приняли безоговорочно. С тех пор по две недели в год работаю под водой. (Автор неоднократно восхищался подводным кулинарным творчеством Ирмы. И ведь все испечь она успевала между вахтами. Мужики валились с ног, а Ирма шла на камбуз вместо отдыха).

Под водой все расписано по минутам, тем более что в подобных рейсах я руковожу исследованиями по изучению филлофоры. Дело это очень трудоемкое, длительное. Погружаемся мы, как правило, надолго. Подводный аппарат все время должен идти над грунтом так, чтобы мы видели дно и при этом не врезались в какую-нибудь подводную скалу. Проходят сутки, двое, трое. Напряжение изрядное. Зато приятно сознавать, что мы определяем запасы водоросли, выделяем участки, пригодные для промышленного сбора этой ценнейшей водоросли.

Я считала каждый час, проведенный под водой. Сто... двести, тысяча, вторая... Тысяча часов – какой-то рубеж в жизни. Потом и считать пере­стала...»

На редкой архивной фотографии (рис. 107) первые в нашей стране подводные туристки. К сожалению, мы не знаем их имен. Не сохранил госархив и описание места, где происходило погружение. Известно только, что в начале 30-х годов для жен работников ЭПРОНа были организованы курсы водолазов-любителей и спуски под воду. Должны же жены знать, что чувствуют и видят их мужья на работе! Во время одного из погружений не­известный фотограф и запечатлел счастливые лица девушек. Им было трудно. Грубое и тяжелое вентилируемое снаряжение совсем не предназначено для туризма, тем более женского.

Иное дело сейчас. Дамы практически любого возраста могут облачиться в мягкий, удобный (и красивый!) гидрокостюм, подобрать нужные акцессуары и погрузиться в полный загадок подводный мир. И подавляющее большинство нынешних подводных туристов именно женщины!

ПОДВОДНЫЕ ДОМА-ЛАБОРАТОРИИ

Всплеск водолазной деятельности в нашей стране и за рубежом в 60-70 годы прошлого столетия связан с открытием капитаном первого ранга ВМФ США Джорджем Бондом «эффекта насыщения» организма водолаза индифферентным газом и последовавшими вслед за этим экспериментами в море. Суть эффекта насыщения проста. Примерно через двое суток «жизни» под давлением организм человека полностью насыщается индиффе­рентными газами дыхательной смеси, например азотом, если водолаз дышит воздухом. Дальнейшее пребывание под водой не увеличивает время декомпрессии, т. е. продолжительность подъема водолаза на поверхность. Стало возможным находиться под водой столько, сколько нужно, а декомпрессию проходить один раз, после выполнения всех работ. Открытие капитана Бонда всколыхнуло весь подводный мир. Реализовать эффект насыщения можно было только в море, в подводных домах. Жилых палубных рекомпрессионных комплексов с водолазными колоколами, доставляющими акванавтов к месту работ, еще не было. Американец Эдвин Линк поселил в первый в мире подводный дом акванавтов Роберта Стенюи и Джона Линдберга. Не отставал и Жак Ив Кусто, установив близ Марселя подводную лабораторию «Диоген», в которой с комфортом поселились водолазы Альбер Фалько и Клод Весли. Началась эра подводных домов.

Открыв для себя «мир безмолвия» и научившись пользоваться аквалангом, любители устремились в научно-исследовательские институты с предложениями выполнить под водой любые научные задания. В кинопрокат вышли потрясающие фильмы «Голубой континент» Фалько Квиличи и «Мир без солнца» Жака Ива Кусто. Все увидели, что под водой можно жить и работать.

Ведущие морские институты в нашей стране с помощью энтузиастов-любителей сконструировали, построили и испытали собственные подводные дома-лаборатории, в частности «Черномор», «Садко», «Ихтиандр» и «Спрут».

ИХТИАНДР

Как и большинство любительских клубов подводного спорта, донецкий «Ихтиандр» был основан несколькими энтузиастами-подводниками. Группа медиков во главе с Александром Хаесом и инженеров Института горной механики, руководимых Юрием Барацем, в марте 1966 г., на заседании клуба приняли программу «Изучение жизни и деятельности человека под водой» [6, 55]. Уже в конце июля первый подводный дом – «Ихтиандр-66» был готов и установлен в одном из самых красивых под водой мест в Крыму, близ мыса Тарханкут.

Дом, лодки, компрессоры, электростанции, кабели и шланги, медицинское оборудование и тысяча мелочей в двух железнодорожных вагонах были доставлены к Черному морю, в район села Меловое. Около ста членов клуба принимали участие в подготовке эксперимента и в самой экспедиции. Дом представлял собой (рис. 108) помещение объемом около 7 м3 со сводчатым потолком и люком – тамбуром. Вход в тамбур расположен на 1 м ниже уровня пола в доме и для удобства снабжен трапом. Вся конструкция сварная – из стали.

Две койки и стол, четыре иллюминатора диаметром 200 мм – вот и все удобства для акванавтов. Александр Хаес, Дмитрий Галактионов и Юрий Советов (сменивший Хаеса) провели на глубине 11м трое суток. Запланированные работы были выполнены, однако главным было то, как пишет один из организаторов эксперимента – Юрий Киклевич [24], что «Ихтиандр-66» создал коллектив, объединил вокруг себя инженеров и врачей, дал нам опыт, который не найдешь ни в одной книге».

Первый успех вдохновил ихтиандровцев. Теперь они заручились поддержкой специалистов Института физиологии им. и Института эволюционной физиологии и биохимии им . Новый дом планировалось установить в бухте Ласпи, находящейся между городами Севастополь и Ялта.

«Ихтиандр-67» (так назвали новую конструкцию) был составлен из трех одинаковых кубических отсеков и треугольного центрального отсека – тамбура, имевшего круглый входной люк с цилиндрической шахтой и трапом. Кубические отсеки – кубрик, лаборатория и санитарный блок – отделялись от тамбура перегородками с дверями на роликах. Помещения были оборудованы откидными столиками, стеллажами, койками и полками. В каждом помещении по три иллюминатора прямоугольной формы (250х400 мм). Внутренние помещения окрашены в светло-зеленый и желтый цвета специальной «не газящей» краской, снаружи применена комбинированная черно-желтая окраска (рис. 109).

На дно дом устанавливали на винтовые опоры, которые крепили к балластным цистернам.

28 кубических метров вмещали экипаж из четырех-пяти человек. Традиционно в августе, но теперь уже 1967 г., дом был установлен на глубине 12 м, где принял 12 акванавтов, работавших под водой по четыре человека от трех до семи суток.

Корреспонденту газеты «Правда» О. Попову удалось побывать у акванавтов в подводном жилище. Он писал:

«...Осторожно вхожу в воду, ведомый за руку одним из ихтиандровцев. Вот и дом – три соединенных куба, окрашенные в желтую клетку. Ныряем под него и по лесенке-трапу поднимаемся в люк. Он всегда открыт. Вода стоит почти у верхнего уровня – ворваться внутрь ей не дает воздух, нагнетаемый с берега компрессором. Ребята встречают нас весело и шумно. Только теперь, оглядевшись, понимаешь, что такое подводная лаборатория, сколько в нее вложено труда, знаний и смекалки. Кубрик, спальня, хозяйственное помещение буквально начинены всевозможными приборами и аппаратурой. Они контролируют состояние акванавтов и регистрируют все изменения в их организме, фиксируют параметры самой подводной лаборатории, ее систем и дыхательной среды.

В люке показалась голова водолаза: «Принимайте обед», – скомандовал он и исчез, а вместо него в люке появился контейнер. Акванавты дружно подхватили его и вскрыли герметичную крышку. Из чрева контейнера запахло вкусным борщом и шницелями. Обед едим с аппетитом. И вообще от дома приятное ощущение, если бы не боль в ушах, возникшая у меня с непривычки.

Экипаж вновь принимается за работу. Один измеряет кровяное давление, второй заполняет бортовой журнал. В другом отсеке – исследования на рефлектометре. Там же налаживают сонограф – прибор, тщательно фиксирующий активность спящего акванавта. Через пять часов моего пребывания в доме звучит приказ с берега: «Попову, покинуть лабораторию!» Обратный путь проходит по залитому электрическим светом подводному «шоссе» среди фосфоресцирующих водорослей и рыб...

Запланированные медицинские эксперименты были успешно выполнены. Сорок пять медиков собрали уникальный материал.

Перед подъемом на поверхность акванавты дышали чистым кислородом. Медленный, с остановками подъем из дома занимал все светлое время суток».

Продолжением работ по совершенствованию подводных домов типа «Ихтиандр» было сооружение в 1968 г. нового дома – «Ихтиандр-68». Программа эксперимента была посвящена в основном морской геологии. Для дома был использован один кубический отсек и центральный треугольный отсек «Ихтиандра-67». Специально для эксперимента была изготовлена подводная буровая установка в виде колокола на трех опорах, внутри которого размещался буровой станок. Установлен дом был в августе 1968 г. в уже обжитой бухте Ласпи.

Клуб подводного плавания «Ихтиандр» превратился в Общественную лабораторию подводных исследований. Теперь акванавты работали на ученых. Эксперименты «Сальватор», «Чибис», работы с экспериментальным скафандром «Ихтиандр-70» и системой контроля за состоянием акванавтов «Нимфа» выполнялись по программам ведущих институтов страны. К сожалению, в силу объективных причин «Ихтиандр» не стал профессиональ­ной организацией, а дальнейший рост клуба в любительском русле, без значительных материальных средств был невозможен. Лишь несколько энтузиастов – ихтиандровцев стали профессионалами в области водолазного дела и подводной медицины. Именно они в полной мере использовали накопленный клубом опыт. Для остальных «Ихтиандр» – это любовь к морю на всю жизнь и голубая неосуществленная мечта – жить под водой.

САДКО

Почти одновременно с ихтиандровцами осенью 1966 г. поставили свой подводный дом «Садко» ученые Ленинградского гидрометеорологического института – ЛГМИ [14, 55].

Скооперировавшись с филиалом Акустического института АН СССР в Сухуми, известные исследователи глубин Анатолий Майер, Всеволод Джус, Анатолий Игнатьев, Вениамин Мерлин и Владимир Бурнашев реализовали свою давнишнюю мечту. На дно сухумской бухты, на территории закрытого института, они погрузили трехметровую сферу (рис. 110). Внутри было все, необходимое для жизни и работы акванавтов. «Садко» тросом че­рез блок был прикреплен к мертвому якорю, лежащему на дне. Несущий трос шел на берег к лебедке. Такая оригинальная конструкция позволяла менять глубину установки дома от 0 до 40 м.

Первыми в «Садко» поселили двух кроликов и собаку. Убедившись в их прекрасном самочувствии, дом заселили ученые. Восемь экипажей (в каждом – по два акванавта) провели под водой в среднем по шесть часов. ЛГМИ – не любительский клуб, поэтому позволить себе длительное пребывание без разработанных и утвержденных режимов и специального медицинского обеспечения ученые не могли. А действующие «Единые правила» допускали только шестичасовое пребывание под водой.

На следующий год был построен новый дом – «Садко-2» (рис. 111). Его конструкторы – Всеволод Джус и Анатолий Игнатьев – добавили еще одну трехметровую сферу, служившую тамбуром. Лабораторию снабдили автономной системой жизнеобеспечения, использовав элементы систем жизнеобеспечения боевых подводных лодок.

Корреспондент «Известий» С. Сергеев, посетивший «Садко-2» еще до его заселения, рассказал:

«...Впервые в подводный дом пустили корреспондента. Для сопровождения мне выделили самых опытных пловцов – Беззаботнова и Мерлина. Это была приятная прогулка – в прозрачной воде, с рыбешками провожатыми. Здесь в подводном царстве я и встретился с «Садко». Две сферы, одна на другой, теплой желтой окраски. С берега к дому протянуты электрические провода и шланги. Зеркало воды подступает к нижнему люку. Последний всплеск – и ты в нижней сфере. Это прихожая и бытовка. Здесь вешалки для снаряжения, душ, унитаз. Рабочий кабинет, спальня и столовая в верхней сфере. Тепло: электропечь поддерживает температуру 24 °С. Пульт управления, приборы, установка для конденсирования влаги. Телефон и даже пылесос. Короче говоря, «Садко-2» – двухэтажная квартира со всеми удобствами...

Опустившись на глубину 11 м. испытав все системы, акванавты Вениамин Мерлин и Николай Немцев погрузили конструкцию на запланированные 25 м. Первая серьезная научная программа – гидрологическая. С помощью красящих индикаторов подводники изучали термоклин и микротечения. На четвертый день налетел ураган. Катера обеспечения, жилые палатки и тенты, посты связи с домом – все было раскидано ветром по бухте. Связь с домом прервалась. «Как они там», – беспокоились на берегу, и при первой же возможности в дом пошли врач и главный конструктор. Оказалось, что весь ураган ребята проспали, «Садко» лишь два раза тряхнуло.

На десятые сутки вахта ученых-акванавтов благополучно закончилась».

Третий "Садко", похожий на ракету, вышел на «подводную орбиту» 11 октября 1968 г. Новый дом был уже трехэтажный (рис. 112). Теперь жилых отсеков два. Глубина погружения 25 м. Научная программа: наблюдение за поведением рыб с одновременной записью их голосов. Для этих исследований вокруг «Садко-3» был установлен огромный вольер, в который запускались различные виды черноморских рыб. Эксперимент позволил определить, какие именно голоса принадлежат тому или иному виду рыб, и частично распознать их язык. Оказалось, что в разное время суток одни и те же виды рыб издают разные звуки. Одни звуки соответствуют только питанию рыб, другие – реакции на свет, на появление хищных рыб.

Своими экспериментами, не зная того, акванавты отметили 800-летний юбилей Садко Сытиновича. В одной из новгородских летописей обнаружено упоминание о нем, датированное 1167-м годом: «...на туже весну заложил Садко Сытинец церковь камену св. Бориса и Глеба...» Сообщение летописи подтвердилось раскопками: в Новгородском Кремле обнаружен фундамент этой церкви. Историки пришли к выводу, что Садко Сытинович, прообраз купца и гусляра Садко, был родом из деревни Сытино, близ Новгорода.

ЧЕРНОМОР

В то время как ихтиандровцы и создатели подводного дома «Садко» по­жинали лавры первых морежителей, в Москве кипела работа. Группа ученых во главе с Вячеславом Ястребовым и Павлом Боровиковым подготовила техническое задание на подводный дом-лабораторию для ведущего в стране морского института – Института океанологии АН СССР [6, 55]. В институте, наконец, был создан Отдел техники подводных исследова­ний. Впервые крупнейшее государственное учреждение обратилось за помощью к любителям-подводникам, и, прежде всего к клубам Московского авиационного института «Волна», московскому «Дельфину» и северодвинскому «Пингвину». Возглавлял армию любителей, основное ядро которой составляли забросившие авиацию маивцы и забывшие про ВПК бауманцы, опытнейший подводник Вячеслав Степанов. Корпус дома сделали в Северодвинске, лафет – в МАИ, а соединили их вместе на Новороссийском судоремонтном заводе. Если «Спрут» размещался в рюкзаке, «Ихтиандр» – в двух железнодорожных вагонах, то даже недостроенный «Черномор» уже не помещался никуда. С большим трудом лаборатория была доставлена на место постоянного базирования – в Южное отделение Института океанологии, близ Геленджика, вмиг превратившееся из Черноморской экспериментальной станции во Всесоюзный центр подводных исследований.

Конечно, из Новороссийска приехал полуфабрикат – корпус, к которому надо было приладить десятки систем и устройств. Местные мастерские трудились с утра до ночи, но необходимый объем работ им был просто не под силу. Подключились ученые и их добровольные помощники из клубов. Варили, кроили, резали, красили... Досталось всем. Когда автор заехал поинтересоваться, что же такое «Черномор», то и директора, и заведующего отделом подводной техники застал за погрузкой балласта. Глядя на начальство, вновь брались за работу падавшие от усталости ребята...

Наконец, в июле 1968 г. все было готово, и начались испытания и работы в море. «Черномор» притирался к морю, акванавты – к новому дому. Гидрофизики, гидрооптики, морские геологи – все по очереди реализовывали свои программы. Медики – вне очереди. 19 врачей постоянно «терзали» акванавтов. Анализы, тесты, датчики...

Однако сезон 1968 г. был пробным – отрабатывались методики исследований, выявлялись возможности дома и акванавтов. Основные исследования, собственно ради чего был построен дом, были впереди. Ученым уже было мало десяти-пятнадцати метров, они требовали тридцати... А это влекло за собой коренную переделку всего дома. «Черномор-2» (рис. 113) обзавелся собственными газохранилищами – баллонами по 400 и 600 литров, и декомпрессионной камерой, которая отстыковывалась от дома и после подъема на поверхность пристыковывалась к палубному декомпрессионному комплексу – камере ПДК-3, установленной на судне обеспечения «Сестра» (рис. 114). Естественно, изменились и большинство систем дома. Все это было придумано и реализовано отделом Ястребова – шестнадца­тью молодыми специалистами. Выделить кого-то из этого коллектива, значит обидеть других, не менее достойных. Конечно, ребята обладали разными знаниями и навыками, но объединенные общей идеей они были равноценны для решения общей задачи.

Эксперимент 1969-го года с подводным домом «Черномор-2» прошел успешно, несмотря на объективные трудности и капризы погоды. Выполнение обширной программы по изучению динамики микрорельефа дна, процессов осадкообразования и перемещения наносов в прибрежной зоне моря продемонстрировало целесообразность использования подводных лабораторий для решения определенных научных задач.

Была продолжена программа по гидрооптике, и, конечно, вездесущие медики ни на минуту не оставляли акванавтов в покое.

Теперь уже океанологи точно знали, что эффективнее проводить исследования именно из подводного дома-лаборатории, поэтому на последующие годы было намечено продолжить успешно начатые исследования, а также выполнить бентосные, ихтиологические и биоакустические программы.

Вот как описал одно из посещений подводной лаборатории начальник эксперимента В. Николаев.

«...сегодня опускаемся на дно с дарами – в руках у нас бутылка с сухим вином и длинные контейнеры. Знакомые очертания «Черномора» угадываются не сразу. Сначала появляется свет из иллюминаторов, а потом и сама лаборатория. Большая белая стрела на ее борту указывает на водолазную шахту. Один за другим мы подныриваем в дом. Галантные мужчины пропускают вперед Светлану Чаплыгину – биолога из Владивостока. Все мы приглашены на банкет, который состоится на глубине 15 м по случаю тысячачасового пребывания экипажа в доме.

Нас встречают, снимают акваланги и каждому выдают по полотенцу. Акванавты вскрывают контейнеры, и вопль восторга доносится, наверно, до поверхности... В контейнерах дымящиеся шампуры с шашлыками, только что снятые с мангала на судне обеспечения. Поднимаем стаканы (сухое вино врачи рекомендовали акванавтам для поднятия тонуса) и пьем первый и последний тост за все сразу: за подводные исследования, за самый длительный эксперимент, за тех, кто в море, и, конечно, за тех, кто обеспечивает этот эксперимент на поверхности и на берегу.

Время пролетает незаметно. И вот звук зуммера, прерывая веселье, вызывает вахтенного к пульту. «Очень жаль», – сообщает он, – но время истекло и группе обеспечения пора выходить на поверхность»...

Так отпраздновали на «Черноморе» тысячу часов подводной вахты. А через некоторое время сам В. Николаев возглавил новый экипаж лаборатории для завершения гидрооптических исследований.

Вплоть до 1972 г. продолжались масштабные исследования с помощью «Черномора-2», а в 1973 г. акванавты продолжили работы в водах Болгарии, близ Варны, вместе с болгарскими водолазами.

«Черномор» – наиболее серьезная и обширная подводная программа советских ученых. Подводный дом объединил сотни любителей и профессиональных водолазов, инженеров, техников и океанологов разной специализации со всей страны. Это была отличная школа для молодежи и достойная работа для опытных ученых. К сожалению, «Черномор-2» уже не вернулся в СССР, и дальнейшие работы ученых и конструкторов пошли в несколько ином русле – в моду входили палубные жилые комплексы для длительного пребывания под повышенным давлением и обитаемые подводные аппараты.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10