Большинство мигрантов не находили той работы, ради которой двигались в города. Существовавшие законы, и, прежде всего необходимость получить разрешение на расширение или диверсификацию бизнеса, ограничивали возможность легально работавших предпринимателей создавать новые рабочие места. Некоторым мигрантам удавалось найти временную работу или место слуги23. Многие были принуждены – в ожидании того, когда их примут в гильдию* или они найдут место в легальном предприятии, - временно размещаться на окраинах больших европейских городов, в «пригородах», то есть во внелегальных поселениях того времени.

Социальные волнения были неизбежны. Миграция в города набрала силу, только когда политические институты того времени серьезно отстали от быстро менявшейся действительности. Негибкость меркантилистских* законов и таможенных правил не позволяла новым горожанам полностью реализовать свой экономический потенциал. Обострению социальных конфликтов способствовали перенаселенность городов, болезни и неизбежные проблемы адаптации вчерашних крестьян к реалиям городской жизни. ** замечает, что уже в шестнадцатом столетии в парламенте Англии раздавались жалобы на «толпы попрошаек» и невиданный прежде в городах рост числа «воров, бродяг и мошенников»24.

Вместо того чтобы приспособиться к новым требованиям городской жизни, правительства в попытке изменить реальность штамповали новые законы. Новые законы порождали новые преступления, и вскоре потребовались законы для наказания тех, кто нарушал прежде принятые законы. Судебные преследования множились; распространенными явлениями стали контрабанда и чеканка фальшивых денег. Власти ужесточали уголовные наказания.

Подъем внелегальности

Новые горожане, не найдя законных источников дохода, начали открывать в своих домах нелегальные мастерские. При этом они обходились «почти безо всякого оборудования, одними ручными инструментами»25. Потомственные горожане презирали вещи, изготовленные за пределами ремесленных гильдий и легальной системы производства.

Мигрантам, естественно, было не до разборчивости: внелегальная работа была для них единственным источником дохода, и внелегальный сектор хозяйства вступил в период буйного процветания. Эли Хекшер*** цитирует Оливера Голдсмита,**** заметившего в 1762 г.: «Мало найдется англичан, которые бы ежедневно в течение всей жизни не нарушали безнаказанно каких-либо законов... и только развращенные и продажные пытались добиться их исполнения»26. Два французских декрета (1687 и 1693 гг.), также цитируемых Хекшером, признают, что одной из причин невыполнения технических требований к производству была полнейшая неграмотность работников, куда худшая, чем сегодня в развивающихся странах. Ткачи были не в состоянии выполнить даже простейшее требование закона о том, что производители тканей должны помещать свое имя в начале каждого рулона. Но хотя большинство рабочих не умели ни читать, ни писать, они работали эффективно. Адам Смит писал: «Если вы хотите, чтобы ваша работа была выполнена пристойно, ее следует заказывать на окраинах, где работники, не имея исключительных привилегий, могут полагаться только на свой характер, а затем вы должны контрабандой доставить готовую работу в город»27.

В отличие от Адама Смита, власти и законные производители не были в восторге от эффективности конкурентов. В Англии в десятилетия, последовавшие за восстановлением монархии в 1660 г., ревнители традиций жаловались на засилье коробейников и лоточников, на помехи легально торгующим магазинам и на открытие новых магазинов во множестве малых городов. В Париже судебные тяжбы между портными и продавцами поношенной одежды продолжались более трех столетий. Конец им положила Французская революция.

В преамбулах к законам и указам этого периода часто встречаются ссылки на неисполнение прежде изданных законов. Согласно Хекшеру, чтобы защитить производителей шерсти, в Англии в 1700 г. был принят закон, запрещавший импорт ситцев из Индии. Предприимчивые английские производители, умело используя лазейки в законе, сами наладили изготовление набивных ситцев. Один из путей обойти запрет на производство ситца состоял в использовании бумазеи - английского ситца на льняной основе. В Испании теневики также подвергались преследованиям и наказаниям. В 1549 г. император Карл I издал 25 указов, направленных против внелегальных производителей. Одна из мер предусматривала обрезание у готовой ткани кромки со штампом производителя, чтобы покупатели знали, что приобретают незаконно изготовленный товар. Такое обхождение должно было поставить торговцев в униженное положение.

Давление государства на внелегалов было многообразным, грубым, а во Франции – убийственным в прямом значении этого слова. В середине XVIII в. по французским законам, запрещавшим производство, импорт или продажу набивных ситцев, диапазон наказаний простирался от тяжелого принудительного труда и заключения в тюрьму до смертной казни. Однако внелегалов это не останавливало. По оценкам Хекшера, всего за одно десятилетие XVIII в. более 16 тыс. контрабандистов и внелегальных производителей были казнены французскими властями по закону, запрещавшему производство или импорт набивных ситцев. Гораздо большее число людей были сосланы на галеры или наказаны другими способами. В одном только городе Валансьене 77 внелегальных предпринимателей были приговорены к повешению, 58 – к колесованию, 631 – к ссылке на галеры, и только один теневой промышленник был помилован.

Как считают Роберт Эклунд и Роберт Толлисон,* столь жестокое преследование внелегалов объяснялось не только стремлением защитить существующие производства, но и тем, что новая технология производства многоцветных ситцев затрудняла сбор налогов28. Выявить производителей одноцветных тканей и проверить, насколько аккуратно они платят налоги, было весьма просто, а новая технология нанесения рисунка позволяла варьировать краски, что затрудняло поиск производителя.

В борьбе с нарушителями закона государство пыталось опереться на гильдии, главной функцией которых был контроль за доступом к легальному рынку. Но вместо того чтобы скорректировать законы и легализовать теневиков, власти ужесточали законы, из-за чего желавшие включиться в производство вынуждены были мигрировать в пригороды – внелегальные поселения того времени. Когда в 1563 г. Английский свод законов о мастерах и подмастерьях определил величину заработной платы, подлежавшую ежегодному пересмотру с учетом цен на предметы первой необходимости, многие теневики двинулись в провинциальные города или принялись создавать новые пригородные поселения, где государственный контроль был не столь строг или просто отсутствовал. Исход в пригороды позволял также уйти из-под надзирающего взора гильдий, чья юрисдикция охватывала только города.

Со временем внелегальная конкуренция ужесточилась настолько, что у легальных производителей не осталось иного выхода, как передавать по субконтрактам часть производства в пригородные мастерские, что вело к сужению налоговой базы и, соответственно, к росту налогов. Возник порочный круг: растущие налоги вызывали безработицу и волнения, что подталкивало людей к переезду в пригороды и к расширению практики субконтрактных договоров с внелегалами. Некоторые теневики действовали столь успешно, что при помощи политического давления и взяток постепенно добились легального статуса.

Гильдии предприняли контрнаступление. При Тюдорах было издано множество законов, запрещавших создание внелегальных мастерских и служб в пригородах. Однако многочисленность теневиков и их навыки конспирации свели на нет все усилия правительства. В ряду значительных поражений гильдий, зафиксированных историками, можно отметить дело гильдии шляп и одеял в Норвиче (Англия): после длительной и получившей широкую известность тяжбы гильдия так и не смогла отстоять свое исключительное право на производство этих товаров29. Конкуренция истощала гильдии. Коулмен связывает их упадок с «притоком рабочей силы, изменением структуры спроса и расширением торговли, а также с развитием новых отраслей и распространением деревенской промышленности, где целые районы вырабатывали заказную продукцию из давальческого сырья»30.

Крушение старого порядка

Европейские правительства были принуждены постепенно отступать под натиском внелегалов – точно так же, как это сегодня делают правительства развивающихся и бывших социалистических стран. В Швеции, власти которой не могли остановить процесс создания внелегальных поселений, королю Густаву Адольфу пришлось посетить каждый такой поселок, чтобы благословить его и таким образом создать видимость правительственного контроля. В Англии государство вынуждено было смириться с тем, что новые производства развивались преимущественно там, где не существовало гильдий или правовых ограничений. Внелегалы и на самом деле создавали свои пригороды и небольшие города в местах, где был затруднен или вовсе невозможен контроль со стороны гильдий и государства. Более того, внелегальная промышленность отличалась большей прибыльностью. Современники отлично понимали, что причиной бума в хлопчатобумажной промышленности было более либеральное регулирование, чем в производстве шерстяных тканей. Люди быстро подметили, что внелегальные поселения производят товары и услуги лучшего качества, чем их привилегированные конкуренты, работающие под крышей закона. В 1588 г. в докладе лорду Сесилу, министру королевы Елизаветы I, жители Галифакса, одного из новых внелегальных поселений, были охарактеризованы следующим образом: «Они превосходят остальных в благоразумии и усердии, в умении торговать и возделывать землю, и на фоне грубости и заносчивости, царящих в их диком краю, они выделяются просвещенностью и зажиточностью. Они отказываются от старых порядков, если узнают о новых, более удобных; они предпочитают новизну и не держатся за старые обряды... Они отличаются природной страстью к изобретениям, соединенной с несгибаемым усердием»31.

В те времена внелегалы строили не только новые поселения вблизи городов, но и дома в городах. В Германии, например, для получения права на строительство нужно было пройти испытание. Тем не менее, «существовали целые плотно застроенные районы, хотя там нельзя было найти ни одного мастера, имеющего законное разрешение на право возводить дома»32.

Внелегалы подрывали самые основы меркантилистского порядка, поскольку были конкурентоспособны, действовали напористо и добивались успеха. Но всякий успех давался им ценой противоборства с государством, в котором они не могли не видеть своего врага. В тех странах, где государство объявляло внелегалов вне закона и преследовало их, вместо того чтобы дать им законное место в жизни и использовать их предприимчивость, прогресс замедлялся, а недовольство возрастало и находило выход в форме насилия. Наиболее известные примеры – революции во Франции и в России.

Страны, сумевшие быстро приспособиться к новой ситуации, перешли к рыночной экономике сравнительно мирно. Когда власть осознала, что в социальном, политическом и экономическом отношениях выгодней иметь деятельный внелегальный сектор, чем массы безработных в городах, она лишила гильдии исключительной поддержки. В результате в Англии все меньше и меньше людей обращались за разрешением на производство к гильдиям, тем самым, облегчая государству решительную перемену политики.

Подобно гильдиям, угасала и бюрократия. Любая система власти, сравнимая по жесткости с той, что предшествовала промышленной революции, обречена на коррумпированность. В 1692 г. в Англии был опубликован указ, заявлявший, что во многих районах инспекторы обходили мастерские только для сбора заранее согласованных сумм налоговых платежей и взяток, никогда не утруждая себя проверкой того, сколько и чего было произведено. Почти все производственные инспекторы, назначенные гильдиями или государством, постоянно обвинялись в продажности и пренебрежении своими обязанностями, что объясняли в ту пору отсутствием гражданской ответственности и уважения к закону.

Даже члены парламента, который к концу семнадцатого столетия имел право выдавать разрешения на создание предприятий, брали взятки за особую благосклонность. Местные власти вели себя еще хуже. В 1601 г. спикер палаты общин сказал про мировых судей, что «это твари, которые за полдюжины цыплят готовы наплевать на целую дюжину уголовных законов». Тогдашние политики и чиновники искали причины недееспособности законов не в том, что это были плохие законы, а в ненадлежащем их исполнении. В памфлете 1577 г. говорилось: «Я пришел к выводу, что в этих условиях трудно придумать лучшие законы, нужно лишь исполнять имеющиеся». Джоузеф Рейд утверждает, что старый порядок рухнул потому, что все его институты были проедены коррупцией, которая разделила население на тех, кто мог перехитрить систему, и тех, кто этого не умел. Он считает неизбежным, что система власти, подталкивающая одних к нарушению закона, а других вынуждающая страдать от этого, в конце концов, теряет уважение и тех, и других33. Служившие в пригородах мировые судьи не были особенно заинтересованы в исполнении законов, присылаемых из городов и мало приемлемых для обитателей пригородов. К концу восемнадцатого столетия аппарат власти был повсеместно ослаблен, а в некоторых странах и насквозь коррумпирован.

Поскольку правительство контролировало все, надежды людей целиком возлагались именно на него. В результате сложилась картина, типичная для предкапиталистической эпохи: когда заработки росли быстрее, чем цены на продовольствие, хозяева требовали установить потолок заработной платы; когда цены обгоняли рост заработной платы, работники требовали законов о минимуме заработной платы и потолке цен на продовольствие.

Политическое давление привело к законодательному закреплению цен, доходов и заработной платы, а результатом стал такой упадок промышленного и сельскохозяйственного производства, что ни минимальные, ни максимальные цены не могли решить проблему дефицита, нехватки продуктов питания и безработицы. «Факт состоял в том, - писал Чарлз Вильсон,* - что это был век насилия, и преследование экономических целей требовало опоры на силу»34. Пришло время идеологических и вооруженных схваток в парламентах и на улицах.

Уже в 1680 г. распространилось пессимистическое неверие в возможность существенного роста благосостояния: «Большинство бедных ремесленников считают, что никогда не смогут скопить и десяти фунтов... и если бы они смогли в три дня зарабатывать достаточно, чтобы вести привычный образ жизни, они никогда не стали бы работать по четыре дня в неделю»35.

В ситуации кризиса и волнений самые сильные и уверенные в себе эмигрировали или примыкали к революционным движениям. В XVII – XVIII вв. сотни тысяч итальянцев, испанцев, французов и других европейцев эмигрировали в другие страны в поисках лучшего будущего. Во Франции преследования гугенотов и теневиков из текстильной промышленности вытолкнули за пределы страны многих предпринимателей и умелых работников – в основном в Англию и Голландию, где они добились процветания для себя и для приютивших их народов.

Триста лет спустя

Предпосылками крушения стало то, что легальные формы предпринимательства постепенно задохнулись из-за регламентации, а внелегалы дерзко нарушали закон и открыто возмущались, что их держат на задворках общества. Окостенелость правовых структур сказывалась в плотности внелегальных поселений, окружавших города, в обилии на улицах разносчиков, попрошаек и нищих, в изобилии на рынках контрабандных и подпольно производимых товаров. Гражданское общество было разрушено коррупцией и насилием.

Современный британский историк

В большинстве западноевропейских стран адаптация правовых установлений к нуждам рядовых граждан, в том числе в отношении прав собственности, происходила на протяжении XIX и в начале XX в. К этому времени европейцы уже пришли к выводу, что второстепенные улучшения не создают возможностей управлять ходом промышленной революции и преодолевать ставшие массовыми внелегальные виды активности. Политики наконец осознали, что дело не в людях, а в законах, которые не позволяли гражданам вести мирную и производительную жизнь.

Хотя в большинстве европейских стран картины докапиталистической жизни и обстоятельства упадка тогдашних обществ довольно похожи, результаты оказались далеко не одинаковыми. Те европейские страны, которые пошли на радикальное изменение своих правовых систем и узаконили бывшее внелегальным предпринимательство, достигли процветания намного быстрее, чем те, которые сопротивлялись переменам. Поощряя взаимозависимость и специализацию, облегчая доступ к собственности и предпринимательству, уменьшая препятствия, создаваемые чрезмерным регулированием, и открывая кодексы государственных законоположений для местных влияний, европейские политики устранили противоречия в правовых и экономических системах и тем самым привели свои нации к новым высотам индустриальной революции.

Прошлое Европы сильно напоминает сегодняшний день развивающихся и бывших социалистических стран. Коренная проблема этих стран заключается не в перенаселенности городов и не в слабости систем коммунального хозяйства, не в том, что повсюду громоздятся кучи мусора, что полубеспризорные дети попрошайничают на улицах, и даже не в том, что все плоды макроэкономических реформ достаются незначительному меньшинству населения. Все это уже было прежде в Европе (и в Соединенных Штатах) и со временем ушло. Реальная проблема заключается в резкой перемене в ожиданиях людей: наплыв мигрантов в городские центры и укрепление общественного договора, имеющего внелегальный статус, ставят вопрос о радикальном перераспределении власти. Когда правительства развивающихся и бывших социалистических стран поймут и примут это, они получат шанс оседлать волну, вместо того чтобы дать ей захлестнуть и погубить себя.

Глава 5

Забытые уроки истории США

Земля эта благословенна, потому что ей знакома

только одна тирания — тирания status quo.
Милтон и Роза Фридмен*

Заинтересовавшись ролью легальных систем частной собственности в экономическом развитии, я отправился по развитым странам мира, расспрашивая экспертов, как бы они осуществляли легализацию внелегальной собственности. Убив на это 13 лет жизни, я проехал тысячи миль, слегка поседел, но зато посетил почти каждое учреждение, связанное с обслуживанием отношений собственности, - от Земельного регистра Ее Величества и Земельного управления Аляски, где у меня были друзья, до японского земельного агентства Токи Бо. Нигде не сумели ответить на мой вопрос. Все опрошенные мною эксперты, все специалисты учреждений и организаций, имеющих дело с многомиллиардной недвижимостью, признали, что подобные вопросы им сроду в голову не приходили.

В развитых странах у специалистов и руководителей институтов собственности в принципе иные задачи. Прежде всего, их интересует то, что связано с конкретными правами собственности. Но меня-то занимали «мета-права», то есть получение прав на обладание правом собственности. У нас, разумеется, нашлись общие интересы – как изменить технологию регистрации отношений собственности таким образом, чтобы всю собираемую информацию можно было разместить в единой базе данных, или как перевести в цифровую форму земельные планы. Но эксперты не сумели ответить на мой вопрос: «Как в рамках законной системы собственности найти место для владельцев внелегальной недвижимости? Как открыть людям доступ к законным правам собственности?»

Из моего скромного знакомства с историей Запада я твердо знал, что в определенный момент своей истории каждая из западных стран совершила переход от пестроты и неупорядоченности к единообразию закрепленных законом отношений собственности. Так почему бы за ответом на вопрос о развитии институтов собственности не обратиться именно к истории Запада? Мои собеседники всецело одобрили эту идею, и любители истории из Земельного регистра Ее Величества и Германской ассоциации лицензированных маркшейдеров снабдили меня списком наилучших книжных источников.

Прошли еще годы, я прочитал еще много тысяч страниц и пришел к фундаментальному выводу, что технологии никак не влияют на переход к интегрированной системе прав собственности на недвижимость (хотя, как мы увидим в главе 6, технологии очень важны). Ключевым моментом было приспособление закона к социальным и экономическим нуждам большинства населения. Западные народы постепенно дошли до осознания того, что общественные договорa, возникшие за пределами легальной системы права, представляют собой легитимный источник, и они нашли пути введения этих договоров в общее правовое пространство. Благодаря этому закон стал инструментом массового образования капитала и экономического роста. Именно это дает жизненную силу современным институтам собственности на Западе. Более того, во всех без исключения странах революционные преобразования отношений собственности всегда представляли собой результат политической победы. В каждой стране переменам предшествовало появление небольшой группы просвещенных людей, которые приходили к убеждению, что нет смысла в законе, если значительная часть населения принуждена жить вне его.

История собственности в странах Европы, в Японии и Соединенных Штатах полезна для понимания сегодняшних проблем властей и населения в развивающихся и бывших социалистических странах. В прошлом каждой из ныне развитых стран явное беззаконие в вопросах о земле было свидетельством не столько преступности, сколько конфликта между правилами, которым следуют мельчайшие землепользователи, и законами, разрабатываемыми властной верхушкой общества. Революционные преобразования заключались в постепенном слиянии этих двух наборов правил.

К сожалению, в рамках данной книги затруднительно дать детальное изложение истории отношений собственности во всех развитых странах. Поэтому я решил сосредоточиться на истории Соединенных Штатов, которые 150 с небольшим лет назад являлись одной из стран третьего мира. Правительства и судебная система молодых штатов, совсем недавно образовавших союз, пытались противостоять пестроте правовых традиций и хаосу, создаваемому натиском первопроходцев, самочинных захватчиков земли, золотодобытчиков, вооруженных бандитов, внелегальных предпринимателей и всей остальной цветистой толпы людей, чье участие сделало освоение американского запада столь диким и варварским делом, которое лишь в воображении мечтательных потомков просияло яркими красками романтического приключения. Для меня, типичного представителя третьего мира, эта история прошлого гринго* показалась удивительно знакомой. И мне, и моим коллегам было трудно оценить значение того, что индекс Доу-Джонса выходит на уровень, но зато мы были как дома среди скваттеров Вирджинии времен Томаса Джефферсона** и в бревенчатых хижинах тех, кто осваивал штат Кентукки во времена Даньела Буна.***

Подобно нынешним правительствам стран третьего мира, власти американских штатов также пытались сдержать растущий натиск скваттеров и засилье внелегальных земельных отношений, но американские политики, и здесь нужно воздать им должное, довольно быстро сумели понять, что, по словам одного из членов конгресса США, «система земельной собственности разрушена практически до основания... и вместо того чтобы издавать законы для них, нам следует законодательно оформлять каждый их шаг – на всем пути до Скалистых гор и даже до побережья Тихого океана». По словам Франсиса Филбрика, американские политики в конце концов поняли, что «силы, нетривиальным образом изменяющие закон, лежат вне его»1. Даже прославленный закон 1862 г. о наделении первопоселенцев землей (так называемый Закон о гомстедах),**** который бесплатно закреплял за каждым согласившимся освоить и обрабатывать участок до 160 акров незанятой земли, представлял собой не столько акт казенного великодушия, сколько признание свершившегося факта. Американцы десятилетиями заселяли и улучшали земли во внелегальном порядке. Их политики постепенно изменили законы страны таким образом, чтобы ввести реальную практику в рамки легальных отношений земельной собственности, и этим укрепили свои политические позиции. Подправив таким образом свои законы, власти США создали условия для преобразования собственности фермеров и старателей в капитал. Сегодня перед странами третьего мира и бывшего соцлагеря, как и в Соединенных Штатах в XIX в., стоит задача средствами права наделить своих бедняков капиталом.

Описывая в этой главе эволюцию отношений собственности в США, я и не пытаюсь заново переосмыслить историю Америки; я всего лишь, подобно моему легендарному тезке,* предпринимаю исследование этой страны. При этом я, как убедится далее читатель, нашел множество фактов, роднящих Америку XIX в. с современными развивающимися и бывшими социалистическими странами: массовая миграция населения, взрыв внелегальной деятельности, политические волнения и общее недовольство устаревшей правовой системой, противящейся признанию того, что ее доктрины и формулы уже не соответствуют реальному миру. Я также выяснил, каким образом закон США постепенно охватил сферу внелегальных отношений и привел страну к состоянию мира и порядка, подтвердив тем самым мнение члена Верховного суда США Холмса, что только соответствие с «опытом», с тем, как люди организуют свою повседневную жизнь, делает закон жизнеспособным. Чтобы сохранить это качество, закон не должен противоречить реальной жизни общества.

Параллели с историей США

Читая подряд работы по истории США, трудно составить представление о том, сколь важным для страны фактором было давление внелегальных форм жизни и политическая реакция на это. Для большинства политиков-реформаторов и технократов трудно распознать в истории США то, что должно бы представлять для них наибольший интерес, то есть связь между легализацией собственности и созданием капитала. Чтобы извлечь уроки истории, полезные для экономической и социальной политики, нужно сгруппировать исторические материалы и высветить интересующие нас проблемы. Специалисты по отношениям собственности практически не занимались изучением проблем перехода от внелегальных прав к единой системе легальной частной собственности. Это можно объяснить несколькими причинами.

Прежде всего, исторический процесс еще не завершен. Вопреки популярному мнению, системы частной собственности, открытые для всех граждан страны, являются сравнительно новым явлением, которому никак не больше 200 лет, и все следствия этого перехода еще не проявились в полной мере. В большинстве стран Запада главная задача широкомасштабных изменений законов о собственности была завершена только 100, а в Японии – менее 50 лет назад. Поскольку сама единая система собственности возникла не в результате реализации сознательного проекта, а в ходе бессознательной эволюции, ничего удивительного, что гражданам развивающихся стран потребуется время на усвоение уроков процесса возникновения единого института частной собственности.

Во-вторых, анализ отношений собственности традиционно ведется на материале развитых стран. Большая часть современных публикаций по вопросам собственности даже не ставит под сомнение ее западное происхождение.

В-третьих, история создания института собственности ускользает от понимания, потому что ее трудно отследить. На длительный и постепенный процесс включения норм, обычаев и методов внелегалов в схемы законного права налагаются другие исторические события. Предоставление законного права собственности американским скваттерам и первопроходцам, ставшее фундаментом для создания капитала и экономического роста, обычно рассматривают как элемент политической стратегии, нацеленной на реализацию империалистических амбиций США, на помощь пионерам в освоении обширной территории и на разрешение частных конфликтов. То, что эти же самые меры помогли США преодолеть конфликт между системой легального права и внелегальным существованием скваттеров и других пионеров, никогда не ставилось во главу угла специалистами по политической истории США.

Позволю себе еще раз подчеркнуть, что в этой главе я намерен не переписывать историю США, а всего лишь изложить знакомый материал таким образом, чтобы стало понятным, что явный хаос, царящий в развивающихся и бывших социалистических странах, представляет собой поиск нового правового порядка. Давайте же проследим, каким образом внелегальный «закон» покинул поля и леса юных Соединенных Штатов и стал частью его законов.

Выход за пределы устаревшего британского права

В шестнадцатом столетии началась беспрецедентная миграция западноевропейцев на девственные просторы Северной и Южной Америки, то, что историк Бернард Бейлин назвал «одним из величайших событий в истории человечества»2. Согласно Хофферу,* в британской Северной Америке «группы замерзших, уставших, встревоженных мужчин и женщин... скучились на западном берегу Атлантического океана, вглядываясь в обступившие их дикие леса. Сжимая в одной руке мушкетон, а в другой Библию, многие из них вызывали в памяти образы мира, оставленного позади, на другом берегу океана»3.

Память этих людей хранила знания о том, как строить жилые поселения и поддерживать их жизнеспособность, как улаживать конфликты, приобретать землю и создавать учреждения власти. Правовая система играла видную роль в разрешении неизбежных при этом противоречий. И на самом деле, в начале американской истории закон «был вездесущ», поскольку «первые колониальные правительства опирались на правовые документы – на "уставы"... Функционированием хозяйства колоний управляли законы, регулировавшие цены, заработную плату и качество продукции. Закон давал возможность продавать или завещать свою землю, создавал условия для решения споров по поводу сломанных изгородей и потравы посевов скотом, и даже предписывал, как молиться, как жениться, как воспитывать детей и обходиться со слугами и соседями»4.

Первоначально колонисты пытались поддерживать порядок, опираясь на принципы английского права собственности. Но английское обычное право не было рассчитано на общество, быстро порождающее новые формы обретения собственности, не подкрепленные общепринятыми формами титулов собственности. Английское обычное право, например, не знакомо с прецедентами судебных решений для случаев, когда человек купил или унаследовал землю с сомнительным титулом (правом) собственности. В результате «возникла необходимость в проведении открытых процессов в окружных судах (county court). Все заинтересованные стороны имели возможность дать показания, а решение суда оказывалось довольно эффективной формой общественной гарантии [прав собственности] в ситуации, когда никаких других гарантий не существовало»5.

Большинство колонистов, однако, мало смыслило в деталях английского права. Многие не знали, да и не хотели знать различий между судебными предписаниями обычного права и права справедливости*, а также других тонкостей. Что еще важнее, английское обычное право собственности зачастую было плохо приспособлено к решению проблем, стоявших перед колонистами. Изобилие земли в британской Северной Америке поставило первопоселенцев перед возможностями, немыслимыми в покинутой ими Европе. Прибывая «на континент, где значительная часть земли была от природы или усилиями индейцев расчищена для земледелия, англичане [и другие европейцы] ринулись делить новый источник богатства... В результате многие детали оказались не проработанными должным образом. Небрежность в обмерах земли и проведении границ казалась терпимой, и мало кто заботился о надлежащем документальном оформлении, которое, по мнению властей, должно было последовать со временем»6. Не вся земля была плодородна, дренирована и не всегда поблизости были удобные пастбища для скота поселенцев7. В поисках подходящих земель американские колонисты вели себя довольно причудливо: размечали и возделывали землю, строили жилища, а затем бросали все это в поисках более плодородной земли.

Как результат всего этого, права собственности оказались весьма переменчивыми и внелегальными. В своем анализе изменений закона в колониальном Массачусетсе Дейвид Томас Кониг дает очерк технических и административных проблем, сопровождавших процесс миграции населения и осложнявших его. Отсутствие единообразной системы землемерных работ приводило, например, к расхождениям и ошибкам. По всему Массачусетсу между местными властями часто возникали споры, как нарезать землю. «Не было, например, согласия по вопросу о том, следует ли границы участков проводить по прямой, или стоит учитывать рельеф местности». Один колонист «считал, что его надел в триста акров в Рединге имеет форму прямоугольника, но позднее к своему ужасу обнаружил, что участок его соседа, нарезанный в соседнем городишке, имеет форму круга, дуга которого залезает на его землю»8. Число ошибок и конфликтных ситуаций возрастало из-за несовершенства методики землемерных работ. Кониг отмечает, что из-за разброса в точности расчетов и замеров в Северной Америке границы земельных участков часто наезжали друг на друга, и это продолжалось до 1763 г., когда Джон Уинтроп IV* разработал поправочную таблицу для землемерных работ9.

Колониальной администрации приходилось разрешать головоломные конфликты по поводу земельной собственности, не имевшие прецедентов в английском обычном праве. «Суды вынуждены были обращаться к местным обычаям и преобразовывать их в новые статьи закона, дабы внести порядок в операции с землей»10. При решении широкого круга вопросов – от местного самоуправления до использования и раздачи земель – колонисты были вынуждены отходить от английских законов, решительно не отвечавших реалиям жизни на новых территориях. Питер Чарлз Хоффер подчеркивает: «В теории, колонии являлись личной собственностью короны [и для них были обязательны все соответствующие законы], но факты – упрямая вещь. Находящиеся на громадном расстоянии от Англии, изобилующие природными богатствами, населенные мужчинами и женщинами, твердо помнившими о своих интересах и не упускавшими выгодных сделок, колонии тяготели к самоуправлению»11.

Самочинный захват земель – давняя американская традиция

Хотя первые поселенцы были преимущественно британскими подданными и подчинялись английским законам, стоило им переселиться в Америку, в Новый Свет, их взаимоотношения начинали меняться. В Англии длительное самовольное использование участка земли было нарушением закона. В Соединенных Штатах при обилии возможностей и полном отсутствии препятствий самовольное занятие пустующих земель – скваттерство – стало обычной практикой. Скваттерство старше, чем нация и государство. Как пишет Амелия Форд, изучавшая истоки американской системы землепользования, «до появления в Новой Англии компании Massachusetts Bay поселенцы занимали участки вдоль побережья безо всяких законных оснований... В Коннектикуте с точки зрения закона первые поселенцы вторглись на территорию незаконно и могли в оправдание своих прав ссылаться только на то, что они занимают землю и купили ее у индейцев»12. В первые годы существования штата Мэриленд французы и другие поселенцы, не являвшиеся британскими подданными, занимали земли, на которые по закону не имели права. А в 1727 г. законодатели Пенсильвании выразили протест против «тех, кто готов осесть на любом клочке незанятой земли». Ранние американские скваттеры к тому времени уже заселили и благоустроили 100 тыс. акров земли, на которую, по замечанию историка, они не имели «и тени права»13.

В Новой Англии владеющие немалой собственностью политики не видели ничего хорошего в деятельности скваттеров, которых они рассматривали всего лишь как незаконных захватчиков чужой земли. Уже в 1634 г. законодательное собрание Массачусетса попыталось ограничить практику незаконного захвата земель, предписав, чтобы «все акты предоставления земельных наделов полноправным гражданам должным образом регистрировались, а копия отсылалась. Землемерные работы в каждом городе должны были выполняться констеблем с участием четырех других горожан»14. Но и это не дало результатов. Поскольку многие поселенцы не подчинились «решениям 1634 и 1635 гг., законодательное собрание [в 1637 г.] было вынуждено принять еще одно решение и потребовать "мер, принудивших бы людей регистрировать свои земли, а пренебрегающих этим — штрафовать"»15.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14