Если мы переработаем в нашей душе рассмотренное сегодня, то сможем также понять, как следует рассматривать согласно его духу, например, столь чудесно образованный семитский язык. В семитском языке как основу мы имеем определенные звуковые образы, которые состоят только из согласных. И в эти звуковые образы вставляются гласные. Если мы, чтобы пояснить это на примере, возьмем согласные q, t, I и вставим между ними а и еще одно а, тогда с добавлением гласных получится: qatal, то есть "убивать"; между тем как образованное только из согласных слово является одним только подражанием внешним звуковым впечатлениям.

Здесь примечательным образом одно проникает в другое: звуковой образ "убивать" возник через то, что внешний процесс просто воспроизведен подражанием речевых органов, - сперва получается первоначальный звуковой образ. Затем, то, что душа должна образовать дальше, то, что может быть пережито только внутренне, сформировывается таким способом, что из внутреннего существа нечто добавляется. Звуковой образ развивается так, чтобы "убивать" связывалось с субъектом. Подобным образом, по сути дела, составлен весь семитский язык, и в нем выражается то, что мы перечислили как взаимодействие различных элементов речеобразования во всем строении языка. В символике, действующей преимущественно в семитском языке, - то есть в том, что мы нашли в эфирном теле действующим как дух языка, - проявляется все своеобразие семитского языка, который все отдельные подражательные звуковые образования разрабатывает дальше и посредством добавления гласных преобразует в символы.

Поэтому, в сущности, все слова семитского языка образованы так, что указывают как символы на окружающее нас во внешнем мире. Напротив, в индогерманских языках в большей степени всё подчиняется тому, что мы назвали внутренним выражением астрального тела, внутренней сущности. Астральное тело - это нечто, что уже связано с сознанием. Человек, стоя перед внешним миром, отличает себя от него. Когда ставят себя в отношение к внешнему миру с точки зрения только эфирного тела, то сливаются, соединяются с ним. Лишь когда вещи отражаются в сознании, отличают себя от вещей. Эта деятельность астрального тела со всеми его внутренними переживаниями в индогерманских языках - в отличие от семитских - примечательным образом выражена в том, что они имеют глагол быть, существовать (sein), констатацию того, что существует без нашего содействия. Это возможно благодаря тому, что человек своим сознанием отличает себя от того, что дают внешние впечатления. Поэтому когда в семитском языке, например, нужно сказать "Бог есть благо", то этого нельзя сделать непосредственно, поскольку слово есть, означающее бытие, существование, невозможно передать, потому что оно происходит из противопоставления астрального тела и внешнего мира. Эфирное тело просто представляет вещи. Поэтому в семитском языке говорят: Бог, благо. Здесь не выявляется противопоставление субъекта и объекта. Такими различающими себя от внешнего мира языками, которые указывают в основном на раскинувшийся над внешним миром покров восприятий, являются преимущественно индогерманские языки. И они действуют обратно на человека таким образом, что поддерживают внутреннее, то есть всё, что можно назвать задатками для образования сильной индивидуальности, сильного Я. Всё это уже заложено в речи.

Все указания, которые я дал вам, многими, пожалуй, будут восприняты как неудовлетворительные, по той простой причине, что для более обстоятельного рассмотрения этой области потребовалось бы две недели. Но кто часто слушал здесь лекции и проник в суть дела, тот увидит, что побуждение, которое было дано сегодня, не является необоснованным. Оно должно было только показать, насколько побуждающим может стать духовнонаучное рассмотрение речи; что язык совсем нельзя понять, если не пытаться постигнуть его художественным чувством, которое должно быть усвоено. Поэтому вся ученость будет терпеть фиаско, если она не пожелает знать, что совершил в человеке Художник Языка, прежде чем в нас стало действовать Я. Только художественное чувство может постигнуть тайну языка, как и вообще проследить что-то может лишь художественное чувство. Ученые абстракции никогда не объяснят произведения искусства. Произведения искусства доступны свету лишь тех идей, которые в состоянии плодотворным образом воссоздать то, что художник выразил иными средствами: красками, звуком и так далее. Художественное чувство постигает только художник, и только художник языка постигает творческо-духовное в становлении речи. Это первое, что должно совершить в отношении речи духовное знание.

Второе есть нечто такое, что имеет практическое значение. Познав, как возникла речь из внутреннего художника дочеловеческих времен, мы сможем также подняться до того, что, желая нечто сказать или выразить посредством языка, нечто претендующее на значительность, мы должны будем дать действовать и этому художественному чувству. Но в наше время, когда в отношении живого чувства языка продвинулись не слишком далеко, имеют очень мало склонности к этому. Сегодня всякий, если он только вообще умеет говорить, считает, что может выразить всё. Но мы должны уяснить себе, что в наших душах мы вновь должны создать непосредственную связь между тем, что мы желаем выразить посредством языка, и тем, как мы это выражаем. Во всех областях мы вновь должны пробудить в себе художника речи. Сегодня люди остаются довольными собой, выразив то, что хотели сказать в какой только угодно форме. Многие ли имеют представление о том, что в области духовного знания для описания любого факта абсолютно необходимо художественное чувство языка! Попытайтесь изучить подлинно духовнонаучное изложение. Вы найдете, что истинный, честный духовный исследователь при описании подобных вещей по-настоящему работал над художественным оформлением каждого предложения и что здесь имеет значение, где - в конце или в начале фразы - стоит глагол. Вы найдете, что каждое предложение является своего рода новым рождением, поскольку оно не должно переживаться просто как мысль, но должно переживаться внутренне, душевно, как непосредственная форма. И если вы проследите связь изложенного, то увидите, что в трех следующих друг за другом предложениях среднее не просто следует за первым и предшествует третьему, и найдете, что в духовнонаучном сочинении не только первое предложение, но и третье уже готово в своей композиции - прежде чем сформулировано среднее, потому что действие среднего предложения зависит от того, что остается как отзвук первого и может отозваться в последующем.

В духовной науке невозможно работать без художественно творящего чувства речи. Все остальное от лукавого. Здесь дело в том, чтобы мы освобождались от рабской привязанности к словам. Но мы не справимся с этим, если будем думать, что какое-нибудь слово может выразить наши мысли, - иначе мы с нашим речеобразованием пойдем по ложному пути. Словами, образованными в соответствии только с чувственным миром, мы никогда не выразим сверхчувственных фактов. Кто спрашивает: какдолжно в действительности совершенно конкретно выражаться посредством слова эфирное тело или астральное? - тот еще ничего не понял. Он поймет что-то только тогда, когда приступит к делу, сказав себе: я узнаю, что такое эфирное тело, если сначала послушаю, что рассказывают об этом с какой-то одной стороны, сознавая, что речь при этом идет о художественно отраженном образе; а затем я послушаю, что мне рассказывают о том же самом с трех других сторон. А поскольку тот же самый предмет изображен нам с четырех различных сторон, то в этом изображении, которое мы получили при помощи речи, как бы обойдя предмет кругом, нам представится художественно отраженный образ предмета. Если не осознать этого, то ничего не получится, кроме абстракций и окостенелого воспроизведения того, что уже известно. Поэтому в духовной науке развитие будет всегда связано с тем, что можно назвать дальнейшим повышением внутреннего чувства и внутренней формирующей силы нашей речи. В этом смысле духовная наука будет действовать оплодотворяюще на стиль современного языка, будет действовать преобразующе на наш ужасный стиль языка, в котором нет ни малейшего намека на возможность художественной речи. Ведь иначе было бы не так уж много людей, которые, едва умея говорить и писать, принялись за литературную деятельность. Уже давно согласились с тем, что проза есть нечто более высокое, чем стихи, да только проза, которую сегодня пишут, разумеется, проза очень низкого качества. Но цель духовного знания - внести импульсы в те области, которые связаны с глубочайшими областями человечества. Духовное знание будет действовать в этих областях и осуществит то, о чем мечтали великие индивидуальности. Духовное знание сможет посредством мысли завоевать сверхчувственные миры и сможет так перелить мысли в звуковые образы, что вновь сделает нашу речь средством передачи сверхчувственных созерцаний души. Тогда благодаря духовному знанию для многих станет истиной изречение о важнейшей области человеческой души:

Безмерно глубока Мысль,

И ее крылатое орудие - Слово!*

* Unermesslich tief ist der Gedanke, Und sein geflagelt Werkzeug ist das Wort!

СМЕХ И СЛЕЗЫ

3.II.1910.

Предмет, который будет обсуждаться сегодня, многим может показаться незначительным в контексте цикла лекций о фактах духовной науки. Однако пренебрежение со стороны исследователя к частностям жизни, к непосредственной повседневной действительности как раз следует отнести к недостаткам таких восходящих к высоким областям бытия рассмотрений. Вообще людям нравится, когда в лекциях подобного рода говорится о конечности или бесконечности жизни, о высших свойствах души, о великих вопросах развития мира и человечества и, возможно, о ещё более высоких вещах, и люди в основном не очень охотно нисходят до так называемой обыденности (каковой она кажется, по крайней мере, на первый взгляд), подобной той, которая будет занимать нас сегодня. Но тот, кто пытается войти в области духовной жизни описанным в этих рассмотрениях путем, всё больше будет убеждаться, что спокойное, шаг за шагом, проникновение из самых общеизвестных в неизвестные области является как раз весьма полезным. Впрочем, вспомнив многие факты, вы сможете прийти к выводу, что и величайшие умы человечества совсем не смотрели на то, что обычно называют смехом и плачем, как на что-то всего лишь заурядное. Но то сознание, которое творчески работает в легендах и великих преданиях человечества, и работает довольно часто гораздо мудрее индивидуального человеческого сознания, - это сознание наделяло великую индивидуальность, имеющую для восточной культуры столь великое значение, - индивидуальность Заратустры - прославленной "улыбкой Заратустры". Сознание легенд и преданий видело нечто значительное в том, что этот великий дух вступил в мир улыбаясь. И глубокая мировая мудрость преданий дополняет этот факт улыбки Заратустры другим наблюдением: эта улыбка вызвала ликование всех земных творений и обратила в бегство всех злых духов и супостатов земли. Если мы теперь от этого творящего в легендарных преданиях сознания перейдем к творениям величайших умов, то можем вспомнить об образе, в котором Гёте воплотил большую часть своих чувств и представлений, об образе Фауста. Фауст, впав в глубочайшее отчаянье и готовясь свести счеты с жизнью, при звоне колоколов восклицает: "Слезы льются, я возвращен Земле!" Здесь слезы - символ того душевного настроения, которое помогает ему после глубокого, жесточайшего отчаянья, так сказать, вновь повернуться лицом к миру. Так Гёте-поэтом слезы представлены нам как символ нового обретения себя в земных отношениях.

Мы видим, что, в сущности, если только поразмыслить, можно сказать много важного о том, что выражается через смех и слезы. Было бы гораздо "уютнее" сразу же приступить к умозрительным рассуждениям о сущности духовного, чем искать дух в тех откровениях, в которых мы находим его, рассматривая мир, каким он дан нам непосредственно. И дух - прежде всего дух человека - в его сущности мы можем найти в тех проявлениях человеческой души, которые выражаются в смехе и слезах. Нам удастся понять то, что явлено нам в этих своеобразных откровениях души, если мы будем рассматривать эти проявления человека как выражение его внутренней духовной жизни. Но тогда нам надо не только признавать духовное существо человека, но и понимать его. Пониманию этого духовного существа человека были посвящены все лекции этого зимнего цикла. Поэтому сегодня лишь вкратце укажем на то, как мы духовнонаучно рассматриваем существо человека. Ибо, чтобы понять смех и слезы, мы должны исходить из духовнонаучного знания о существе человека.

Мы знаем, что человек, если рассматривать его существо в целом, представляется нам состоящим из физического тела, которое у него однородно со всей минеральной природой, из эфирного, или жизненного тела, которое однородно со всей растительной природой, далее, из астрального тела, однородного со всей животной природой и являющегося носителем удовольствия и боли, радости и страдания, страха и удивления, а также всех идей, которые ежедневно, от пробуждения до засыпания появляются и исчезают в нашей душевной жизни. Так, для нас существо человека состоит прежде всего из этих трех внешних оболочек; и только в этих оболочках может обитать то, что делает человека венцом земного творения, - человеческое Я. Я работает в душевной жизни, которая слагается опять же из трех душевных членов: из души ощущающей как самого низшего члена, из следующего члена - души рассудочной, или души характера, и третьего члена - души сознательной; и мы также знаем, как работает Я в этих душевных членах, чтобы вести человека ко всё большему совершенству.

Что же лежит в основе этой деятельности Я в человеческой душе?

Рассмотрим Я в его различных проявлениях. Перед Я человека, перед этим глубочайшим центром его духовной жизни, возникает какое-нибудь явление, какой-нибудь предмет или существо внешнего мира. По отношению к этому существу или предмету Я не остается равнодушным, но выражает себя определенным образом: оно внутренне, в душе переживает то или иное. Предмет нравится или не нравится Я. Оно может ликовать или испытывать глубочайшую печаль от какого-либо явления. Может отпрянуть в ужасе и страхе или любовно созерцать и обнимать собой это явление или существо. Оно может иметь внутреннее переживание: я понимаю процесс, который мне явлен, - или: я не понимаю его.

Проследив деятельность Я от пробуждения до засыпания, мы увидим, как оно пытается привести себя в созвучие с внешним миром. Если нам нравится какой-то предмет, если в нас возникает чувство: "Это существо меня интересует!", то тогда завязывается связь между нами и предметом; тогда от нас к предмету словно перекидывается какой-то мост. Это мы делаем, в сущности, со всем окружающим нас миром. Вся наша дневная жизнь в плане внутренних душевных процессов является нам как создание созвучия между Я и остальным миром. То, что мы переживаем по отношению к предметам или существам внешнего мира, то, что отражается в процессах нашей душевной жизни, действует не только на наши три душевных члена, поскольку в них живет Я, но также на астральное тело, эфирное и физическое. Мы уже часто приводили пример того, как те отношения, которые Я устанавливает между собой и каким-нибудь существом или предметом, не только пробуждают эмоции астрального тела, не только изменяют потоки и движения эфирного тела, но также воздействуют вплоть до физического тела. Разве вы не имели возможности наблюдать, как, например, человек бледнеет, если рядом с ним происходит нечто ужасное? Тут происходит не что иное, как именно возникновение отношений, которые Я устанавливает между собой и этим ужасным явлением, возникновение связи, которую оно завязывает между собой и предметом, воздействующим вплоть до физического тела, и сообщает движению крови иное направление. Кровь как бы отодвигается от внешней телесности, и благодаря этому наблюдается бледность. Приводился также и другой, особенно характерный пример: краска стыда. Когда мы полагаем необходимым установить между нами и каким-то существом внешнего мира отношения такого рода, при которых мы предпочли бы на какое-то мгновение скрыться, чтобы нас никто не видел, то клипу приливает кровь. В этих обоих случаях отношение Я к внешнему миру оказывает на кровь определенные воздействия. Мы могли бы привести много примеров, как в астральном теле, в эфирном и в физическом теле выражается всё, что переживает Я во внешнем мире.

Когда Я пытается установить созвучие или определенную связь между собой и окружением, возможны совершенно разные отношения. Об определенных отношениях с нашим окружением можно сказать: мы находим правильную позицию Я по отношению к тому или иному предмету или существу. Даже если мы испытываем перед каким-либо существом страх и этот страх вполне оправдан, то можем сказать: наше Я чувствует, если только оно имело возможность правильным образом оценить положение, что в этом чувстве страха оно находится в созвучии со своим окружением. Но наше Я особенно чувствует свое созвучие со своим окружением, когда, например, стремясь понять ту или иную вещь внешнего мира, оно в состоянии посредством своих понятий, чувств, ощущений и прочего действительно объяснить предметы, которые оно стремится понять. Тут Я чувствует свое единство с предметом, который оно хочет объяснить. Тогда оно чувствует себя как бы вышедшим из себя, как если бы оно погрузилось в предметы, и чувствует эту связь как правомерную. Или же Я вступает в совершенно определенные отношения с другими людьми, если их любит. В отношении каждого из этих людей Я чувствует удовлетворение, воодушевление; чувствует, что возникли гармоничные отношения между ним и внешним миром. В Я эти отношения выражаются прежде всего в том, что оно испытывает чувство удовольствия и переносит это чувство на свои оболочки, на астральное и эфирное тела.

Но может случиться, что Я не в состоянии создать это созвучие, то есть не в состоянии установить отношения, которые и определенном смысле можно назвать нормальными. Если такое нормальное отношение не находится им сразу, то тогда Я может оказаться в особой позиции. Допустим, что Я находит во внешнем мире какой-нибудь предмет или существо, с которым оно не может вступить в отношения, при которых оно было бы в состоянии понять эту вещь, своими понятиями и представлениями признать существование этого существа или факта оправданным. Допустим, Я пытается найти связь с внешним миром; но ему не удается отыскать такое отношение, которое образует нормальную связь между ним и внешним миром. В этом случае Я будет вынуждено в себе самом выработать определенную позицию по отношению к этой вещи внешнего мира. Возьмем конкретный случай: нам встречается какое-нибудь существо внешнего мира, которое мы не желаем понимать по той причине, что проникновение в его сущность не представляется нашему Я необходимым, поскольку мы чувствуем, что отдали бы слишком много наших сил понимания и познания, если б захотели проникнуть в его сущность. Если в отношении другого существа мы говорим: "Я хочу применить мои силы, чтобы понять тебя, я хочу погрузиться в тебя, соединить с тобой то, что есть во мне!", то по отношению к этому существу мы ведем себя так, что не тратим усилий для погружения. Погружение в него мы сочли бы напрасной тратой наших сил понимания. Тогда мы вынуждены занять совершенно особую позицию, вынуждены воздвигнуть своего рода перегородку. В отношении такого существа мы воздерживаемся от самоотдачи; мы не хотим погружаться в него; то есть мы хотим избавиться от этого стоящего перед нами существа, хотим остаться свободными; мы хотим найти нас в себе самих, но не через погружение в другого, а посредством того, что мы направляем наши силы от этого существа в наше собственное самосознание и возвышаемся над этим существом, сберегая их. Когда мы находимся в таком отношении к существу, то нас наполняет чувство освобождения от него. По отношению к существу, которое мы понимаем и в которое погружаемся - через силу познания, через любовь или сострадание, - мы не чувствуем отстранения Я, напротив - мы чувствуем притяжение к нему. Но в отношении существа, которое только что было охарактеризовано, мы чувствуем: наше Я что-то потеряет, если погрузится в другое существо, сейчас нам лучше сохранить наши силы.

Здесь ясновидящее наблюдение может заметить, что Я как бы отводит астральное тело от впечатлений, которые могут быть произведены на него окружением или другим существом. Это существо, естественно, производит впечатление на наше физическое тело - если мы не закрываем глаза и не затыкаем уши. Но так как мы владеем нашим физическим телом меньше, чем телом астральным, то мы на мгновение как бы извлекаем наше астральное тело из физического тела и даже из эфирного и посредством этого предохраняем его от соприкосновения с другим существом. Такое отстранение астрального тела с целью удержать свои силы, которые в противном случае были бы израсходованы в физическом теле, представляется ясновидящему сознанию как расширение астрального тела. Оно как бы раздается вширь при таком освобождении. Когда мы возвышаемся над каким-либо существом, то этим позволяем нашему астральному телу расширяться подобно эластичной субстанции, делаться вялым, слабым, тогда как в иных случаях мы его напрягаем. При расширении астрального тела мы освобождаемся от связи с данным существом; мы как бы втягиваемся в нас самих, возвышаемся над всей ситуацией. А поскольку все происходящее в астральном теле выражается в теле физическом, то выражается и это выхождение астрального тела, и физическим выражением расширения астрального тела является смех или улыбка; так что со всякой улыбкой или смехом, которые проистекают не из какого-либо иного настроения, кроме охарактеризованного, связано эластичное расширение астрального тела.

Итак, мы можем сказать: это расширение астрального тела и его физическое проявление в виде смеха или улыбки является поднятием себя над происходящим в окружении, поскольку мы не желаем применять к нему понимание, а также и не должны этого делать сообразно нашему отношению к данной ситуации. Поэтому всё, что не должно отнимать у нас сил понимания, будет влечь за собой подобное расширение астрального тела и тем самым, в своем крайнем выражении, вызывать смех. Юмористические газеты взяли в обыкновение изображать определенных лиц, занимающих высокое общественное положение, с большой головой и очень маленьким туловищем, эти гротескные образы должны показывать, что значит тот или иной для своего времени. Понять это бессмысленно, поскольку в сочетании такой большой головы со столь маленьким туловищем нет никакой закономерности. Если бы мы погрузились в этот предмет нашими силами познания, то силы были бы потеряны, так как мы при этом растратили бы впустую наши силы понимания. Единственное удовлетворение при этом - подняться над объектом и соответственно над впечатлением, которое производится на наше физическое тело, стать свободным в Я и расширить астральное тело. Тогда то, что переживает Я, оно перенесет сначала на внутренние оболочки, на астральное тело, а физиогномическим выражением этого явится смех.

Но может случиться, что отношения, которые мы ищем в нашем окружении и которые мы вправе искать согласно всей нашей душевной организации, мы найти не можем. Допустим, мы любили некую личность, с существованием которой связаны не только наши поступки, но и вполне определенные душевные переживания и наши отношения с ней. И вот мы в какой-то момент лишаемся этой личности. С потерей этой личности утратилась часть наших душевных переживаний; утратилось нечто, что означало связь между нами и неким существом внешнего мира. Наша душа, в силу той душевной организации, которая образовалась посредством связи с этой личностью, вправе искать эту связь, поскольку она привыкла эту связь иметь. Теперь она ее не имеет. Из Я что-то вырвано, и это вызывает в нем нечто, что опять же переносится на астральное тело. А поскольку астральное тело чего-то лишено, поскольку оно ищет связи с внешним миром, которую не может найти, то теперь оно собирается в себе самом или, лучше сказать, Я сжимает астральное тело.

Когда человек переживает скорбь или боль утраты, ясновидящее сознание может наблюдать, как Я, которое нечто потеряло, сжимает астральное тело. Точно так же, как расширяющееся астральное тело становится вялым и это вызывает в физическом теле физиогномическое выражение - смех или улыбку, так сжимающееся астральное тело как бы глубже проникает во все силы физического тела. Когда астральное тело сжимается, оно сжимает и физическое тело. И физическим выражением сжатия Я и самом себе, а вместе с тем сжатия астрального тела в себе самом и, наконец, физического тела в себе самом является истечение слез. Астральное тело, в котором как бы образуются пустоты, хочет заполнить эти пустоты своим сжатием, извлекая субстанции из окружения; тем самым оно сжимает физическое тело и гонит субстанции физического тела в слезах наружу. Чем же в свете этого являются слезы? Я чего-то лишилось в печали, в утрате. Оно сжимается, поскольку стало беднее и поскольку чувствует свою самостность менее сильно, чем прежде; ведь оно чувствует свое своеобразие тем сильнее, чем богаче оно переживаниями окружающего мира. Мы не только даем что-то тому, что любим, но нашей любовью мы обогащаем и нашу душу. И когда мы лишаемся переживаний любви, в астральном теле образуются пустоты, и оно сжимается, пытаясь этим, как бы созданным им в себе самом, сжатием, вновь обрести силы, которых оно лишилось через утрату. Оно стремится стать богаче, сжимаясь в себе, поскольку благодаря потере стало беднее. То, что проявляется в плаче, есть не только истечение слез, не только некое раскрытие вовне, но нечто такое, что можно назвать компенсацией обедневшему Я. Если прежде Я чувствовало себя обогащенным внешним миром, то теперь оно чувствует себя более сильным в продуцировании, производимом им самим, - в слезах, выжимаемых им. То, что личность духовно теряет в своем самосознании, она пытается возместить, побуждая себя к внутренней деятельности, к продуцированию - к слезам. Так, слезы в определенном смысле, являются компенсацией обедневшему Я. Поэтому можно сказать: когда Я, пережившее утрату, в состоянии излиться в слезах, когда оно, переживая свою потерю, повышает в плаче свое сознание, тогда эти слезы дают Я определенное подсознательное чувство удовольствия. Можно даже сказать: слезы являются в определенном отношении поводом к своего рода внутреннему наслаждению. Благодаря слезам достигается равновесие. Вам, наверное, хорошо известно, что человек, переживая большое горе, находит в слезах своего рода утешение, поскольку слезы есть нечто, что способно дать определенную компенсацию. Вы также знаете, что некоторым людям - о которых говорят, что они не умеют плакать, - гораздо труднее переносить несчастье и горе, чем тем, кто, проливая слезы по всякому поводу, может легко получить внутреннее удовлетворение.

Таким образом, мы видим, что Я, если оно не находит удовлетворения в отношениях с внешним миром, должно либо подняться в смехе к некоей внутренней свободе, либо погрузиться в себя, чтобы усилить себя после внутренней потери. Мы видим, как Я, это средоточие человеческого существа, выражает себя в слезах и смехе. Поэтому мы также находим понятным, что Я, которое и делает человека человеком, определенным образом является предварительным условием истинного смеха и истинных слез.

Наблюдая ребенка в первые дни жизни, мы замечаем, что он не умеет еще смеяться и плакать. Настоящий смех и настоящий плач начинаются только с 36-го или 40-го дня. До этого ребенок не может ни плакать, ни смеяться, и причина этого в следующем: хотя для Я решающим является то, что живет в этом ребенке из предыдущего воплощения, тем не менее это Я не действует в первые дни жизни в человеке формирующе; оно не сразу пытается найти отношения с внешним миром. Человек поставлен в жизни так, что всё, что есть в нем и у него, происходит из двух направлений. С одной стороны, это то, что содержит все свойства и возможности человека, наследуемые им от отца, матери, дедушки и так далее, словом, свойства и возможности по линии наследственности. Но внутри работает индивидуальность; Я человека, идущее от жизни к жизни, от воплощения к воплощению, работает изнутри над его душевным своеобразием. Когда мы видим только еще вступающего в жизнь человека, нам прежде всего бросается в глаза неопределенность его физиогномии, а также неопределенность того, что будет некогда проявлено - как то талант, способности и особые свойства. Но мы также видим, что творящее, деятельное Я, которое принесло силы развития из предшествующей жизни, делает неопределенные черты всё более и более определенными и модифицирует то, что дано по линии наследственности. Таким образом, мы видим слияние унаследованных свойств с теми, которые идут от воплощения к воплощению. Подробности о становлении человека вы можете найти в моей только что вышедшей книге "Очерк тайноведения", где в первой ее части эти вещи изложены с определенной ясностью, в соответствии с пониманием современного человека.

Таким образом, мы видим, как в ребенке вырабатывается Я. Но Я начинает преобразовывать в ребенке телесное и душевное лишь спустя некоторое время. Поэтому человек, вступая в земное бытие, в свои первые дни проявляет исключительно унаследованные признаки. В первые дни Я пока еще остается сокрытым глубоко внутри, пока в неопределенной физиогномии не оформится то, что перенесено им из прежней жизни, над дальнейшим формированием чего оно сможет работать дальше изо дня в день, из года в год.

Пока ребенок не приобретет индивидуальный, присущий только ему характер, у Я нет возможности выражать через смех и плач какое-либо отношение к внешнему миру. Потому что тут всё дело в Я, в самом индивидуальном, которое ищет связь с окружением, стремится достигнуть с ним гармонии и созвучия. Именно Я должно быть тем, что стремится в смехе или улыбке сделать себя свободным от предметов; именно Я должно быть тем, что при искомых отношениях, которых оно не может найти, сжимает при утрате внутреннее существо человека. Только Я может выражать себя в смехе или слезах. Из этого видно, что, имея перед собой откровение человека в смехе и слезах, мы имеем дело с глубоко внутренней духовностью человека.

Те, кто охотно сваливает всё в одну кучу и потому не желает признать действительного реального различия между человеком и животным, естественно, будут находить аналогии смеха и слез и в животном царстве. Но тот, кто понимает эти вещи правильно, признает правоту немецкого поэта, сказавшего, что животное не умеет плакать - в лучшем случае только выть - и не умеет смеяться, но - только скалить зубы. В этом сокрыта глубокая истина, которую, если облечь в слова, можно выразить так: животные не возвышаются до того индивидуального Я-существа, которое находится в самом существе, но животные управляются законами, которые хотя и выглядят подобными законам человеческого Я, но внедрены в животном так, что в течение всей жизни остаются для него чем-то внешним. Животное не поднимается к индивидуальности. Здесь уже упоминалось об этом решающем отличии человека от животного. Уже говорилось: то, что интересует нас в животном, обобщается в характере рода или вида. Попытайтесь разобраться, покажут ли те качества, которые главным образом интересуют нас в животных, такое же значительное различие, например, у льва-сына, льва-отца, льва-дедушки и так далее, какое мы находим у людей. То, что проявляется у животного, восходит к характеру рода. В человеческом царстве каждый человек является своим собственным родом, и то, что явлено нам у животных в роде или виде, у людей должно интересовать нас в каждом отдельном человеке. То есть в мире людей каждый человек имеет свою отдельную биографию. Она нам так же интересна, как биография вида или рода у животных. Разумеется, некоторые обожатели собак и покровительницы кошек утверждают, что могут написать биографии своих питомцев. Но я знал школьного учителя, который регулярно давал своим ученикам задание: написать биографии стальных перьев, которыми они писали на уроках. Дело не в том, чтобы давать мыслям блуждать во всех направлениях, но в том, чтобы наш разум пробился к тому, что является сутью предмета или существа. У животного индивидуальная биография не является существенной, она становится существенной только у человека, поскольку у человека главное - это то, что в качестве его индивидуальности поступательно развивается от жизни к жизни; тогда как у животного это развитие идет лишь от рода к роду. И если биографическим элементам не придают важности, то это объясняется не тем, что их значение не является столь же важным, как значение, которое мы приписываем естественнонаучным законам внешнего мира, но тем, что тот, кто не признает их важности, не в состоянии воспринимать значимость каких-либо явлений.

То, что у животного идет от рода к роду, что продолжает жить от вида к виду, мы в духовном знании называем групповой душой животного или групповым Я, которое мы рассматриваем как нечто реальное. И мы говорим, что Я животного находится не в самом животном, но вне его. В области духовного знания мы нисколько не отрицаем Я животного, но говорим о групповом Я, которое управляет животным извне. У человека, напротив, мы говорим об индивидуальном Я, которое входит во внутреннейшее существо человека и изнутри, как являющаяся его основой индивидуальность, управляет каждым человеком так, что тот вступает с существами своего окружения в личные отношения. Те общие отношения, которые может устанавливать животное под водительством внешнего группового Я, имеют также общий, типический характер. Что любит или ненавидит то или иное животное, чего оно боится, - это имеет общий, типический характер и видоизменяется лишь в незначительной степени, как, например, у наших домашних животных или у животных, которые живут вместе с человеком. Но то, чем является для людей любовь или ненависть к своему окружению, что означает для души страх или ужас, симпатия или антипатия, - это человек воспитывает в своей индивидуальности, в своем Я-существе, которое идет от воплощения к воплощению, индивидуальным образом. Поэтому то особое отношение, посредством которого человек освобождается от какого-нибудь существа своего окружения, проявляющееся физиогномически в смехе, или другое состояние, когда мы нечто ищем и не можем больше обрести, находящее свое физиогномическое выражение в слезах, - эти состояния всегда являются чем-то таким, что может развивать только человеческое Я. Поэтому можно сказать: чем больше ребенок высвобождается из одной только анималичности, из одной только животности, чем больше проявляется его индивидуальность, тем больше проявляется его человечность - в смехе или в льющихся из глаз слезах. Если мы, рассматривая жизнь в ее истине, хотим прийти к выводу о высшем положении человека среди земных существ, то важнейшее мы должны искать не в грубых фактах жизни, не в сходстве костей и мускулов у животного и человека и не в некотором имеющемся до определенной степени сходстве других органов, но следует искать там, где замечаем тончайшие, интимнейшие факты, существенные для характеристики человеческой природы. Если такие факты, как смех и слезы, кажутся кому-то слишком незначительными, чтобы применить их для сущностной характеристики человека и животного, то остается только сказать: невозможно помочь тем, кто не в состоянии подняться к фактам, ведущим к пониманию человека в его духовности.

Факты, которые мы рассмотрели здесь с точки зрения духовного знания, могут осветить нам также определенные естественнонаучные достижения, правда только тогда, когда эти факты вновь будут включены в великое духовнонаучное целое. Со смехом и слезами у человека связано еще и нечто другое. Кто наблюдает, как человек смеется и плачет, увидит, что в этих изъявлениях человеческого существа имеет место не только физиогномическое выражение смеха или печали, но также и изменение, модификация дыхательного процесса. Когда человек опечален до слез, когда печаль приводит к такому сжатию астрального тела, что вместе с ним сжимается и физическое тело, то можно наблюдать, что вдох становится короче, а выдох длиннее. При смехе происходит обратное: здесь мы наблюдаем длительный вдох и короткий выдох. Так модифицируется дыхательный процесс. И то, что будет сейчас сказано, не просто является образом, но соответствует глубокой действительности: когда у смеющегося человека астральное тело становится слабым, вялым и когда физическое тело в его тончайшем строении также ослабевает, то наступает нечто подобное тому, как если бы мы образовали пустое пространство, выкачав из него воздух, и вновь дали бы наполниться это ставшее пустым пространство внешним воздухом - тогда воздух устремился бы внутрь. То есть при смехе происходит некое опорожнение внешней телесности, а затем с продолжительным вдохом воздух устремляется внутрь. При плаче имеет место обратное: мы сжимаем астральное тело, а также и физическое, и этим сжатием в результате вызывается длительный выдох, подобно выталкиваемому мехами току воздуха.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12