Запах реки
В одну реку нельзя войти дважды.
Гераклит Эфесский
Был, да ушел в нети...
Он шёл долго и устал. На грязном и давно не бритом, обожжённом непогодой лице ничего нельзя было прочесть. Лишь глаза, на которые часто падали длинные спутанные волосы, жили своей, оторванной от мира жизнью. Видевшие то, от чего боги постарались уберечь людей, переполненные тоской и болью, они, казалось, впитали всю горечь земли. Жутко и невозможно было заглянуть в них.
На землю опускалась хмельная июльская ночь. Вокруг него стеной стоял сказочный лес, вот уже добрых двадцать лет не отпускавший его от себя. Он постоянно путался и не понимал, но кого похожи деревья: то это были добрые благодушные великаны, толпой окружившие его, то – телохранители, ни на минуту не отпускавшие его туда, куда он стремился всю жизнь. Гул комаров врывался в уши как сирена скорой помощи. Гудели ноги. Мох принял его в свои объятия, как пуховая перина принимает тело человека после сауны. Он лежал на спине, раскинув руки, и смотрел, как тускнеет небо. Одежда, на которую он не обращал внимания, прикрывала его загорелое худощавое тело. Сон не шёл. Тело, накричавшись об отдыхе, замерло в предчувствии скорой усталости. В эти минуты, когда небо зажигает звезды, он, как наркоман, жил вереницей образов. Память билась и пульсировала, возвращая его в прошлое.
Он вспоминал себя маленьким мальчиком, пытавшимся поймать на стене солнечного зайчика. Видел матушку среди усыпанного ромашками поля и себя, бегущего на зов, торопящегося попасть в её объятия. Он ясно, до рези в глазах, видел, как ломались и гибли под его ногами цветы. Он кричал, плакал, не хотел убивать ромашки, но ничего не мог поделать: ни обойти, ни пробежать между ними. Они стояли стеной, и их головы продолжали падать и падать. Видение разрасталось и ширилось. Вот уже и матушка исчезла, а он, запыхавшись, выскакивал на берег реки. Но ещё до того, как увидеть, он чувствовал её запах. Он знал, что река там, и ноги несли его прямо в объятия воды, которая смеялась с ним, охватывала его, озорно играя, отталкивала от себя. Перед тем, как упасть в её объятия, он останавливался на крутом обрыве берега и пил её манящий запах. Двадцать лет он жил на реке и рекой. Река, лежащая перед ним, была до боли знакома и родна. Он знал здесь всё: где на дне лежит какой камень, где живёт какая рыба, и даже сумрачный лес, подступивший к реке со всех сторон, улыбался и здоровался с ним. Часто перекидывая удочку, на перекате стоял отец, ловивший рыбу. Хотелось петь, он крикнул и побежал с кручи, слыша, как комья глины и песка, шурша, догоняют его. Отец, добродушно ругнувшись, засмеялся выразительно и весело. В зной река освежала своим дыханием. Подбежав к воде, он нагнулся, припал губами к воде и долго пил, не отрываясь глядя на воду. Там, в глубине, он увидел карие глаза, тёмные волосы и губы, пахнущие молоком и чуть-чуть свежими огурцами. И сразу всё остальное пропало, он видел только её: смеющуюся, плачущую, добрую, злую, странную – и всегда прекрасную. Он до мельчайших подробностей помнил тот день, день их встречи. Сердце сладко заныло, но постепенно его заполнила боль. Душу накрыла чёрная тоска. Он помнил всё. Он всё помнил, и ничего не мог забыть. Сердце рвалось на части. Разум покинул его, и с упорством сумасшедшего он звал её, зная, что она не придёт... Он ходил за ней три года и был счастлив, как может быть счастлив тот, кто любит. Ради неё он бросил всё, даже реку, лишь бы видеть её улыбку, слышать её смех, знать, что она рядом. Он жил в ненавистном городе, приказывая себе гнать любую мысль о воле. А она смеялась и играла им, привыкнув к его покорности. Он ничего не видел. Он был слеп. Но однажды его карточный домик развалился. В этот день он услышал, что она не любит его. Он тихо прикрыл дверь и ушёл, чтобы больше никогда не возвратиться. Она была удивлена, самодовольно надеясь, что он вернётся. Мучительно передвигая ноги, он шёл по улице в никуда. Дождь и город одиночеством проходили мимо. Люди тыкали в него пальцем, смеялись. Опустошённый, он ничего не видел. Смерть шла ему навстречу. Но внезапно, подобно вихрю, каждую клеточку его тела и душу заполнил запах реки. Всё стало ясно и просто: он пойдёт к ней, он не видел её тысячу лет! Мысль о реке захватила его.
Каждый раз, дойдя до этого места в своих грёзах, он садился и сжимался весь, как пружина. Да, с этого времени он только и делал, что шёл. Сначала он потерял счёт дням, потом неделям и месяцам. Шли годы, а он всё ещё не мог выйти к своей реке. Порою ему казалось, что он забыл её запах. Тогда, испугавшись, он бежал, пока не падал на землю без сил. Лес не кончался. На пути ему попадались мелкие ручейки, в них он утолял жажду и шёл дальше. В них не было того, что прежде несло ему свет и радость, успокаивало мечущуюся душу.
Рука потянулась к карману за сигаретами, судорожно разорвала пачку и нащупала пустоту, выраженную двумя полувысыпавшимися сигаретами. Значит, снова надо выходить к людям, а против этого восставало всё его существо. Не из-за того, что он был зол на них. Нет, к людям он был добр, но лишь в одиночестве он чувствовал себя самим собой. Привыкнув к этому постоянному одиночеству, он иногда сам себе казался волком. Волком, не умеющим выть. К тому же люди означали и задержку в пути.
Докурив сигарету, он привычно встал и пошёл, ориентируясь и в темноте как днём. Неясное предчувствие заставило его ускорить ход. Ещё шаг, другой, третий… Родной запах свежести, рыбы, речной травы, прибрежной тины и прохлады опутал его. Он побежал. Он бежал вечность. Сердце билось и рвалось из груди, казалось, что он бежит всю жизнь. Не замечая и не видя ничего кругом, он ощущал только реку, как слепой кутёнок ощущает свою мать. Неожиданно он выскочил на кручу. Да, это была до боли знакомая река. Странно, но он не испытывал ни восторга, ни даже радости. Горбатясь, как старик, он медленно спустился к воде и сел.
Чувства и мысли покинули его. Он сидел как каменный идол и смотрел, смотрел на реку. Так он встретил рассвет. Разделся, подошёл к воде, которая по-прежнему радостно звала его, и наклонился, чтобы умыться. Из воды на него смотрел совершенно седой незнакомый человек. Седым было всё: волосы, брови, усы, борода. Он смотрел и не узнавал себя, потом в бессилии начал бить своё отражение и впервые за многие годы заплакал. Он плакал молча. Слёзы текли по лицу, и не было сил вытереть их.
В следующие три дня он мастерил плот, падая на землю только для того, чтобы забыться беспокойным сном на час-два и снова вернуться к работе. Наконец, плот был готов. Он подошёл к воде, сел в задумчивости и остался сидеть, изредка опуская в воду руку, и смотрел, как вода, нежно лаская её, течёт и течёт. Временами его взгляд подёргивался светлой дымкой, он улыбался, продолжая смотреть на воду, и всё думал, думал и думал. Иногда он поднимал руку и тогда капельки воды, искрясь на солнце, падали обратно в реку: кап, кап, кап. И его сердце стучало им в такт. Через трое суток он поднялся, словно очнувшись, встал на плот и оттолкнулся от берега. Осторожно, словно опасаясь ударить реку, он вытолкался на её середину и отпустил шест плыть рядом. Река понесла его.
Время остановилось. Он долго, неимоверно долго курил свою последнюю сигарету, а потом лёг на плот и стал смотреть в небо. С надрывом, как по покойнику, кричали две чайки, кружа над плотом.
Вскоре плот и человек на нём скрылись за поворотом. И только чаячий крик долго ещё звенел над рекой. Больше его никто не видел...
Говорят, что она, превратившись в русалку, отыскала его в реке, и они стали счастливы. Да мало ли что говорят люди.
(Опубликовано: Красавинский вестник: еженедельная газета. №февраля 1996 г.)
