«Гроза»

«ГРОЗА» А. Н. ОСТРОВСКОГО

Давай, дорогой читатель, условимся сразу: не читай эту статью раньше, чем прочтешь — или увидишь на сцене — «Грозу». Ведь если пьеса — или спектакль — оставит тебя равнодушным, вряд ли тут поможет статья: никакая статья не убедит тебя в том, в чем не смогли убедить драматург и театр. Но если тебя взволновала драма Катерины, если ты задумался над тем, почему сегодня может волновать и восхищать эта пьеса, написанная более ста лёт назад, — вот тогда давай подумаем над этим вместе.

Мы с тобой смотрим сегодня «Грозу» в Малом театре у театрального подъезда толпа людей, спрашивают «лишний билет». Мы усаживаемся на свои места, оглядываем белый с золотом зал — больше тысячи людей собралось здесь в этот вечер. Что привело их сюда? Ведь зритель, как говорится, знает, на что идёт. И не ожидает, что «Гроза» — это музыкальная комедия из быта молодых целинников; все читали, эту знаменитую пьесу, во всяком случае, всё «проходили» ее когда-то в школе, как ты «проходишь» ее сейчас.

История о том, как купеческая жена Катерина Кабанова изменила мужу и с отчаяния бросилась в Волгу, не принадлежит к числу тех, которые больше всего волнуют людей, живущих в 1966 году. Не приходится рассчитывать и на то, что зрители будут напряженно следить за поворотами сюжета и, затаив дыхание, ждать, чем же кончится драма, разыгравшаяся в маленьком приволжском городке: все — или почти все — зрители с детства знают ее конец. Конечно, многих привлекла в театр возможность полюбоваться игрой прославленных артистов — Нифонтовой, Доронина, Жарова, Гоголевой, но ведь настоящее искусство в том и состоит, чтобы мы забыли, что перед нами Нифонтова и Доронин, и видели перед собой только Катерину и Тихона.

Гаснет свет. Раздвигается занавес... О, если бы сцену отделял от зрительного зала только занавес, как все было бы просто! А вот как пробиться к думам зрителей, когда между сценой и зрительным залом расстояние в сто лет, когда люди еще не остыли от своих забот, тревог, горестей и радостей, как из двадцатого века перенести их в девятнадцатый?

На сцене толкуют о том, что где-то «огненного змия стали запрягать: все, видишь, для ради скорости». Феклуше паровоз в диковину, а мы с тобой приехали в театр на метро, которое за десять минут домчало нас из Измайлова; а кто-то из зрителей, возможно, сегодня утром завтракал в Хабаровске и за день на крыльях ТУ-104 преодолел расстояние в десять тысяч километров. На сцене идет речь о «громовых отводах» как о последнем слове науки, а ты сам смастерил детекторный радиоприемник, и твой отец вот уж пять лет работает на синхрофазотроне. На сцене пугаются грозы и страшатся «геенны огненной», а мы с тобой знаем, что такое Хиросима и что такое водородная бомба, скажем, в сто мегатонн...

Но вот Катерина впервые появляется на сцене в окружений всей семьи Кабановых. Она молчит: ведь Марфа Игнатьевна обращает свои упреки не к ней, а к сыну, хотя каждое слово предназначено именно для того, чтобы больнее уколоть невестку. Она слушает молча, она даже старается не слушать, не слышать, но ты читаешь на ее лице и жалость к мужу, и обиду за несправедливость попреков, и усилие сдержать себя, чтобы не вмешаться и не подлить, этим масла в огонь, Катерина еще не произнесла ни слова, но ты уже проникся симпатией к этому совсем еще юному существу.

И только тогда, когда Кабанова впрямую задевает ее («Аль жена тебя, что ли, отводит от меня, уж не знаю»), Катерина не выдерживает: «Для меня, маменька, все одно, что родная, мать, что ты...»

Искренне ли она говорит это? В том-то и дело, что нет. Кате жаль Тихона, ей хочется сохранить мир в семье, и ради этого она готова покривить душой... Однако мы явственно ощущаем, как тяжело ей даётся неискренность; она как бы старается сама себя уверить, что любит Марфу Игнатьевну, или хотя бы в том, что готова ее полюбить. Но предельно правдивая ее натура не позволяет ей самое себя обманывать, и уже следующую реплику она произносит с большим достоинством, хотя и без всякой заносчивости: «Ты про меня, маменька, напрасно это говоришь. Что при людях, что без людей, я все одна, ничего я из себя не доказываю». Это еще не протест, протест впереди.

Ушла Кабаниха, ушел Тихон. Катерина осталась наедине с Варварой. «Так ты, Варя, жалеешь меня?» Эти слова произносятся с радостным удивлением. И еще радостней: «Так ты, стало быть, любишь меня?» Это открытие громадной важности. Нет, ты подумай только, есть, оказывается, человек на свете, который жалеет ее, любит ее! И вот ей уже и весело, вот ей и хорошо. Ты чувствуешь, как одинока эта молодая женщина, как не хватает ей человеческого участия, сочувствия, любви. И раскрывается ее душа, и она готова поделиться с новой подругой всем самым сокровенным и заветным.

Катерина как бы все время прислушивается к тому, что с ней происходит: «Что-то во мне такое необыкновенное». Что же? «Точно я снова жить начинаю». Эта-то жизнь Катерины — жизнь сызнова — и проходит перед нами шаг за шагом, шаг за шагом, до самого омута.

И вот ты уже сочувствуешь Катерине.

Способность людей сочувствовать людям, то есть чувствовать с ними заодно,— это основа основ того чуда, которое мы называем искусством. Чтобы это чудо совершалось из вечера в вечер и из года в год, чтобы оно вновь повторилось через сто лет после того как написана пьеса, необходимо было, очевидно, чтоб в самой пьесе содержалось не только то, что в драме Катерины обусловлено временем и обстоятельствами, но и то, что представляет в этой драме непреходящий общечеловеческий интерес.

Что же именно?

Чтобы понять, почему драма Катерины может сегодня все еще так сильно волновать нас, зададим себе сперва другой вопрос: в чем состояло значение «Грозы» для современников Островского?

Представим себе, что мы с тобой сидим в этом же самом зрительном зале 16 ноября 1859 года, когда «Гроза» шла в первый раз. Из памяти еще не стерлись боль и обида, вызванные поражением России в Крымской войне, поражением, которое обнаружило бессилие самодержавного крепостнического государства. Окончилось тридцатилетнее царствование Николая I, перевернута одна из самых мрачных страниц русской истории. «Великое множество идей, мыслей пробилось тогда на свет,— будет вспоминать это время Герцен.— Все, что было погребено в глубине души, под гнетом вынужденного молчания, вдруг обрело язык, чтобы протестовать и выйти наружу». Росло недовольство. Все выше вздымались волны крестьянских восстаний, крепостные требовали земли и воли. Новый царь, Александр II, начинает понимать: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу». Вот в этой накаленной предгрозовой атмосфере и появилась на свет «Гроза». В пьесе нет революционных призывов, у героини ее нет никаких ясно осознанных общественных идеалов. Но революционер Добролюбов напишет об этой пьесе: «Гроза» есть, без сомнения, самое решительное произведение Островского». Почему же? Потому что «взаимные отношения самодурства и безгласности доведены в ней до самых трагических последствий». Более того, критик будет утверждать, что «характер Катерины, как он исполнен в «Грозе», составляет шаг вперед не только в драматической деятельности Островского, но и во всей нашей литературе». В чем же состоит этот шаг вперед? В том, что характер Катерины «сосредоточенно решителен, неуклонно верен чутью естественной правды, исполнен веры в новые идеалы и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны». Потому-то критик и воспринял характер Катерины как «луч света в темном царстве». Потому-то он и пришел к выводу: «В этой цельности и гармонии характера заключается его сила и существенная необходимость его в то время, когда старые, дикие отношения, потеряв всякую внутреннюю силу, продолжают держаться механическою связью».

Ты заметил, вероятно, что Катерина на всем протяжении пьесы вступает в разговор только с Борисом и тремя Кабановыми — Тихоном, Варварой и Марфой Игнатьевной. Со всеми остальными она не обменивается ни одним словом, а с некоторыми даже ни разу не встречается. Но каждое из действующих лиц необходимо в пьесе, ибо все они вместе и образуют ту среду, в которой возник характер Катерины и которой этот характер противостоит.

«Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом», — читаем мы на первой странице пьесы. Этой ремаркой драматург не просто ставит нас в известность, как называется город, в котором живут его герои. Нет, эту ремарку надлежит понимать в самом буквальном смысле: действие пьесы действительно происходит в городе.

Недаром академик писал в своем отзыве на «Грозу», что «не семья одна с обычными видоизменениями лиц и характеров составляет предмет изучения поэта: ему захотелось воспользоваться в некотором отношении общественною жизнью маленького русского городка...». На первый взгляд может показаться, что «общественная жизнь маленького русского городка» почти не сливается с трагической судьбой героини. Но драматург показывает нам гнетущую силу калиновского общественного мнения, которая в конечном счете и привела героиню к обрыву. Вспомни знаменитую реплику Кулигина: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!» Вспомни его же не менее знаменитый монолог о слезах невидимых и неслышимых, что льются за запорами. Вспомни, как озабочена Кабаниха тем, что люди скажут: «Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут». Не может не думать об этом и Борис: «Видеть ее никогда нельзя, а еще, пожалуй, разговор какой выйдет, ее-то в беду введешь. Ну, попал я в городок!» Об этом же говорит и Кудряш: «А ведь здесь какой народ! Сами знаете. Съедят, в гроб вколотят».

Только сама Катерина поначалу не желает считаться с общественным мнением калиновских обывателей: «Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю! Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда?» Но и ей, оказывается, не под силу снести тяжесть «людского суда»: «Все и ходят за мной целый день,— жалуется она Борису,— и смеются мне прямо в глаза».

Драма Катерины свершается на глазах у города. На людях она призналась мужу в измене. Люди видели, как бросилась она с обрыва в Волгу. «Кулигин с народом», как сказано в ремарке «несут Катерину», когда ее, мертвую, вытащили из реки. Кабаниха «низко кланяется народу»: «Спасибо вам, люди добрые, за вашу услугу!» Ремарка: «Все кланяются».

Мы закрываем последнюю страницу пьесы и только тогда до конца понимаем истинный, буквальный смысл фразы: «Действие происходит в городе Калинове»,

Калинов... Сколько ни ищи на географической карте — не найдешь на Волге города с таким названием. Где же происходит действие пьесы? Какой именно город подразумевает драматург под Калиновом? Об этом долго не утихали споры среди ученых и краеведов. Одни говорили: Калинов — это, скорее всего, Торжок, не случайны совпадения между наблюдениями драматурга над бытом обитателей этого городка, которые мы находим в его дневниках, и нравами калиновцев, изображенными в «Грозе». Нет, говорили другие, не в Торжке, а в Твери видел драматург горожан, гуляющих по городскому общественному саду на берегу Волги, здесь он наблюдал грозу, — и тоже ссылаются на дневники Островского. Третьи указывали на то, что драматург, повредив себе ногу во время путешествия, был вынужден провести около двух месяцев в Калязине и, очевидно, имел больше возможностей изучить нравы именно этого городка. Четвертые считают, что действие «Грозы» происходит в Кинешме, и в доказательство приводят, что картину «геенны огненной», которую калиновцы разглядывают на одной из полуразрушенных стен «галереи старинной постройки», Островский мог видеть во время своих неоднократных приездов в Кинешму; старожилы уверяли также, что Кабаниха списана драматургом с кинешемской купчихи Барановой. Даже фамилии сходны: Баранова — Кабанова... Иные высказали предположение, что Калинов — это Ржев, ссылаясь на то, Что во времена Островского в этом городе жили купцы Кабановы.

Однако самые веские доводы были у костромичей… В самом деле, в том же году, в котором была написана «Гроза», в Костроме случилось происшествие, удивительно похожее на событие, положенное в основу сюжета драмы. Молодая костромская мещанка Александра Клыкова, доведенная до отчаяния ревностью мужа и преследованиями свекрови, утопилась в Волге. Один из костромских краеведов утверждал, что именно «дело Клыковой» послужило основой для сюжета драмы, подчеркивая совпадение в числе членов семьи, сходство характеров и даже разговоров, записанных в судебных протоколах и в некоторых местах почти буквально совпадающих с текстом пьесы. К тому же фамилия Кабановых явно перекликается с фамилией Клыковых...

Все это выглядело весьма убедительно, но дело в том, что Александра Клыкова покончила жизнь самоубийством 10 ноября 1859 года, а драматург закончил свою пьесу, как значится на рукописи, 9 октября того же года, то есть за месяц до костромской трагедии. В день, когда труп Александры Клыковой нашли в Волге, актриса Московского Малого театра Любовь Никулина-Косицкая уже репетировала роль Катерины Кабановой.

История Клыковой могла так поразительно повторить трагическую судьбу Катерины только потому, что драматург проник в самую суть той исполненной внутреннего драматизма жизни, которую он показал в своей пьесе.

В городе Калинове как бы слились воедино все многочисленные разрозненные впечатления, которые годами отпечатывались в памяти писателя во время его поездок по волжским городам.

За три года до «Грозы», в 1856 году, он принял участие в так называемой «литературной экспедиции», совершив путешествие по верховьям Волги. «Материалов я собрал множество», — писал драматург, вернувшись из путешествия. Отчет об этой поездке он опубликовал в «Морском сборнике», но наблюдения над бытом и нравами российской провинции, поэтические впечатления от неповторимой красоты русской природы — все это требовало воплощения в художественные образы. «Неужели впечатления этих дней будут бесплодны для меня?» — записывает драматург в дневнике. Нет, они не были для него бесплодны. Он задумывает целый цикл пьес под общим названием «Ночи на Волге». Волжские впечатления скажутся в таких его пьесах, как «Воевода» (кстати сказать, снабженной подзаголовком «Сон на Волге»), драматическая хроника «Кузьма Захарьин Минин-Сухорук», «Бесприданница». Но самым первым и, быть может, самым сильным откликом драматурга на то, что он перевидал и перечувствовал, была «Гроза».

В «Грозе» отразилось его восхищение силой и цельностью русского женского характера. В «Грозе» сказались боль художника и гнев его — боль оттого, что так несправедливо и трагически бессмысленно устроена жизнь в «темном царстве», гнев против тех, кто владычествует в этом царстве невежества и гнета.

отмечал в своем отзыве о драме Островского. «Прежде всего, она поражает смелостью создания плана: увлечение нервной страстной женщины и борьба с долгом, падение, раскаяние и тяжкое искупление вины — все это исполнено живейшего драматического интереса и ведено с необычайным искусством и знанием сердца». В немногих словах здесь определено, по существу, главенствующее содержание каждого из пяти действий драмы. Уже с первых сцен готовит нас драматург к трагической развязке. «Я умру скоро», — говорит Катерина. Это даже не предчувствие, это почти уверенность: «Нет, я знаю, что умру». Сердце ее чует: «Быть греху какому-нибудь! Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что». Только потому, что Катерина сама находится в столь тревожном состоянии, ее может так напугать пророчество сумасшедшей барыни, которая восклицает, указывая на Волгу: «Вот красота-то куда ведет. Вот, вот, в самый омут». «Быть беде без тебя! Быть беде!» — восклицает Катерина, прощаясь с мужем во втором действии.

Драматург не боится, что, предваряя таким образом финал драмы, он ослабит тем самым интерес зрителей к развязке. Прием предварения развязки в известном смысле даже подогревает интерес зрителей. Только Островский заинтересовывает зрителей не неожиданностью, а, напротив, сбывающимися ожиданиями. Интерес переносится на то, как, каким образом сбудется ожидаемое. И сбудется ли? Ремарка последнего действия гласит: «Декорация первого действия». Катерина находит свою погибель на том же месте, где она услышала в первом действии так напугавшее ее пророчество сумасшедшей барыни. Это кольцевое построение драмы не случайно. Возвращая в финале героев на исходные позиции, развязывая действие там же, где оно было завязано, драматург придает пьесе особую композиционную завершенность.

Действие «Грозы», как известно, разорвано посередине десятидневным перерывом, но это не мешает драме развиваться в очень напряженном ритме. Только мы узнаем о любви Катерины к Борису, как уже в следующем действии, происходящем на другой день, уезжает Тихон. И уже ночью того же дня назначено свидание. Катерина, решившись после немалых колебаний последовать велению сердца, как бы подгоняет события: «Ах, кабы ночь поскорее!..» Этой ее репликой оканчивается второе действие. Но ночь еще не скоро, и драматург нашел великолепное композиционное решение для того, чтобы передать нам, как долго тянется время для его героини: он заставляет и нас ждать этой ночи, включив промежуточную сцену у ворот дома Кабановых, которая не только отделяет конец второго действия от ночной сцены в овраге, но и отдаляет ее. И хотя в проходной сцене у ворот мы не видим героиню, нам как бы передается ее нетерпеливое ожидание. В последних двух действиях напряжение возрастает от сцены к сцене.

В том же отзыве о «Грозе» подчеркивал, что «язык действующих лиц, как в этой драме, так и во всех произведениях г. Островского, давно всеми оценен по достоинству, как язык верный, взятый из действительности, как и самые лица, им говорящие».

Драматург стремился к тому, чтобы уже в первой фразе, произнесенной Персонажем на сцене, содержалась своего рода «заявка» на характер. В самом деле, вспомним реплики, с которыми вышли на сцену персонажи «Грозы»:

«Если ты хочешь мать послушать, так ты, как приедешь туда, сделай так, как я тебе приказывала».

«Да как же я могу, маменька, вас ослушаться!» «Не уважишь тебя, как же!»

«Баклуши ты, что ль, бить сюда приехал? Дармоед! Пропади ты пропадом!»

«Бла-алепие, милая; бла-алепие!» Первая реплика принадлежим разумеется, властной Кабанихе. Вторая — бесхарактерному Тихону. Третья - строптивой и лукавой Варваре. Четвертая — «ругателю» Дикому, который «ни за что человека оборвет». Пятая — страннице Феклуше, прикидывающейся святошей.

Пять реплик — пять характеров, точнее — пять заявок на характеры.

«Что случилось,- передает один из современников слова Островского, — драматург не должен придумывать, его дело — написать, как оно случилось или могло случиться. Тут вся его работа. При обращении внимания на эту сторону у него явятся живые люди и сами заговорят».

Сами заговорят... Когда читаешь «Грозу», действительно создается такое впечатление, что действующие лица сами говорят, а драматургу остается только записывать зa ними. Однако черновая рукопись этой пьесы неопровержимо свидетельствует о том, что драматургу не раз приходилось как бы «переспрашивать» своих героев, прежде чем окончательно зафиксировать реплику, которая теперь кажется нам единственно возможной.

Марфа Игнатьевна Кабанова провожает сына в путь. По русскому обычаю перед отъездом все должны присесть. «Присядемте», — говорит Кабаниха. Может она так сказать? Безусловно. Но драматургу мало, чтобы она могла так сказать, ему важно, как она должна сказать, Реплика «Присядемте» вычеркивается из рукописи, и появляется новая реплика, которую мы знаем: «Садитесь все!» Насколько же точнее и ярче эти слова, этот оборот речи характеризуют властный и деспотичный «образ выражения» Кабанихи.

Другой пример. Катерина в ответ на слова Варвары: «А по-моему: делай, что хочешь, только бы шито да крыто было» — раньше говорила: «Я не умею так-то». Драматург вычеркивает эту реплику и вписывает другую: «Не хочу я так». Одно дело — не умею, другое — не хочу. Катерина именно не хочет так. И прямо и гордо об этом говорит, что соответствует ее характеру куда больше, чем уклончивое «не умею».

Глубина и правдивость в изображении жизни, чуткость к новым веяниям, яркость характеров, мастерство в построении драмы, замечательный язык — все это обеспечило «Грозе» огромный успех на сцене. Роль Катерины становится, любимой в репертуаре самых знаменитых русских актрис на протяжении многих десятилетий.

Роль эта передавалась в Малом театре как эстафета, из рук в руки, от одной исполнительницы к другой.

Руфина Нифонтова, играющая ныне Катерину, готовила свою роль под руководством Веры Николаевны Пашенной, которая в молодости сама играла роль Катерины и могла видеть в этой роли Марию Николаевну Ермолову; Ермолова видела в Катерине Гликерию Николаевну Федотову и даже поочередно играла с ней; Федотова видела первую создательницу этого образа — Любовь Павловну Никулину-Косицкую. Первая петербургская Катерина — и особенно знаменитая исполнительница этой роли , подчеркивавшая в своей героине бунтарское начало, обогатили сценическую традицию. У каждой из прославленных исполнительниц Катерины, судя по воспоминаниям театралов, была в роли коронная фраза, которая служила если не ключом к толкованию образа, то, во всяком случае, своего рода камертоном, определявшим звучание всей роли. У Стрепетовой: «Отчего люди не летают?» У Федотовой: «Не могу я больше терпеть!» У Ермоловой: «А горька неволя, ох, как горька». У Никулиной-Косицкой: «В могиле лучше... Под деревцом могилушка... как хорошо!..»

Есть ли такая ключевая фраза в исполнении Нифонтовой? Возможно, и есть, но назвать ее не так-то просто. Быть может, вот эта: «Что-то во мне такое необыкновенное. Точно я снова жить начинаю...» А может быть, эта: «Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!» Или вот эта: «Нет, мне не жить!» Или эта: «Батюшки, скучно мне, скучно!» Перебираешь в уме фразы, которые произвели особое впечатление и особенно запомнились, и начинаешь понимать, что своеобразие Катерины этого спектакля в том и состоит, что это характер еще не устоявшийся, мятущийся, сам себя не познавший, хотя и удивительно цельный.

Какая же она? Грустная или веселая? Уступчивая или строптивая? Мечтательная или решительная? Подавленная или гордая? Катерина Нифонтовой грустная и веселая, уступчивая и строптивая, мечтательная и решительная, подавленная и гордая. Секрет исполнения актрисы, однако, не в контрастных противопоставлениях различных душевных состояний и даже не в гибких переходах от одного состояния к другому, а именно в цельности созданного ею характера, в совершеннейшей естественности каждого душевного движения этой одновременно сдержанной и порывистой натуры, сила которой в том и состоит, что она всегда остается сама собой.

И вот последняя сцена... Борис уехал. Катерина как будто успокоилась, но какое это страшное спокойствие. Это последняя степень отчаяния, когда уже и слез нет, все выплаканы. «Куда теперь?» Некуда. С тихим ужасом: «Опять жить?» И убежденно: «Нет, нет, не надо... нехорошо».

Не смерть желанна, а жизнь невыносима. Жить лишь бы жить — нехорошо, это недостойно человека. Катерина отвергает компромисс, сделку с собственной совестью, она отвергает жизнь вполжизни. Жить — это значит для нее быть самой собою. Не быть самой собою — это значит для нее не жить. А для тебя?

А для нас?

Если «Гроза» подвела нас к этому вопросу — значит, было ради чего ставить сегодня эту старую пьесу. «Гроза» изображает жизнь, ушедшую в далекое прошлое, но, так ее показывает, что побуждает нас задуматься над нашей собственной жизнью. В этом и состоит непреходящее значение «Грозы» — старой и вечно новой драмы Островского, одной из драгоценнейших жемчужин русского и мирового классического репертуара.

Е. Холодов