, г. Санкт-Петербург, НИУ-ВШЭ-СПб
Структура и источники социального капитала: общественные основания российской политики
Предлагаемый доклад является презентацией теоретической работы, ставящей задачу уточнить концептуальную структуру исследования общественных оснований российской политики.
По ту сторону гражданского общества
В соответствии с доминирующими в литературе по демократизации представлениями, понимание общественных оснований поставторитарных (в том числе, и посткоммунистических) политических траекторий связано с концепцией гражданского общества. В этом виде вопрос о развитии гражданского общества является частью транзитологической парадигмы. В свое время парадигма транзита предоставила существенные возможности для сравнительного исследования поставторитарных траекторий, но теперь она подвергается возрастающей критике[1]. Несомненно, что дальнейшее развитие сравнительных политических исследований требует пересмотра многих ключевых компонентов данной теоретической конструкции. Это затрагивает и вопрос о взаимоотношении демократии и гражданского общества.
В 70-80-е происходит современное «открытие» концепции гражданского общества. Складывается точка зрения, в соответствии с которой социальная структура «гражданской сферы» воспринимается как единственно возможная (в современном контексте) констелляция социальных институтов, а слабость институтов гражданского общества означает, что данное сообщество просто лишено инструментов социальной самоорганизации. Вместе с тем, исследования обнаруживают, что в любом современном обществе наряду с более или менее развитой гражданской сферой существуют и иные формы социальной организации. С точки зрения дискурса гражданского общества, они будут восприниматься как набор неких социокультурных альтернатив. Поскольку жизнеспособность этих структур (так же как и устойчивость самого гражданского общества) зависит от связанных с ними сетей солидарности, то их можно описывать как своеобразный аналог гражданского общества – «реальное гражданское общество»[2].
«Реальное» гражданское общество и «нормальное» гражданское общество объединяет то обстоятельство, что и то, и другое представляют собой формы устойчивой социальной самоорганизации, а значит – основаны на более или менее развитой структуре солидарности. В существующей литературе основным инструментом истолкования социокультурной логики солидарности такого рода является концепция «социального капитала». Понимаемый как набор средств, позволяющих индивиду получить доступ к отношениям групповой поддержки и партнерства[3], социальный капитал является важнейшим фактором, обеспечивающим эффективное выстраивание институтов общественной самоорганизации.
Гражданское общество западного типа («нормальное» гражданское общество) можно охарактеризовать как социетальную область, основанную на горизонтальных сетях общения и взаимодействия в рамках ассоциаций свободных и равноправных граждан. Солидарность в этих сетях ориентирована на принцип универсальности членства в данном публичном сообществе (принцип всеобщей включенности). «Реальное гражданское общество», в свою очередь, состоит из замкнутых (исключающих), партикуляристски ориентированных и иерархически устроенных сетевых структур (сети патронажа, коррупции, организованной преступности, ксенофобских и экстремистских движений и т. п.). «Нормальное» гражданское общество и его «реальные» аналоги связаны с разными формами социального капитала, каждая из которых имеет соответствующие социокультурное содержание и институциональные последствия.
Формы и источники социального капитала
Социальный капитал является важнейшим ресурсом, используемым для институционального строительства. Существуют очень серьезные основания полагать, что социальный капитал гражданственного типа («хороший» или bridging/linking социальный капитал) имеет ключевое значение для развития эффективной системы правительственной администрации и демократических институтов в целом. Это влияние связано, во-первых, с присущей ему способностью содействовать разрешению проблемы коллективного действия; во-вторых, с тем, что более высокий уровень социального капитала позволяет снизить трансакционные издержки в процессе социального взаимодействии, что, в свою очередь, позволяет снизить общественные затраты за счет более компактного и дешевого правительства; в-третьих, социальный капитал способствует развитию культуры гражданственной солидарности, ориентации членов сообщества на совместное производство общественных благ; и, в-четвертых, социальный капитал выступает как средство поддержания ответственности и солидарности внутри самой бюрократической системы.
Навыки коллективного действия и универсальная культура общественной солидарности, развитию которых способствует социальный капитал, являются ресурсами, позволяющими выстраивать эффективные и открытые политические институты, включая избирательные процедуры, системы массовой коммуникации, политические партии и законодательные ассамблеи. Напротив, «плохие» (bonding), партикуляристкие формы социального капитала подрывают перспективы создания эффективной правительственной системы и демократизации.
В литературе рассматривается ряд факторов, связанных с процессами создания (или генерирования) социального капитала. Основным его источником является гражданское общество, сети социального общения. Очень большое значение имеет деятельность политических институтов, уровень общественного равенства (неравенства) и степень этнической или расовой однородности сообщества[4]. «Нормальное» гражданское общество, открытая структура демократической политики, эффективное и ответственное государство (правительственная администрация), низкий уровень социального и экономического неравенства, высокий уровень этнической однородности – все это способствует генерированию большого объема «хорошего» социального капитала. «Плохой» социальный капитал, в свою очередь, формируется как следствие деятельности структур «реального» гражданского общества, провалов демократии и государства, социального и экономического неравенства, а также высокого уровня этнической неоднородности.
Ключевым измерением социального капитала является доверие, которое в общем виде можно определить как устойчивый комплекс взаимных ожиданий и обязательств, обусловливающий особый характер общественного взаимодействия. Феномен доверия имеет довольно сложное строение. Его структура включает три уровня, а именно: межличностное доверие, «общее» социальное доверие и политическое доверие. Межличностное доверие формируется в семье и других первичных группах (общение здесь идет «лицом к лицу») и связано с базовым уровнем социализации. «Общее» доверие является результатом распространения межличностного доверия на более широкий круг лиц, связи с которыми носят безличный характер. «Радиус» такой социально-психологической экстраполяции существенно отличается у разных индивидов, групп, а также в рамках разных сообществ. Наконец, третий уровень предполагает доверие к политическим институтам, политическое доверие.
Политическое доверие – это связующее звено, действующее между феноменом социального капитала и государством (системой правительственных институтов). Его в литературе по демократизации характеризуют как один из наиболее значимых факторов успешной демократизации. Политическое доверие оказывает поддержку демократическим режимам, обеспечивает контроль над их эффективностью, способствует распространению демократических ценностей и более активному вовлечению индивидов в сферу политического участия.
Особое значение в связи с рассмотрением вопроса об источниках и способах создания политического доверия имеет дискуссия между сторонниками «культурного» и «институционального» подходов. «Институционалисты» акцентируют роль институциональных факторов в этом процессе, указывая на то, что доверие возникает как следствие успешной работы институтов. В этом случае доверие воспринимается как феномен, который приобретает отчетливо выраженный рациональный характер и формируется параллельно прямой оценке институциональной деятельности. «Культуралисты» же указывают на значимость глубоко укорененных культурных ориентаций. Они усваиваются в процессе социализации и определяют как уровень доверия, так и восприятие институциональной деятельности [5]. Баланс подходов.
«Плохой» социальный капитал также предполагает доверие. Однако его структура почти целиком сводиться к уровню межличностного общения, замкнутого в партикуляристски ориентированных группах. Его социокультурное содержание очень затрудняет возможность экстраполяции отношений доверия на уровень сообщества в целом. «Плохой» социальный капитал снижает уровень государственной эффективности, а также препятствует распространению демократических идеалов и развитию современной открытой системы политического участия. На основе системы патронажа он может оказать поддержку развитию политических институтов недемократического типа.
Структура социального капитала в постсоветской России
За последние годы накоплен большой объем эмпирических данных, констатирующий низкий уровень развития социального капитала в посткоммунистических (постсоветских) странах. Предыдущий теоретический обзор предлагает объяснения такого положения. Очевидно, что данный аспект посткоммунистической эволюции чрезвычайно осложняется комплексом крайне негативных культурных и институциональных влияний: глубоко укорененным в российской истории расколом между обществом и государством, иерархическим характером российского общества, наследием тоталитарного господства (разрушения общественных институтов и связей), слабостью гражданского общества, проблемами социально-экономического развития, заметным уровнем этнической сегментированности и т. п. Все это означает, что постсоветские общества лишь в небольшой степени готовы к производству социального капитала в его «хорошей» форме. Наоборот, существует довольно существенный потенциал для формирования «плохого» социального капитала, связанный с унаследованными от советского времени фоном коррупции (включая бытовую), структурами бюрократического патронажа и общественного патернализма, недоверием к государству и т. д.
Разумеется, такая структура социального капитала существенно уменьшила шансы постсоветских обществ на демократизацию. Более того, именно она может служить объяснением их авторитарной эволюции. Каковы перспективы в этой сфере? Будет ли господствовать неблагоприятное историческое наследие, или же положение дел измениться в силу действия структурных и институциональных факторов?
Позитивные тенденции связаны с успехами социально-экономического развития, повышением уровня жизни, расширением состава среднего класса, развитием средств массовой коммуникации, вовлечением российского общества в процессы глобальной мобильности и обмена и т. п. Однако перспективы институционального влияния в области политики носят, на наш взгляд, негативный характер.
Социальный капитал и российский гибридный режим
Уже в начале 90-х годов в России сложился гибридный режим, сочетающий в себе черты демократической и недемократической систем. Дальнейшая эволюция российской политики была связана с эрозией демократических институтов. Российский политический режим по-прежнему остается гибридным, однако демократические его компоненты (выборные процедуры, партийная система, парламент, судебная система, конституционная система сдержек и противовесов в структуре правительственных институтов) сведены, по сути дела, до уровня институциональной имитации. Результатом становится режим с доминированием авторитарных черт, который может быть охарактеризован как «соревновательный»[6] или «электоральный авторитаризм»[7].
Разумеется, как и всякий недемократический режим, существующий в настоящее время российский режим стремится к уничтожению оппозиции, снижению уровня политического плюрализма и соревновательности. Однако в отличие от классических диктатур прежнего времени (коммунистических или военных), современные авторитарные лидеры вынуждены считаться с тем, что применение открытого и масштабного политического насилия имеет очень высокую цену. Прежде всего, это связано с изменением характера системы международных отношений. Особенно это значимо для ресурсных стран, глубоко интегрированных в глобальную экономику. В России имеет существенное значение и то, что политическое руководство и более широкий правящий слой стремятся сохранить высокий уровень групповой и персональной включенности в систему международных политических, экономических и иных институтов. Поэтому они вынуждены практиковать насилие «низкого уровня интенсивности», позволяющее хотя бы внешне соблюдать международные правила «политических приличий»[8].
«Тихое удушение» оппозиции предполагает разрушение инфраструктуры политического участия и гражданского общества. Это означает, что российское политическое руководство, стремясь к сохранению устойчивости режима, разрушает институты, более или менее успешная деятельность которых могла бы способствовать развитию политического доверия и социального капитала в целом. В то же время, оно поддерживает институциональные практики «реального» гражданского общества, препятствующие развитию гражданственного («хорошего») социального капитала и поощряющие социокультурные формы негражданственности («плохой» социальный капитал).
Таким образом, жизнеспособность негражданственной среды в современной России связана не только с инерционностью соответствующей традиции, но также и с прямой заинтересованностью политического руководства в снижении гражданственного тонуса российского общества, что позволяет эксплуатировать формы негражданственности. Главными инструментами антигражданской стратегии являются:
· Прямое разрушение структур самодеятельной гражданской и политической активности (практикуется сравнительно редко);
· Манипулирование законодательством, создающее формальные барьеры для политической и гражданской активности;
· Использование судов для незаконного или неоправданно жесткого преследования гражданских и политических активистов;
· Имитация гражданской активности (GONGOs), институтов демократии и институтов системы верховенства права;
· Стимулирование иммиграции.
Эти практики приводят к эрозии гражданского общества и доминированию сетей патронажа и коррупции. Негражданственные структуры, в свою очередь, выполняют две политические функции в структуре российского режима. Во-первых, они способствуют дальнейшему разрушению культуры гражданственности и сетей гражданского взаимодействия. Таким образом понижается потенциал оппозиционной деятельности. Во-вторых, они становятся весьма эффективным ресурсом в деле выстраивания системы авторитарного политического контроля над обществом: в электоральной сфере, в сфере партийного строительства, в механизмах контроля над парламентом и судейской системой, в системе центр-периферийных отношений и т. д. Особую роль в этом случае играют сети патронажа и коррупции.
Заключение
Каковы последствия подобного рода режимной стратегии для российского общества? Во-первых, результатом деградации социального капитала становится не только эрозия («порча») демократических и гражданских институтов, попытка введения которых была предпринята в начале 90-х годов ушедшего столетия, но также и опасная деградация общей институциональной среды в российском обществе. Социальный капитал является универсальным социетальным ресурсом, поддерживающим развитие во всех институциональных сферах современного общества. Поэтому его разложение затрагивает широкий спектр государственных структур и социальных институтов, а также оказывает негативное воздействие на развитие экономики. Эта тенденция очевидным образом вступает в противоречие с потребностью российского общества в развитии (или, если угодно, «модернизации»). Во-вторых, вытеснение гражданственности способствует углублению общественной сегментации (социально-экономической, этнической, возрастной и региональной), а также радикализации общественных движений.
Используемые российским политическим руководством стратегии позволяют удерживать существующий режим в стабильном положении уже довольно длительное время. В российском обществе и политике установилось определенное равновесие, произошла своего «нормализация» России[9]. Однако необходимо констатировать, что равновесие подобного рода носит дисфункциональный характер. Это означает, что «стабилизирующие» факторы (в данном случае, антидемократическая и антигражданственная режимная стратегия) оказывают отрицательное влияние на состояние общественных институтов и социокультурной среды и подрывают, таким образом, возможности общественного развития. Такое состояние характеризуется как состояние институциональной (или социальной) ловушки[10].
Общества, попавшие в институциональную ловушку, довольно быстро впадают в состояние стагнации. Затем неизбежно приходят кризисы, к которым такие общества оказываются плохо подготовленными. Последнее обстоятельство обусловлено тем, что в них крайне ослаблены механизмы социальной (институциональной) самоорганизации. Кризис в этих условиях очень легко превращается во всеобъемлющий институциональный и социокультурный (можно сказать, цивилизационный) срыв, который часто ставит сообщества на грань выживания.
Эрозия социального капитала в России – это следствие и очень важный индикатор такого рода институциональной деградации. Но упадок социального капитала (одним из аспектов которого является возрастание объема «плохих» форм социального капитала) становится также и причиной деградации институтов, замыкая, таким образом, порочный круг институциональной ловушки. Недостаток и негражданственное качество социального капитала не позволяет российскому обществу вырабатывать эффективные механизмы адаптации в условиях кризисов, так как обусловливает отсутствие культуры и навыков коллективного действия. Именно с этим и связан один из наиболее пагубных аспектов политики уничтожения гражданственности, практикуемой гибридными режимами.
[1] Carothers T. The End of Transition Paradigm. Journal of Democracy. V.13, #1, 2002.
[2] Alexander J., ed. Real Civil Societies: Dilemmas of Institutionalization. London; Thousand Oaks, Calif.: Sage Publications, 1998.
[3] Формы капитала // Западная экономическая социология. Хрестоматия современной классики. Москва: РОССПЭН, 2004. С. 528.
[4] Paraskevopoulos Ch. 2010. Social Capital. Summing up the Debate on a Conceptual Tool of Comparative Politics and Public Policy. Comparative Politics, Volume 42, No 4.
[5] Mishler W. and Richard Rose. 2001. What Are the Origins of Political Trust?: Testing Institutional and Cultural Theories in Post-communist Societies, Comparative Political Studies, Volume 34, No?; Mishler W. and Richard Rose. 2005. What are Political Consequenses of Trust? A Test of Cultural and Institutional Theories in Russia, Comparative Political Studies, Volume 38, No 9.
[6] Levitsky S. and Lucan Way. 2002. The Rise of Competitive Authoritarianism. In Journal of Democracy, Volume 13, Number 2.
[7] Schedler A., ed. 2006. Electoral Authoritarianism: the Dynamics of Unfree Competition. Boulder, Colo.: Lynne Rienner Publishers, Inc.; Diamond L. 2002. Thinking About Hybrid Regimes, Journal of Democracy, Volume 13, Number 2.
[8] Way L. and Steven Levitsky. 2006. The dynamics of autocratic coercion after the Cold War. In Communist and Post-Communist Studies, Volume 39, pp. 387-410.
[9] См. Shleifer A. and Daniel Treisman. A Normal Country: Russia After Communisnism. Journal of Economic Perspectives, Volume 19, No 1.
[10] Rothstein Bo. 2005. Social Traps and the Problem of Trust. Cambridge, UK; New York: Cambridge University Press;. Россия в институциональной ловушке. Pro et Contra, том 14, №4-5, 2010; McFaul M., Stoner-Weiss K. The Myth of the Authoritarian Model. Foreign Affairs, 2008, vol.87, N1.
