1.4. Повторная служба в Валахии

В 1554 году валашский князь Мирча IV лишился власти, и на престол взошёл сын князя Радула Петраску. Димитрий отправился из Византии в Валахию, чтобы служить сыну своего бывшего господина (получив, вероятно, у патриарха канонический отпуск). Тордаи пишет: «Tandem cum filio Domini sui Raduli Petrasco in Transalpinam, quae superior Mysia est, rediit».[41] Эта служба длилась три года, до смерти князя Петраску в 1557 году.[42] Никаких подробностей о деятельности Димитрия мы не знаем. Возможно, именно к концу этого периода относятся события, о которых сообщает Амброз Фрёлих: Димитрий пытался распространять в Валахии идеи Реформации, в результате чего ему пришлось бежать, т. к. его сочли еретиком и чуть не сожгли.[43] Тордаи пишет только, что после смерти Петраску Димитрию в силу разнообразных обстоятельств пришлось уехать из Валахии.[44]

1.5. Путешествие по Западной Европе

Период от смерти Петраску в 1557 г. до своего приезда в Виттенберг в мае 1559 г. Димитрий провёл в путешествиях по Европе. Именно к 1557 году относится сообщение датского протестанта Нильса Хеммингсена о приезде Димитрия с миссией от Константинопольского патриарха.[45] Но в этом сообщении есть много таких подробностей, которые противоречат данным всех других источников. Кроме уже упоминавшихся сомнительных сведений о возрасте и месте рождения Димитрия, Хеммингсен пишет, что Димитрий десять лет жил в Каире и хорошо изучил коптскую литургию, которая служится на арабском языке.[46] В биографию Димитрия Мизоса эти десять лет поместить никоим образом невозможно. Кроме того, Амброз Фрёлих, перечисляя в письме к барону Унгнаду все языки, которыми владеет Димитрий, не упоминает арабский.[47] Сомнительным является и утверждение о миссии от патриарха, как будет показано в дальнейшем. Все исследователи до Бенца (Гейнеций, Осинин, Лебедев, Иорга, Тальберг, Кармирис) опирались, главным образом, на сообщение Хеммингсена и относились к нему с полным доверием. Бенц в своей книге «Wittenberg und Byzanz» не упомянул о нём вовсе. Ханс Фольц попытался согласовать противоречивые данные, предположив, что в источнике допущена ошибка и вместо decennium (десять лет) следует читать ante decennium (десять лет назад).[48] Фольц утверждает, что князь Радул-старший был сослан турецким правительством в Египет и Димитрий мог навещать его там. Но все прочие несообразности не находят объяснения. Представляется, что Нильс Хеммингсен или писал о другом человеке, или пользовался недостоверной информацией.

Вероятно, Димитрий Мизос бывал в Трансильвании, в Кронштадте, т. к. у него была там библиотека. Достоверно известно, что Димитрий посетил Эпериес, где встретился с Тордаи и получил у него рекомендательное письмо для поездки в Виттенберг.

1.6. Религиозные взгляды Димитрия перед приездом в Виттенберг

В качестве причины приезда в Виттенберг в письме Тордаи указывается желание Димитрия «предоставить народу греков светильник, как бы от солнца возженный», причём эта цель представляется ему «самой славной и похвальной»[49]. Рассказ о жизни Димитрия Сигизмунд Тордаи заключает просьбой к Меланхтону «любить Димитрия и продвигать его, где только можно».[50] Заметим, что Православная Церковь именовалось в то время на Западе Греческой Церковью, так что под «нацией греков» могли подразумеваться вообще православные христиане. Если данную фразу письма понимать как желание Димитрия приобщить православных к Реформации, то возникает предположение, что Димитрий Мизос ещё до приезда в Виттенберг не только увлёкся протестантскими идеями, но и предполагал заняться распространением этих идей.

Резюмируя всё вышесказанное, можно сделать следующие выводы: Димитрий Мизос, высокообразованный православный серб, во время своего обучения в Европе заинтересовался протестантским учением. Он некоторое время (по одним сведениям – три года, по другим – шесть лет) служил при Константинопольском патриархе в сане диакона, затем вернулся в Европу и возобновил свои связи с деятелями Реформации. Он попросил у своего старого друга Сигизмунда Тордаи рекомендательное письмо к Меланхтону, чтобы в Виттенберге, центре лютеранства, приобщиться к привлекавшему его учению.

в Виттенберге продлилось около четырёх месяцев: с 16 мая по 25 сентября. Всё это время он пользовался гостеприимством Меланхтона, как сообщается в письме Меланхтона к Бордингусу[54] и подтверждается А. Фрёлихом со слов самого Димитрия.[55] Он изучал протестантские доктрины, принимал участие в церковных собраниях лютеран и сам, в свою очередь, рассказывал Меланхтону о вероучении, богослужении и истории Православной Церкви. О впечатлении, которое производят на Меланхтона эти рассказы, можно судить по его письму к Харденбергу, начинающемуся словами: «Я пишу письмо 29 мая; в этот день, сто шесть лет назад, Константинополь был завоёван турками».[56] В Германии в это время почти ничего не знали о жизни Православной Церкви и даже не были уверены, есть ли ещё христиане среди греков в Османской империи.

Наиболее подробное сообщение Меланхтона о Димитрии и беседах с ним содержится в письме к Баумгартнеру от 25 сентября. Автор пишет:

При мне этим летом был один серб (vir Rascianus), который рассказал, что он диакон византийской Церкви. Мне он кажется внушающим доверие. У него добропорядочные манеры, и об учении Церкви он говорит богоугодно, и поскольку он хорошо учил греческий, то может излагать, не без эрудиции, сентенции греческих авторов, которые у них передавали догматы. Он рассказывает, что и сегодня ещё существуют многие церкви в Азии и на островах, а на Хиосе, который принадлежит генуэзцам, есть богословские школы. Я пишу тебе об этом, потому что знаю, что тебе будет приятно услышать нечто доброе о Церкви этих стран.[57]

Сохранилось письмо Димитрия Меланхтону, отправленное им после отъезда из Виттенберга.[58] Это письмо написано в Регенсбурге 15 октября 1559 года. Текст письма свидетельствует об отношении Димитрия к Меланхтону и к протестантскому учению в целом. Письмо адресовано «достопочтенному и знаменитейшему мужу, господину Филиппу Меланхтону, моему любимому учителю». Димитрий пишет:

Филиппу Меланхтону, который был мне в равной мере отцом и учителем – всех благ!

По милости нашего Бога нам было суждено счастливо окончить путь, которым мы ехали, не споря друг с другом и не потерпев никаких других неприятностей. Но всякий раз, когда нам случалось беседовать друг с другом, воспоминания о твоей особе служили прекрасным вступлением, так что можно было легко заметить, что мы живём твоим учением и что твои наставления владеют нашими сердцами. <…> Послезавтра или через три дня я собираюсь с Божьей помощью сесть на корабль. Когда я вспоминаю о твоей выдающейся личности и о добропорядочности твоего нрава, то долго проливаю слёзы. По отношению к тебе я нахожусь в таком же положении, как гомеровская девушка, оторванная от подола матери – или, в данном случае лучше сказать, отца. При всех обстоятельствах, пусть Христос Бог, которому ты искренне служишь, прибавит тебе годы к годам и дарует благословенную и свободную от всех недугов старость. <…>

Дано 15 октября, в году 1559 по Воплощении Господа нашего

Иисуса Христа. Всецело твой Димитрий.

В этом письме Димитрий подчёркивает, что он полностью принимает и сердечно одобряет учение Меланхтона. Подразумевается наставление в лютеранской вере, причём ясно видна симпатия автора письма к протестантизму. Впоследствии Димитрий подтвердил это в разговоре с Амброзом Фрёлихом, который написал барону Унгнаду, что Димитрий «гостил у господина Филиппа несколько месяцев и был наставлен в истинном, чистом евангельском учении».[59] Фактически, этот православный диакон ещё до своего приезда в Виттенберг сочувствовал протестантскому учению, как показывает письмо Тордаи, и эта симпатия к Реформации была мотивом его приезда к Меланхтону. Из Виттенберга Димитрий уехал уже убеждённым протестантом и посвятил свою дальнейшую деятельность попыткам распространения Реформации на православные области Европы.

2.2. Письмо Меланхтона к патриарху Иоасафу II

При отъезде Димитрия из Виттенберга 25 сентября 1559 года Меланхтон вручил ему письмо на греческом языке и греческий текст Аугсбургского исповедания для передачи Константинопольскому патриарху. Предположительно, идея вступить в переписку с патриархом Иоасафом возникла у Меланхтона ещё раньше, в 1556 году, когда приехавший в Виттенберг греческий авантюрист Якоб Гераклид, утверждавший о себе, что он родственник патриарха, сообщил Меланхтону, что Иоасаф II – «муж учёный».[60] О своём письме к патриарху Меланхтон в тот же день, 25 сентября, сообщил в письмах Маттезиусу, Краковиусу и Баумгартнеру.[61] О том, что вместе с письмом был отправлен греческий перевод Confessio Augustana, Меланхтон написал Преториусу 18 октября и Бордингусу 26 октября 1559 г.[62]

Копия письма патриарху сохранилась. Текст гласит:

Святейшему патриарху Церкви Христовой в городе Константинополе, досточтимому господину Иоасафу – всех благ!

Уже с давних времён Церковь Христова в этом мире подвергается многим скорбям, как корабль ударам волн. Но теперь, в это время, когда мир стал старым и больным, она потрясается еще более чем раньше. Ввиду такого положения дел мы весьма воздыхаем и молим Сына Божия, Судию всех людей, чтобы он поскорее явился во славе и ввёл всю Церковь в видимое единение с вечным Отцом, когда один Бог будет во всех блаженных.

В сетования о наших общих невзгодах рассказ Димитрия внёс хотя бы некоторое утешение. Он сообщил, что Бог доселе сохранил чудесным образом немалую Церковь во Фракии, Азии и Греции, как Он в древности спас трёх мужей в огненной печи халдеев. Потому мы благодарим истинного Бога, Отца Иисуса Христа, что Он крепкой рукой сохранил Себе среди такого множества безбожников и богоненавистников малое стадо, право почитающее и призывающее Его Сына Иисуса Христа. И мы всегда желаем, чтобы на всяком месте святые Церкви были соединены.

Димитрий сам посещал наши церковные собрания и был слушателем нашего учения. Таким образом, он в состоянии сообщить, что мы богобоязненно храним Священные Писания пророков и апостолов, догматические постановления Святых Соборов и учение ваших Отцов: Афанасия, Василия, Григория, Епифания, Феодорита, Иринея и всех отцов, единомысленных с ними. От древних ересей – самосатской, манихейской и Мохаммедовой и всех врагов Божиих, которые отвергает святая Церковь, мы также явно отвращаемся и учим, что чистая религия состоит в истинной вере и возложенном на нас послушании уставам Божиим, а не в послушании правилам идолопоклоннического или самоизмышленного культа, изобретённого невежественными латинскими монахами в противность всем заповедям Божиим.

Поэтому мы просим вас, мудрых мужей, не верить клевете, которую распространили про нас некоторые враги истины, но просим вас, как повелевает и естественный, и божественный закон, равно выслушать обе стороны и встать на защиту правды и Закона Божия, ведь вы знаете, что это является службой, наиболее угодной Богу. Всех вам благ, досточтимые отцы!

Дано в Саксонии в 1559 году по Воплощении Господа нашего

Иисуса Христа. Филипп Меланхтон.

Какую цель мог преследовать Меланхтон этим письмом? Во-первых, как следует из текста письма, он пытается противостоять клевете, распространяемой врагами Реформации. Упоминание «необразованных латинских монахов» указывает, что распространителями негативного мнения автор считает римокатоликов. Возможно, Меланхтон рассчитывал на то, что греков может объединить с протестантами ненависть к Риму.[63] В противовес слухам о еретичности Реформации Меланхтон подчёркивает доброкачественность протестантского учения и его соответствие Православию. Выраженное в письме пожелание, «чтобы на всяком месте святые Церкви были соединены» наводит на мысль о попытке протестантов объединиться с православными. В какой форме Меланхтон мог представлять себе это объединение? предполагает, что речь могла идти о некоей конфедерации.

Это была эпоха протестантского синкретизма и протестантской унии. Причем, у некоторых синкретистов такое стремление простиралось так далеко, что они желали привлечь к унии даже и греков: они рассчитывали, что, пожалуй, и греки, из вражды к папству, примкнут к указанному движению. Имелось в виду образовать род религиозной конфедерации, присоединяясь к которой, объединенные известным принципом Церкви или общества (в рассматриваемом случае таким объединяющим принципом долженствовали быть: оппозиция папству и свобода верований) оставались бы при своих конфессиональных особенностях.[64]

И. Кармирис предполагает, что Меланхтон на самом деле думал об истинном воссоединении протестантов с Православной Церковью.[65] Э. Бенц замечает на это, что реальная возможность какого бы то ни было соглашения между Константинополем и лютеранской церковью (даже при взаимной доброй воле) была в XVI веке совершенно незначительной.[66]

Из текста письма видно, что Димитрий вовсе не является простым курьером. Он выполняет в этих переговорах двоякую роль. Во-первых, как представитель Константинопольского патриархата он сообщает Меланхтону сведения о вероучении, богослужении и современном положении Православной Церкви. Во-вторых, он должен не только передать письмо Меланхтона, но как свидетель и участник церковных собраний лютеран и слушатель их учения подтвердить перед патриархом соответствие вероучения и богослужебной практики Реформации Священному Писанию и Священному Преданию Церкви. (Э. Бенц предположил, основываясь на способе датировки письма, что Димитрий также исполнял роль секретаря Меланхтона и что письмо написано им, т. к. для других писем Меланхтона такая датировка не характерна.)

Излишне напоминать, что утверждение письма о совпадении в главных чертах учения и практики Реформации с учением и практикой Православной Церкви не соответствовало действительности. Поэтому ни в то время, ни позднее никакая «уния» Православия и протестантизма не была возможной.

Итак, изучение источников показывает, что посредническая миссия в переговорах между лютеранами и православными была возложена на Димитрия Мизоса протестантской стороной. Имел ли он также поручение со стороны патриарха? Единственным источником, в котором утверждается, что Димитрий приехал в протестантские страны с миссией от Константинопольского патриарха, является сообщение Хеммингсена.[67] Но мы уже видели выше, что это сообщение во многом противоречит другим источникам и поэтому содержащуюся в нём информацию необходимо проверять. Кроме того, данный источник может относиться к другому человеку, т. к. в нём не упоминается о связи между Димитрием и Меланхтоном. Ни в каком другом документе нет речи о какой-либо официальной миссии, возложенной на Димитрия Константинопольским патриархом. Димитрий приехал в Виттенберг из Эпериеса как податель рекомендательного письма от Сигизмунда Тордаи. В само́м этом письме причиной приезда названо горячее желание Димитрия и его интерес к делу Реформации, а не поручение Церкви. Меланхтон, рассказывая своим друзьям в письмах о приезде Димитрия, ни словом не упоминает о каком–либо письменном или устном послании патриарха. Да и письмо Меланхтона патриарху не содержит ничего, что позволило бы счесть его ответом на более раннее обращение. Тем не менее, все исследователи до Эрнста Бенца относились к сообщению Хеммингсена с полным доверием. О предполагаемой миссии как об установленном факте писали Гейнеций, Лебедев, Кармирис и другие. Эрнст Бенц первым усомнился, на основании вышеприведённых доводов, в том, что существовала официальная миссия, возложенная на Димитрия патриархом. При этом Бенц допустил, что Димитрий мог иметь тайное (негласное) поручение – разведать религиозную ситуацию в протестантских странах. Но такое поручение, если бы оно имело место, скорее всего, было бы дано устно, а из письма Тордаи, оставшегося Бенцу неизвестным, следует, что Димитрий покинул Византию ещё в 1554 году, когда патриарший престол в Константинополе занимал не Иоасаф II, а его предшественник Дионисий, и уезжал Димитрий Мизос не в протестантскую Германию, а в православную Валахию. Таким образом, гипотезу о тайном задании можно исключить как маловероятную. Почти наверняка, инициатива в деле изучения немецкой Реформации принадлежала не патриарху, а самому диакону Димитрию, который, номинально будучи православным, склонялся ещё до своего приезда в Виттенберг к протестантскому учению. Таким образом, подтверждается наблюдение Д. Бенга о том, что в XVI веке при православно-протестантских контактах инициаторами, как правило, были протестанты.[68]

2.3. Греческий перевод Аугсбургского исповедания

Перевод Аугсбургского исповедания на греческий язык, появился в Германии в 1559 году и был опубликован осенью этого года с латинским предисловием переводчика, но без параллельного латинского текста, с которого был сделан перевод. (Paulus Dolscius, Paul Döltsch), друг Меланхтона, так определил в предисловии цель своей работы: сделать простой дословный перевод Confessio Augustana, чтобы помочь лютеранам в изучении греческого языка. Как апостолы в день Пятидесятницы наитием Святого Духа получили высшую степень образованности, так и их последователи должны овладеть древними языками, на которых закреплено Священное Писание, но уже не с помощью чуда, а путем гуманитарного образования. Даже такой документ, как Confessio Augustana, который с самого начала был опубликован на немецком языке, должен быть переведен на греческий, чтобы стать пригодным средством евангелизации. По мнению переводчика, пренебрежение к священным языкам – главная причина ужасающей порчи, которая разъедает лютеранскую церковь и приводит к проклятию такого количества заблудших душ. Кто не знает греческого, того одно-единственное слово или предложение в Новом Завете может ввести в заблуждение и завести во тьму. Итак, цель перевода – дать возможность лютеранскому читателю изучать Confessio Augustana на том же языке, на котором был написан Новый Завет. В качестве адресатов перевода указаны лютеранские студенты-теологи.[69] Этот перевод Меланхтон послал Бордингусу 26 октября 1559 года со следующим комментарием: «…Греческий перевод исповедания издан без моего совета, но я одобряю текст и послал его в Константинополь».[70] Впоследствии тот же самый перевод был использован тюбингенскими богословами для переговоров с Константинопольским патриархом Иеремий II. (Встречающееся иногда в литературе утверждение, что греческий перевод был подготовлен специально для патриарха Иеремии[71], не соответствует действительности.) Таким образом, одновременное появление в Виттенберге диакона Димитрия и составление Долцием греческого текста Аугсбургского исповедания выглядит как случайное совпадение. Но есть данные, позволяющие оспорить этот взгляд. В комментариях к письму замечает, что посланный патриарху перевод опубликован под именем Долция, но составлен Меланхтоном.[72] Эрнст Бенц предпринял исследование вопроса об авторстве и цели перевода и в итоге сформулировал следующее утверждение: перевод вовсе не является «простым» и «дословным», это, скорее, существенная переработка, то есть, греческий текст полностью опровергает опубликованное вместе с ним латинское предисловие и наводит на мысль о мистификации.[73]

Для доказательства этого утверждения Эрнст Бенц провёл подробный текстологический анализ греческого перевода с привлечением латинского текста Аугсбургского исповедания из актов 1584 г.[74] Первый вопрос, поставленный им, – что именно было переведено, то есть, какой вариант Аугсбургского исповедания был положен в основу греческого текста? Дело в том, что в 1559 г. текст Confessio Augustana уже семнадцать лет был предметом жестоких споров и церковной борьбы. Строгие лютеране держались латинского текста 1530 г. и смотрели на позднейшие обработки текста Confessio Augustana Меланхтоном как на повреждение «чистого учения» тайнокальвинистскими мыслями. Спор шел о словах и буквах, и уже нашлись теологи, которые утверждали и доказывали буквальную богодухновенность Confessio Augustana. В это время простой лютеранин, каким был Долций, мог взять для перевода, предназначенного для студентов-теологов, только текст editio princeps. Но как раз этого и не произошло. Анализируя представленный в актах латинский текст, Бенц делает вывод, что это самостоятельная и совершенно новая переработка Аугсбургского исповедания, радикально отличающаяся от всех известных вариантов. Греческий перевод в основном следует этому латинскому тексту, но в некоторых местах имеет существенные отклонения и добавления. Вся переработка преследует одну цель: сделать представленное учение понятным и, по возможности, приемлемым для православного христианина. Язык греческого перевода содержит множество оборотов, взятых из православной литургии. Используются даже такие выражения, которые должны поразить протестантского читателя, например, Божия Матерь именуется Приснодевой.[75] С другой стороны, термины, понятные всем западным христианам, но не знакомые восточным, разъясняются и комментируются. Например, слова «opera supererogationis» (сверхдолжные заслуги) объясняются так: то, что от изобилия добрых дел идет на пользу обществу и может уделяться другим. Далее следует комментарий: «Ужаснейшее заблуждение, когда кто-нибудь утверждает о себе, что он выполнил не только заповеди Божии, но и больше того. От этого происходит другое, еще более ужасное заблуждение, которое касается передачи и уделения сверхдолжных заслуг монахов. Эти монахи утверждают, что у них излишек добрых дел и они им не нужны для наследования вечной жизни и они их могут передать другим для удовлетворения за грехи».[76] – Все это вместо перевода двух латинских слов.

Наибольшей переработке подверглись пункты, связанные с учением об оправдании. Эрнст Бенц так объясняет необходимость изменения формулировок для лучшего их понимания греками: «В католичестве сформировалось юридическое учение об удовлетворении Богу и соответствующая покаянная дисциплина, и Лютер сформулировал свое учение на том же языке. У последователей Лютера учение об оправдании в его формально-юридическом аспекте стало главным пунктом, к которому было привязано все дальнейшее развитие евангелической науки. Поэтому особенно трудно разъяснить грекам главное в Реформации»[77]. Переводчик Confessio Augustana во многих местах текста заменил «оправдание» на «освящение», «заслугу, приобретенную Христом» на «спасение, совершённое Христом», «смягчение гнева Божия» на «примирение с Богом» и т. п.[78] Из перевода учения об оправдании была совсем устранена идея об усвоении человеком привилегии, принадлежащей Христу.

Текстологический анализ позволил Эрнсту Бенцу сделать вывод, что перевод вообще не принадлежит Долцию, его настоящий автор – Меланхтон (как это и утверждал М. Крузиус), а Долций – только издатель. Вывод об авторстве Меланхтона Бенц доказывает следующими аргументами: во-первых, только Меланхтон имел в 1559 г. цель установить контакт с Византией; а перевод явно создан специально для греков; во-вторых, только «отец» текста Confessio Augustana мог отважиться на его переработку и произвести ее так свободно и с таким пониманием; в-третьих, у Меланхтона был сотрудник, хорошо знающий Православие, – Димитрий Мизос. Если гипотеза Бенца верна, то Аугсбургское исповедание было переведено на греческий язык совместно Меланхтоном и Димитрием летом 1559 года и отпечатано не позже сентября, когда Димитрий покинул Виттенберг.[79] Для чего понадобилась мистификация с подписью Долция? Бенц даёт такое объяснение: в это время происходило все более сильное сужение и самоограничение лютеранства, так что, пытаясь установить контакт с Византией, Меланхтон не мог рассчитывать на понимание со стороны духовных лиц и профессоров лютеранской ортодоксии. Перевод был подписан именем Долция, который, как частное лицо, не находился под давлением символа, в то время как для Меланхтона это было бы небезопасно. Греческий текст появился без латинского оригинала, так что произведенные изменения не бросались в глаза, а предисловие давало делу безобидный вид.[80] Возможно, по этим же причинам Меланхтон не советовал публиковать перевод, как он говорит в письме к Бордингусу.[81]

Утверждение Бенца об авторстве Меланхтона было оспорено Доротеей Вендебург в работе «Reformation und Orthodoxie». Вендебург ссылается на рукописный дневник Крузиуса, в котором тот отмечал события, касающиеся переписки Тюбингенских богословов с Константинопольским патриархом Иеремией II. Когда греческий текст был отослан патриарху, Крузиус сообщил Долцию, что его труд приносит плоды, и тот весьма обрадовался такому ходу дела. И о публикации перевода в «Acta et Scripta» Долцию также было сообщено.[82] Но нельзя сказать, что Меланхтон вовсе не имел отношения к греческому тексту Confessio Augustana. По мнению Д. Вендебург, Долций действительно сделал простой дословный перевод, а Меланхтон с помощью Димитрия Мизоса произвёл переработку этого перевода, чтобы сделать его понятным и, по возможности, приемлемым для православных греков. Если ещё учесть, что исходный перевод Долция (если он был) не дошёл до нашего времени, и нам известна только переработка Меланхтона, то можно сделать вывод, что гипотеза Бенца очень близка к истине и не заслуживает той уничтожающей критики, которую обрушивает на неё Вендебург. В отношении параллельного латинского текста в «Acta et Scripta» Бенц также оказался прав: этот текст не совпадает ни с одной из существовавших версий Confessio Augustana. Мартину Крузиусу пришлось, как пишет Д. Вендебург, в некоторых местах делать обратный перевод с греческого на латинский, чтобы параллельные тексты в «Acta et Scripta» были сходными по смыслу.[83] Но этот факт лютеране старались не афишировать. Не решась в издании 1584 года признать, что текст Аугсбургского исповедания был переработан, они просто подписали его Confessio fidei 1530. Эту подпись Бенц называет бесстыдной. Он пишет: «Конечно, тюбингенцам было неприятно, когда из-за католической полемики они были вынуждены выдать все материалы о сношениях с Византией и втихомолку опубликовать сильно измененный текст под названием Invariata 1530».[84] Так или иначе, работа Меланхтона над греческим текстом Confessio Augustana неоспорима, а участие в этой работе Димитрия Мизоса более чем вероятно. По-видимому, ему удалось оказать некоторое влияние на Меланхтона и связанный с ним круг лиц, как показывают изменения, внесенные в текст Аугсбургского исповедания, предназначенный для греков. Эти изменения, какими бы целями они ни были продиктованы, свидетельствуют об изучении и некотором понимании Православия. К сожалению, в жёсткой борьбе богословских школ внутри Реформации в XVI веке перевес был на стороне представителей зарождающейся «лютеранской ортодоксии», отстаивавших букву Confessio Augustana. Сам Меланхтон, невзирая на свой статус лидера лютеранства, до конца жизни состоял под подозрением в неправомыслии. Его обвиняли в кальвинизме и синергизме.

2.4. Результаты пребывания Димитрия в Виттенберге.

В играл роль представителя Константинопольского патриарха, хотя в действительности представлял, по-видимому, лишь самого себя. Всё же он смог дать Меланхтону адекватную информацию о вероучении и богослужении Восточной Церкви и о её современном положении. Всё это было почти неизвестно в Германии. Общение с Димитрием подало Меланхтону мысль начать богословский диалог с Константинопольской Церковью. В результате совместной работы Димитрия и Меланхтона (возможно, при участии Долция) появился греческий текст Аугсбургского исповедания, предназначенный специально для православных христиан, в котором некоторые вероучительные формулировки смягчены и отчасти приближены к православному учению. Эти результаты общения диакона Димитрия Мизоса и Филиппа Меланхтона могут быть оценены как позитивные.

Сам Димитрий после пребывания в Виттенберге окончательно перешёл на сторону Реформации, о чём свидетельствует его письмо Меланхтону, а также вся его дальнейшая деятельность.

3.1. Деятельность Димитрия до осени 1561 года

Главная проблема, до сих пор не получившая удовлетворительного решения состоит в следующем: выполнил ли Димитрий миссию, возложенную на него Меланхтоном и доставил ли Константинопольскому патриарху порученные ему документы. По-видимому, можно считать твёрдо установленным, что в 1559 году Димитрий не поехал в Константинополь. Наиболее важная информация, позволяющая сделать такой вывод, содержится в переписке сотрудников барона Унгнада по вопросу приёма Димитрия на работу в славянскую типографию.

3.1.1. Славянская типография барона Унгнада

Барон Ханс фон Унгнад в 1560 г. организовал в городе Урах в Вюртемберге переводческое дело и типографию для издания протестантской литературы на славянских языках. Переводилось Священное Писание, катехизисы, сборники проповедей. Унгнад знал, что переводы Библии на славянский язык уже существуют, но называл переводы своего издательства «единственными», т. к. они «чистые и неповрежденные».[85] Среди сотрудников Унгнада были немцы, хорваты, боснийцы, сербы. Один из наиболее известных сотрудников Унгнада, словенский протестант Примус Трубер, считается создателем словенского литературного языка.[86] Дело Унгнада и Трубера первоначально было задумано как издательство для словенских и хорватских протестантов, живущих на земле Габсбургов. В католические области литература тайно доставлялась контрабандным путём (в бочонках из-под вина).[87] Но уже в 1561 г. появилось намерение распространять кириллические протестантские издания в православных областях Европы: Сербии, Болгарии, Валахии, Литве и даже на Руси. Для продвижения изданий урахской типографии в Московию было испробовано три варианта доставки: через Литву, через Украину и через Кенигсберг, – но безуспешно.[88] Более того, в планы Трубера и Унгнада входило распространение кириллических протестантских изданий среди турецкого мусульманского населения в Константинополе и на Балканах. Протестантская миссия среди турок должна была проводиться на языках южных славян. В письмах вождей перевода регулярно встречаются сведения о распространении славянского языка в Турции вплоть до Константинополя.[89]

Кроме протестантов в работе издательства участвовали православные христиане – факт для того времени уникальный. Так, при переводе помогали два иеромонаха из Боснии. Они доставили своему хозяину много забот, потому что, как и все сотрудники Унгнада в Урахе, жили в его доме, при этом шокировали местных бюргеров своей одеждой православных монахов и длинными волосами и бородами, отказывались есть мясо и требовали рыбу. К тому же один из них – серб Матфей Попович – оказался пьяницей, что приводило к постоянным неприятностям в доме. В конце концов переводческая работа этих монахов была сочтена неудовлетворительной, так что в феврале 1562 года их отослали назад в Лайбах (Любляну). Как пишет Бенц, один из них стал впоследствии «своего рода мучеником». В несохранившемся письме Трубера барону Унгнаду сообщается: «Высокий турецкий поп, господин Матфей Попович, который был при Вас в Урахе, избит до смерти другим местным попом (некоторые говорят, что из-за его веры). Второй тоже тяжело ранен. Так дьявол ведет свою игру».[90] Эрнст Бенц сближает убийство Поповича со смертью Гераклида в результате молдавского восстания и приводит еще один случай, о котором сообщается в «Церковной истории славянских областей» Венгерского: три московских монаха, обратившиеся к Реформации, уехали на Запад; один из них, Фома, проповедовал в Полоцке, и после завоевания города Иваном Грозным в 1563 г. был схвачен и утоплен в Двине за отказ отречься от евангелических взглядов.[91]

Дело Унгнада постоянно тормозилось из-за недостатка знающих сотрудников. Для работы требовалось знание богословия, немецкого языка, латыни, одного из славянских диалектов, владение кириллицей и глаголицей. Венский агент барона и его представитель при дворе, Амброз Фрёлих, должен был находить и вербовать специалистов, а также заботиться о сбыте отпечатанных экземпляров. В связи с этой деятельностью Фрёлих имел связи в Венгрии, Словакии, Трансильвании. Он также энергично собирал пожертвования для типографии. 16 июня 1561 года Фрёлих встретился с сербом Димитрием, приехавшим в Вену, и счёл его пригодным для работы по переводу. В письмах Унгнаду от 16 июня и 24 июня 1561 года Фрёлих подробно сообщает о знаниях, способностях и религиозных взглядах Димитрия и отзывается с похвалой об этом человеке. Согласно письму Фрёлиха, Димитрий неплохо знает латынь, прекрасно пишет и говорит по-гречески, а также по-немецки, в совершенстве владеет сербским, т. к. это его родной язык, и достаточно знает валашский и турецкий.[92] Пробная работа Димитрия на кириллице была отослана в Лайбах сотруднику Примуса .

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4