Внешняя политика России: новый этап?

Карен БРУТЕНЦ

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ: НОВЫЙ ЭТАП?

Уже первые месяцы президентства В. Путина показали, что он на­меревается проводить свою внешнюю политику. Президент достойно представил Россию на саммите тысячелетия, сумел овладеть инициати­вой на определенном этапе окинавского саммита, продемонстрировал го­товность к равноправньм отношениям, энергию и динамизм, адекватный своим коллегам интеллектуальный уровень. Все это не только произвело приятное впечатление, но — по контрасту с анекдотическим поведением на подобных встречах Ельцина — само по себе способно стать ресурсом российской политики.

В связи с твердой позицией России по ПРО «Нью-Йорк тайме» уже выражала беспокойство, будет ли Путин «таким сговорчивым», каким был Ельцин'.

Вслед за визитом в Германию Путин выразительно акцентировал ази­атский азимут российской политики, побывав не только в Китае, но и в Северной Корее, куда 30 лет не ступала нога наших лидеров. Он высоко аттестовал ее главу, а принимая в Москве китайского министра иност­ранных дел Дзя Сюаня, подчеркнул, что «по своей интенсивности, ши­роте охвата тем взаимодействия российско-китайское сотрудничество не имеет аналогов за пределами СНГ»2. Он искусно провел непростой визит в Японию. В течение нескольких недель — с середины июня до начала июля 2000 года — Путин принял министра иностранных дел Индии Дж. Синг-ха и министра обороны Дж. Фернандеса; в это же время в Москве нахо­дился и третий министр индийского правительства. В октябре президент сам совершил визит в Дели, нацеленный на активизацию отношений Рос­сии и Индии.

Президент успел побьшать и на заседании в Душанбе «шанхайской пятерки», ставшей отныне, по предложению примкнувшего Узбекиста­на, «шанхайским форумом». За этот же короткий период времени он встре­тился с вице-премьером Ирака Тариком Азизом (вызвав бурный гнев в Вашингтоне) и секретарем Высшего комитета по внешним связям и со­трудничеству Ливии и принял приглашения посетить эти страны. В ближайшей повестке ожидаются его визиты на Кубу, в Канаду и ряд европейских стран-

Конечно, было бы поспешным делать из этих фактов, пусть и знаме­нательных, далеко идущие и окончательные выводы. Однако о некото­рых переменах свидетельствует и подписанная президентом новая «Кон­цепция внешней политики Российской Федерации». Раскрывая ее «новиз­ну», министр иностранных дел И. Иванов выделил «прагматизм» и «реа­лизм»3, подчеркнув, что Концепция «ставит в центр всей нашей внешне­политической деятельности преследование наших национальных интере­сов»4. В Концепции много сходства со старыми документами («правильно» писать у нас умели и раньше), но есть в ней и положения, которые выг­лядят переоценкой прежних формул. Вот характерный пассаж: «Между­народная обстановка, сложившаяся к началу XXI века, потребовала переосмысления (курсив мой. — К. Б.) общей ситуации вокруг Российской Федерации, приоритетов в российской внешней политике и возможнос­тей ее ресурсного обеспечения. Наряду с определенным укреплением (?) международных позиций Российской Федерации проявились и негативные тенденции. Не оправдались некоторые расчеты, связанные с формирова­нием равноправных, взаимовыгодных партнерских отношений России с ок­ружающим миром, как это предполагалось в «Основных положениях кон­цепции внешней политики», утвержденных президентом Российской Фе­дерации 23 апреля 1993 года и в других документах».

Отмечая, что взаимозависимость государств приобрела глобальный характер, в результате чего создаются предпосылки для построения бо­лее стабильного и кризисоустойчивого мирового устройства, авторы но­вой Концепции подчеркивают, что в то же время «зарождаются новые вызовы и угрозы национальным интересам России. Усиливается тенден­ция к созданию однополярной структуры мира при экономическом и сило­вом доминировании США. При решении принципиальных вопросов меж­дународной безопасности ставка делается на западные институты и формы ограниченного состава, на ослабление роли Совета Безопасности... Россия будет добиваться формирования многополюсной системы международных отношений, реально отражающих многоликость современного мира с раз­нообразием его интересов». В этом документе сделан и акцент на защите экономических интересов страны.

В той или иной мере подобные оценки уже стали теперь привычны­ми. Но одно дело, когда они выходят из-под пера аналитиков, звучат из уст даже и официальных российских лиц или прописаны в парламентс­ких документах, и другое — когда закрепляются в базовом внешнеполи­тическом документе, становясь «законодательной» основой политического курса страны. Тогда они обретают качественно иную силу (конечно, в практической политике можно игнорировать любой документ, как не раз бывало в недавнем прошлом, но это уже другой вопрос).

Концепция формулирует масштабные, едва ли не глобальные цели и намерения России, но гораздо скупее — и это естественно — по части обозначения конкретных путей и средств их достижения. Между тем «дья­вол таится в деталях», и пробным камнем для российской политики и дип­ломатии будет то, насколько последовательно и неуклонно они станут придерживаться принципов, зафиксированных в концепции, насколько искусно будут использовать возможности России для защиты интересов страны и ее самостоятельной роли на международной арене.

Россия все еще не самоопределилась в мире, положение которого, как и ее собственное положение, носит переходный характер (что со сво­ей стороны затрудняет самоопределение). Переходный характер мировой ситуации — проявление переплетения и скрещивания целого ряда про­цессов. Прежде всего это глобализация и американский курс на закреп­ление моноцентрической глобальной структуры (возникший после разру­шения «второго мира»). Именно под их знаком сегодня в значительной мере происходит развитие международных отношений. При этом линия и практические действия США, направленные на увековечение существу­ющей — и анормальной в условиях XXI века — однополярной структуры мира и на укрепление в ее рамках своей гегемонии, вызывают существен­ный дестабилизирующий эффект.

Неприятие американской гегемонии многими государствами вкупе с усилиями США по предотвращению появления сил, способных бросить вызов им самим, образуют серьезный конфликтный потенциал. Возмож­ность его нейтрализации в наступающем веке военным превосходством США отнюдь не гарантирована: и при теперешнем заметном увеличении военного бюджета «не факт, что даже это позволит США сохранить их нынешнее техническое превосходство в новейших вооружениях»5.

Моноцентрический мир, где одна держава пытается определять, что правильно, а что нет, и корректировать «неправильное», устанавливать свой порядок, — это мир конфликтов. В этом контексте своеобразную и далекую от изначальной роль стала играть проблема прав человека. Из демократического, гуманистического завоевания, из инструмента глобаль­ной борьбы против нарушения гражданских прав она в руках США и на-товцев то и дело превращается в орудие реализации геополитических интересов и давления на неугодные режимы.

Окончание «холодной войны» избавило мир от грозного призрака то­тального ядерного самоубийства. Но сейчас над ним фактически навис бронированный кулак США, одетый в бархатную перчатку миротворчес­ких операций и «гуманитарных» интервенций НАТО. Откликаясь на косовские события, влиятельная индийская газета «Times of India» писала, что это «послание миру совершенно ясно. США и их послушный инструмент НАТО могут сегодня осуществить военную интервенцию против любой страны, которая не обладает ни межконтинентальными ракетами, ни ядерными возможностями»6. «Косовская кампания, — констатировал в свою очередь известный американский публицист Дж. Хоглэнд, — как она интерпретируется Клинтоном, аннулирует государственные границы как барьеры против военных акций»7.

При этом США и их союзники не останавливаются перед демонстра­тивным попранием авторитета ООН и полномочий Совета Безопасности, норм международного права, фактически посягая на всю систему и прак­тику международных отношений, на фундаментальные принципы меж­дународной жизни, испытанные вековой практикой. На состоявшемся в ходе саммита тысячелетия заседании Совета Безопасности был одобрен документ, где фактически подтверждаются его полномочия. Присоедине­ние США к этому документу некоторые наблюдатели истолковали как из­менение их позиции, вызванное реакцией большей части мира на натовс-кую авантюру против Югославии. Дай Бог, чтобы это было действительно так, чтобы желаемое не принималось за действительность. Ведь соответ­ствующий документ, под которым стоит подпись США, — Устав ООН — существовал и прежде.

Глобализация в ее нынешнем виде оказывается связанной с совре­менной американской стратегией, в ней заложена сильная тенденция аме­риканизации. Будучи общемировым процессом, глобализация, однако, развивается неравномерно: разные районы мира затронуты ею не в оди­наковой мере, и разные государства играют в этом процессе разную роль.

Глобализация сталкивается не только с «сопротивлением материа­ла», инерцией отношений доглобализационной эпохи, но и сама порожда­ет проблемы, не имеющие простых решений. Мир подошел к ней много­образным не только в национальном, цивилизационном, конфессиональ­ном смыслах: он не одинаково развит в политическом, экономическом и культурном отношениях. В результате глобализация, которая как бы стя­гивает мир в единое целое, порождает, по крайней мере, одно новое разделение — на тех, кто выступает субъектом глобализации, и тех, кто оказывается преимущественно ее объектом.

Небольшая группа наиболее развитых государств, в первую очередь США и их транснациональные компании — то есть те, кто реально дорос до способности действовать в масштабах всего мира и эту способность на­ращивает, — выступает субъектом и непосредственным носителем глоба­лизации. Но именно поэтому глобализация сегодня — и объективно, и благодаря целенаправленным усилиям этой группировки — служит пре­имущественно интересам данного субъекта.

Наиболее развитые страны, сплотившиеся в «семерку», и прежде всего США, получают мощный рычаг воздействия на весь остальной мир, который имеет шанс превратиться в ее периферию. На этой основе скла­дывается иерархическая структура мира, экономической и политической власти, где все государства взаимосвязаны, но большинство из них не вполне самостоятельны, они зависимы от США и их союзников.

Когда сегодня говорят об интеграции в «мировое сообщество» и меж­дународные институты, речь преимущественно идет о присоединении к экономическим и политическим структурам, контролируемым Соединен­ными Штатами и лишь во вторую очередь — узкой группой промышлен-но развитых государств. В результате глобализации сопутствует, в том числе объективно, тенденция к подчинению стран американскому влия­нию и к распространению по миру компонентов американского образа жизни. Не случайно такая глобализация вызывает растущие протесты.

Процессы глобализации в их нынешнем виде сулят России, наряду с некоторыми общими для любых государств преимуществами, и немалые опасности. Вследствие как гегемонистских тенденций глобализации, так и в особенности из-за своего собственного беспрецедентного упадка наша страна рискует оказаться на обочине мировой политики и экономики.

Коренная проблема состоит в том, как избежать глобального гегемо­низма и как выработать альтернативную ему версию глобализации.

Стержнем развития международных отношений становится борьба двух тенденций: авторитарно-монополюсной и демократически-многопо­люсной. В нынешней обстановке движение к многополюсной структуре — это один из путей отстаивания демократического содержания глобализа­ции. Умножение полюсов означает диффузию власти, сужение возмож­ности какого-либо государства или их группы доминировать в междуна­родных отношениях.

Не исключено, что одним из основных аспектов международной по­литики и дипломатии в первой четверти XXI века станет противодействие гегемонизму США, «охлаждение» американского «высокомерия силы», борьба за демократический вариант глобализации.

Процессы глобализации подчеркивают и обостряют проблему соотно­шения наднациональных структур (и «наднациональных задач») и нацио­нальных государств. Мы очевидно переживаем кульминацию мира нацио­нальных государств и одновременно — начало преодоления планетарно­го порядка подобного типа. Но важно и сознавать, что национальное го­сударство «изжило» себя лишь в тенденции, в перспективе.

Искусственное подстегивание «отмирания» национальных государств, попытки «подтолкнуть» его через отторжение принципов суверенитета и самоопределения будут иметь лишь обратный эффект и чреваты острыми конфликтами. Кроме того, за рассуждениями об «устарелости» националь­ного суверенитета нередко скрываются амбиции ведущих держав, преж­де всего США, которые сами не готовы ни на йоту поступиться собствен­ным суверенитетом (даже в пользу ООН).

Наконец, глобализация не подавляет, а, напротив, чаще всего ожив­ляет тенденцию к национальной идентификации, к утверждению своей национальной идентичности, к отстаиванию ценностей своего образа жизни в противовес разрушительному эффекту некоторых импортных влияний.

Недавно во Франции опубликована книга «Планета студентов», где приводятся любопытные данные 14-месячного опроса (проведенного сре­ди молодежи многих стран). По поводу глобализации 64 процента студен­тов (индонезийцы, французы, марокканцы, мексиканцы, пакистанцы, индийцы) ответили, что ощущают необходимость «сильнее связать себя с идентичностью своей страны и своего региона». Иного мнения лишь авст­ралийцы, сославшиеся на отсутствие у себя всякой идентичности.

Вот типичный ответ индонезийского студента-архитектора 4 курса:

«Ценности, которые приходят к нам с Запада, иногда очень позитивные, как свобода, демократия, права человека, но вместе с этим кортежем гуманизма приходят такие отрицательные ценности, которые ввергают в опасность наше общество, еще очень традиционное: общество потребле­ния, лихорадочные поиски наслаждения, подрыв семьи во имя индиви­дуализма. Эта культура шума и имиджа полностью, совершенно не свя­зана с нашим образом жизни. Я считаю себя мирным защитником индоне­зийской традиции, но если наносят ущерб моим ценностям, моя реакция будет и воинственной»8.

Структура мира изменилась не только вследствие ликвидации боль­шей части так называемого «второго мира». Из международной лексики исчезло и понятие «третий мир», — о нем, как правило, говорят в про­шедшем времени, как об исчезнувшем феномене. На самом деле «третий мир» исчез лишь как поле соперничества двух сверхдержав. Но он сохра­нился, более того, расширился в социально-экономическом смысле — как зона мировой отсталости, как то человечество, которое живет совсем ина­че, чем «золотой миллиард». И это весьма важное изменение. Сюда фак­тически был отброшен ряд стран и государств бывшего «второго мира», в том числе и Россия.

Именно здесь, в этом «мире», главным образом расположена «зона нестабильности», именно здесь развитие событий менее всего предска­зуемо, что побуждает иных политологов говорить о новом «мировом бес­порядке». Но этот «беспорядок» возникает прежде всего потому, что ма­ховик истории и здесь делает ту же работу (разумеется, по-иному), которую проделал ранее в ныне развитых странах. И это имеет огром­ные последствия для Запада. Не менее (порой и более) важная причина «беспорядка» также и в том, что происходящие здесь процессы естествен­но покушаются на старый порядок с его иерархией мощи и влияния на международной арене, наталкиваясь на характерные для этого «ancien regime» представления и «правила игры», на гегемонистские замашки развитого мира.

Сегодня, например, стал расхожим термин «мировое сообщество». Но что это такое на деле? Как правило, речь идет о НАТО и «его окрестно­стях». Получается, что США и группа европейских государств — десятая часть населения Земли — присваивают себе право говорить от имени все­го человечества или исключать пять шестых человечества из понятия «мировое сообщество». «Подойдя к этому путем ряда «скользящих» ша­гов, — пишет французский журнал, — заявления Запада отныне прирав­нивают НАТО к международным институтам и выдают решения альянса за универсальную волю»9. Но такая ситуация не может длиться вечно, и ее преодоление — один из аспектов неизбежного перехода к иному, под­линному мировому порядку.

В определенной мере то же относится и к так называемой «восьмер­ке» (или «семерке с половиной») — этой своеобразной мировой директо­рии, в которой представлено менее одной пятой населения земли. Харак­терно, что Китай недавно отклонил предложение присоединиться к ней.

Глобализация в своем нынешнем виде дополнительно и в планетар­ных масштабах обостряет проблему неравенства материальных условий жизни. Отставание многих стран «третьего мира» от «золотого миллиарда» выглядит все более безнадежным. Глобализационной тенденции к более единому, более целостному миру фактически противостоит эта диффе­ренциация, которая таит в себе огромный взрывной потенциал. Джеффри Сакс даже говорит о «новой карте мира», исходящей из технологическо­го и инновационного потенциала стран: «...Маленькая часть земного шара насчитывающая примерно 15 процентов его населения, производит по - чти все технологические инновации в мире. Вторая часть, включающая половину населения мира, способна применить эту технологию в произ­водстве и потреблении. Остающаяся часть, охватывающая около трети мирового населения, технологически отключена, не создавая инновации у себя и не усваивая иностранные технологии»10. Если ситуация и впредь будет развиваться в том же русле, Западу придется все больше пола­гаться на силу в отношениях с «незолотой» частью мира. И, судя по новой концепции НАТО, Запад к этому готовится. Но даже и не говоря о мо­рально-политическом смысле подобного курса, он был бы малоэффекти­вен и угрожал бы демократическим порядкам на самом Западе.

На саммите на Окинаве лидеры «восьмерки» коснулись ряда вытека­ющих отсюда проблем (в частности использования плодов информацион­ной революции), но в слишком общей форме и без обозначения конкрет­ных механизмов и мероприятий.

Напомним, что еще в марте 1995 года на саммите в Копенгагене было обещано «уничтожить нищету в мире». А в следующем году была даже объявлена конкретная цель — к 2015 году вдвое уменьшить число людей, имеющих ежедневный доход один доллар и меньше.

Похоже, обязательство это останется пустым звуком. К 1999 году число живущих «в чрезвычайной бедности» (по определению Всемирно­го банка) сократилось с 28 до 24 процентов мирового населения (при рос­те абсолютных цифр и при том, что это снижение произошло в основ­ном за счет Китая, где число бедняков только в сельской местности со­кратилось более чем на 150 миллионов человек11).

1,3 миллиарда человек по-прежнему живут ниже черты абсолютной бедности (существуя менее чем на один доллар в день), 70 процентов из них — в Азии12. Называют и еще большую цифру — 2 миллиарда чело­век, треть населения мира13.

В доглобализационную эпоху еще можно было рассуждать об отста­лости отдельных стран как о некой самостоятельной проблеме. В условиях же взаимосвязанного мира, когда Африка, например, в прямом смысле оказывается прихожей Европы, нельзя решать проблему отсталости так, как она решается (точнее, не решается) ныне.

Все больший масштаб приобретает новый вид эксплуатации разви­вающихся стран, который оставляет им еще меньше шансов приблизить­ся к развитым, — выкачивание оттуда профессиональных кадровых ресурсов. США выдают «срочные визы» 60 тысячам индийских програм­мистов ежегодно, ФРГ объявила о готовности впустить в течение двух лет 20 тысяч компьютерных специалистов.

XXI век — это в широком смысле время новой встречи Запада и Во­стока. В уходящем столетии распад колониальных империй, изгнание колонизаторов были равносильны отрыву, пусть частичному, Востока от Запада. Сейчас они встречаются вновь, но уже на базе глобализации, в радикально изменившихся условиях. Эту встречу осложняют многие фак­торы: не преодоленная до конца психология превосходства и патернализ­ма, которая накладывается на гегемонистский курс США, тянущих в сво­ем хвосте других натовцев: склонность Запада модернизировать Восток по своему образцу и подобию; цивилизационные различия и решимость «восточников» отстоять свою национальную и цивилизационную иден­тичность; отсталость и нищета; ксенофобские настроения на Востоке, под­час приобретающие экстремистские формы, подъем политического ис­лама и многое другое.

Принципиальный исторический вопрос в том, сумеет ли Запад стро­ить отношения с Востоком на новой основе — равноправия и уважения его специфики, реальной и бескорыстной помощи в преодолении отстало­сти, внимательного и уважительного отношения к его цивилизационным основам и морально-этическим ценностям, признания (на практике) необ­ходимости культурного взаимодействия и т. д. и т. п.

Найдет ли Запад такую основу, дружественный modus vivendi •— жизненно важный для него самого вопрос. И не только из-за быстрого подъема ряда государств Востока, но и потому, что Восток станет основ­ным источником подпитывающего Запад иммиграционного потока, в ко­тором нуждается, в частности, Европа (да и США).

Чтобы сохранить свой уровень жизни (следовательно, и стабильную численность трудоспособного населения), Европе с 2000 по 2050 годы придется ежегодно «импортировать» 1,6 миллиона иммигрантов в год, все­го 80 миллионов человек14. Одна только Германия в следующем десятиле­тии будет нуждаться в 200 тысячах иммигрантов в год, а их уже сейчас 9 процентов от всего населения ФРГ'5.

В большинстве своем это будут неевропейцы, Восточной и Централь­ной Европы не хватит. Надо прибавить и членов семей, тогда общие циф­ры возрастут в 3—4 раза. Ассимиляция такой массы в подобные сроки весьма проблематична, тем более что многие иммигранты предпочи­тают жить замкнутыми общинами. Как подобный прилив новых граждан скажется на облике Европы, можно лишь гадать.

Вопреки ожиданиям и иллюзиям перестроечных и послеперестроеч-ных лет, в мире так и не возникла новая система международных отно­шений, которая опиралась бы на иные основы, чем те, что существуют и действуют столетиями. Более того, в последние годы мы скорее отдаля­емся от этой цели. Международные отношения, опирающиеся на баланс интересов, на общечеловеческие устремления, которые многим казались «рядом», чуть ли не «за углом», отодвигаются на более или менее отда­ленную историческую перспективу.

Конечно, силовое начало, проецирование своей силы не может слу­жить ключом к решению сложных международных проблем, а широта подхода к ним, мудрость и взвешенность в толковании своих национальных интересов отнюдь не всегда адекватны мощи государств. Но противоре­чия, присущие миру разных отечеств и наций, никуда не исчезли, не исчезла и возможность конфликтов и даже катаклизмов.

Миром продолжает править сила — экономическая, информацион­ная, военная. Ход событий опровергает обобщения «продвинутых» полито­логов и обозревателей о падении роли силового фактора, в том числе его военной составляющей. Лобовые атаки против Боснии и Ирака, Суда­на и Афганистана, косовская авантюра продемонстрировали роль — похоже, растущую — принуждения в мировой политике, в междуна­родных отношениях.

Если роль силового фактора сокращается, то зачем США ежегодно тратят на военные нужды более четверти триллиона долларов и увеличи­вают военный бюджет в мирное время (не говоря уже о другом амери­канском орудии принуждения — экономических санкциях, объектом ко­торых оказывались десятки стран)? Сохранилась и блоковая политика как выражение силовой линии в международной жизни.

Мир, в котором мы живем — при всех бесспорных новациях, — зиж­дется не на балансе интересов, а на традиционном балансе сил. Нервом политики государства остаются собственные национальные интересы (как их понимают правящие режимы) и национальный эгоизм, геополитичес­кие. геостратегические и экономические факторы. США, например, проповедуют демократию (и способствуют ее продвижению), но реально исповедуют геополитику. Предсказывают даже, что «значение геополи­тического фактора возрастет в течение второго десятилетия после холод­ной войны»".

Именно в таком жестком и жестоком мире без политической и эко­номической благотворительности, где слабые чувствуют себя неуютно, существует и должна проводить свою политику Россия. И надо смотреть на этот мир реалистически, без мировоззренческих и иных иллюзий.

Не менее важно, конечно, взглянуть на себя, трезво оценить свои возможности. Россия сейчас по объективным параметрам — если оставить в стороне фактор ядерного оружия и инерцию влияния Советского Со­юза — страна развивающаяся, причем не входящая в группу наиболее преуспевающих среди них.

Согласно оценкам, приводимым газетой «Тайме», Россия вступает в XXI век, располагая «всего 0,6 процента мировой экономики»17. По ВНП на душу населения мы стоим в конце четвертого десятка стран, если не еще ниже. Наш бюджет 2000 года уступает бюджету многих штатов США, а военные расходы в десятки раз меньше американских. Страну отягощает гигантская задолженность — 180 миллиардов долларов (и толь­ко 70 из них — советское наследство). Только для обслуживания этой задолженности в 2002—2010 годах потребуется ежегодно выплачивать по 15 миллиардов долларов18. Россия понесла огромные потери в квалифи­цированных кадрах, серьезно дезорганизована система образования, в течение уже 10—15 лет почти не обновлялись ее промышленная струк­тура и инфраструктура. Над нашей страной — наряду с угрозой техногенных катастроф — нависла реальная опасность непреодолимого отстава­ния от ведущих держав, от постиндустриальной цивилизации.

Весьма сложно и геополитическое положение России. Расширение НАТО, создание вблизи наших западных границ пояса входящих в этот блок или сближающихся с ним государств серьезно осложняют проблему безопасности страны. Агрессия против Югославии показала, что альянс — это дубина, готовая опуститься на головы непокорных. На юге Россия стал­кивается с растущими нестабильностью и наркоэкспансией. На востоке — динамичный, обгоняющий нас Китай, сверхдержава XXI века. Россию, по словам ее нынешнего президента, «выдавливают» из Мирового океа­на, в особенности на Черноморском и Балтийском направлениях'9. .

С учетом всего этого трудно понять, из чего исходит министр ино­странных дел, заявляя, будто Россия «была, есть и всегда будет супер­державой». Не более убедительно и другое его заявление: «Любой здра­вомыслящий политик понимает, что от состояния российско-американ­ского диалога, от той атмосферы, в которой он проходит, зависит и атмосфера в мире. Это объективная реальность... Мы, два постоянных члена Совета Безопасности, мы, две сверхдержавы, мы, две ядерные державы, и во многом, в зависимости от того, как мы ведем политику, формируется новый мировой порядок»20. Именно тот случай, когда жела­емое выдается за действительное...

Нынешние возможности России во многом уже не соответствуют и статусу «простой» великой державы. Но реалистическая цель, к которой предстоит идти, — это отстоять (в чем-то и восстанавливая свои возмож­ности) и закрепить уникальный статус великой двухконтинентальной дер­жавы, имея ради этого и особую стратегию, нацеленную на Евразию в целом. Перед отечественной внешней политикой и дипломатией объектив­но встает весьма сложная задача: несмотря на финансовую и иную зави­симость страны, обеспечить укрепление ее безопасности, защитить суве­ренитет. отстоять свободу и самостоятельность политических решений России, обеспечить максимально благоприятные внешние условий для вывода страны из кризиса и ее реального, быстрого экономического подъема.

Еще несколько лет назад либеральные трубы оглушающе звали: «На Запад, на Запад!» Сегодня прежний пыл поугас, и многие предлагают по­вернуться к Востоку, даже радикально развернуться в его сторону.

Наши нынешние западники — образование пестрое, не слишком схожее со своими историческими тезками. Среди них есть и те, для кото­рых родина там, "где комфортнее живется; Россия для них — лишь среда обитания и источник обогащения. Аргументы же, условно говоря, конст­руктивных, подлинных западников выглядят весомо: Россия — преиму­щественно европейская страна, связанная с Западом историей, культу­рой, широкими политическими, экономическими отношениями, наконец демократическими ценностями; еще важнее, что проблема модернизации российской экономики не может быть решена без помощи Запада.

Однако большинство сегодняшних западников фактически игнориру­ет опыт последних лет, показавший, что наше желание слиться с Евро­пой не встречает взаимности. При всех сладких декларациях двери ее для нас полузакрыты, а США вместе с союзниками, расщггряя НАТО, прак­тически оттесняют, отгораживают Россию от Европы.

Еще существеннее географический и геополитический фактор: Рос­сия — и азиатская страна, две трети ее — 12 миллионов квадратных километров — расположены на этом континенте. У нас за плечами богатое и неискоренимое азиатское наследство и исторические связи.

И это объективно ставит пределы для ведения прозападной полити­ки, диктует России свои императивы (как и дает свои преимущества), ко­торые препятствуют «включению» России в Запад. Прежде всего импера­тив безопасности — путь к обеспечению спокойствия и добрососедства по азиатскому периметру вряд ли проходит через сближение с НАТО и про­ведение общей политики с этим альянсом в отношении Китая, Индии, Ирана и т. д.

Императив экономический — восточные регионы России естествен­но тяготеют к бурно развивающемуся Азиатско-Тихоокеанскому регио­ну, и без экономической интеграции со странами Северо-Восточной Азии (долгосрочные иностранные инвестиции в разработку сырьевых богатств, инфраструктуру, производство и т. д.) не обойтись.

Но как западники, так и восточники (сторонники «разворота» на Вос­ток) находятся в плену ложной альтернативы — или «сливаться», быть в союзе, или противостоять. Между тем конфронтационный подход абсолют­но противопоказан современной российской внешней политике. Стране нужно не слияние и тем более не конфронтация с Западом, а самостоя­тельная позиция, позволяющая отстаивать свои интересы в каждом конк­ретном случае при сохранении тесного политического и экономического сотрудничества.

В интересах России вести себя как часть сообщества демократичес­ких государств, тесно сотрудничать («интегрироваться») с созданны­ми Западом международными политическими и экономическими институ­тами, — но на равноправной, взаимовыгодной и демократической основе.

Наша верхушка годами заносчиво и завистливо отвергала опыт Ки­тая, который уже третье десятилетие великолепно демонстрирует, что подчеркнуто независимый курс, пребьшание особняком отнюдь не сужа­ет «разливанного моря» инвестиций: в эту «коммунистическую страну» вкладывается в десятки раз больше иностранных денег, чем в «демокра­тическую Россию». Перспектива прибыли — в условиях политической и иной стабильности — для капитала сильнее всех других соображений, и он со своей стороны «жмет» в пользу расширения политического и эконо­мического сотрудничества с интересующей его страной.

Вместе с тем Запад сегодня — не только группировка демократичес­ких государств, но и военно-политическая коалиция, все явственнее обнаруживающая наступательные наклонности. И по этой причине и ис­ходя из геополитических императивов, тесное и всестороннее сотрудни­чество с Западом (в котором Россия жизненно заинтересована) не долж­но перерастать в глобальное военно-политическое партнерство. Особенно опасно участие в различного рода комбинациях, противопоставляющих «золотой миллиард» океану бедняков планеты.

Прежнего противостояния блоков давно нет, однако налицо один, расширяющийся в мирной обстановке военный блок и расцвет блоковой политики. События вокруг Югославии укрепляют во мнении, что России следует воздерживаться от участия в каких-либо военных союзах за пре­делами ближнего зарубежья, последовательно и активно выступать про­тив блоков и блоковой политики на международной арене.

Нам целесообразно строить свою стратегию максимально гибким об­разом, с реалистическим учетом особенностей своего нынешнего положе­ния. Следует сохранять максимальную свободу внешнеполитического вы­бора, не спеша его делать, используя возникающие в связи с этим преимущества, обеспечивая себе возможно более широкие возможности маневра ради сохранения самостоятельности и защиты своих интересов.

Многосторонность и разносторонность — необходимая черта внеш­ней политики любого крупного государства. Особенно важно это для ны­нешней России. Отвергая гегемонистскую политику и конфронтационный подход, стране необходимо быть открытой к сотрудничеству по всем ази­мутам. И как никогда возрастает значение сбалансированной внешней по­литики, равновесности ее западного и восточного направлений — одной из опор нашей самостоятельности. Отношения с Западом при этом сохра­няют фундаментальное значение. Это касается как США, так особенно и Европы, откуда поступает 40 процентов инвестиций и большая часть за­имствуемых Россией средств.

Естественно, все направления политики должны находиться в тес­ной связи, координироваться — не только потому, что это одна полити­ка, но и потому, что в зависимости от конъюнктуры трудности на одном направлении нередко удается компенсировать на другом.

Россия — ив этом солидарны и общество, и подавляющая часть пра­вящего класса — выступает за многополюсную модель мира. Концепция многополюсного мира отражает реальные процессы в мировой политике и экономике, где обозначаются все новые очаги «силы», а наряду с глоба­лизацией развиваются процессы регионализации. За многополюсный мир наряду с Россией выступают Индия и Китай, между ними складываются практическое взаимодействие и взаимопонимание в этом вопросе; в сто­рону подобной «внешнеполитической идентичности» движется — пусть медленно, зигзагами — и Европа, прежде всего Франция и Германия.

Было бы упрощением сводить российскую позицию поддержки мно-гополюсности международных отношений к стремлению ограничить аме­риканское влияние (как это нередко делается на Западе). Разумеется, гегемония США, как и любого другого государства, не в интересах на­шей страны, но главный резон такой позиции — в стремлении к созданию системы согласования интересов, по сути — к глобальной демократи­зации международных отношений. Трудно себе представить, чтобы демократизация растущего числа стран — характерная черта рубежа XX и XXI веков — не получала адекватного отражения в междуна­родной жизни.

Формула многополюсности созвучна и крепнущей тенденции к защи­те многообразия мира. Еще недавно считалось — некоторые считают до сих пор, — что в результате «интеграции» и «конвергенции» человеческое общество станет гомогенным. В большинстве случаев подразумевалось, что произойдет это в рамках западной цивилизации. Теперь же все оче­виднее, что картина развития мирового общества гораздо сложнее, все явственнее «прорываются» другие цивилизационные потребности и уст­ремления, ценностные ориентиры и стили жизни.

Ориентация на многополюсную модель мира отвечает и интересам стран Запада, не исключая США. История уже не раз показывала, что соблазн мессианизма и реальные дивиденды, извлекаемые из доминиро­вания на международной арене, не окупают той цены, которую рано или поздно приходится за это платить. При всем огромном финансовом, ин­формационном и военном потенциале Запада его не хватит для дирижи­рования миром.

Многополюсность мира только вызревает. Еще недостаточно матери­ала для того, чтобы судить о будущих отношениях между полюсами и осо­бенно внутри зон, в которых сложился тот или иной полюс. Не возникнет ли вместо одной мировой гегемонии десять или двенадцать новых? Нуж­но ли принимать это в качестве неизбежного, промежуточного этапа рас­пыления власти на международной арене? Как в подобных условиях вы­рабатывать коллективную волю «мирового сообщества»?

Как это ни трудно (учитывая советские традиции и не оторвавшие­ся от этой «пуповины» наши политические рефлексы), необходимо огра­ничить, — но не упразднить — глобализм российской внешней политики. Продолжая играть на мировой шахматной доске, четко очертить: круг жизненно важных для страны проблем, в котором нужно решительно, что называется, до конца отстаивать и практически осуществлять свою позицию; крут вопросов, в которых мы заинтересованы во вторую оче­редь; наконец круг вопросов, при решении которых можно лишь присут­ствовать и высказьшать свое мнение.

Это предполагает, что Россия, не снижая своей политической и дип­ломатической активности, станет проявлять инициативу главным образом в том, что непосредственно касается важных ее интересов. Уровень взаи­модействия между Россией и другими мировыми державами должен оп­ределяться возможностью реального ее участия в решении тех или иных международных проблем. И напротив, надо дистанцироваться от проблем, которые не затрагивают серьезных интересов страны.

По мнению многих специалистов, Соединенные Штаты, взяв курс на единоличное и неоспоримое мировое лидерство, больше не нуждают­ся в ООН — органе коллективного воздействия на международную жизнь. Мало того, ООН их стесняет, как бы связывая руки. США фактически стремятся перенести центр международной жизни и миротворческих, особенно сриовых, операций в НАТО.

В интересах России решительно выступать за укрепление ООН — универсального мирового форума, незаменимого не только как своеоб­разный выразитель общественного мнения, но и как механизм согласова­ния интересов в отношении коренных вопросов международной жизни, ре­гулирования всей системы международных отношений.

Закономерно ставится вопрос о повышении эффективности ООН пу­тем ее адаптации к современньш реалиям и усиления ее миротворческо­го потенциала. Очевидно, назрело увеличение числа постоянных членов Совета Безопасности, в том числе за счет ряда стран бывшего «третьего мира» — Азии, Африки и Латинской Америки (чтобы ни думали по этому поводу те или иные великие державы). Недавний саммит тысячелетия подтвердил заинтересованность подавляющего большинства государств мира в укреплении ООН и совершенствовании деятельности ООН.

Адекватность нашей внешнеполитической стратегии можно измерить тем, насколько она способна компенсировать затяжную слабость России, отстаивать национальные интересы и обеспечивать благоприятные условия для внутренней трансформации страны.

// Свободная мысль. 2000. № 12. С, 39 – 50.